ГлавнаяАвантюрные приключенияБорис КонофальскийБашмаки на флагах

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Борис Конофальский
Башмаки на флагах

Он ничего ей не ответил, церемониться с ней кавалер и не думал: скинул ее с себя, так что у нее вся прическа рассыпалась, перевернул графиню на спину, задрал ей невесомый подол да раздвинул ей ноги так широко, как только она могла вынести. Нет, он ее не забывал.

Уже после стал он надевать свои панталоны, а она лежала на спине, все еще не прикрывшись ни периной, ни даже прозрачной своей рубахой, и говорила:

– Что, к рыжей своей шалаве идете?

Он промолчал.

– К чему вам? Оставайтесь тут спать. Она и одна переночует. Или у вас и на нее еще прыти хватит?

И тут Волкову подумалось, что графиня в подлости своей и не скучала по нему вовсе, а заманила его сюда и отдалась ему, только лишь чтобы насолить Бригитт. И чтобы совсем ей нос утереть, хочет оставить его у себя в спальне до утра.

– Нет, – сказал он, – пойду спать к себе.

А графиня подперла голову рукой и, улыбаясь, говорила:

– Коли не пустит вас, так возвращайтесь, я приму, я не гордая.

Теперь у Волкова сомнений не было: она специально его сюда позвала, чтобы рассорить с госпожой Ланге. Видно, в отместку за платье.

А Бригитт сидела у зеркала, расчесывала волосы. Когда господин пришел, даже не повернулась к нему.

Он сел на кровать, снял туфли, и тут Бригитт сказала:

– Слухи ходили, что госпоже графине вы не брат. Думала, то глупости.

Он ничего ей не ответил. Неужели она под дверью графини стояла и слышала, чем они занимались?

– Думаю, мне ласки от вас сегодня ждать не нужно, – произнесла она, ложась в постель.

– Нет, – сказал Волков. – Устал сегодня.

– Что ж, спокойной ночи, – попрощалась она, поворачиваясь к нему спиной.

– Спокойной ночи, моя дорогая, – отвечал он, а сам положил руку ей на зад.

Бригитт зло скинула его руку, но промолчала.

Волков вздохнул. «Быстрее бы уже на войну».

Глава 3

Думал он недолго. Здоровье его со временем лучше не становилось. Боль в ноге отпускала, лишь когда Волков в кресле у камина сидел, а уж за пять дней в седле ногу ему вывернет так, что потом на нее наступить целый день будет невозможно. Поэтому коня он, конечно, взял, даже двух хороших коней, но поехал в роскошной карете Бригитт. Хотел монаха, брата Ипполита, с собой захватить, да передумал. Мало ли что с младенцем приключится или с беременной женой, пусть лучше хороший лекарь при них останется. Поехал с офицерами и ближним выездом: Максимилианом, Увальнем, фон Клаузевицем и молодым Гренером, – и еще взял полдюжины проворных солдат из людей Бертье.

Даже сравнивать нельзя путешествие в карете и верхом. В карете Волков все время спал, а когда высыпался, то ел да смотрел в окно. Но карета, что ни говори, едет медленнее верхового, даже пусть в нее и впряжена четверка хороших коней. В общем, чтобы не опоздать к намеченному сроку и успеть на военный совет, в Ланн не заезжали, а, проехав мимо него вечером, отправились дальше на северо-восток – к Нойнсбургу.

