Бари Сыч
Первый царь

Карилисса

Она бежала по бесконечно длинному прямому коридору. На стенах коптили факелы, развешанные столь густо, что их огни сливались в сплошную дорожку. Почему-то света это не добавляло. В туннеле царила удушливая мгла, из которой Кари спешила вырваться. Принцесса бежала, не чуя под собой ног, но казалось, что она совсем не движется вперед, к дверному проему, отсвечивавшему заревом пожара, в котором горела вся столица.

Неожиданно для себя она оказалась у самой двери. Кари вложила в последний рывок все силы, но путь ей преградила высокая фигура. Это был темнокожий южанин, один из тех негодяев, что грабили и жгли город. Широкоплечий татуированный дикарь с лицом, на котором играла азартная улыбка безнаказанного хищника. Добыча беззащитна, опасаться нечего, можно поиграться с дичью или взять сразу.

Он схватил её за плечо, притянул к себе и могучей оплеухой поверг на пол. Кари отчаянно закричала, не от боли – от ужаса перед тем, что её ждет.

Южанин шагнул к ней, мерзко ухмыляясь, но тут же упал на колени. Кожаная куртка на его груди вспухла горбом, изо рта хлынула кровь. Негодяй захрипел и завалился на бок. Над ним стоял брат Кари, Порнинтир. В руке он держал меч, кровь с которого текла на мрамор пола.

– Вставай! – крикнул он сестре. – Нужно бежать! Отец мертв! Войско истреблено! Всё пропало!

Она мгновенно оказалась на ногах, но в этот же момент голова брата покинула плечи, снесенная мощным ударом кого-то, невидимого Кари.

Голова подкатилась к её ногам и просипела: «Кари… беги…»

Принцесса проснулась от своего крика.

Сны мучили её уже полгода. С той самой ночи, когда Аликсерен был взят воинами халифата Югеней, и погибла вся её семья. Лишь ей удалось бежать с несколькими слугами. Кошмары снились ей почти каждую ночь, изменяясь иногда до неузнаваемости. Постоянным остается одно – чувство страха и беспомощности. Сейчас Кари уже была не уверена в деталях событий, настолько перемешались в её голове ужасы пережитого и приснившиеся кошмары.

Брат её погиб, как говорили, защищая стены цитадели Аликсерена. Во сне его и пробивали пиками, и рубили в куски, и засыпали стрелами. Вариантов было без числа. Иной раз брата казнили у неё на глазах. Тогда она видела его, простертого на плахе, и топор палача, гигантский, заслоняющий половину неба. Но в большей части снов он погибал у неё на глазах, спасая её и жертвуя собой. Так оно и случилось, если зрить в корень. Если бы последние защитники цитадели не были такими героями, беглецов нагнали бы со всей неизбежностью.

Смерть отца, императора Викрентира, ей не приснилась ни разу. Той ночью он умирал от раны, полученной в битве накануне, когда орды варваров разбили войско Южной Империи. Порнинтир приставил к нему верного человека, чтобы тот заколол своего повелителя, едва цитадель падет, и во дворец ворвутся дикари. Попадать к ним в руки живьем не следовало даже умирающему императору. Позаботиться же о теле, как это подобает, не было никакой возможности.

Матушка её оказалась счастливее. Она умерла от чумы два года назад, так и не познав горечи крушения Империи, не вкусив отчаяния бегства в никуда. Кари не успела снять траура по ней, а теперь носит траур по всей Империи, рухнувшей столь внезапно.

Развязка противостояния с Югенеем оказалась стремительной. Армия южан, неожиданно очутилась в окрестностях столицы, разбила войско отца, но не стала пировать на поле победы, как поступали все настоящие воины, а спешным маршем достигло Аликсерена. Город, блистающий шпилями и куполами, тонущий в жасминовых садах и упивающийся звоном фонтанов, поразило страхом. Пришельцы с дальнего юга вызывали мистический ужас своей жестокостью и непонятностью. Там, где цивилизованное войско устроило бы переговоры, потребовало бы капитуляции, а то и вовсе – ограничилось бы контрибуцией, южане поступили иначе. Они в первый же день полезли на решительный штурм. Город даже не успел созвать ополчение кварталов. Воины Югеней лезли на стены с остервенением, внушающим оторопь. Разбить ворота, великолепные железные ворота, равных которым не имелось во всем мире, дикари не могли. Осадных башен строить не стали. У них были только лестницы, множество лестниц. Стены кишели штурмующими, как муравьями. Укрепления омылись кровью южан, однако, пали так скоро, что в городе даже не успела вспыхнуть паника. Тогда-то к Кари и примчался гонец от брата.

