полная версия

Алексей Борисов
День конституции

В отдельной постройке из бревен не было ни электрической проводки, ни розеток. Алексей, допущенный сюда впервые, не удержался от вопроса. «Ты же знаешь, я париться не люблю. Этот наши старые номенклатурщики обожают», – ответил Большаков. «Тогда зачем всё?» – не понял его товарищ. «Труднее прослушку воткнуть».

Переносная магнитола на батарейках выдавала запись концерта Фредди Меркюри, и беседа с темы «За жизнь» постепенно свернула на политику.

– В Политбюро сейчас идет борьба, – доверительно сказал Олег. – Тандем Николая Ивановича и Егора Кузьмича доживает последние денечки. Да-да, строго между нами. От того, кто будет новым генсеком, зависит многое.

– Например?

– Например, кто станет следующим президентом. Ты же понимаешь, что четвертый срок у Рыжкова – последний?

Алексей изобразил неопределенную гримасу.

– За два с половиной года много воды утечет.

Олег пристально посмотрел на него своими карими глазами навыкате.

– Может, и не за два с половиной.

– Досрочные выборы?

– Почему нет? Депутатов на съезд собрать недолго. Мы же всенародного голосования так и не ввели.

– Хочешь сказать, рассматривается такой сценарий? Но должен быть очень веский повод…

Большаков плеснул Алексею, потом себе еще коньяку, пролив несколько капель на простую белую скатерть.

– Я в данный момент выражаю собственное мнение. Понял?

– Конечно, понял, – кивнул Гончаров, понимая, что дело обстоит иначе.

– По моему мнению, – еще раз подчеркнул Олег, – досрочные выборы президента не исключены. Рыжков может сыграть на опережение, пока у него и Лигачева большинство в Политбюро. А к концу срока расклад изменится.

– Как?

– Не знаю. Но в любом случае мы вступаем в полосу неопределенности. Аксакалы постепенно сойдут со сцены, их уже подпирает второй эшелон. Куча народа засиделась на скамье запасных, хотят сами всем владеть и править.

– Прямо как при Горбачеве, – заметил Алексей, глядя сквозь рюмку на керосиновую лампу.

– Имена меняются, а система нет, – чокаясь, сказал Олег. – Ты бы видел, какая битва кипела в августе, на закрытом совещании в ЦК по вопросу о бюджете и плане! До крика дошло, чуть ли не до драки, как в парламенте Южной Кореи.

– Ничего о таком не слышал.

– В прессу постановили ни строчки не давать, стенограмму засекретили. Были все секретари, министры, генералитет. Вел лично Егор Кузьмич.

– Погоди, но пятилетний план еще в прошлом году принят.

– То-то и оно! Обсуждали корректировки. Кто раньше мог помыслить, что за бочку нефти на мировом рынке будут давать сто баксов? Понятно, все рвутся делить пирог, пока он есть.

Алексей закинул в рот маслину.

– А если нефть обвалится?

– Обязательно обвалится, – спокойно ответил его друг. – Но когда? Экономисты не знают. Поэтому лучше решить вопрос о власти до этого волнующего события.

– Твой-то шеф за кого?

После этого вопроса Большаков прибавил звук на магнитоле и подался через стол к Алексею.

– Мой шеф, если всё пройдет гладко, станет генеральным.

Очевидно, лицо корреспондента «Правды» выдало его без слов, так как Олег тихо крякнул и посоветовал:

– Запей «Колой» или соком.

– Ну, а вдруг не совсем гладко? – задал дополнительный вопрос Алексей, промочив горло.

– Тогда пленуму предложат выбрать из двух кандидатов. Это крайний вариант, сам понимаешь. Все недоброжелатели завопят о расколе в партии. За рубежом разные версии тут же начнут трепать.

– Всё-таки кто второй? Потенциально?

Олег поморщился.

– Прокофьев из московского горкома. Его союзник в Политбюро – Бакланов, а за него все директора оборонки и часть военных. Им в последнее время подкинули денег, но аппетит приходит во время еды, сам знаешь. На том совещании они громче всех орали. Хорошо, что министр обороны за президента, это его личный выдвиженец.

