Борис Зайцев
На Афон
Архимандрит Серафим Иванов
Ученый отшельник
(Памяти иеросхимонаха Феодосия)[445]
С Афонской Горы пришла короткая весть: на Каруле на другой день по Покрову блаженно скончался иеросхимонах Феодосий. И далее пишут: «он мало поболел; 1 октября в день Покрова Божией Матери отслужили для него раннюю литургию, причастили. Старец особенно был благодушен и весел, прочитали ему отходную, но он остался жить до следующего дня. Опять отслужили раннюю литургию, причастили; о. Феодосий сидел и молился и через 20 минут с молитвой на устах незаметно перешел в горний мир».
Бог даст, мы еще получим более подробные сведения о жизни и кончине сего великого современного нам праведника и прозорливца. А пока поделимся с читателями тем, что нам известно.
О. Феодосий происходил из духовной семьи. По окончании семинарии, как отличный ученик, был принят на казенный счет в Казанскую Духовную Академию, которую и окончил в середине девяностых годов. Еще в академии он был пострижен в монашество с наречением имени Феофана. Как казенно-коштный о. Феофан по окончании Академии обязан был служить Церкви за свое образование в течение 5 лет.
Между тем еще на школьной скамье о. Феофан почувствовал тяготение к отшельничеству. Долгими казались ему те пять лет учебно-административной службы. Его назначили преподавателем в одну из приволжских семинарий, если не ошибаюсь симбирскую.
Вскоре о. Феофан был назначен инспектором той же семинарии. Как всякому ученому монаху в те времена ему открывалась блестящая духовная карьера.
Уже вошло в синод представление его в архимандриты. Но тут минуло пять лет его обязательной службы, и о. Феофан подает прошение на покой без пенсии и к удивлению всех уезжает на Афон…
Так начинается тернистый путь ученого отшельника. На Афоне ученому монаху рады: принимают, ублажают. А как только попросится принять в число братии, – всюду отказ. На Афоне строгая иерархичность. Чтобы дослужиться до иеромонаха надо протянуть трудовую лямку послушника, монаха и диакона добрых 20 годков. А тут молодой ученый иеромонах да еще с золотым наперсным крестом. В послушники его не определишь, ставить его в ряды заслуженных старых иеромонахов только к закату жизни удостаивавшихся золотого креста – за какие такие заслуги?
И куда не попросится о. Феофан, всюду отказ, да отказ.
И не рад о. Феофан, ни своему золотому кресту, ни иеромонашеству.
Начал он скитаться по келлиям пустынным и, наконец, притулился он у одного иеродиакона, кажется (пишу по памяти) о. Лукьяна, занимавшегося иконописью и с того жившего в пустынной своей келлии недалеко от Пантелеймоновского монастыря.
Поселился на правах послушника-келейника.
Строгий был старец о. Лукьян. Жестоко испытывал он о. Феофана, не блажь ли у него желание пустыннического желания [sic!] [здесь, возможно, должно быть: жития. – А. К.].
Бывало придут к о. Лукьяну заказчики на иконы. Ну, по Афонскому обычаю надо гостей чайком угостить.
Кричит о. Лукьян о. Феофану:
– Эй ты, ученый дурак, ставь скорее самовар, гостей попотчевать.
И начнет при гостях корить: и неповоротлив де, и глуп, и бестолков.
А о. Феофан стоит, да только смиренно кланяется:
– Простите батюшка.
Так прошло немало лет тяжелого искуса в послушании и смирении.
Наверно много можно было бы рассказать про те годы, но этот период жития о. Феофана мне, к сожалению, неизвестен.
Знаю я уже о. Феофана, как знаменитого Карульского отшельника и старца, в схиме о. Феодосия.
В 1926 году привел Господь меня прожить у него в гостях целых четыре незабвенных дня.
Тут надо сказать несколько слов о Каруле, самой суровой пустыне св. Афона.
Представьте себе почти отвесную каменную скалу, лишенную, можно сказать, всякой растительности. На ней на высоте добрых двухсот-трехсот метров прилеплены, подобно ласточкиным гнездам с десяток калливок отшельников. Есть несколько и пещер. Но самое чудесное, что отшельники на этих утаенных скалах ухитрились выстроить две крохотных церкви, вместимостью однако каждая человек на 20. Весь матерьял был ими вынесен наверх на собственных спинах. Нелегкий был этот труд. От моря сначала еще идет тропа, хоть и очень крутая. После, она прекращается и приходится идти по узкому выступу скалы шириной не более полуметра над бездной в несколько сот метров. Для безопасности одним еще довоенным русским благодетелем на всем протяжении этого опасного пути, длиной в добрую сотню метров, вдоль стен протянуты железные цепи.