Все бы ничего, но чувствовал Волков беспокойство. Конечно, из-за дел домашних. Оставил трех женщин дома, и женщины те все были друг на друга злы. И в этой злобе даже редкая разумность госпожи Ланге меркла, застилаемая ее неприязнью к графине. Графиня повадками своими была чересчур резка и требовательна. И даже, казалось бы, непримиримые в своей неприязни друг к другу Бригитт и Элеонора Августа примирились, чтобы вместе не любить Брунхильду. Уезжая, он долго говорил с Бригитт о делах поместья и особенно о том, что «племянник» ему очень дорог и чтобы Бригитт не смела ничего делать назло графине. И конечно же, она, склоняясь в низком реверансе, это ему обещала. Но, зная ее подлый и упрямый характер, кавалер не верил ни единому слову. И поэтому он еще поговорил с монахиней, просил ее, чтобы она хранила мир в доме и пресекала распри. Мать Амелия его выслушала с лицом весьма недовольным и сказала:

– Уж как получится. Но я по монастырю вам скажу, господин, что даже в монастыре, где есть непререкаемый авторитет аббатисы, бабьи склоки нескончаемы. А уж тут…

– Пресекай распри, мать, и следи, чтобы у моей жены все было в порядке.

– Молитесь, господин, – лишь отвечала монахиня.

Он и молился… когда не забывал.

Хотел приехать в Нойнсбург накануне совета, а прибыл ровно в нужный день. Крепкий то был городишко. Не Ланн, конечно, и не Вильбург, даже меньше Малена, но уж стены, глубокие рвы с водой, ворота, мосты и новомодные бастионы – все в нем было новое и крепкое, все говорило о том, что этот город готов увидать под своими стенами врагов. И это немудрено: еще день пути на северо-восток – и начинались земли еретических князей Экссонских, князей, что были богаче императора.

Хорошо, что совет оказался назначен на послеобеденное время. Волков надел самую дорогую свою шубу, дорогой колет глубокого синего цвета, берет черного бархата, серебряную цепь с гербом курфюрста Ребенрее, что тот ему жаловал за дело в Хоккенхайме. Перчатки черной замши и черные мягкие сапоги завершали его костюм. Так и приехал он к малому городскому замку на улице Жестянщиков, где и проходил совет.

– Как прикажете доложить о вас? – спросил их сержант-привратник.

Максимилиан уже хотел кричать: «Рыцарь Божий Иероним Фолькоф…» – и так далее по списку, но Волков остановил его жестом и сам сказал:

– Доложи, что приехал полковник Фолькоф.

И минуты не прошло, как ворота замка раскрылись. Кавалер со всеми своими офицерами въехал на небольшой двор, где из-за оседланных лошадей уже почти не было места. Прибывших тут же звали внутрь замка.

В большой приемной зале уже собралось не менее двадцати человек. Одного взгляда на них кавалеру хватило, чтобы понять, что это все люд военный. Волкова, Брюнхвальда, Роху и всех молодых господ из выезда, что были с ним, никто никому не представлял. Здесь все проходило по-военному, без церемоний. Просто когда они входили в залу, люди им молча кланялись и Волков с сопровождающими в ответ молча кланялись всем.

И тут послышался высокий, совсем не старческий голос, который кавалер сразу узнал. По паркету залы чуть шаркающей походкой шел высокий, худой, совсем седой старик. Волков помнил его высокий голос, который совершенно не изменился. Это и был маршал фон Бок. Старик сразу приблизился к кавалеру, остановился в паре шагов.

– Значит, вы и есть тот кавалер Фолькоф, которого мне так рекомендовали взять с собой?

Что-то было в этой фразе такое, что хоть и не сразу, но не понравилось Волкову. Кажется, старик подчеркивал, что он мог бы обойтись и без Волкова, но раз уж ему его навязали, то ладно, так и быть, возьмет.

Кавалер низко поклонился.

– Полковник Фолькоф к вашим услугам, господин маршал.

– Полковник? – спросил фон Бок, внимательно глядя на Волкова. – Георг, тебе говорили, что кавалер еще и полковник?

Георг фон Беренштайн. Ну конечно, вечный спутник и вечный заместитель фон Бока, как же без него. Он подошел вслед за маршалом и сказал:

– Нет, мне ничего не известно о звании кавалера.