Времени на сборы не было. Принцесса бежала, как лиса через отнорок. В сегодняшнем сне не было правды. Потайной выход извилист и не имеет ни факелов, ни светильников, зато изобилует поворотами, спусками и подъемами. Он проложен столь хитро, что догадаться, где окажется выход просто невозможно, тем более что он не один. Не было и схватки у двери, расположенной далеко за пределами стен. К тому же, бежала она отнюдь не в одиночестве.

Свита её оказалась невелика. С ней была Гидмина, её конфидентка, да трое телохранителей во главе с Кирвеном, их старшиной. Еще в свиту угодили два лакея, один из которых, Ценин, оказался очень полезен. Кари никогда не обращала на прислугу особого внимания, сейчас же выяснилось, что среди них есть весьма и весьма толковые ребята. Ценин же проявил себя сущим пройдохой, что было им на руку. Он взялся провести их небольшой отряд в рыбацкую деревушку и договориться о бегстве морем. Бежать им было некуда, нашествие южан захлестнуло всю Империю. Все замки – в осаде, большинство дорог – перехвачены, по морю сновали галеры врага.

Оставалась единственная надежда – бегство в Северную Империю. Там можно будет предстать перед императором Линвентром и просить его о помощи. Цену тот назовет большую, тут не было никаких сомнений. Потребуются обширные уступки, как территории, так и различных торговых привилегий. Однако, следует вернуть владения отца, хотя бы частично, и корону предков. Кари была полна решимости идти для этого до конца. Она поклялась страшно отомстить врагам. Из всего их могучего и славного рода осталась она одна, если не считать двоюродных братьев отца, которые обладали весьма смутными правами на престол и крайне скудными силами. Рассчитывать на них было глупо, даже опасно. Кари, несмотря на свои юные лета, стала свидетельницей множества интриг. Она понимала, что иногда дальние родственники могут оказаться опаснее близких врагов.

Кари высвободилась от плаща, в который куталась, и приподнялась на локте. Костер, разведенный в ямке, выкопанной посреди их лагеря, давно потух, но возле него сидел один из телохранителей. Он смотрел на Кари. Встретившись с ней взглядом, учтиво склонил голову.

– Все спокойно, госпожа, – произнес он громким шепотом. – Рядом никого постороннего.

Она кивнула в ответ и вернулась на свое ложе. Её крики могут выдать их, тем более, что в ночном воздухе они разносятся далеко. Как с этим быть, Кари не знала. Она была лишь уверена, что сегодня не сможет больше уснуть, а значит и воплей во сне этой ночью не будет.

Она лежала на спине, смотрела в звездное небо и размышляла. Кари не могла понять, как так вышло, что их Империя, стройная, красивая и справедливая, была обрушена всего за год. Орды жестоких неотесанных дикарей, незнающих ни порядка, ни наук заполонили всю страну, взяли на щит города. Они не стали вступать в переговоры, не принимали откупа, лишь шли вперед, оставляя за собой пепелища и плач немногих выживших.

Кари почувствовала, что к горлу подступили слезы. Не находя в себе сил сдержать их, она закусила кулачок. Принцесса не допустит, чтобы вопли ужаса в их лагере сменились плачем.

Мамута

Степь и небо смотрели друг на друга. Куда ни кинь взгляд – везде лишь молодые травы и небесная голубизна.

По степи двигался небольшой конный отряд, споро, но без поспешности. Во главе колонны всадников ехали двое, юноша и мужчина, шагнувший в старость. Были то отец и сын. Пармута, патриарх небольшого, но крепкого рода, и Мамута, его наследник и старший из ныне живущих сыновей.