И все же нужно быть акробатом, чтобы путешествовать по этой, с позволения сказать, дорожке над бездонной пучиной моря.
Дорожка сия сначала поднимается немного наверх, а потом начинает спускаться. То самая страшная часть пути, ибо невольно, чтобы знать, куда поставить ногу, приходится смотреть вниз, и бездна тянет. Ведь это все равно, что пути по карнизу стоэтажного небоскреба.
А старцы ничего, привыкли. Идут себе, как будто по Невскому, одной рукой слегка касаясь цепи, да еще с полной нагрузкой частенько. До войны богомольцам вход на Карулю разрешался только в исключительных случаях, да и сами карульские отшельники редко покидали свою пустыню. Воду они употребляли исключительно дождевую, которую собирали с крыш своих калливок в цистерны. Конечно ее едва-едва хватало. И питались подаянием.
Братия Типографского монашеского братства в Ладомировой, в Словакии, перед зданием типографского корпуса в дни визита Первоиерарха Русской Зарубежной Церкви. Начало сентября 1940 г. Первый ряд (слева направо): игумен Филимон (Никитин), АРХИМАНДРИТ Серафим (Иванов, настоятель), Митрополит Анастасий (Грибановский), архимандрит Нафанаил (Львов), игумен Савва (Струве). Второй ряд: монах Вячеслав, монах Григорий (Пыжов), монах Виталий (Устинов), иеромонах Герман, монах Сергий (Ромберг), инок Афанасий, А. П. Белонин.
На длинной веревке, прикрепленной к колесу, спускали они вниз к морю небольшую корзину. В эту корзину проезжавшие богомольцы клали свои даяния, главным образом, сухарики. Рыбу класть воспрещалось, и ее немедленно выкидывали в море, если случайно оказывалась в корзине. Молоко и яйца только на Пасху. Все посты проводили в сухоястии.
Строго жили, да и доселе живут отшельники на Каруле.
Среди них-то и поселился о. Феофан, которого мы будем теперь называть его схимонашеским именем Феодосий.
Проводил он там зело жестокое житие, изнуряя себя особенно мало-спанием и трудами на солнцепеке. Летом на карульских скалах стоит невыносимая жара, от которой старцы спасаются по глубоким пещерам, отдыхая от бессонных ночей, проводимых ими обычно в молитвенном бдении. Отец же Феодосий в самый полудневный зной лазает по скалам, собирает сухие сучья мелкого горного кустарника. Не для себя трудится – для престарелых собратий своих. И спит о. Феодосий час-другой в сутки не больше: на бессонницу ссылается, чтобы скрыть подвиг.
Так житийствует он долгие годы.
Не закопал о. Феодосий и своего ученого таланта. Много перевел он древних греческих рукописей по аскетике, увы, до сих пор за неимением средств не напечатанных. Он же был главным составителем выпущенной брошюры в защиту старого стиля.
И если Афон сохранил, несмотря на натиск Константинопольского Патриарха, старый стиль, – в том немалая заслуга и о. Феодосия, к которому обращались за советом даже настоятели греческих афонских монастырей.
Теперь немного из личных впечатлений об о. Феодосии.
Еще на богословском факультете много приходилось слышать о карульцах и особенно об о. Феодосии. Говорили, что это один из немногих оставшихся прозорливцев и вообще старец великой жизни.
Готовясь к иночеству со всей серьезностью идейной юности, я очень был озабочен поисками «настоящего», как я тогда говорил, старца. И по тому же юношескому максимализму решил ехать на Афон просить о. Феодосия быть моим старцем и постричь меня в малую схиму.
Сказано-сделано. В те времена визы на Афон давали сравнительно легко.
И вот, я на св. Горе. В сопровождении своего доброго знакомца, еще по первому путешествию на Афон, о. Харалампия двинулись мы из Андреевского скита в трудный горный сорокаверстный путь на Карулю.
Был конец июня. Стояла ужасная жара. Двое суток пути по каменистой тропе показались очень утомительными.
Зная скудость карульскую, несли мы за плечами по изрядному мешку провизии: сухарей белых для утешения старцев, рису, сахару, чаю, оливкового масла и несколько коробок рыбных и молочных консервов. Мешочки эти тоже порядком вгоняли в пот.