– Прокофьеву сколько? Шестьдесят пять?

– Шестьдесят шесть. Ну и что с того, если у нас дорогой Егор Кузьмич на двадцать лет старше? – в свою очередь спросил Олег.

– Получается, преемники – Мироненко или Прокофьев?

Референт вытер жирные губы салфеткой.

– Как некую компромиссную я бы назвал третью фигуру. Именно я, слышишь?

– Ладно, не томи, – сказал Алексей.

– Если не будет получаться с Мироненко, Лигачев предложит пленуму Гидаспова из Питера.

Правдист неподдельно удивился.

– Он же семнадцать лет сидит первым секретарем…

–…и ему семьдесят четыре, и у него здоровье слабое, – закончил за товарища Олег. – Ничего тебе не напоминает – как историку?

– Избрание Черненко после Андропова?

– Сразу видно отличника, молодец. Но при таком исходе главная схватка впереди.

От всего, что прозвучало в необычной бане без розеток, Алексей почти протрезвел. Чувствуя его состояние, Большаков похлопал земляка по плечу.

– Держись за нас, не прогадаешь.

– За вас?

– За меня конкретно. Ты в девяносто девятом году рискнул и не ошибся, – напомнил Олег. – А мне свои люди нужны. Шеф меня ценит и точно будет продвигать. Мы молодые и, как ни крути, весь этот пенсионный фонд переживем! Из республик новые кадры подтянем, там толковых ребят хватает. Я прямо перед тобой с Мишей Саакашвили из Грузии встречался, очень перспективный. Да и главный твой, Егор Тимурович, в нашей команде. Ну, тоже за Мироненко твердо стоит.

Алексей хотел попросить сигарету, но потом решил не потакать вредной привычке.

– С КГБ у вас какие отношения? – поинтересовался он.

Олег в завершающий раз наполнил рюмки, по старой студенческой привычке убрал пустую бутылку под стол.

– Наследники железного Феликса держат нос по ветру. Крючков на ладан дышит, текущими делами занимаются его замы. Было бы странно, если бы кто-то из них не хотел занять его место.

– Могут вести двойную игру?

– Даже тройную.

РЕТРО-2

15 марта 1990 года, четверг

Алексей жевал холодную котлету и запивал ее остывшим чаем. Сумка с книгами и тетрадями уже была собрана. Он рассчитал, что, досмотрев прямую трансляцию, успеет к первой паре, начинавшейся в 13.30. В крайнем случае, можно было опоздать. Лекцию по отечественной истории читал доцент Хомяков, который то и дело отклонялся от темы, львиную долю своего времени посвящая обсуждению текущего момента, переживаемого страной. Его наиболее активными собеседницами становились девушки, которые сидели на передних рядах и надеялись получить зачет автоматом.

Оторваться от экрана для приготовления минимального обеда Алексей изловчился во время паузы, возникшей при подсчете голосов. Уже четвертые сутки в Москве шел съезд народных депутатов СССР. Интрига закрутилась неслыханная и невиданная: накануне пленум ЦК рекомендовал на должность президента сразу двух кандидатов – Горбачева и Рыжкова. Вчера же депутаты убрали из конституции статью о коммунистической партии как руководящей и направляющей силе общества. О том, что такое решение будет принято, заранее информировало радио «Свобода», которое Алексей регулярно слушал с седьмого класса школы. Указав на неназванный, но надежный источник, радио предупредило, что консервативное крыло партийной верхушки готово нанести ответный удар.

– Мало власти Горбачеву, хочет сделать всё как в Америке, – прокомментировал ситуацию сосед с первого этажа Яшкин.

Сосед был на пенсии, а прежде числился в парткоме торгового училища. Еще в ту пору, когда Алексей посещал детский сад, он носился по субботникам и воскресникам, призывая других выполнить и перевыполнить. Зная словоохотливость Яшкина, Гончаров уклонился от дискуссии. Мимолетная встреча с ним произошла вечером в среду, возле лавочки во дворе. Ветеран идеологического фронта, не жалея голосовых связок на холоде, агитировал тетю Нюру из второго подъезда.

