Борис Конофальский
Башмаки на флагах
Глава 7
Дел в городе оказалось много. Поутру, еще до рассвета, не позавтракав, кавалер поехал к епископу, чтобы успеть поговорить с ним до начала службы в храме. Отца Теодора он застал на пороге его дома. Старик, несмотря на возраст, все еще вел утренние службы сам и уже спешил на службу, но по дороге они успели переговорить. Старый поп еще раз повторил то, что уже писал в письме, но особенно напирал на распрю с графом.
– Уж не думайте, что Малены отступятся. – Они медленно шли по еще темным улицам к кафедральному собору, где у епископа проходила служба. – Их фамилия всегда была упряма и в средствах неразборчива. И вообще… Я думаю, что лучше бы вам отказаться от вдовьего надела графини и сделать сие публично.
«Отказаться? Да еще публично? Признать перед всеми свое поражение?»
– Нет, сие невозможно. Я обещал графине добыть ей поместье, – твердо возразил рыцарь. – Не захотят отдать добром, так силой заставлю.
– Силой? – Епископ даже остановился. – Да не все же можно решить силой!
– Не все, но этот раздор можно. Приведу людей, возьму его замок и заставлю признать, что поместье принадлежит графине.
– Имейте в виду – наживете себе вечного кровного врага, такого унижения фамилия вам не простит. Да еще и герцог всегда будет на стороне родственников, и знать местная вся тоже, для нее вы вовеки будете чужим. Так и станете жить, лишь на меч опираясь.
– Я всю жизнь живу, на меч опираясь. Другой жизни я и не знаю.
– Вижу, отговорить я вас не смогу. – Отец Теодор покачал головой, останавливаясь на ступенях храма. – Раз так, прошу вас быть во всеоружии. Коварен и хитер род Маленов, иначе не стали бы они из мелких землевладельцев курфюрстами.
Епископ протянул кавалеру руку.
– Да, святой отец, – отвечал кавалер, целуя перстень на перчатке. – Буду помнить предостережения ваши.
Уже светало, когда епископ входил в храм. Люди простые, и богатые, и даже благородные, ждавшие попа у церковных ворот, старались наперебой подобраться к нему и тоже поцеловать руку, подносили к нему новорожденных или больных детей, чтобы получить для них от святого отца благословение. И старый поп никому не отказывал, со всеми был милостив.
А вот Волков был задумчив. Прежде чем сесть в седло, взялся за луку, остановился и стоял так в раздумьях целую минуту, не меньше. А думал он лишь об одном: стоит ли тягаться с Маленами? Так ли уж нужно ему это поместье? Епископ-то прав. Вся знать за графом пойдет. Для них Волков чужак, выскочка, а они тут вместе веками живут. И герцог за графа будет. А Волков, Брунхильду ко двору провожая, уже думал о том, что она поможет ему с герцогом замириться. А если Малены еще и город против него настроят, а они смогут, на кого же ему тогда опереться? Да только на меч свой и сможет он опереться. Но поместье для «племянника» как иначе добыть? Может, часть своей земли отдать? Но его земля – это глина, овраги, кусты бескрайние да пустоши, с Грюнефельде не сравнить.
Вот с такими думами и садился кавалер в седло.
– Надобно трактир какой найти, – сказал он, – завтракать пора.
Фон Клаузевиц, Максимилиан и Увалень спорить с господином не стали.
Отыскали недалеко от кафедрала подходящий трактир. На вид был хорош, а еда оказалась дрянью, видно, повара никудышные. Поели молока, меда и хлеба, все остальное, что им приносили к завтраку, есть оказалось невозможно. Принесли жареную кровяную колбасу, а она несъедобная. Такое сало было прогорклое и вонючее, на котором ее жарили, что с ней и рядом-то сидеть нельзя было, не то что есть. И пироги, видно, были с тем же вонючим салом. Волков так разозлился, что звал к себе трактирщика и таскал дурака за волосы, бранил и заставлял его самого жрать те пироги. И платить ни за что не стал, даже за молоко с хлебом.