Волков как будто знал, что такое может произойти, он полез к себе в шубу, достал оттуда великолепный полковничий патент и с поклоном передал его Беренштайну. Тот развернул, быстро прочел и показал его фон Боку.

– Ах вот как. Прекрасно, прекрасно… И почем же вы его купили?

– Был награжден им за заслуги, – ответил кавалер и опять поклонился.

– Ах да… Припоминаю, припоминаю… У вас была, кажется, пара драк с какими-то там горными разбойниками… – продолжал маршал. – Об этом говорили. Но неужели теперь за это император дарует такие чины?

– Не мне обсуждать решения императора, – Волков был сдержан и скромен, – но я рад, что оказался удостоен такой чести.

– Конечно, конечно. И не мне тоже обсуждать решения его императорского величества, – быстро согласился фон Бок. – Полковник – значит полковник.

Фон Беренштайн вернул кавалеру патент, а тот хотел было представить своих офицеров и уже начал:

– Господин маршал, это мой заместитель капитан-лейтенант…

– Потом, все потом, – оборвал его фон Бок. – Беренштайн потом запишет ваших офицеров в приказы. А сейчас, господа, прошу всех за стол, пора начинать, раз все в сборе.

Все стали рассаживаться за длинный стол согласно указаниям фон Беренштайна.

– Отчего же вы не сказали, что командовать нами будет фон Бок? – с укором спрашивал у кавалера Брюнхвальд.

– Не хотел пугать всех раньше времени, – ухмылялся Волков.

Нет, конечно, хоть и не хватал фон Бок звезд с неба, но командиром он был, безусловно, опытным и знающим свое дело. Однако репутация бесчестного сквалыги за ним тянулась с давних-давних пор.

Офицеры расселись, замолчали. Маршал встал и начал:

– Господа, коли угодно то будет Господу, так помолимся и возьмемся за дело. – Он остановился, осенил себя крестным знамением и прочел быструю молитву. Офицеры все как один повторяли за маршалом, и, окончив, тот продолжил: – Известно вам, что два года уже беду эту разрешить никто не может. Знаете вы, что уже который год мужичье, что забыло свой долг пред Богом и людьми, презрев обязанности свои перед своими господами, от мирного землепашества отошло и, подстрекаемое еретиками и чернокнижниками, взяло в руки оружие и возомнило себя воинами. И творят бесчинства на всем нашем северо-востоке. И многие добрые люди и благородные рыцари, позабыв Господа, встали под их подлые знамена, на коих нарисованы богомерзкие башмаки, и не гнушаются под теми знаменами воевать, помогая подлому люду бесчинствовать. Говорят, что всякие богомерзкие юристы пишут им тезисы, пишут, что, дескать, не должен мужик выходить на барщину чаще, чем раз в неделю, что, дескать, десятина церковная тяжела, что подати велики и много их. Мол, за это и воюют. Но на самом деле вольная жизнь разбойников, жизнь без трудов праведных прельщает этих людей. Говорят, что по многим княжествам мужиков, что встали под знамена с башмаками, пятьдесят тысяч. Но нам все княжества, слава богу, в усмирение приводить нет нужды. Гильдии купеческие и славные города просят нас о малом. Просят освободить от безбожного мужичья земли между Рункелем, Брехеном и Лимбрег-Линау. Посмотрите на карте, господа.

Все господа офицеры принялись рассматривать выделенные на карте места, а фон Бок продолжал:

– Просят нас купцы освободить от мужичья весь приток Линау, чтобы по реке можно было возить товары как до Фёренбурга, так и на северо-восток, в земли княжества Экссонского. Для чего нам надобно перейти приток Эрзе южнее Брехена, найти тамошний отряд мужиков и, навязав ему генеральное сражение, разбить его и освободить судоходство на Линау. Мужиков там, по рассказам тех, кто уже это пытался сделать, немного, тысячи четыре-пять, но у них есть и солдаты, и офицеры, и рыцари. А руководит ими рыцарь Эрлихген. Говорят, у него железная рука удивительного свойства, которая якобы совсем как живая. И он, кстати, был в письме не по-рыцарски груб с императором, за что мы хаму должны воздать. Четыре войска, два с нашей стороны и два со стороны еретиков, пытались этих мужиков побить. И были среди них мужи, в военном деле сведущие, но всякий раз они оказывались биты сами. Прошлые отряды, что шли воевать на мужика, в глупой своей самоуверенности были весьма малы. Я же побить себя не дам и поэтому решил собрать войско в пять тысяч человек. Среди вас хорошо мне известные полковники фон Клейст, фон Кауниц и Эберст и неизвестный нам, господа, человек, которого очень-очень просили взять купцы, – это полковник Фолькоф.

Волков опять встал и поклонился, чтобы его еще раз увидали офицеры.

– Надеюсь также, что к нам присоединится отряд ландскнехтов капитана Зигфрида Кленка. Переговоры с ними ведутся. На этом все, господа. Вечером прошу вас на ужин.

– Что значит «все»? – Брюнхвальд наклонился к Волкову. – Как все? А диспозиция кампании, а план похода?

– Может, после. – Волков и сам был удивлен.

– Мы пять дней ехали, чтобы узнать то, что и так знали, и посмотреть плохую карту?

Все офицеры стали вставать из-за стола, направляться к выходу из залы.

– Господа полковники, прошу вас не уходить, а подождать за дверью, вас вызовут, – вдруг сказал фон Беренштайн.

– Возможно, мне скажут что-нибудь наедине, – предположил Волков.

Брюнхвальд понимающе кивнул.

Ждать долго не пришлось. Но перед вызовом на беседу к маршалу, к удивлению кавалера, стали к нему подходить офицеры, представляться и знакомиться с ним. Вернее, и с ним, и с Брюнхвальдом, и с Рохой. И говорили ему, что слышали о его победах над горцами. Сии господа не стеснялись выражать свое восхищение, никто из них не принижал победы кавалера над горцами, не называл их «какими-то горными разбойниками», все знали, что горцы в пешем бою так же хороши, как и ландскнехты, а может, еще и лучше, и чтобы победить их, нужны недюжинное умение и стойкость.

Уважение и признание опытных офицерова то были офицеры, несомненно, опытом умудренные, – оказались в высшей степени приятны. Но вскоре молодые адъютанты позвали Волкова в залу, где только что был совет.

Маршал фон Бок сидел во главе стола, по левую руку от него разместился генерал фон Беренштайн. Адъютант собирал карту со стола. Волкову сесть не предложили.

Маршал расправил белые свои усы и сразу заговорил:

– Подлецы ландскнехты просят денег неимоверных.

– Да, – поддержал его заместитель, – дешевле доппельзольднеров нанимать, чем этих зарвавшихся забияк.

Начало разговора сразу кавалеру не понравилось, как и то, что ему даже не предложили сесть.

– Скажу без обиняков, – продолжал фон Бок. – Вы здесь лишь потому, что за вас просили всякие ушлые купчишки, всякие жиды. И мне не нравится, что вам не выдали деньги через казну кампании, а отвезли лично. Нам как бы намекают, что вы какой-то особенный. Говорят, что справлялись вы с делами, кои должна была делать инквизиция, и что вас так и кличут за глаза – Инквизитором.

Волков лишь едва заметно поклонился.

– Вижу, что человек вы ушлый, – продолжал маршал, не выбирая ни тона, ни выражений. – Вон, и герб курфюрста Ребенрее у вас на груди висит. Говорят, что вы и к курфюрсту Ланна вхожи в дом. Но меня всем этим не проймешь. Я, знаете ли, солдат и никакого излишнего почтения ни перед попами, ни перед имперскими жидами-банкирами не испытываю. И я не допущу какого-либо самоуправства или неповиновения в своих войсках. Даже не надейтесь, что патент имперского полковника делает вас особенным. Коли нужно будет, – фон Бок невежливо тыкал в кавалера старческим артритным пальцем, – так я отправлю вас под трибунал и не посмотрю на ваших сиятельных или богатых покровителей. Надеюсь, вам это понятно, полковник.