Подобные дискуссии вспыхивали в последнее время часто – на улицах, в магазинах и общественном транспорте. Оппоненты обычно не слушали друг друга, и верх брали (по очкам, как выразился бы спортивный журналист) наиболее бесцеремонные и шумные. Алексею это претило. Он не был ярым сторонником развитого социализма, но и манеры борцов за перемены его смущали. Что касается личности генсека, то отец перестройки утратил в его глазах прежнее обаяние и начал раздражать. Экономика вместо ускорения всё явственнее показывала признаки тяжкой болезни, а некоторые республики упорно вели курс на независимость, не обращая внимания на уговоры и обещания расширенных прав.

В Соединенных же Штатах студент провинциального вуза никогда не был и даже не мечтал побывать. Хотя предполагал по косвенным признакам, что у великой державы за океаном стоит поучиться.

– Слово председателю счетной комиссии, – донеслось из телевизора.

Алексей отодвинул тарелку и кружку. Председатель читал протокол, не поднимая головы.

–…При вскрытии избирательных ящиков обнаружено тысяча девятьсот семьдесят бюллетеней. Из них признаны недействительными тридцать пять. Поданные голоса распределились следующим образом: за Горбачева Михаила Сергеевича – восемьсот три…

Зал Большого Кремлевского дворца замер.

– …за Рыжкова Николая Ивановича – тысяча сто тридцать два голоса.

Зал выдохнул так, что услышала вся страна.

– В соответствии с конституцией президентом Союза Советских Социалистических Республик избран Николай Иванович Рыжков, – раздалось под сводами дворца.

В микрофоны ударила волна звуков. В ней слились аплодисменты и крики «Ура!», разрозненные возгласы «Позор!» и дробный топот сотен ног. Вместо счастливого победителя режиссер трансляции почему-то крупным планом показал проигравшего кандидата.

Генеральный секретарь смотрел на дальнюю часть амфитеатра – или, может быть, просто в пространство перед собой. В его глазах за несколько секунд, пока не включилась другая камера, Алексей успел прочесть огромную усталость и что-то еще. Жалость? Презрение? План был слишком коротким для того, чтобы внимательно всмотреться в лицо Горбачева. На экране его сменил идущий к трибуне премьер – вернее, теперь уже президент Рыжков. Аплодисменты усилились.

Раньше всякий раз объявлению темы предшествовало острое высказывание лектора о дне сегодняшнем. Желающие мигом подавали свои реплики, и разгорался спор. На этот раз доцент Хомяков предложил садиться и мелом вывел на доске: «Внутренняя политика России в восьмидесятые годы XIX века». Поставил двоеточие и приписал еще одно слово: «контрреформы».

Староста первой группы Аня Фёдорова не вытерпела и за всех спросила:

– Павел Витальевич, а что дальше будет?

Доцент двумя пальцами поправил очки.

– В каком смысле дальше?

– Ну, без Михаила Сергеевича?

Хомякову на вид было лет пятьдесят, и Алексей подумал, что в жизни историка уже случалось нечто похожее. Интересно, сколько ему исполнилось, когда товарищи из ЦК дружно проводили Хрущева на пенсию? Двадцать пять? Двадцать три? «Чуть больше, чем нам сейчас». А развенчание культа личности и его творца будущий доцент наверняка застал еще школьником¹⁴.

– Будем жить и выполнять свои обязанности, – ответил Хомяков без выражения в голосе.

Других вопросов не прозвучало, и полтора часа второкурсники слушали рассказ о том, как новый царь подверг ревизии дела своего предшественника-реформатора¹⁵.

– Последствия этой политики выпало исправлять уже другому главе государства, но через глубокий кризис, войну и революцию, – резюмировал лектор, после чего прозвенел звонок на перерыв.

Вторая пара должна была пройти там же. В коридоре, куда Гончаров вышел, чтобы размять ноги, его тронули за рукав.