Так и не наевшись, поехали они к ратуше, где кавалер хотел повидать бургомистра и поговорить с ним о проделках этого графского холуя фон Эделя. Что он говорит, да с кем встречается, да к чему призывает славных горожан. А заодно и выяснить, что господа городские советники думают насчет дороги.
Проезжая по улице Печников, в одном проулке, что выходил на эту улицу, Волков заметил человека. Человек тот был верхом, и было сразу видно, что он из добрых людей. При железе нешуточном, при кинжале, в бригантине, бородат отменно, серьезен, глаза у него острые и непокрытая голова. Горяч. Волков, встретившись с ним взглядом, уже думал господину поклониться, так как казалось ему, что он где-то его видел, да господин тот вдруг глаза отвел и стал разглядывать старую закопченную вывеску колбасной лавки. Ну и ладно, поехали дальше.
Бургомистр, как и положено, был в ратуше. К нему люди шли вереницами, но как показался Волков, так всех иных людей он оставил.
– Рад сообщить вам, друг мой, что вопрос по дороге до владений ваших почти решился положительно, – сразу заговорил господин первый консул города Малена Виллегунд.
– И что же повлияло на решение господ советников? – спросил Волков с чувством приятного удивления.
– Во-первых, уголь, который стал возить ваш племянник в город, а во-вторых, причастность к сему делу господина Кёршнера.
– Не понимаю, а что господ советников так взволновало?
Бургомистр чуть ближе наклонился к кавалеру.
– Часть городского купечества стала волноваться, что Кёршнер сам построит дорогу до вашей пристани, – многозначительно сказал бургомистр.
– Ах вот как…
– Да, – продолжал тот, – уголь, что вы привезли в таких хороших количествах, многих господ негоциантов удивил. Говорят, они посылали верных людей смотреть ваши пристани на реке, ваши склады. И после того стали волноваться, как бы ваш родственник Кёршнер не построил к вам дорогу сам. Они думают, сам построит да потом никого к ней не допустит. А у них уже к вашей пристани аппетиты имеются.
Это было очень хорошо. Волков обдумывал услышанное, а бургомистр продолжал:
– Господа негоцианты уже думают о покупке земли у вас, чтобы строить себе склады у вашей пристани при амбарах.
– Мне стоит подумать о том, – отвечал кавалер нейтрально.
«Черта с два они получат хоть аршин моей земли. Будут пользоваться только моими складами. Кажется, мне и барж парочку стоит прикупить».
Приятно все это было слышать, но сейчас кавалера волновал другой вопрос.
– Друг мой, дошел до меня слух, что некий господин фон Эдель в городе, не скрываясь, интригует против меня.
Господин первый консул развел руками.
– Никто не может ему того запретить. – Виллегунд немного помолчал. – Тем более что представляет он фигуру в наших краях весьма значимую.
– И что же думают о том уважаемые в городе люди?
– Ваши позиции незыблемы, уважаемый господин фон Эшбахт, – улыбаясь отвечал бургомистр. – И уже не будем говорить о ваших славных делах и победах, а вспомним лишь о вашей пристани и доступе к реке. О вашем угле из Бреггена и о лесе, который лежит на вашем берегу и дожидается лишь хороших дорог. Все говорят сейчас только об этом, уверяю вас, а все усилия графа и господина фон Эделя тщетны.
– И это все, что говорят? – уточнил Волков.
– Ну, говорят еще, что городу на руку вражда двух важнейших в графстве персон, за одним из которых стоят все земельные сеньоры, а за другим – три сотни солдат и боевой опыт. Советники и главы гильдий считают, что сии персоны отныне будут более сговорчивы, так как станут искать у города поддержки. То нам надо обращать городу в выгоду.
Спорить с таким было глупо. Волков понимающе кивал.
– А еще говорят, – продолжал бургомистр, – что вы во Фринланде разбили огромный лагерь и собираете там тысячи солдат. Мол, что война с кантоном Брегген скоро опять возгорится и что вы пойдете к ним, на их берег.
Конечно, кавалер прекрасно понимал, что в тайне от всех его лагерь держать не удастся. Но такие слухи… Он даже и не знал, что на это сказать. Надо было еще подумать, что для него лучше: подтвердить эти слухи или опровергнуть их. Наверное, поэтому, несмотря на заинтересованный взгляд бургомистра, Волков ему так ничего и не сказал на сей счет.
