Борис Конофальский
Башмаки на флагах

Глава 5

Пришел Сыч и сказал, что кузнец прислал весточку, мол, конюх из замка Баль желает встретиться.

– Давай его сюда. Пусть приезжает.

– Вы тоже с ним хотите поговорить или мне самому все выяснить? – спросил Сыч.

Хоть и было у Волкова дел невпроворот, ведь каждый день в лагерь приходили новые солдаты, каждый день к нему из-за реки приезжали купцы говорить о векселях и расписках, но вопрос о деле кавалера Рёдля и барона фон Деница не давал ему покоя.

– Да, сам хочу послушать. Но к ним не поеду.

– Скажу тогда, чтобы конюх сюда к нам ехал.

Волков согласился.

В этот же день графиня Брунхильда фон Мален собралась отъезжать. Забрала при этом у Волкова дворового мужика в конюхи и дворовую бабу в кормилицы. Еще сто талеров. Была она сначала зла, а потом и прослезилась, прощаясь, – так Волкова стала целовать и обнимать крепко. Наверное, назло госпоже Ланге, которая находилась тут же. Он опять пытался отговорить Брунхильду брать с собой сына, но графиня, упрямством редкая, слушать ничего не желала. От этого кавалер стал на нее злиться, и последнее прощание вышло у них холодным.

Но как карета скрылась из виду, он подумал и решил, что все графиня делает правильно. И что к герцогу правды искать поехала, и что сына взяла с собой. Несчастная вдова с ребенком, что родственниками притесняема, могла уговорить герцога разрешить дело нужным для себя способом. Конечно, могла, коли она так хороша собой, да еще и пару капель приворотного зелья при себе имеет. А могла и за «братца» слово замолвить, чем черт не шутит.

В общем, все складывалось ему на пользу. И дом строить для графини уже нужды нет, и в его доме, под его крышей, бури улеглись. Госпожа Ланге, глядя вслед выезжающей со двора карете, заметила язвительно:

– И слава богу, авось с ее распутством при дворе герцога она точно приживется. Там таких любят.

– Она не распутнее прочих, – холодно заметил кавалер, которого отчего-то раздражали такие слова про графиню.

– Разумеется, мой господин, извините мою женскую глупость, графиня для всех нас образец целомудрия, – проговорила Бригитт голосом, в котором не было и намека на раскаяние, сделала книксен и пошла в дом.

«Дрянь. Злая, упрямая, дерзкая дрянь».

* * *

Конюх барона фон Деница был человек дородный, крупный и, видно, не бедный. Звали его Вунхель. В Эшбахт приехал он на крепком возке, чтобы поговорить с купцом-коннозаводчиком Ламме о конях, и был немало удивлен, когда увидал в трактире Сыча и Ежа. Ни тот, ни другой вовсе не были похожи на коннозаводчиков, а похожи были и вовсе на людей опасных, может, даже и на разбойников. Конюх немного успокоился, когда пришел Волков. Они уселись за лучший в кабаке столик, пиво им приносил трактирщик лично.

– Значит, ты конюхом состоишь при замке? Вунхелем тебя кличут?

– Именно, господин, – с уважением говорил Вунхель, отхлебывая пиво. – Состою конюхом при бароне фон Денице, зовут меня Вунхелем.

– А скажи мне, конюх Вунхель, что там у вас с бароном?

– А что с бароном? – Конюх явно не понял вопроса.

– Болеет, выздоровел?

– Господа хорошие, а что же мы, про коней говорить не станем? Я сюда полдня ехал, чтобы про коняшек поговорить, у меня есть кобылки добрые, может, у вас есть жеребцы, может, вы скрестить желаете? А уж как жеребят делить, так договоримся, – заговорил Вунхель как-то отстраненно, глядя в кружку с пивом.

– Слышь, дядя, – Сыч положил свою крепкую руку на руку Вунхеля, – про коняшек мы потом поговорим с тобою. А сейчас отвечай, пока тебя по добру спрашивают. Говори, что с бароном вашим?

– А что с ним? Ничего с ним, – отвечал конюх все еще неохотно. Видно, на эту тему ему говорить совсем не хотелось.

– Болен барон? Здоров? Может, помер? – предлагал варианты кавалер.