Первую ночь ночевали в гостеприимной Крестовской келлии. Вторую – у не очень гостеприимных греков в монастыре Симоно-Петре, где нас всю ночь поедом ели огромные злющие клопы…
Вот, наконец, вожделенная Каруля. У о. Феодосия келлия под его собственной церковкой, построенной ему еще до войны одним благодетелем. Есть, впрочем, и «гостиница» – крохотный домик, сложенный им из камня в три «номера» – кабинки. Нельзя без нее – много приходит иноков за советом, или просто на богослужение в церковь.
Приветливо встречает нас о. Феодосий, неторопливо истово благословляет. Лицо серьезно, задумчиво, но глазами улыбается старец. И чувствуешь, что он уже тебя любит. Сердце радостно сжимается. Хочется по-детски приласкаться, свою любовь как-то показать.
Далеких гостей первым делом, по афонскому обычаю, накормить надо. Тут уж мы оказались «прозорливцами» – кроме сухариков ничего путного у старца в запасе не оказалось, если не считать небольшого количества сухих полузаплесневевших смокв.
Разгрузили мы свои мешки, о. Харалампий начал варить обед, а старец на короткое время скрылся и вскоре принес пустынной капустки, кисленькой травки, растущей на скалах карульских. Вкуса в ней было однако немного, и рисовый суп без нее был бы, пожалуй, даже вкуснее. Но ведь это было единственное собственное угощение старца. Открыли мы и рыбные консервы, но о. Феодосий к ним не прикоснулся, ссылаясь на Петровский пост. Нам же, как в пути сущим, благословил добродушно.
После обеда и небольшого отдыха деликатный о. Харалампий распрощался с нами и ушел в лежащий неподалеку св. Георгиевский скит на Кирашах у подножия «шпиля». Там он обещал ожидать меня до пяти дней.
И мы остались с о. Феодосием. Рассказал я старцу всю свою жизнь. Он молча слушал мое длинное повествование. Изредка поднимал на меня свой лучистый взор и ласково и любовно обнимал им меня.
Незаметно подошла ночь. Старец прервал беседу и предложил совершить вечернее правило. Пропели вечерню, повечерие с трехканоником и акафистом. А тут полночь как раз. Как не прочитать полунощницу с ее чудным тропарем: «се жених грядет в полунощи и блажен раб, его же обрящет бдяща».
После полунощницы старец отвел меня с свою келлию отдохнуть, обещая разбудить к утрене.
Но разбудил только к Литургии, которую мы начали в шестом часу утра. Пока я спал о. Феодосий отпел утреню. Сколько же отдыхал старец, судите сами.
После Литургии мы продолжили вчерашнюю беседу. Начал я просить о. Феодосия постричь меня.
Улыбнулся старец, сказал:
– Давно я уже никого не постригал. У меня правило, кого постригу – тот должен, как чадо мое духовное, остаться при мне, ибо я взял пред Богом ответственность за его душу. Было несколько таких усердствующих, да вот, должно быть по сварливости характера моего, никто не удержался…
– Действительно, – рассказывал мне после один из карульцев схимонах Антоний, – многие из нас хотели стать учениками батюшки. И ревнители были великие, но никто больше года у него не выдерживал. За ним не угонишься.
От о. Антония я узнал о великих подвижнических трудах о. Феодосия, о каковых я упоминал выше.
По молодости заупрямился я, прося сделать для меня исключение.
Три дня препирались мы со старцем. Попутно и о многом другом беседовали. Не забуду четкой характеристики старцем восточного и западного монашества.
Обложка брошюры, составленной при участии старца Феодосия Карульского и изданной Ладомировской типографией в 1934 году.
– Восточный православный монах, спасая себя – спасает других, – говорил о. Феодосий. – А римокатолический монах начинает свой подвиг заботой о спасении других, чем надеется заслужить спасение и себе. Уподобляется евангельскому слепцу, который взялся вести другого слепца, и оба упали в яму (Мф. 15, 14). Нет, надо сначала, как учил пр. Серафим, стяжать внутренний мир и тогда тысячи около тебя спасутся. Из грязного колодца не напоишь жаждущего. Надо его сначала очистить…
На четвертый день старец, видя мою неотступность, решил послать меня к своему духовнику стопятилетнему старцу иеросхи-монаху Игнатию, ныне тоже уже покойному. Как решит о. Игнатий так и будет. Велит остаться на Афоне, пострижет меня о. Феодосий и оставит у себя. Велит ехать в мир, буду искать пострига в одном из монастырей афонских.