Он бы еще поговорил с господином первым консулом, но того поджидало много просителей и посетителей, поэтому кавалер не стал его задерживать. И предложил поехать к родственнику, купцу Кёршнеру, на обед. Господа фон Клаузевиц, Максимилиан и Увалень были этому весьма рады – все знали, что дом купца славится гостеприимством и весьма богатым столом.
Самый богатый и самый большой дом Малена, чего уж тут говорить. Масштабная конюшня, огромный обеденный зал. Слуги так расторопны, а хозяева так радушны, что Волков чувствовал себя тут едва ли не герцогом. Кухня? О кухне и говорить нечего. По сравнению с кухней дома Кёршнеров кухня графов Маленов была мерзкой трактирной стряпней. Даже повара-монахи епископа не могли тягаться с поварами богатейшего купца графства.
Конечно, начались разговоры с родственниками. И тут же пошли просьбы. Госпожа Клара Кёршнер завела разговор про своего сына Габриэля. Вздумалось купчихе, чтобы второй ее сын пошел по стезе военной, и она пригласила сына, чтобы кавалер на него взглянул, пока слуги накрывали на стол. Родственница просила Волкова взять мальчика к себе в выезд. Габриэль Кёршнер оказался весьма крепок на вид, да и разговор вел разумно и с большим почтением, выражал желание состоять при доме фон Эшбахтов.
Волков, может, и взял бы его, но имелась одна загвоздка. Молодые господа, выезд кавалера, могли воспротивиться тому, чтобы служить вместе с сыном купеческим, да еще с внуком вонючего кожевенника. Уж такие спесивые юноши, как Фейлинги, точно не упустили бы возможность хотя бы позлословить. В среде молодых людей воинского достоинства всякое злословие легко могло закончиться поединком, а поединок – смертью. Волков и обернуться не успел бы, как ему доложили бы о мертвеце. В этом кавалер не сомневался. Служа в гвардии, видел все не раз: хотя среди гвардейцев поединки были запрещены настрого, но они случались систематически.
Однако отказывать родственникам, конечно, нельзя. И тогда Волков придумал простой способ решить проблему.
– Георг, – обратился он к фон Клаузевицу, который присутствовал при разговоре, – не будете ли вы столь любезны и не возьметесь ли опекать и учить господина Кёршнера? Думаю, что отец его за сие учение не пожалеет некоторой суммы денег, например пяти талеров в месяц.
Фон Клаузевиц был абсолютно беден. Все, что он получал, – это деньги за походы да полагающуюся ему часть военной добычи, которую тратил тут же на одежду, новые доспехи и, как теперь уже Волков знал, на распутных девок. Пять талеров в месяц ему совсем не помешали бы.
– Опекать и учить господина Кёршнера? – удивленно переспросил молодой рыцарь.
– Уж мы оказались бы вам благодарны, – с улыбкой говорила госпожа Клара Кёршнер.
– Почту за честь. – Фон Клаузевиц встал и поклонился хозяйке дома.
Вопрос был решен. Уж никто из молодых повес не осмелится задирать того, кого опекает фон Клаузевиц – рыцарь, который не побоялся в сложный момент выступить чемпионом сеньора и принять вызов любого фехтовальщика графства. После того случая Георг, несмотря на свою молодость, пользовался большим авторитетом среди молодых людей, да и среди офицеров тоже.
Тут появился и хозяин дома, сам господин Кёршнер, который был до этого занят делами.
– Друзья мои! – Он поклонился и улыбнулся радушно. – Стол накрыт, прошу вас обедать.
Ах, что это был за стол! Особенно для людей, которые со вчерашнего вечера ничего толком не ели.
Сначала лакеи несли паштеты. Причем два на выбор: один из мяса дикой птицы с морковью, луком и базиликом, а второй из гусиных печенок с черным перцем. Паштеты подавались с горячим белым хлебом и мягким сливочным маслом с укропом и чесноком. К паштетам приносили крепкий темный портвейн.