– Чего ему помирать-то? – удивлялся конюх. – Молод да здоров, крепок как бык.

– Он же ранен был на войне, когда Рёдль погиб, – напомнил кавалер.

– О! – Вунхель махнул рукой. – Так то когда было, уже давно выздоровел наш барон, да и не болел он, пришел после той войны…

Тут он замолчал, понял, что болтает лишнее, стал коситься на Сыча.

– Ну, дядя, уж начал, так заканчивай. – Сыч пихнул его в ребра локтем.

– Люди добрые, а зачем оно вам? – стал киснуть конюх.

– Надо, значит, – оборвал его Сыч, – раз спрашиваем, значит, надо.

– Ну, вам-то оно, может, и надо, а мне-то к чему все такие неприятные разговоры? Господа ой как не любят, когда слуги про них с другими господами говорят.

Фриц Ламме молча достал талер, подкинул его со звоном ногтем большого пальца. Талер упал на стол, завертелся, а Сыч прихлопнул его рукой.

– Ну, говори, был ли ранен барон, когда пришел с войны?

– Может, и был, мне о том неизвестно, знаю, что коня своего отличного он угробил, пешком пришел.

– Не мог он не болеть, – упрямо возразил кавалер. – Как он с болтом в башке сам ходил? И не помогал ему никто?

– Добрый господин, да про то мне неизвестно! – Вунхель даже руки сложил, как в молитве. – Говорю же, знаю, что без коня он был, и все. Вернулся без коня.

– Доктор в замке был?

– Когда?

– Да все последнее время. – Кавалер уже начинал злиться. – Последний месяц в замке доктор какой-нибудь жил?

– Коли приехал бы доктор на коне, на муле или на мерине, да пусть даже на осле, я бы про то знал. – Конюх покачал головой. – Всяко свою скотину он у меня в конюшне ставил бы. Но никаких коней новых за последний месяц в замке не появлялось. Разве что доктор пешком пришел или привез его кто.

– А барон, значит, не хвор? – уточнил Сыч.

– Да вот как вы, к примеру, такой же хворый. Два дня назад с господами рыцарями на охоту ездили, кабанов привезли. Каждый день куда-нибудь ездит, дома-то не сидит.

– А дядя барона, господин Верлингер, что в замке делает?

– Живет да хозяйничает. Недавно приехал и вроде как управляющим при бароне остался.

Волков уже не знал, что и спросить. Все, все было не так, как он думал раньше. Все было странным. Или конюх врал?

– А ты барона видел в последний раз близко?

– Да как вас, господин. Прибежал Клаус – мальчишка, что при бароне посыльный. Велел шустрых коней седлать к охоте и любимого коня господина, на котором он на охоту ездит. Я со своими помощниками оседлал, кого сказано было, псари собак во двор вывели, барон сразу с господами рыцарями и вышел. Сел да поехал. Вечером приехали, кабанов привезли. Я у господина коня забрал. Он сказал, что конь припадать стал на левую заднюю. Я посмотрел, так и есть: подкова треснула.

– На лице у него должна быть свежая рана, – настаивал Волков.

– Я его лица сильно не разглядывал, господин.

– Разглядывал, не разглядывал, там рана такая, что ее издали должно быть видно, не могла она так быстро зажить. – Кавалер уже злился. – Ему в лицо болт прилетел, так быстро такие раны не зарастают. И вообще до конца не зарастают, шрам на всю жизнь остаться должен.

– Уж простите, господин, не видал я никакой раны у господина, уж извините, не приглядывался, – отвечал конюх.

Волков сидел молча, ерошил на темени волосы пятерней, думал, думал и все равно ничего не понимал. Потом молча встал и пошел из кабака прочь.

Доехал до дома, где жили молодые господа, там встретил Максимилиана и спросил у него сразу:

– Вы видели, как был ранен барон?

– Нет, кавалер, я же при отце состоял на холме с пехотой, а вот Гренер как раз был при атаке рыцарей, сам вторым рядом ехал, хвастался о том. Позвать его? Он как раз только что вернулся.