Волков уже и забыл, когда его вот так вот отчитывали словно мальчишку. Он не стал ничего отвечать, смолчал и лишь еще раз поклонился. Кавалер думал, что этот разговор всего лишь о субординации, и был готов принять его. Каждый офицер, а тем более генерал должен довести до своих подчиненных пределы своей власти, чтобы всегда и всем было понятно, чего от кого ждать. Волков молчаливо, но принял безоговорочное верховенство фон Бока. Но разговор на этом, как ни странно, не завершился.

– Друг мой, понимаете ли, – заговорил тут фон Беренштайн, – кажется, с ландскнехтами, а их шестьсот шестьдесят человек, нам договориться будет непросто. Уж больно много они хотят серебра.

Волков посмотрел на него с заметной долей удивления: «А что же вам надобно от меня?»

– А вам, – продолжал генерал, – как нам стало известно, была передана изрядная сумма денег.

– Чрезмерная сумма, – добавил фон Бок.

«Ах, вот оно в чем дело. Чрезмерная сумма! А я-то полагал, дело в установлении субординации».

– Думаю, что излишки денег понадобятся нам для найма ландскнехтов, – продолжал фон Беренштайн.

Сказав это, и он, и фон Бок стали ждать, что ответит Волков, а тот ничего не говорил, молчал и глядел на руководителей кампании. Он просто ждал, что еще они предпримут. Он не спешил.

– Отчего же вы молчите? – выкрикнул фон Бок. – Экий вы молчун, однако!

– Или, может, вы думаете, что мы справимся без ландскнехтов? – поинтересовался фон Беренштайн.

«Я думаю, что вы, два старых жулика, не получите от меня ни пфеннига».

– Господа, – наконец заговорил он, – жид Наум Коэн долго уговаривал меня взяться за это дело, сулил мне хорошие деньги и дал мне хорошие деньги, иначе я бы занимался своей войной и вам своим молчанием не докучал бы. Я подписал с жидом контракт. И в контракте, который я подписал, сказано: доппельзольднеров, солдат первых и задних линий, стрелков и арбалетчиков на мое усмотрение всего тысяча пятьсот человек, триста человек саперов с инструментом шанцевым и сто кавалеристов. Барабанщики, трубачи, кашевары, возницы и люди прочие тоже есть в контракте. На то мне и были выданы деньги. На ландскнехтов в моем контракте денег не было.

– «В моем»… «в моем контракте»! – закричал фон Бок раздраженно. – Нет никакого «вашего» контракта, работаем над одним делом, и контракт у всех должен быть один. Один на всех. – Маршал сделал маленькую паузу и после стал выговаривать едко: – А вы сюда в дорогой карете приехали, прямо граф какой, весь в мехах и бархате, при гербах княжеских, да выезд весь ваш на хороших конях.

Волков покивал, как бы соглашаясь с упреками, но как только представилась ему возможность, заговорил:

– Цепь с гербом от князя Ребенрее заслужил я не на бальных паркетах и не за шутки на пиру – получил я ее за дело тяжкое вместе с земельным леном. Карету мне подарили благодарные жители города Малена за победу над горцами при холмах, а люди мои и вправду ездят на конях хороших, но коней тех не я им покупал, на дорогих коней у меня серебра нет, тех коней я брал железом в разных делах, коих в жизни моей было немало.

– Хорошо, хорошо, – примирительно покивал генерал Беренштайн, – ваше право ездить хоть на карете, хоть на телеге. Но не может такого быть, чтобы ничего от выданных вам денег не осталось. На дело сие купчишки собрали пять тысяч золота, нам дали всего три с половиной тысячи. Значит, вам дали полторы.