Волков усмехался, глядя, как его молодые спутники жадно едят паштеты. Уж он знал, что за паштетами последуют другие блюда, хотел даже сказать Увальню, чтобы тот так не спешил, но подумал, что это жестоко. Александр Гроссшвулле жил, кажется, для того, чтобы есть. Он снял свою огромную кирасу, шлем и стеганку и сидел за столом одетым на грани приличия – в одной нижней рубахе. Но как ни странно, именно он среди всех снискал наибольшую симпатию хозяина дома. Они оба любили поесть. Именно Увальню господин Кёршнер советовал новые сочетания в еде и радовался, когда тот отвечал ему:
– Это очень вкусно! Уж не думал я, что паштеты с маслом так вкусны.
– Запивайте обязательно портвейном, но лишь глотками малыми, самыми малыми, у нас сегодня будут еще и другие кушанья, нам пьянеть еще рано, – советовал ему купец, радуясь отменному аппетиту этого большого человека.
Не дав гостям насытиться, хозяин велел уносить блюда с паштетами и нести птицу. Вальдшнепы, лесные голуби, рябчики тут же появлялись на больших блюдах. Хорошо зажаренные, без всяких пряностей, чтобы великолепный вкус птицы ничем не перебивать. Тушки были лишь посолены и немного присыпаны перцем – самую малость, больше и не нужно, повара знали свое дело. К птице подавали самое светлое пиво и легкое трехлетнее красное.
Тут уже господин Кёршнер оставил Увальня и решил, что настало время для серьезного разговора. Так как Волков сидел по левую от главы дома руку, то купец мог говорить тихо. Так он и говорил:
– Все в городе только и твердят о вашем угле. Мало кто мог поверить, что вы из кантонов сюда уголь привезете. До сих пор удивляются. Говорят, что пристань вы не зря поставили, что оттуда думаете по всей реке торговать. Весь Мален о том только и перешептывается.
Волков, с удовольствием разрывая рябчика, кивал: да, ему уже о том известно.
– Думаю, до наступления тепла вы весь уголь распродадите. Ваш племянник на удивление способный молодой человек, уж как мне ни обидно, но приходится ставить его в пример моим сыновьям и племянникам.
И про то, что Бруно Фолькоф умен и ответственен, кавалер и сам знал. Волков опять согласно кивал, он все ждал, когда эти прелюдии закончатся и купец перейдет к делу.
– Ничего не упускает ваш племянник, все записывает, на слово никому не верит, все пересчитывает – для его лет сие редкая разумность, будет большим купцом.
– Очень на то надеюсь, – отвечал кавалер и тут же, беря новую жареную птичку, добавлял: – Ах, что у вас за повара, я попрошу по старой памяти святых отцов из инквизиции проверить их, уж не колдуны ли они.
Все за столом смеялись шутке. А те, кто шутку не расслышал, переспрашивали, про что она. Даже вечно серьезный фон Клаузевиц рассмеялся.
– Прошу вас, дорогой родственник, не налегайте на птицу, – умолял его купец, – у нас еще красная рыба будет, везли ее от холодного моря в бочках со льдом, вкус у нее изумительный, и лучшие лимоны к ней будут, и вино белое, а потом еще и барашек молодой, уже томится в камине на углях.
– Желаете умертвить меня едой, дорогой родственник? – смеялся Волков.
И опять все смеялись вместе с ним.
– Врагам не удалось убить меня ни железом, ни ядом, так вы меня ягненком собираетесь добить? – продолжал шутить кавалер.
Но купец его убивать не хотел. Посмеявшись со всеми, он снова тихо продолжил свой разговор:
– Уже все в городе говорят, что будет до ваших владений дорога, хоть граф тому противится и козни против строит. Говорят, что дело решенное. Что многие купцы, гильдии и даже коммуны желают вступить в концессию.
– Что ж, пусть вступают, – сказал кавалер с видом безразличным, словно это все мало его заботило.
– Пусть-пусть вступают, – кивал господин Кёршнер, – но речь-то они ведут о дороге только до ваших владений. А дальше-то что? Весной и зимой дальше они как ездить думают? По глине да по воде лошадей надрывать?
«Уж не вы ли, мой дорогой родственник, хотите дорогу дальше, до пристани, строить?»
– Об этом я тоже думаю, – говорил кавалер.