Нет, звать его Волков не стал, сам пошел в дом, в котором жил его выезд. Давно он тут не был. Дом стал настоящим логовом молодых мужчин. Прямо у порога в беспорядке брошены седла, уздечки путаные висят на гвоздях. Седла дорогие – видно, это седла молодых Фейлингов. Тут же кирасы у стены стоят. На лавке шлемы, подшлемники в беспорядке валяются. Потники. Стеганки. Оружие брошенное. Ни в чем порядка нет. За длинным столом беззубая девка сидит с одним из послуживцев Фейлингов, из общей миски с ним похлебку ест. Устроилась на лавке, подобрав подол, поджав ноги под себя, так что подвязки чулок на коленях видны. Сразу видно, шалаву из кабака притащили. Еще одна девка, из местных, расхристанная, с непокрытой головой и голыми руками, полы метет.

Тут же в конце стола сидит брат Ипполит за книгой. Вскочил, кланялся. И ничего, девки распутные с задранными подолами его не смущают. Монах, праведный человек, называется.

Вслед за монахом и другие принялись вставать и кланяться господину. Кланялась и девка.

– А ты здесь откуда? – грозно спросил у нее Волков.

– Пустили меня, – пискнула девка, испугавшись.

– Отец Семион пускает гулящих пожить, – пояснил Максимилиан, – господа не против. Так вроде и веселее.

– А плату отец Семион какую с них берет за постой? – поинтересовался кавалер.

– То мне неведомо, – заявил знаменосец.

Волков видел, что он явно врет. Все знали, что отец Семион человек распутный, известно, какую плату он брал с гулящих девок.

– У вас что, и местные девки тут живут? – все так же строго спрашивал Волков.

Та девка, что мела пол, окаменела, застыла с испуганным лицом. Она точно была местной.

– Всякое бывает, – нейтрально отвечал Максимилиан.

– Хотите, чтобы мужики за вилы взялись?

А юноша и отвечал ему весьма вразумительно:

– Кавалер, так силком их сюда никто не тащит. Сами приходят, у крыльца по вечеру собираются.

– Прямо так и сами?

– Да, любую за десять крейцеров на всю ночь взять можно.

Волков подумал, посчитал, что ловкая да пригожая девка за три недели денег тут зарабатывает больше, чем ее крепостной отец за три месяца, и решил, что сие возможно, что, может, и сами девки сюда ходят.

– Ладно, Гренер где? – спросил кавалер, садясь на край длинной лавки у стола.

– Спит, сейчас позову, – отвечал Максимилиан.

Карл Гренер был в исподнем и заспан.

– Что это вы спите днем? – спросил у него Волков.

– Утром только приехал из Малена, там помогал отцу по приказу вашему нанимать кавалеристов, – отвечал Гренер.

– Желающие есть?

– Весьма много. Как узнают, что вы даете пятнадцать талеров в месяц, так многие хотят идти. И знатные тоже, и рыцари, и с послуживцами некоторые приходили.

– Хороший народ идет?

– Очень, и кони хороши, и доспех хорош. Но отец не всех берет, как вы и наказывали, сильно знатным отказывает, а всем другим говорит, что будет требовать повиновения и наказывать за ослушание вплоть до виселицы. Говорит, что вы суровы и знатных будете вешать так же, как и незнатных. Но все равно многие просятся.

Тут Волков понял, что дал маху: кажется, он предложил лишних денег. Это в былые времена, когда войны полыхали вокруг во множестве, за пятнадцать талеров не всякий кавалерист бы нанялся. А сейчас, во времена затишья, пятнадцать серебряных монет были, видно, деньгами большими.

– Ладно, я о другом вас хотел спросить. Вы видели, как ранили барона?

– Фон Деница? У холмов? – уточнил молодой Гренер.

– Да, там.

– Нет, кавалер. Именно этого я не видел. Когда мы пошли на арбалетчиков, я был почти за ним, во второй линии. А потом, как мы их разогнали, так я по кустам за одним из них гонялся, забить его хотел, а как вернулся, мне уже сказали, что барона ранили.

– Вы болван, Гренер, – упрекнул его Волков строго. – Глупее вещей я и не слышал, чтобы кавалерист за арбалетчиком по кустам гонялся.

– Излишне увлекся атакой, кавалер. Забыл вернуться, не слышал приказа.