«Вон оно как, купчишки, видно, ценят меня больше вашего, судя по тому, сколько привезли мне золота».

– Сумма велика, – продолжал генерал, – у вас должно остаться много лишнего. Вам же надо собрать всего полторы тысячи солдат.

«Останется у меня больше, чем ты думаешь, но то золото не про вас».

– Господа, лишних денег у меня нет, – отрезал Волков.

Фон Бок опять хотел что-то кричать, но фон Беренштайн его урезонил, явно по-дружески. Видно, хотел все решить без ругани и заговорил спокойно:

– Что ж, у вас от ваших денег даже и трехсот гульденов не осталось? Хоть триста золотых у вас есть?

«Хоть? Хоть триста золотых?!» Для этих проходимцев триста золотых монет были мелочью, для Волкова же это звучало как «целых триста золотых». Он на четыре сотни золотых, что добыл в Хоккенхайме, жил все последнее время, да еще и войну вел.

– Нет, господа, у меня нет денег, я все подсчитал, все раздал на дело, а лишние…

– Ну? И куда же вы дели лишние? – зло спрашивал маршал, тряся белой бородой.

– У меня были долги, я их раздал, – соврал Волков.

Нет, делиться своим золотом с этими проходимцами он не собирается, это уж точно.

Фон Бок аж вскочил.

– Имейте в виду, полковник, что как приведете свои войска к смотру, так пересчитаю все телеги и котлы, пересчитаю каждого вашего солдата, каждого сапера и перечту все их контракты… И сочту каждую лопату, каждый гвоздь в подкове всех купленных вами лошадей. Не дай вам бог, если не досчитаюсь того, что должно быть в вашем контракте с жидом Коэном! – Он стучал пальцем по столу. – Не дай вам бог!

Волков смиренно молчал. Как бы его ни пугали, как ни кричали на него, никаких денег он им давать не собирался ни при каких обстоятельствах.

– Идите уже, идите. – Фон Беренштайн с кислой миной на лице махал ему, желая закончить этот неприятный для всех разговор.

Кавалер в который раз поклонился.

Глава 4

Ужин для офицеров маршал фон Бок дал такой, что капитану Рохе не хватило мяса. Пока он усаживался, пока мостился со своей деревяшкой, так с блюда, что стояло перед ним, все куски жареной свинины разобрали. Волков и Брюнхвальд посмеялись над Рохой, когда тот искал вилкой, что бы ему наколоть среди мясных остатков. И с другой едой, с вином было почти так же, единственное, чего оказалось в изобилии, так это пива и хлеба. Пива было много, хоть упейся, оно же недорогое.

Смеялись. А смех-то был невеселый. Волков рассказал своим офицерам о разговоре с маршалом и генералом. И Брюнхвальд предложил:

– Дайте мне контракт, кавалер, я почитаю и подгоню все так, что комар носа не подточит, не к чему им будет прицепиться.

Волков соглашался и кивал. Да, Карл был педантичный и скрупулезный человек, настоящий капитан-лейтенант. Раз он говорил, что все будет соответствовать контракту, значит, так оно и случится. А вот Роха глядел на все иначе.

– Дело дрянь, – говорил он с многозначительным видом, – невзлюбили, значит, нас отцы-командиры. Теперь хлебнем мы юшки.

– Чего ты? – спрашивал его Волков.

– Коли пойдем в атаку, так поставят нас в центр. А коли будем стоять в обороне, так фон Бок отправит нас на самый опасный фланг, а может, и вовсе под пушки, – пояснял Скарафаджо.

– А вы бы куда хотели, капитан? – интересовался у него Брюнхвальд.

– В резерв, – сообщил Роха со смехом.

– Стрелкам в резерве не бывать, – напомнил ему капитан-лейтенант.