– И правильно думаете, – продолжал Кёршнер. – Дорога хорошая, что в любое время года доступна будет, дело недешевое. Знаю я, что в средствах вы ограничены из-за войны. Ходят слухи, что собираете вы большую армию к лету.
Кавалер посмотрел на купца и ничего не сказал, как и бургомистру. Пусть думают что хотят. Кёршнер собирался уже продолжить, да тут к ним подошел лакей и поклонился.
– Ну, чего тебе? – раздраженно спросил его купец. – Не видишь, дурак, люди разговаривают. Говори, чего хочешь?
– К господину кавалеру фон Эшбахту монах прибыл, – сообщил лакей.
– Монах? Какой еще монах? – воскликнул купец. Ему этот монах был ох как некстати, он как раз такой серьезный разговор с гостем затеял.
– Монах от епископа, – сообщил лакей.
– От епископа? – Господин Кёршнер был уже более мягок.
– Да, от епископа. Спрашивает господина кавалера. Прикажете звать?
– Нет, – Волков покачал головой, вылезая из-за стола и бросая салфетку рядом с тарелкой, – не зови, сам пойду спрошу, что ему нужно.
Глава 8
На вид монах был из тех, кто не от сладкой жизни подался в монастырь. К тому же оказался крив: правый глаз его был навеки зажмурен.
– Ну? Говори, – начал Волов, оглядывая монаха.
– Его высокопреосвященство занедужил, просит вас быть, – взволнованно отвечал монах.
– Высокопреосвященство? Это архиепископ. Что, в Ланн меня просят быть? – удивился кавалер.
– Ой, нет. Не в Ланн, не в Ланн. Я перепутал. К нашему епископу, к отцу Теодору, – поправлялся монах.
– А что случилось? Что за хворь с ним приключилась?
– Не знаю, господин, – отвечал монах как-то натужно.
«Убогий какой-то, среди монахов таких немало».
– Мне велено было вас сыскать да позвать в дом епископа, – бубнил монах.
Будь кавалер трезвее, так обязательно спросил бы, как монах его нашел, но, поскольку выпил изрядно, велел только:
– Беги к епископу, скажи, что сейчас буду.
Он вернулся в обеденную залу, где продолжались пир и веселье, и сказал:
– Господа, нас просят быть у епископа.
Молодые люди стали подниматься, а господин Кёршнер спросил взволнованно:
– Что случилось, кавалер?
– Епископ захворал, просит быть, – отвечал Волков коротко.
– Очень надеемся, что с епископом все будет в порядке, – вздохнула госпожа Кёршнер.
– Надеемся, что вы вернетесь, – улыбнулся купец.
Волков обещал им, что если хворь епископа отпустит, то они обязательно вернутся.
Отчего-то он волновался. Зачем епископ зовет его так спешно, в час, когда уже приближаются сумерки и все нормальные люди сидят за столом? Что могло случиться? Даже если епископ и захворал, зачем он зовет Волкова, а не лекаря? Почему не написал письмо, уж два слова мог чиркнуть. Или совсем плох епископ? Может, что-то граф затеял?
На дворе, когда кавалер уже садился в седло, а Увалень держал ему стремя, Волков окликнул Максимилиана:
– Максимилиан, пистолет при вас?
– Да, кавалер.
– Зарядите. Господа, прошу всех вас быть настороже.
Выехали со двора купца, на улицах еще было людно. Волков возглавлял отряд, за ним Максимилиан, он на ходу заряжал оружие. Зарядил и передал кавалеру. Тот засунул пистолет за пояс сзади слева. Под левую руку.
От дома купца, сразу направо за угол от ворот, была улица Святого Антония, которая как раз вела к кафедральному собору, а оттуда уже рукой подать до резиденции епископа. Так и поехали.
Горожане заканчивали дела. Лавки запирались. Ставни затворялись. Последние рассыльные с пустыми тачками спешили домой. Кто-то стоял на пороге своего дома, болтал с соседом, кто-то зажигал лампу перед домом – солнце-то уже садилось.