– Сила кавалерии в строю и едином ударе, в преследовании бегущего врага. А гоняться по кустам за арбалетчиками для кавалериста – верная смерть. Ваше счастье, что он там был один, без товарища. Приказы нужно слушать.

Молодой человек молча поклонился. А Волков подумал, что обязательно нужно нанять для похода хороших трубачей. Кавалеристы барабанщиков не слышат, да и не слушают никогда, барабаны – это для пехоты.

– Значит, вы не видели, как был ранен барон? – повторил он задумчиво.

Гренер помотал головой, а вот послуживец братьев Фейлингов, что ел похлебку с беззубой девкой, вдруг сказал:

– Кавалер, то я видел.

– Говорите, – заинтересовался кавалер, поворачиваясь к нему.

Кавалерист быстро поклонился и начал:

– Как мы разогнали арбалетчиков, так половина из них убежала к кустам, а другая половина побежала к своей пехотной колонне, и стали они оттуда кидать болты по нам. А барон закричал, чтобы мы снова строились под его правую руку в три ряда, хотел наехать горцам на фланг колонны. Господина Гренера-старшего не было, вот он и командовал. И чтобы его лучше стало слышно, открыл забрало.

– Вы видели, как в него попал болт?

– Я… Нет, не видел, как попал… Я был во втором ряду, через два крупа от него, видел, как он схватился за лицо и стал клониться к луке. Два кавалера сразу встали по бокам от него, схватили под руки и принялись вывозить его с поля, вот тут я и увидал, что у него вся левая перчатка в крови, а из-под левого глаза торчит конец болта.

Волков поморщился, представив на себе, как арбалетный болт с большой палец толщиной с хрустом и скрежетом входит в скулу, в череп и уходит в глубину головы почти что до затылка, до выхода из шеи. Ему, конечно, неоднократно доставалось от братьев-арбалетчиков, но чтобы вот так – нет. «Да хранит меня Господь, уж лучше в лоб».

– Значит, барон точно был ранен? – еще раз переспросил он кавалериста.

– Точнее не бывает, кавалер, – отвечал кавалерист.

Волков молча встал и направился к дверям. И там, вспомнив, оборотился.

– Гренер, скачите-ка к отцу.

– К отцу? – спросил молодой Гренер удивленно.

– Да, и скажите, что пятидесяти кавалеристов мне хватит, чтобы больше не нанимал.

– Пятидесяти хватит? А когда скакать, сейчас?

Он подумал, что деньги нужно экономить. Уж больно дорого обходились ему эти кавалеристы. Их и пятидесяти будет довольно.

– Немедля, – ответил Волков и вышел из дома, где жили господа из его выезда и блудные девицы вместе с попами и монахами.

Глава 6

Весна в этих местах приходила сразу. Вот, кажется, еще вчера ночью вода замерзала в лужах, а тут за два дня и теплый ветер с юго-востока последний лед растопил, и снега больше нет, даже в оврагах не лежит. В первую ночь было туманно, а в следующую так и вовсе ливень прошел. Все, зиме конец. Дороги раскисли так, что только верхом ездить можно. Шубы скоро прятать в сундуки придется.

А поутру из Малена пришло письмо от епископа. Беспокоился он, что господин фон Эдель который день живет в городе, встречается со всеми знатными горожанами и ходит даже на собрания совета.

«Чертов холуй графа».

Да и бог бы с ним, но он все интригует и интригует против Волкова. Говорит, что, дескать, городу не нужен такой беспокойный сосед, что погряз в бесконечной войне, которая еще и соседям отольется неприятностями. Фон Эдель убеждал людей, чтобы с фон Эшбахтом дел не вели и даже ворота ему не открывали, иначе горцы будут думать, что горожане с кавалером заодно.

«Хитер мерзавец, знает, что говорить».

И даже просил слова на совете и убеждал советников не строить дорогу до границы с Эшбахтом. Слава богу, совет его не послушался и советники все больше склоняются к одобрению строительства.

«Конечно, уголь мой в городе увидали, поняли, что я построил пристань, и уже думают, что от меня, с моей пристани, будут плавать по всей реке со своими товарами. Никакой фон Эдель купчишек не остановит, когда те почуяли прибыли».