Не пришло еще время рассказать о беседе моей с великим старцем о. Игнатием, истинным прозорливцем, каковым считает его и о. Феодосий, да и не на тему это моего повествования.
Многое из того, что предсказал он мне, уже сбылось. Сбудется, конечно, и остальное.
О главном, зачем пришел, о. Игнатий сказал, постучав меня коленопреклоненного по голове: – В мир иди, там ты нужен.
С этим наставлением и вернулся я к о. Феодосию. Рассказал все, о чем говорил мне о. Игнатий.
О. Феодосий подробно растолковал мне некоторые непонятные слова великого своего наставника и духовника. Слушая эти толкования, я убедился, что и сам о. Феодосий великий прозорливец.
На прощание благословил меня о. Феодосий своим параманным деревянным крестом, который носил больше 20 лет, пока не был пострижен в великую схиму, подарил требник и иконку.
Крест сей я с благоговением ношу всегда на груди, как память о святом старце.
Ищущий обрящет.
Привел Господь и меня недостойного удостоиться зреть и беседовать с Божьими праведниками, один из которых незабвенный батюшка о. Феодосий.
P. S. Так уж человек устроен: хорошо удерживает в памяти только то, что его касается. Так и я грешный. Четыре дня беседовал с о. Феодосием, и не только же о своем деле. И вот из общих его наставлений мало что осталось в памяти. Личное же помню до последнего слова. Потому и пришлось, рассказывая об о. Феодосии, попутно говорить и о себе, за что прошу прощения у читателя.
А.[рхимандрит] С.[ерафим Иванов]
Инок обители св. Панте леимона
Кончина Архимандрита Мисаила, игумена русского на Афоне Пантелеимонова монастыря[446]
Блаженни умирающие о Господе.
Ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих.
(Апок. XIV, 13).
В воскресенье, 22 сего января, мирно почил о Господе архимандрит Мисаил, игумен русского на Афоне Пантелеимонова монастыря. Осиротела обитель. Почти 35 л.[ет] стоял он на страже ее бессменным вождем. Много бурь пронеслось за это время, много скорбей пришлось ему перенести, но благодать Божия помогла все это пережить.
Архимандрит Мисаил, в мире Михаил Григорьевич Сапегин, уроженец рязанской губ.[ернии], родился в 1852 г. Рано почувствовав призвание к монашеству, он, по слову Божию, оставил родителей, родину и приехал на Афон (1874 г.), где и поступил послушником в русский монастырь св. Пантелеимона. Здесь он ревностно предался иноческим подвигам и в 1879 г. принял монашество с именем Мисаила.
За свою добродетельную жизнь, спустя 6.л.[ет], был рукоположен во иеродиакона и иеромонаха (1885 г.). Прошло еще 20 л.[ет]. За это время иером.[онах] Мисаил побывал на монастырских подворьях Таганрога, Москвы, Константинополя и Одессы. В последних двух был настоятелем.
Избранный в 1905 г. наместником монастыря, он вызывается на Афон. Здесь, по кончине игумена Нифонта, возводится в сан архимандрита и игумена монастыря. С тех пор почти 35 л.[ет] правил обителью.
Много печального пришлось пережить на этом долгом пути: имябожническая смута, мировая война, крушение Родины – все это оставило глубокий неизгладимый след в его душе. За последнее время о. игумена постигла новая скорбь: была парализована правая сторона тела. В таком положении он пробыл 5 л.[ет], не оставляя своих забот о братии.
В текущем году, за несколько дней до смерти, архим.[андрит] Мисаил почувствовал общее недомогание. Очевидно елей его жизненной лампады догорал.
Настал час воли Божией, и авва окончил свой земной путь. Напутствованный всеми церковными таинствами, он незаметно уснул сном праведника.
В воскресенье, 22 января, в 10 ч.[асов] утра по восточному времени (5 ч.[асов] по-европейски) три удара большого монастырского колокола возвестили братии, что уже не стало их любимого игумена.
Чрез несколько времени тело почившего было перенесено в Покровский храм. Там была отслужена соборная панихида, и началось чтение св. Евангелия по очереди всеми иеромонахами и иеродиаконами монастыря, продолжавшееся до самого отпевания. На вторник [sic!] было совершено заупокойное бдение, а затем, после заупокойной литургии, отпевание митрополитом Иерофеем (проживающим на св. Горе), при участии о.о. игуменов Зографского монастыря, русских скитов: Андреевского и Ильинского, а также представителей других обителей и большого числа монашествующих со всего Афона.