У одного проулка кавалер увидал троих людей, что на старой пустой бочке играли в кости. Люди были при оружии, непростые люди. А у стены стояли протазан и крепкая алебарда. На городскую стражу людишки непохожи. «Отчего на промозглом сыром ветру играют, а не в теплом кабаке? Охрана чья-то? А чья, дома тут небогатые? – Он ехал и внимательно смотрел на них. – Все в бригантинах, они из добрых людей или… разбойников?»
И тут Волков вновь заметил человека, что уже сегодня видел. Это был тот человек, с которым он встретился взглядом, и тот глаза свои отвел. На этот раз господин был пешим. И опять он, едва взглянув на кавалера, глаза отвел и стал говорить со своими спутниками. А спутников с ним было двое, и оба при оружии. И как наитие снизошло на Волкова, как открылось ему. Он вспомнил, что видел этого господина у церкви, когда прощался с епископом, и там, у церкви, человек тоже был пешим. Это уже странно. Уж слишком много с этим господином опасных людей.
В воинском деле все просто: коли видишь что-то странное, так будь готов к тому, что странность эта обернется бедой. Чутье спасало кавалера не раз и не два, товарищи всегда ценили его за наблюдательность и внимание. Именно эти его качества спасали от засад и внезапных атак. А тут вон всего сколько, одно к одному ложится: глупый монах, неожиданный вызов к епископу, добрые люди при алебардах и протазанах на улице, играющие в кости, странный господин, которого он сегодня видит уже в третий раз, и к тому же он с опасными спутниками. «Нет, все это неспроста. Неспроста».
– Стойте! – крикнул кавалер, поднимая руку, и сам остановил коня.
Увалень и фон Клаузевиц остановились сразу, а Максимилиан проехал чуть вперед.
Играющие в кости как по команде уставились на него, про забаву забыли сразу. Один из них, как бы между делом, взял от стены протазан в руку. Они втроем глядели на оруженосца Волкова, словно его знали.
И ведь уже не повернешь, не поедешь назад. Беда была в том, что кавалер и его спутники уже миновали играющих, эти трое оказались позади. А поскачешь, так на протазан и алебарду налетишь. Волкову и его людям ну никак нельзя было вернуться, чтобы не сцепиться с этими тремя на узкой улице. А сбоку из темноты проулка уже шел к ним господин с двумя спутниками, а у спутников-то тоже алебарды. Видно, до нужной поры к стенам были прислонены, чтобы в глаза не бросались, а тут, кажется, уже понадобились.
Увалень, фон Клаузевиц и Максимилиан еще ничего не понимают – озираются. Дети малые, да и только. Даже Георг и тот оглядывается по сторонам, все еще почти безмятежен.
Кавалер присмотрелся – возможно кинуться вперед, но, скорее всего, и там их ждут. Ну конечно, так и есть. Из ворот сгнившего дома выходят добрые люди. Их трое, тащат за собой рогатку, которой стража ночью перегораживает улицу. У них тоже копья и алебарды. У этих господ и в людях, и в оружии явный перевес. А еще… Кавалер уверен, что у них где-то должен быть стрелок.
Больше сомнений у Волкова не было.
– К оружию, господа! – крикнул кавалер, выхватывая меч. – Это засада, скачем назад, все назад, к дому купца!
Он развернулся и, чуть не сбив с ног лошадь Увальня, со всей прыти, со шпор, кинул своего коня на тех троих, что играли в кости у бочки, – если их смести, Волков и его люди смогут ускакать обратно.
И ему это почти удалось. Со всего маха он врезался в них, они все вместе, опрокидывая бочку с костями и уронив алебарду, упали на мостовую. Загвоздка лишь в том, что тот мерзавец, что взял протазан, прежде чем упасть на камни, встретил кавалера, как положено опытному солдату, – он загнал оружие в грудь коня Волкова, загнал на все лезвие. Конь тут же повалился на передние ноги, а кавалер через его шею и голову, теряя меч, полетел в кучу сбитых наземь и опрокинутых на стену дома разбойников.
Он больно стукнулся больным коленом о брусчатку, кто-то пнул его сапогом в бок сильно. Конь за шестьдесят талеров захрипел, заливая все вокруг своей кровью, и тут же свалился почти сверху на барахтающихся людей, принялся бить копытами в агонии. Кто-то копошился рядом, крепкой рукой пытаясь схватить Волкова за горло, но противнику удалось лишь вцепиться в ворот колета и потянуть на себя.