А в конце письма отец Теодор добавил, что кавалеру лучше почаще наведываться в город, чтобы людишки здешние его не забывали. И «чтобы был он ко всякому готов и держал себя во всеоружии, ибо нет такой другой семьи, как Малены, что так сильна во всяческих кознях и хитростях».

Волков бросил письмо на стол и задумался. Дорогу горожане, наверное, построят, но все равно дело было неприятное. Граф принялся действовать, поместье по-доброму он не отдаст. А еще было плохо то, что бургомистр ему об этом ничего не написал. Волков хотел бы и от него что-то услышать. Молчал, хитрец, хотя не было сомнений, что про дела фон Эделя в городе первый консул знал.

Кавалер уже стал собираться за реку в лагерь – там Брюнхвальд покупал новые телеги за векселя, и чтобы лучше дело шло, Волкову надобно быть там же, – а тут пришел Максимилиан и сказал:

– Кузнец к вам, кавалер.

– Кузнец? Это тот, что из владений барона? Как его там…

– Волинг, кавалер.

– Да. И чего ему нужно?

– Не знаю, приехал на телеге со скарбом.

– Что? Зачем? – Волков встал и пошел на двор. К чему бессмысленно спрашивать у знаменосца, когда нужно спрашивать у кузнеца.

Кузнец приехал не только со скарбом, он приехал с семьей. Дети, бабы. Старуха – видно, мать – на телеге сидела. Все кланялись кавалеру, когда он вышел со двора на улицу.

– Ну, что случилось? – спросил господин фон Эшбахт у кузнеца, когда тот приблизился и поклонился.

– Господин, снова я прошу дозволения у вас поставить кузню, – сразу начал кузнец. – И кузню, и дом.

– Ты уже, я вижу, и скарб привез, и семью.

– Привез, господин, все привез, так как дома у меня больше нет.

Волков молчал непонимающе, ждал продолжения.

– Сгорел мой дом, господин. Сожгли.

– Кто? – первым делом спросил кавалер.

– Не знаю, пришли ночью. Сын говорит, что конные были, говорит, что слышал ржание.

– Надо следы вокруг дома посмотреть было. Если конные, так у них сапоги с каблуками, должны следы остаться на земле, – заметил Волков.

– И я так думал, господин, но ведь под утро начался ливень. Никаких следов не осталось.

– Ах, да. У вас там тоже, значит, дождь был?

– Был, господин, сильный был, из-за дождя-то и живы остались, дом и кузню с двух концов подпаливали.

Кавалер задумался. Если кузнец не врал и не ошибался, то дело с ранением барона и смертью кавалера Рёдля становилось еще более странным.

– Господин, что же мне делать-то, скажите уже, – просил Волинг. – Мне у вас начать можно будет или еще куда податься, там я все одно уже не останусь.

– А сам-то думаешь, кто твой дом подпалил? – спросил Волков, словно не слыша его вопроса.

– Они, – коротко ответил кузнец.

– Они? Кто они?

Кузнец молчал. Он явно боялся говорить.

– Ну, чего ты на меня таращишься? Кто они-то?

– Думаю, то были господа рыцари, выезд барона, – наконец ответил кузнец.

Кавалер засмеялся.

– Зачем им тебя палить ночью? Пожелай они, так и днем твою кузню подпалили бы, а тебя самого на твоих же воротах повесили. Нет, то не люди барона были.

– А кто же? – удивился Волинг.

– А мне почем знать, может, у тебя враги какие есть.

– Да какие же у меня враги? – Кузнец разводил руками.

– Не знаю, не знаю… – Скорее всего, кузнец и вправду не знал ничего, да и кавалеру нужно было обдумать ситуацию. – Ладно. Значит, ты у меня тут прижиться хочешь?

– Да, дозвольте уже поставить кузницу и дом у вас тут.

– Тут в Эшбахте хочешь кузницу поставить?

– Или у реки, у пристани, подумаю пока. Я готов тридцать талеров в год вам за разрешение платить.

– Э, нет, друг мой дорогой, так не пойдет. – Волков погрозил кузнецу пальцем.

– А чего, я барону так и платил, – сказал Волинг.