Размеренное путешествие по мирной степи убаюкивало. Солнце уже начало греть землю для наступающего лета и добавляло утру мира и покоя.

Старый Пармута, впрочем, не был беспечен. В этом году он разменял пятый десяток и, уж если чему у жизни научился, то осмотрительности. Поэтому, хоть и насчитывал отряд всего полсотни наездников, но маячили в отдалении разъезды. И спереди, и по бокам.

Имея зримое свидетельство мира в степи, старый курбек беседовал с сыном, делясь своими наблюдениями. Он любил подкидывать Мамуте пищу для размышлений, выводы же юноша делал сам, лишь сверяя их с родителем.

– Отец, – обратился Мамута. – Но как же так вышло, что Великий Улус распался? Я слышал сказания, но не понял, зачем миниды устроили войну. Ведь лучше вместе есть конину, чем голодать по отдельности.

– Эх, Мамута, – ответил ему Пармута. – Каждый потомок великого Мина думал, что он станет хаканом и курбеки будут есть конину в его тени. Множество детей – не всегда благо.

Мамута понятливо кивнул. У отца было семь сыновей, а осталось трое. Когда Пармута отправится к Отцу-Небу, пусть это случится нескоро, им предстоит поделить маленький улус. У Мина, Великого Завоевателя и владыки Большой Степи, было двадцать два сына. Семерых из них Мин пережил. Оставшиеся принялись за дележ наследства. В начавшейся войне погибли все, кроме четверых из них, они и дали начало роду минидов, прямых потомков славного Мина. Три из них получили значительные улусы и стали править независимо от братьев. Четвертый же ушел на север и кочевал там, в землях бедных травами, людьми и торговлей.

Восемь поколений жил Великий Улус почти как при Мине, пока в Рассветном Улусе не вспыхнула усобица. Миниды, умножась числом без меры, стали делить власть в улусе. Полуденный Улус пошел войной на Рассветный, стал отхватывать земли и города. В той распре и возвысился Грозный Уром. Он был вовсе не из курбеков, а происходил из народца, жившего на землях Рассветного улуса до покорения их Мином. В молодости разбойничал и жил с грабежа. Но во время войны, его шайку нанимали претенденты на хаканский престол, платя щедро. Хозяева гибли один за другим, а Уром лишь увеличивал свой отряд, нанимая на вырученные деньги всё новых головорезов. Прошли годы, и оказалось, что его шайка – самая сильная армия в Рассветном Улусе. Тогда Уром сверг очередного ничтожного повелителя и перебил большинство его родственников. Он не стал объявлять себя хаканом, а принял титул султана, как правители до вторжения Мина. С тех пор он держал власть в Рассветном Султанате, так стали называть Рассветный Улус, потому что верное старое название того края стерлось из людской памяти и не звучало в сердцах. Грозный Уром беспрестанно воевал с Полуденным Улусом, смог вернуть захваченные земли и постепенно отбирал новые. Хакан юга слыл человеком твердым, но владения его обильны ремеслом и торговлей, да бедны добрыми пастбищами. Мало коней, мало всадников в южном народе. Оттого и воинская сила уступает армии Урома, а Отец-Небо любит топот больших орд, потому и дарует победу малым отрядам столь редко.

Закатный же Улус, родина Мамуты, жил в те годы мирно, но покоя не было. Правящие хаканы не отличались прозорливостью. Они бросились в омут праздности, уделяли больше времени охотам и пирам, наложницам и турнирам, чем ведению хозяйства, заботам о войске и войнам. От бесполезной жизни они стали впадать в ничтожество. Менялись хаканы с удивительной быстротой. Год назад владыка степи умер от неясной хвори. За два года до того его предшественник был убит на охоте. Пять лет назад – погиб от кинжала убийцы. А что было ранее, Мамута уже не помнил. Ему исполнилось всего шестнадцать, и он начал прислушиваться к серьезным разговорам старших лишь пять лет назад.