«Свалка? Опять? Да когда же это кончится?» Волков подумал о том, что всю свою взрослую жизнь мечтал о том моменте, когда ему больше не придется драться. «Слава богу, что надел свой колет, а лучше бы кирасу и шлем». Но пока он так думал, рука по старой привычке уже искала за голенищем сапога стилет. Вот он, родной! Лег в ладонь, как будто и не покидал ее никогда.
Кавалер ударил копошащееся рядом тело. В железо! Ударил еще раз, сильнее. В железо! Еще! Опять в железо, как бы руку своим же оружием не распороть. Но он все равно ударил еще раз, и лишь теперь старая сталь нашла свою кровь. Руку обожгла чужая кровь. Враг заорал резко, стал отползать от него, отбрыкиваясь, но он еще раз удачно загнал клинок в мясо. Напоследок, так сказать.
А кругом шум, звон железа, крики.
– Бей коней, бей коней! – истошно орал кто-то.
Звонко и жалостливо заржал молодой конь, кажется, это конь фон Клаузевица.
Сумерки становились все гуще, но на земле Волков заметил белую полосу – это его меч, вот это радость! Он нащупал эфес – да, это он, его драгоценный меч. Кавалер встал, оглянулся, оценивая ситуацию.
Максимилиан один на один дрался с большим и тяжелым мерзавцем. Тут придется нелегко, но молодой человек быстрее здоровяка и не стоит на месте, хотя враг пытается наседать на него и теснить.
Александр Гроссшвулле – вот уж кто молодец: один своей огромной алебардой сдерживал троих – тех троих, что перегородили дорогу рогаткой. Александр вообще не умел пользоваться алебардой – размахивает как оглоблей, ничего он врагам сделать не может, и не рубит, и не колет, страх больше нагоняет, а на него сыпятся удары, он словно собирает все их выпады на себя. Но Увалень за неимением легкой брони надел свои основные доспехи, и теперь его не так-то легко взять в его кирасе, шлеме, стеганке и укрепленных железом сапогах. Сволочи пытались попасть ему по рукам и в лицо, но его алебарда весьма велика, а он так рьян, что у мерзавцев пока ничего не получалось.
Фон Клаузевиц сцепился с двумя, один из которых тот самый бородатый господин, а второй – крепкий, весьма крепкий мужчина с алебардой. Казалось бы, нет у молодого человека шансов, но не зря, не зря Георг вызывался быть чемпионом кавалера. Он очень ловок, особенно хороши его ноги. Ноги сильные, движения их быстры, пружинисты, что ни шаг, то верная позиция для защиты, еще быстрый шаг – и верный, очень опасный выпад, что едва не закончился на лице господина. Меч фон Клаузевиц держит так легко, что, кажется, вот-вот выронит. Но ничего он не выронит. Шаг назад, и алебарда, которая должна была разрубить ему ногу, пролетает мимо, рассекая лишь воздух, а Георг тут же кидается вперед и в длинном выпаде тянется, тянется клинком… И достает!
– А-а! – орет мерзавец с алебардой, и та со звоном падет на мостовую. А сам враг, схватившись за бок и покачиваясь, спешит прочь, в проулок.
Фон Клаузевиц достал его, достал, загнав клинок меча на два пальца прямо в его незащищенную доспехом часть тела, в подмышку. Фон Клаузевиц смог избежать пары ударов и сделать свой великолепный выпад так быстро, что кавалер и до пяти не успел бы сосчитать. А Георг уже нарисовал мечом в воздухе дугу, стряхивая с клинка капли крови и как бы приглашая господина продолжить: ну, давай, мол, начинай.
И вдруг Георг схватился за голову. За левую строну головы, что выше уха. Схватился, покачнулся и… выронил меч. А потом снова пошатнулся. Сделал шаг, переставив ноги, словно пытаясь не упасть. Тут уже бородатый господин ударил его наотмашь тесаком, слева направо. Быстро, точно, сильно. Георг фон Клаузевиц падал на брусчатку уже, кажется, мертвым.