– Барону? У барона там захолустье, дорога только на юг, к Фезенклеверу, шла, а у меня через пристань телеги поедут в город. Кабак купчишками вечно набит. Ты тут озолотишься. Так что забудь про тридцать монет в год.

– А сколько же денег вам надо?

– Денег мне надо много, но с тебя буду брать три талера в месяц, пока не обживешься да работать не начнешь, а там пересмотрю.

– Ну ладно, раз так, – на удивление быстро согласился кузнец, видно, и сам выгоду видел. – Тогда начну завтра сюда наковальни да инструменты перевозить.

А господин задумчиво пошел к себе в дом и, когда увидал на кухне Максимилиана, который болтал с Марией, сказал:

– Седлайте мне коня, хочу Сыча найти.

Чего его искать – известно, где он ошивался. Кабак его домом был. Трактирщик его уважал и водил с ним дружбу, Сыч с Ежом и харчевались там почти задарма. До кабака от дома кавалера было недалеко, но хромать по лужам да по скользкой глине ему не хотелось, вот и велел седлать коней.

– Ты знаешь, что кузнеца ночью подпалили? – сразу задал вопрос Волков, садясь к приятелям за стол.

– Ишь ты! Нет, не знал, экселенц.

– Теперь он сюда, к нам переезжает.

– Так это ж хорошо?

– Хорошо-то хорошо, но кто его мог сжечь?

Фриц Ламме и Еж переглянулись, и Фриц сказал:

– А вот подумалось мне, что наш приятель-конюх мог осерчать немного на кузнеца.

– Конюх Вунхель? – спросил Волков, удивляясь, что сам об этом не подумал. – А с чего ему кузнеца жечь? Чего ему на кузнеца злиться?

Тут Фриц Ламме и его приятель опять переглянулись. И морды у них были такие, что Волкова осенило:

– Ты что же, мерзавец, конюху талер посулил, на стол его перед ним положил и не отдал?

– Экселенц, да он так спесив был… Корчил тут из себя… – начал было Сыч.

Но тут кавалер схватил его за загривок, за ухо, за шкуру на шее, за жирные волосы своею тяжелой рукой, схватил крепко, зло и встряхнул подлеца. И зарычал:

– Болван, жадный дурак! Выиграл талер, большая прибыль тебе? А мне нужен был человек в замке! Человек мне нужен был в замке барона!

– Так чего, экселенц, – оправдывался Сыч, кривясь от боли, – зато кузнец у нас теперь свой есть.

– Он и так бы у меня был, – отвечал кавалер и с размаху отвесил тяжеленную оплеуху, такую, что шапка улетела на пол с глупой головы, а самого Сыча мотнуло немилосердно.

Еж сидел рядом с Сычом со стеклянными глазами, как будто он тут ни при чем совсем. Народец в кабаке притих испуганно, только Максимилиан стоял да смеялся за спиной кавалера.

Волков вытер руку, уж больно сальными были волосы Фрица Ламме, встал.

– Шубу почисть, болван. – И пошел прочь из кабака.

– Обязательно почищу, экселенц! – крикнул Сыч ему вслед.

– Эх, Фриц, Фриц, доведут тебя твоя жадность и хитрость до беды когда-нибудь, – все еще смеясь, заметил Максимилиан, поворачиваясь и уходя следом за кавалером.

– Да ладно, иди уже! – крикнул ему Сыч, почесывая щеку и шею, поднимая шапку с пола и надевая ее. – Ходят тут, учат еще…

Закончив с Сычом, Волков поехал за реку в лагерь, где уверял нескольких собравшихся купцов, что к маю все векселя свои оплатит. Карл Брюнхвальд тоже обещал, как умел, но обещать он мог плохо, из него вообще переговорщик был так себе. Купец Гевельдас тоже уговаривал собратьев торговать, этот был много лучше Брюнхвальда – собратья купцы ему верили. В общем, двадцать шесть больших обозных телег с полотняным верхом и с колесами, обитыми железом, одиннадцать бочек солонины, сто пятьдесят пудов муки ржаной и пшеничной и две большие бочки свиного жира купцы обещали поставить в течение недели, соглашаясь принимать расписки и векселя.