Ильинский игумен, о. Архим.[андрит] Иоанн, перед отпеванием сказал от имени всех следующее слово:
«Ваше Высокопреосвященство, высокопреподобнейшие Отцы Игумены и все отцы и братия!
Хотелось бы сказать в назидание себе и всем несколько слов над мертвенным телом в Бозе почившего нашего общего Отца Игумена положившего многие труды и скорбно болезненную долгую жизнь в этой святой обители. «Блаженни умирающие о Господе, ей глаголет Дух, – почиют от дел своих и дела их идут в след их». (Откр. 14, 13).
Подвигнись священная сия обитель и воздаждь свой сыновний долг почившему своему Авве, наставнику и великому труженику Отцу Игумену Священно-Архимандриту Мисаилу, посвятившему всю свою жизнь во благо обители и спасению вверенной ему от Господа братии.
Для верующей души, смерть есть сон, переход в лучшую безмятежную жизнь, и почивший наш Батюшка, после многих трудов иночества, теперь имеет предстать пред лице Праведного Господа, чтобы дать отчет, яже содела блага или зла в этой земной жизни, а на нас с вами отцы и братия лежит святой долг, возносить усердные молитвы ко Господу, чтобы Он Милосердный простил рабу Своему вольные и невольные согрешения и вселил душу его в обители небесные, идеже вси святии почивают.
Новопреставленный наш Авва, обращается теперь к нам с своим словом прощальным, отходя в загробный мир, как бы так говоря: Я навсегда телом оставляю тебя, святая обитель, – место моих многолетних трудов и подвигов, ты приняла меня земного странника и пришельца под тихий покров твой, когда я бегая от мира, стремился под покров Царицы Небесной, и ты послужила для меня, с одной стороны, местом многих скорбей, нужд и печалей, а с другой, – местом сладкого упокоения от зол и треволнений века сего. В тебе святая обитель, я прожил лучшие дни моей жизни и, наконец, слагаю многотрудное тело мое. И вот, расставаясь с тобой навеки, я бросаю на тебя свой прощальный взгляд. Простите мне, святые величественные храмы Божии, место селения славы Божией, где пребывая, дух мой возносился горе, и душа моя просвещалась светом Божией благодати. Настало время моего отхода отсюда, теперь связаны руки и ноги мои, настал час, когда я прах сущ, должен паки в землю возвратитися.
Простите и вы сожители, други и чада мои, молите о мне Всемилостивого Бога. Я отхожу от вас и к тому не буду с вами в настоящем веке, а потому и нарекаю вам последнее слово: Спасайтеся отцы и братия, спасайтеся и во вся дни житие свое исправляйте. Я преплыл житейское море воздвизаемое напастью бурей и теперь гряду к тихому пристанищу и умиленно вопию да возведет от тли живот мой Многомилостивый Господь и да удостоит быть наследником обителей праведных.
С своей стороны и мы, бывшие собратия и чада твои, обстоим ныне гроб твой и молитвенно взываем: прости нам, дорогой батюшка, наши вольные и невольные согрешения и оскорбления, которые когда-либо наносили тебе и, если обрящешь милость у Господа, то помяни нас у престола славы Его, а мы здесь на земле будем молиться, чтобы Всеблагий Господь, по ходатайству Всепетой Богоматери и всех святых, простил тебе согрешения и удостоил избранных Своих. Аминь».
Всякий, кто бывал на св. Горе, навсегда запомнят личность игумена Мисаила. Добрый, отзывчивый, он оставлял на каждом [sic!] самое лучшее впечатление. Проводя подвижническую жизнь, строгий к себе, он был снисходителен к другим, принимая во внимание человеческие слабости. Отношение его к братии было отношением отца к любимым детям. Для каждого из них во всякое время отверсты были двери его келлии и сердца. Каждый шел к нему со своими скорбями и нуждами и возвращался успокоенным. Все свои силы – душевные и физические почивший отдал на служение братии и благочестивым посетителям монастыря. Многое бы и еще можно было сказать о жизни и деятельности архим.[андрита] Мисаила, но и этого довольно для его характеристики.
Было пролито довольно слез, много было скорби. Воскресение, понедельник и вторник были днями печали и сетования для всего братства обители. Слезы братии – лучший венок на могилу аввы Мисаила.
Да упокоит Господь душу его со всеми преподобными во Царствии Своем.
Инок обители св. Вмч. Пантелеимона. Св. гора Афон.