– Пойдешь теперь в комитет комсомола билет сдавать? – спросил Жора Хлебников.

По тону Жоры и его круглому, с веснушками лицу нельзя было понять, шутит он или нет. Хлебников пожаловал сюда из далекой Кандалакши в Мурманской области, как будто нигде ближе к ней не было ни одного исторического факультета. Как истинного северянина его всегда отличали спокойствие и выдержка. Что касается сдачи билета, то о ней зашла речь недели две назад. Алексей действительно задумывался о возможности такого шага, ибо ему надоело платить взносы. Кормить структуру, о полезной деятельности которой он давно понятия не имел, казалось верхом абсурда. Вузовские активисты в последнее время ничем, кроме устройства дискотек и содержания видеосалона, кажется, не занимались.

«Помнит ведь», – отметил про себя Алексей.

– Я, пожалуй, подожду, – ответил он.

– Правильно решил. Перестройка окончена, – в своей традиционно невозмутимой северной манере заметил Жора.

– Будет нормализация, – встрял в разговор Саша Тарасов, который нигде не упускал шанса блеснуть эрудицией.

Кроме рекомендованных монографий, он постоянно норовил откопать в библиотеке что-нибудь особенное и подолгу сиживал в отделе редких книг, чьи полки хранили множество изданий с «ятями» и «ерами».

– Нормализация? – переспросил Гончаров.

– Рыжков трижды повторил это в речи после присяги, а перестройку не упомянул ни разу, – сообщил Саша. – Я приемник слушал через наушники, пока на лекции сидел.

– В Чехословакии была своя нормализация в шестьдесят восьмом¹⁶, – припомнил Жора. – Если я ничего не путаю.

– А вот такие параллели лучше не проводить, – назидательно произнес, неслышно подойдя к ним сзади, Олег Большаков.

– Блин, ну ты крадешься! – вздрогнул Алексей.

– Пограничник всегда в форме.

– Наверное, и собеседования не будет, – сказал Тарасов.

– Какого собеседования? – Гончаров после прямой трансляции съезда пока туговато переключался.

– Ты, мой друг, напрасно оторвался от коллектива, – попенял однокурснику Олег. – В вузе идет конкурс за право стажировки в Англии.

– Оксфорд или Кембридж?

– Между прочим, Ноттингем. Иронии тоже не надо.

– И с нашего факультета берут?

– Ровно одного человека.

Алексей скептически усмехнулся.

– Тогда не про нашу честь. Поедет чей-нибудь сын, зять или внучатый племянник.

– Ох, Лёша, Лёша… Умный ведь человек. Стань и ты зятем, если в племянники не попал, – посоветовал бывший младший сержант пограничных войск КГБ СССР.

Глава третья

15 марта 2005 года, вторник

– А где вы были в марте девяностого?

Денис повернулся лицом к соседу. Мужчина в зимней куртке с капюшоном глядел на него с улыбкой, но при желании в его глазах можно было различить оттенок грусти.

– Работал по распределению.

– На периферии?

– Нет, в Агентстве печати «Новости».

– Ого! – в голосе мужчины прозвучало удивление. – Круглый отличник и ленинский стипендиат?

Беляев покачал головой.

– Ленинскую стипендию дали другому. Зато я остался в столице.

– Простите, сразу не представился. Виктор Васильевич, – человек в зимней куртке дотронулся рукой до козырька меховой фуражки.

– Денис Владимирович, – ответил журналист-международник.

Они стояли рядом на краю Пушкинской площади, напротив редакции «Известий». Возле памятника поэту шла акция, названная «митинг-пикет». На полноценный митинг с большим количеством участников ее организаторам не дали согласия. Мосгорисполком в лице его председателя товарища Лужкова одобрил сбор не более трехсот человек, чтобы не создавать помех транспорту и пешеходам.

Согласно поданной заявке, акцию посвятили пятнадцатой годовщине «красного реванша». Из-за этой формулировки заявители долго препирались с юристами исполкома. Юристы указывали на то, что имеет место разжигание социальной розни, а организаторы твердили, что определение носит историко-просветительский характер. В конце концов, Лужков плюнул и согласовал бумагу в первоначальном виде.