После, хоть кавалер и устал, а день пошел к обеду, дома Волков не остался. Собрался и поехал в Мален. Епископ был прав, следовало чаще появляться в городе, не то такие ловкачи, как фон Эдель, расстроят его отношения с горожанами. Этот старый пес графа был умен и на многое способен. С собою кавалер взял Увальня, Максимилиана, фон Клаузевица и братьев Фейлингов, которые сами напросились – хотели дома побыть хоть ночку.

Вспоминая предостережения отца Теодора, Волков подумал-подумал да и решил надеть свой синий колет с подшитой кольчужкой. И перчатки с кольчугой. Взял свой пистолет. Береженого, как говорится, Бог бережет. «Если епископ говорит, так слушай его – дурного да глупого он еще ни разу не посоветовал». Также велел всем людям своим хоть как-то защититься и взять иное оружие, кроме их новомодных мечей для костюмов, больше похожих на зубочистки.

Фон Клаузевиц был небогат, и недавно Волков подарил ему отличную бригантину ламбрийской работы – он эту бригантину и надел. Братья Фейлинги тоже красовались в бригантинах, Максимилиан же поддел под колет красивую кольчужку, которую ему давно подарил Волков. А Увалень, Александр Гроссшвулле, недолго думая, натянул свою огромную стеганку, а поверх нее еще и кирасу. И раз уж сеньор велел вооружиться, и шлем с подшлемником нацепил. А еще взял свою алебарду, чего уж там мелочиться. Так и отправился, несмотря на шуточки молодых товарищей.

Дороги развезло так, что даже верхом ехали долго. Едва-едва успели в город до закрытия ворот.

Фейлинги уехали к себе, а Волков даже уже и не знал, куда ему на постой идти. Можно было и у епископа остановиться, и нового родственника можно было визитом порадовать. И решил кавалер ехать к племяннице. Купец Кёршнер дома хорошего для своего сына и его молодой жены в городе не нашел, поэтому купил несколько домишек, что стояли вместе на хорошей улице. Купил, денег не пожалев, да снес их к дьяволу, а на месте, что освободилось, стал строить хороший дом, из тех, у которых бывают широкие дворы с колодцами, и конюшни, и даже сады. А пока такой дом строился, молодые снимали задорого небольшой, но уютный дом.

Урсула Кёршнер и ее муж, хоть и было уже темно, не спали, встречали кавалера и его людей с большим почтением.

Урсула совсем другая после свадьбы стала. Была серьезна, делала ему книксен, говорила такие фразы, которые в устах ее казались странными:

– Велю вам камин топить сейчас же, ночи еще не теплы. Вы мыться любите, так велю еще и воду подать горячую, а для ноги вашей больной в постель скажу грелки класть.

Молодец, она все помнила и знала, что ему нужно. Странно это было, странно, словно тринадцатилетняя девочка играла во взрослую женщину, хозяйку большого дома с полудюжиной слуг. Впрочем, она уже и была хозяйкой дома, а может, вскорости, когда ей и пятнадцати еще не исполнится, станет уже не только хозяйкой дома, но и матерью семейства.

Он подошел и, пока девушка еще что-то пыталась сказать, прижал ее голову к своей груди. Крепко прижал и погладил по волосам, а потом, отпустив, спросил:

– Ну, как поживаешь, моя дорогая?

– А вы знаете, дядя, хорошо, – отвечала она. – Хорошо поживаю, муж мой в своем ребячестве бывает часто глуп, но он человек хороший и добрый, я рада, что вы нашли мне такого мужа. Да и мама к нам наведывается часто, и тесть со свекровью тоже, и братья Людвига Вольфганга, и нас в гости часто зовут, так что живу я хорошо, весело.

Кавалер засмеялся и посмотрел на ее мужа, что стоял тут же. Людвиг Вольфганг Кёршнер улыбался и, кажется, совсем не злился на жену за то, что она называла его глупым. Волков протянул ему руку для рукопожатия. Молодой человек пожал ее с большим почтением.

– Ну, а что у вас на ужин сегодня? А то я и пообедать не успел нынче.

– Я уже велела накрывать, прошу вас и ваших сопровождающих к столу, – говорила юная радушная хозяйка дома.