Впрочем, хоть и плох, скуден был ужин у жадного маршала, но зато за пивом они потихоньку перезнакомились со всеми офицерами. Особенно хорошо стало всем, когда сам фон Бок, извинившись, отправился спать. Тут уже стали господа вставать из-за стола, подходить, разговаривать, узнавать, где и с кем служили, под чьими знаменами бывали. Так до самой ночи и проговорили за пивом.

Утром, еще до рассвета, кавалер со всеми своими людьми уехал из Нойнсбурга. Готовиться, чтобы к первому мая сюда вернуться и привести с собой всех нанятых людей в полной для похода готовности, и чтобы все было согласно контракту. И ехал он, ни о чем не жалея. Черт с ним, с фон Боком и его неудовольствием. И мужиков с их загадочным командиром и его железной рукой он не боялся ни секунды. Главное, что дело это ему даст большую передышку в деньгах.

Да, золото было главным. Шестьсот золотых монет чистыми, которые Волков рассчитывал получить с дела, перевешивали все остальное.

И снова в Ланн он не заехал. Стоило бы проверить, как живет Агнес, да некогда ему было, торопился он домой. Там, в его доме, всякое могло без него случиться. Всякое. Вот не верил кавалер в благоразумие госпожи Ланге, а уж от Элеоноры Августы или от Брунхильды благоразумием так и вовсе не пахло, всегда от них лишь вздорностью, ретивостью да капризами несло. Поэтому он и торопился, боялся, что эти дуры в глупых своих раздорах «племянника» его не сберегут.

Но все было слава богу. Когда Волков уезжал, Бригитт провожала его с лицом недовольным, а тут выбежала на порог радостная, кланялась ему, щебетала что-то. У Элеоноры Августы заметно подрос живот. А вот графиня так сделалась в боках тоньше, платья стала носить по фигуре, и к ней снова стала возвращаться ее стать, что сводила с ума мужчин. Заметно похорошела Брунхильда за десять дней, что кавалера не было. Когда он пришел увидеть дитя, Брунхильда встала рядом.

– И как съездили? – спросила она тоном, который никак не назовешь добрым.

– Слава богу, – отвечал кавалер, бережно беря ребенка на руки.

– Что, воевать станете?

– А что ж делать, другого ремесла не знаю.

– А поместье для меня и для племянника когда добудете?

– Сделаю, – обещал он, не отрывая глаз от младенца. – Сейчас немного с солдатами разберусь и поеду поговорить с епископом, может, он что посоветует.

– С солдатами разберетесь? – Она вдруг вырвала у него младенца. – Я тут живу с этими двумя гарпиями да еще с этой монашкой кисломордой, что поучает меня вечно, живу хуже, чем при старом муже в Малендорфе, а он будет ждать да с солдатами разбираться.

– Угомонись ты, сказал же, займусь, а пока, может, дом тебе построю отдельный.

– Дом? – воскликнула Брунхильда. – Да у меня есть дом, с двумя десятками слуг, в моем поместье.

Она стала укладывать младенца в люльку.

– Чего ты бесишься? Сказал же, построю дом.

– Не надо мне дома, мне нужно мое поместье, – отвечала графиня, вся пылая от злости.

И была она так красива в это мгновение, что Волков схватил ее за плечи крепко, так, чтобы не вырвалась, и полез было целовать в губы. Да не захотела она, отворачивалась, шипела змеей:

– Не хочу я вас, подите прочь!

Да куда там, повалил он ее на кровать.

– Оставьте меня, не дозволяю я…

Но кавалер уже задирал подол, сгибал ей ноги, брал ее с удовольствием, наслаждаясь ее красивым телом.

После он лежал на кровати и смотрел, как она, подобрав юбки, шарфом вытирала у себя промеж ног и говорила ему уже без всякой злости:

– Деньги мне нужны. Уеду я.

– Сказал же тебе, дом построю. Хочешь, у реки построю, там красивые места есть. А как поместье добуду, так туда переедешь.