– Как вам это всё? – спросил Виктор Васильевич, кивая в сторону митинга-пикета.

– Можно было дать им собраться в любом составе, – заметил Денис. – Союз не рухнул бы.

– Пятнадцать лет назад такой уверенности не было.

– У кого не было?

–…агрессивно-послушное большинство бросило вызов перестройке! К огромному сожалению, тогда демократические силы были разобщены и не имели яркого лидера, – взахлеб кричал в мегафон один из участников.

Привозить на площадь звукоусиливающую установку горисполком тоже запретил.

– У меня не было. Наверное, у вас тоже. Или нет?

Денис пожал плечами.

– Сейчас трудно сказать. Потом очень много событий произошло.

– Вы ушли от прямого ответа, но в то же время не озвучили официальную версию, – опять улыбнулся загадочный Виктор Васильевич.

– А я не официальный спикер МИД или Кремля.

– Дайте угадаю, – мужчина задумался на секунду. – Вы из этого здания.

Он указал на «Известия». Журналист хмыкнул.

– Следили за мной, что ли?

– Случайно увидел, как вы шли от подъезда, – признался новый знакомый.

– И что у вас за профессия?

– Я аналитик.

На площади они померзли еще минут пятнадцать, потом направились греться в кафе быстрого питания «Русский квас» в угловом доме на Большой Бронной. Оно открылось на месте самого первого в СССР «Макдоналдса», когда американская компания сократила свое присутствие из-за событий в Литве. В «Квасе» из горячительных напитков наливали только чай, но можно было осторожно принести с собой кое-что еще. Виктор Васильевич воспользовался возможностью и вытащил из-под куртки фляжку с бодрящей жидкостью. Как определил Денис по вкусу, это был неплохой бренди.

– Греческий продукт? – спросил он.

– ЮАР, – уточнил хозяин фляжки.

– Вы, наверное, дипломат или работаете по линии внешней торговли. На предпринимателя не похожи, – сказал Денис.

– В каком-то смысле дипломат. Но давайте сначала выпьем, – предложил Виктор Васильевич.

Узнав, что его собеседник и собутыльник служит в КГБ, Денис испытал желание встать и уйти. Но первый импульс прошел, когда Панин (за столиком Виктор Васильевич представился повторно, с фамилией) заявил: «Стучать ни на кого не надо. Мне любопытна только ваша оценка ситуации».

Беляев хихикнул.

– Консультантом берете?

– Как хотите, так и называйте. Я просто хотел бы иногда сверять ваши впечатления со своими, – ответил Панин.

– Зачем они вам? Я же сотрудник международного отдела.

– А сотрудники международного отдела не способны видеть жизнь, как она есть?

– Расписку писать? Оперативный псевдоним будет?

Виктор Васильевич засмеялся, будто услышал забавный анекдот.

– Обойдемся без формальностей. Вы не нужны конторе как агент.

Официант принес две порции блинов с мясом. Денис ел и размышлял о том, что чекист, конечно, мягко стелет. Уж это они умеют. Послать его подальше можно – так же мягко. Но на вербовку действительно пока не похоже. Так что, может быть, попробовать? На условиях взаимности?

– Вы со мной тоже будете делиться впечатлениями? – ангельским голосом спросил он.

– Почему нет? – неожиданно легко согласился Панин.

Для Дениса общение с Паниным стало интеллектуальной игрой, которая на самом деле помогала разобраться в нюансах политики. А для Панина это была не игра. О Денисе он впервые узнал от его коллег-журналистов и кое-какую информацию собрал заранее. На Пушкинской площади они, разумеется, встретились не случайно. По мере продолжения их деликатных отношений интуиция подсказывала подполковнику, что в будущем Беляев может сыграть и некую другую роль.