Видя это, Волков спрятал стилет в сапог и левой рукой достал из-за пояса пистолет. Он знал, отчего лучший его фехтовальщик выронил меч. Нет, кавалер не видел за ухом молодого рыцаря торчащего оперения болта. Просто знал, что оно должно оттуда торчать, а еще он понимал, откуда был произведен выстрел.
Локтем правой руки, которой он держал меч, Волков откинул крышку с пороховой полки и сразу поднял оружие. Кавалер не мог ошибиться: он сам бы выбрал именно это место. И опыт десятков лет на войне Волкова не подвел – арбалетчик и вправду сидел на сарае, на одном из скатов его крутой крыши, совсем рядом, прямо над схваткой. Оттуда ему все было отлично видно, все цели как на ладони, но и его черный силуэт отчетливо вырисовывался на розовом фоне предсумеречного неба.
Колесико со свистом завертелось, высекая маленький снопик белых искр. Шипение! Пах!!!
По крутой крыше сарая рассыпались и покатились болты один за другим, а потом пополз вниз и арбалет. Арбалетчик схватился за правый бок и стал на седалище съезжать по крыше, пока не спрыгнул за забор.
С этим было кончено.
И тут каким-то чудом, наитием, краем глаза Волков увидал движение слева от себя. Не иначе то было провидение Господне. Кавалер отпрянул, а пистолетом словно закрылся от чего-то того, чего не смог разглядеть, – и этим спасся. Удар алебарды пришелся ему не на голову, а на пистолет и на левое плечо. Он уже и забыл, как болело это плечо, хорошо его тогда монах из Деррингхофского монастыря вылечил, но теперь кавалер вспомнил эту боль. Пистолет отлетел в сторону к мертвому коню, а перед ним уже опять человек с алебардой – видно, из тех, что сидели у бочки, да еще тот господин бородатый, будь он проклят.
В левом плече острая боль, но никто не станет ждать, пока она пройдет. Снова бандит размахивает алебардой, а за ним и бородатый с окровавленным тесаком – вот они, тут. Уворачиваясь от алебарды, кавалер сделал выпад. Да нет же, до фон Клаузевица ему далеко. Бородатый легко отвел его меч и сам ударил его под правую руку, в бок. Господи, благослови того ламбрийца, что пришил кольчугу под его колет! Слава богу, кольчуга выдержала. Но удар у бородатого такой, что дыхание у кавалера перехватило. А тут снова, да со всей силы, разбойник, что слева, замахнулся на него алебардой.
«Да будь ты проклят!»
Здоровый, собака, широкий в плечах, морда перекошенная, злая. Попадет, так никакая кольчуга не поможет. А размахивается он так, что и мысли у кавалера нет защититься, только отступать. А много он на своей больной ноге не набегает. А тут еще и бородатый лезет со своим тесаком. Заходит сбоку, так и норовит рубануть справа.
Вечер, зеваки попрятались, смотрят из-за углов. Бабы, правда, кричат: «Убивают, стража, убивают!» – но, кажется, то дело пустое. Дело дрянь, тянуть нет смысла. Появится стража городская или нет, непонятно, а может, ей заплатили за то, чтобы она тут не появилась.
Сейчас Увалень упадет, ему уже тяжко, даже отсюда видно, что он устает, да и бурые пятна на полах стеганки не сами по себе появились. Максимилиан все скачет, он еще бодр, но ничего со своим противником он сделать не может. А эти двое наседают на кавалера, и не устают, и вступать в переговоры с ним не собираются. Все, что им нужно, так это убить его.
И опять, опять его выручил солдатский опыт. Казалось бы, все, уже и надежды нет, но драться нужно всегда до конца – так он и раньше выходил живой изо всякой безнадеги. Волков отбил очередной удар алебарды – на сей раз бандит его пытался заколоть – и сделал выпад, чтобы достать бородатого. Тот отпрянул, а кавалер, пока появилась пара мгновений, развернулся и, стиснув зубы от боли в ноге, кинулся прочь, побежал, хромая, к Максимилиану и его здоровяку. Пока бородатый и бандит с алебардой поняли, что происходит, пока кинулись следом, Волков был уже в пяти шагах от здоровяка.