– Нет, – отвечала она, бросая шарф на пол и оправляя платье. – Жить тут я не стану, иначе грех на душу возьму, шалаву вашу рыжую прибью. Да и вам некогда мне имение добывать: все войны у вас да войны. Я сама добуду.

– Как? Кто тебе поможет?

Она встала в полный рост, подбоченилась, поглядела на него высокомерно, да еще ухмыльнулась.

– Да уж найдется кто.

– Да кто же? – От ее глупого поведения Волков даже раздражаться стал, сел на кровати.

– К герцогу поеду, – все с той же высокомерной ухмылкой отвечала она.

Красавица снова задрала юбки, стала поправлять чулки все с тем же самоуверенным видом.

– К герцогу? К курфюрсту Ребенрее? – не верил он.

– К нему. – Она подтянула чулки и села к зеркалу приводить себя в порядок, а то этот солдафон своей грубой лаской всю прическу ей испортил. – А что же, думаете, не примет родственницу герцог?

– Думаю, что нет, – отвечал кавалер.

– А помните, вы мне флакончик с зельем давали и говорили, чтобы я на герцоге его при случае испытала?

Да, Волков припоминал флакончик, что давал ей, и тот разговор.

– Так я дважды зельем мазалась, когда к герцогу ездила. И всякий раз с ним танцевала, он сам меня в пару выбирал. А в последний раз, что он меня видел, так за лобок меня хватал, за зад, в шею меня целовал и говорил, что при его дворе таких красавиц нет больше, – с вызовом и даже с насмешкой рассказывала графиня.

«Врет, мерзавка!»

– Да где же это было? – не верил кавалер.

– На балу в Малене. Он нас туда с мужем приглашал. А как я по нужде пошла, так он меня в коридоре и остановил поговорить. А сам стал подол мне задирать, пока в темноте мы были. – Нет, она не врала, она вспоминала, как все происходило. – Я уж хотела ему дать, да побоялась, уже беременна тогда была. А он умолял меня чаще при дворе появляться.

Волков сидел на кровати и молчал. И не знал, что делать: радоваться или грустить.

– Так дадите мне денег? – продолжала красавица, глядя на него через зеркало. – Дадите – так поеду к герцогу, у меня еще осталась пара капель зелья ведьмищи, я и про поместье дело решу, и про вас поговорю.

Она говорила это с удивительной уверенностью, словно уже все решено у нее было с герцогом. Неужто так она в свою власть над ним верила? А Волков все молчал.

– Хоть талеров сто дайте, до Вильбурга доехать, а там уж я сама.

– Сына тут оставь, – холодно сказал он ей.

– Вот уж нет, – графиня вдруг встрепенулась и стала серьезной, – сын со мной поедет.

– Мешать будет. Тебе не до него там придется: балы, охоты да обеды.

– Сын со мной поедет, – твердо повторила Брунхильда, так твердо, что понял кавалер: спорить с ней бесполезно.

– Зачем он тебе? – спросил он с последней надеждой.

– Затем, что нет у меня на этом свете больше никого, кроме сына моего, поэтому будет он всегда при мне, – со злостью отвечала графиня, глядя рыцарю прямо в глаза.

Волков встал с постели и пошел к двери, кинув напоследок:

– Будут тебе деньги! Катись куда хочешь, дура.

Когда он спустился, то в зале его, конечно, встретила госпожа Ланге. И вид ее опять был холоден, как до отъезда.

– Отчего вы так кислы, Бригитт? – Волков тоже был в дурном расположении.

– Вы опять были у графини? – спросила Бригитт так, словно это ее мало заботило.

– Был – и готов сообщить вам радостную новость.

– Какую же?

– Графиня нас покидает.

– Правда? – Бригитт старалась делать вид, что не радуется, но это у нее не очень выходило.

– Правда.

– И куда же она уезжает? – интересовалась рыжая красавица.

– Ко двору герцога.