Здесь к профессиональному интересу со стороны Панина постепенно добавилось и то, что можно было назвать человеческой симпатией. С первой же встречи Денис показал себя отличным собеседником с живым умом и чувством юмора. Проще говоря, с ним не было скучно. Он действительно не сыпал газетными штампами и даже не пытался угодить офицеру из «серого дома». Беляев на удивление держался так, словно и правда был свободным человеком в свободной стране.

Каждый раз Панин сам выходил на Дениса. Обычно звонил ему на работу, реже домой. На мобильный телефон он не позвонил ни разу. Встречи назначал, как правило, в парках или скверах. Они никогда не происходили дважды подряд в одном и том же месте. Денис по умолчанию принял эти правила и не спросил у Панина адрес или телефонный номер. Загадочный знакомый появлялся и исчезал по собственному усмотрению. Паузы между встречами составляли от недели до месяца.

Панин прекрасно запомнил день, который окончательно изменил всё. Это был тоже вторник, двадцать первое августа две тысячи седьмого года. Его, сотрудника управления «З» Комитета госбезопасности СССР вызвали наверх, в приемную генерал-полковника Сергеева. У Панина было свое начальство, отвечавшее за охрану конституционного строя, однако Сергеев фактически руководил всем комитетом, пока председатель Крючков то лежал в ЦКБ¹⁷, то проходил курс реабилитации в Подмосковье или Крыму.

Сотрудник отдела планирования управления «З» знал всесильного первого зама не понаслышке. Он мог смело считать генерал-полковника своим наставником. Семнадцать лет назад, когда президент Рыжков объявил о начале нормализации, старший лейтенант Панин был командирован в Вильнюс. Сергеев, также прибывший из Москвы, сделался его непосредственным шефом. Тогда он был просто полковником, без приставки «генерал», и занимался координацией всей оперативной работы с МВД и военными. По сути, являлся замом председателя республиканского комитета.

«Обстановка крайне сложная. Запущено всё! Нам предстоит полностью изменить ситуацию. Центр требует крайнего напряжения сил и абсолютной преданности. Никакие ссылки на объективные трудности не допускаются. Я понятно выражаюсь?» – так Сергеев напутствовал сотрудников на общем собрании. Председатель-литовец, сидевший рядом с ним в президиуме, только кивал.

Преданности в тот год Панину было не занимать. Он воспитывался в семье, где отец и мать были членами партии, учился в вузе, который отличался идейной чистотой, а перед призывом в армию попросился добровольцем в Афганистан. Его порыв оценили, но «за речку» не послали. А когда подошло время распределения, Виктора позвали в кабинет без фамилии на входной двери и предложили связать дальнейшую судьбу с органами. От такой перспективы у него дух захватило.

Литва повлияла на его мировоззрение: правда, не в том смысле, который был бы по душе начальству. Идея независимости глубоко пустила корни в этом краю, и парламент республики отказался признавать законы Союза. На улицах появились пикеты, а перед парламентом – самосвалы и мешки с песком. Местная милиция игнорировала приказы нового министра внутренних дел СССР Амана Тулеева, и десантники вместе с группой «А»¹⁸ разоружили ее силой. Конечно, Прибалтика отличалась от Закавказья, и действовать им пришлось аккуратнее. Но всё равно ответом на восстановление советской власти стало почти тотальное презрение ко всему, связанному с ней.

Старший лейтенант убеждал себя, что он на правильной стороне. Что сепаратисты задурили головы людям, настроили их против коммунистов и всего русского. Что народ остынет и поймет, где его истинные друзья, а где враги. Убеждал себя и в том, что поступает правильно, когда оборудовал потайные убежища в лесу, с оружием и боеприпасами. Другие оперативники обнаруживали их, телевидение передавало подробные репортажи о боевиках «Саюдиса»¹⁹, а затем суды выносили приговоры. Начальство поощряло его за службу, а сомнения лезли и лезли откуда-то изнутри.

Капитан Панин вернулся в Москву в начале девяносто второго года, после успешных выборов в очищенный от враждебных элементов Верховный Совет Литовской ССР. Само собой, никаких иностранных наблюдателей к ним близко не подпустили. У Панина появилась возможность перейти на более спокойную работу, и он ею воспользовался. Теперь, после полутора десятков лет, проведенных в центральном аппарате КГБ, он не жалел о том, что, возможно, загубил столь хорошо начинавшуюся карьеру. Максимум, который светил ему при уходе на близкую пенсию – третья звезда на погон.

– Вас рекомендовали как лучшего офицера из отдела планирования, – с таких слов начал беседу с ним генерал Сергеев.

Подполковник держал спину ровно и ждал продолжения.

– Есть задание особой важности. Вы справитесь, я знаю.

Панин понял, что с его личным делом тщательно ознакомились.

– Что требуется с моей стороны, товарищ генерал-полковник?

– Пока только согласие.

– Могу я узнать суть задания?

– Суть одна во все времена: безопасность государства. Ответ принят?

– Так точно, – по-уставному ответил подполковник.

1 октября 2007 года, понедельник

Денис был в редакции, когда на городской номер позвонил Панин.

– Там же, где в субботу, через час, – сказал он без всяких приветствий. – Я буду без машины.

Задать ему хотя бы один вопрос журналист Беляев не успел, аналитик дал отбой.

Денис посмотрел на часы: двадцать минут первого. Завотделом уже выел ему мозг, напоминая, что сегодня кровь из носу надо сдать текст о референдуме в Квебеке²⁰ по материалам иностранных СМИ. Еще один текст тоже следовало дописать до завтра, о нем успел напомнить ответственный секретарь. В другое время он даже не подумал бы удрать куда-то.

Его синяя «Шкода», которую он обычно парковал на Малой Дмитровке, взяла с места в 12.49. В минувшую субботу они встречались на углу дома №6 по Яузской улице, куда и подкатил Панин от Берниковской набережной на взятом напрокат «Фиате». В этот раз, не в пример выходному, Яузская улица была гораздо оживленнее, на автобусной остановке вблизи от дома сбились в кучку старушки с сумками-тележками. Вероятно, они собрались за покупками на один из рынков столицы.

Подполковник ждал его под мемориальной доской, которая извещала, что здесь в восемнадцатом-девятнадцатом веках располагалась городская усадьба Демидовых и кого-то еще. Кого именно, Денис не успел прочесть, так как Панин ловко запрыгнул к нему в машину.

– Давайте прямо!

– Вы пешком шли? – спросил Денис.

– Пешком тоже, – ответил Панин, пристально глядя в зеркало заднего вида.

Пока ехали до Театра на Таганке, он молчал, потом быстро заговорил.

– У меня совсем мало времени. Сейчас найдите подходящее место и припаркуйтесь. Я принес то, что обещал.

Место отыскалось на Таганской площади, у поворота в Гончарный проезд. От бара, находившегося рядом, отваливал белый «Мерседес», и Денис вписался в освободившееся пространство. Панин расстегнул коричневый портфель из искусственной кожи, вытащил тонкую картонную папку.

– Смотрите быстро.

Денис осторожно взял папку в руки, открыл и начал листать и читать, перескакивая с абзаца на абзац.

«Комитет государственной безопасности СССР…

Только лично. Совершенно секретно…

Экземпляр №…

Президенту Союза Советских Социалистических Республик

товарищу Рыжкову Н.И.

…В связи с тем, что 7 октября с.г. в городе Москве антисоветскими элементами, связанными с иностранными спецслужбами, были спровоцированы массовые беспорядки, которые повлекли за собой человеческие жертвы…

…в соответствии с Конституцией СССР и Законом СССР «О чрезвычайном положении» ввести режим ЧП в г. Москве и Московской области сроком на 30 дней…

…ввести в действие план мероприятий под кодовым наименованием «Журавли» по ликвидации организационных структур антисоветских партий и других объединений…

…приостановить деятельность Советов народных депутатов следующих районов г. Москвы (список)…

…приостановить деятельность следующих печатных и сетевых средств массовой информации (список)…

…приостановить деятельность следующих хозяйственных товариществ и обществ, подозреваемых в финансировании антисоветских выступлений и терроризма (список)…

…список лиц, подлежащих немедленному аресту по подозрению в участии в антисоветской и террористической деятельности…

…список лиц, подлежащих интернированию вплоть до особого распоряжения…

…список лиц, подлежащих административной высылке за пределы г. Москвы…

– Да, это и стало для меня решающим аргументом, – прокомментировал Панин. – О том, что будут человеческие жертвы, кое-кто знал еще в конце августа. О причастности к этому иностранных спецслужб тоже.

Денис потерянно перебирал страницы совершенно секретного плана.

– Осталось подписать и дату проставить, – заметил подполковник. – Все остальные атрибуты, как видите, на месте.

– Как вы его достали? – осипшим голосом спросил Денис.

Панин чуть заметно улыбнулся.

– Первый экземпляр в сейфе у Сергеева, но есть еще начальник моего управления.

– Сергеев это кто?

– Первый зам председателя. Фактически, исполняющий его обязанности.

– А… председатель?

– Я предполагаю, что он к работе не вернется, – сказал Панин.

– А кто стоит за этим Сергеевым?

Подполковник бережно забрал папку с документом у Дениса и спрятал ее обратно в портфель.

– Вы более или менее знаете ситуацию в верхах. Кто хочет еще больше денег на оборону и безопасность? Президенту этого не надо, но он сразу же после беспорядков с убитыми и ранеными прямо в центре столицы окажется под колоссальным давлением. Партия формально отделена от государства, а в реальной жизни на Политбюро потребуют жестких мер.

– Но должны же быть доказательства, – пробормотал Денис.

Панин щелкнул застежкой на портфеле.

– Мне ли не знать, откуда они берутся?..

Журналист поскреб подбородок.

– Виктор Васильевич, вы не передумали? Может, лучше поискать выход на ЦК, на Политбюро? Там ведь не все за чрезвычайщину.

– Вы точно в курсе, кто в ЦК и Политбюро против нее? Уверены, что обратитесь по адресу?

Денис понял, что спор здесь неуместен.

– Условия те же?

– Да, – кивнул Панин. – Убежище в Англии для меня и моей семьи. Сами-то не хотите?

– Я ни о чем таком никогда не думал, – честно ответил Беляев.

– Подумайте пока. Поехали в сторону Лубянки, остановите где-нибудь в соседнем квартале.

По улицам и переулкам старой Москвы они петляли, не говоря ни слова. В этот час движение в центре было плотным, «Авторадио» предупредило о большой пробке впереди, на Солянке, где ремонтировали дорогу, и Денис повернул на Бульварное кольцо. Там уже было свободнее. Еще немного, и «Шкода» очутилась на улице Кирова, которую в годы перестройки буйная общественность требовала переименовать обратно в Мясницкую.

– Где-нибудь не рядом, – напомнил Панин.

– Командуйте, – бросил Денис.

– Вон там, перед светофором.

– Поздно сказали.

Не успевая перестроиться, Беляев проскочил угол Милютинского переулка и резко ушел вправо, к бордюру.

– Держите еще, – тихо сказал Панин.

Он полез в боковой карман плаща и достал мобильный телефон, а следом за ним – зарядное устройство.

– У меня есть.

– Берите этот, он оформлен на другого человека. Мой номер в записной книжке, других там нет. Как поговорите с англичанином, звоните. Назначите мне встречу, и всё.

Они притихли, как перед дальней дорогой.

– Всё-таки не понимаю, как вы дошли до жизни такой, – нарушил молчание Денис.

– Последний довод был самым простым. Как раз накануне появления этого плана мой сын примкнул к одной организации из черного списка, – пояснил Панин. – Арест его вряд ли ждет, а вот высылка с поражением в правах запросто.

Денису вспомнилась воспитательная беседа с его сыном Иваном.

– Возьмите, пожалуй, и его тоже, – из внутреннего кармана пиджака Панин извлек бумажный пакет. – Нашему другу из Лондона, если он очень захочет подтверждения, можете показать пару листов.