Сейчас они ехали с отцом в Минидпарат, столицу Закатного Улуса, на праздник Высоких Трав. По заветам Мина хакан должен все лето жить в кочующей ставке, но в этом его завет был отброшен уже внуком Великого Завоевателя и Потрясателя Неба. Все меньше старинных установлений имели силу, о чем не раз с горечью говорил Пармута сыновьям. Традиция праздника Высоких Трав соблюдалась, как и большинство старых торжеств, это дело хаканы любили. Правда, нынешние пиры стали не похожи на дедовские. Вино вместо кумыса, много еды и мало схваток. Больше музыки и меньше скачек.

– Я уже стар, Мамута, – повторил Пармута мысль, которую не раз высказывал за последний год. – Ты мой старший сын, учись и примечай. Грядут бурные времена.

– Почему, отец? Думаешь, будет как с Рассветным Улусом?

– Полбеды, если так. Ширятся хвори, Грозный Уром становится все более грозен, а ведь есть еще Степь Изначальная. Лишь Отец-Небо знает, что творится там и не придется ли нам вновь искать новую родину.

Молодой степняк кивал на слова отца. Из четырех погибших братьев, троих унесли хвори, лишь один погиб в стычке в степи с угонщиками скота. Уром и впрямь шел стопами Мина и блеск его уже полыхал по всей Степи. И Степь Изначальная была краем, неведомым людям. Может, в Рассветном Султанате и знали, что творится за Голодной Степью, очертившей крайнюю восточную границу земли людей, но молчали про то. Мин вывел курбеков из Изначальной Степи, спасая его от нашествия неведомых чужаков, хлынувших широким потоком. Народная молва сохранила о них самые противоречивые сведения. Одни говорили, что пришельцы обладали песьими головами, другие – будто были они во всем подобны людям, но исполинского роста, потому не использовали коней, зато бегали резвей любого жеребца. Кто-то даже говорил, что чужаков не брала ни железо, ни бронза, а лишь оружие из кости, заговоренное особым тайным образом. Пришельцы не знали верных языков и людских законов, поэтому с ними было нельзя договориться. Не получилось одолеть и воинской силой. Пришлось отходить через Голодную Степь, и в этом походе многие отправились к Отцу-Небу замолвить слово за степной народ. Вырвавшись из объятий смерти в Большую Степь, курбеки столкнулись с жившими там людьми и в жестокой борьбе смогли отвоевать себе место под Небом, и было оно первым. Видать по всему, прислушался Отец-Небо к гонцам, послал удачи.

Мамута поразмышлял о трудностях дальних походов, представил, как это выглядит и что куда грузить, случись внезапно переселяться.

– Отец, не лучше ли в тревожные годы продать часть стада? – подал он голос, когда закончил обдумывать бегство рода.

– Зачем? – подначил его Пармута.

– Серебро занимает меньше места, его легче и быстрее везти, чем гнать стада. Скот может пасть от бескормицы или жажды. Поднятая большим стадом пыль может указать врагам или грабителям, где нас искать. В лихие времена лучше поберечься, ты сам говорил.

– А есть мы будем серебро? – улыбнулся отец.

Когда степняк окружен семьей, можно не скрывать эмоций за каменной маской невозмутимости.

– А если купить зерна? – ответил вопросом Мамута, подумав немного, лошади успели сделать не больше десятка шагов. Тут же пояснил: – Хранится долго, весит мало.

– Питаться одним зерном? – переспросил отец. – Как городские бедняки?

Мамута фыркнул. Это упражнение для ума настолько увлекло, что он не заметил, как довольно щурится старый кочевник. Повод был. Наследник рос сообразительным, решительным, настоящим степняком. На такого не страшно оставить род, когда придет пора. А что горяч, по молодости сам был такой, если не хуже. Образумится.

– Зачем одним зерном? – воскликнул Мамута. – Скотину всю продавать все равно нельзя! Мясо и молоко будут. А если случится голодать, как Тогда – мешки с зерном выручат.

– Почему же народ шел через Голодную Степь без запасов?

– Враг пришел внезапно, – пожал плечами Мамута. – Это каждый знает. Как тут запастись?

– Предки проявили беспечность? – вопросил Пармута, вмиг делая лицо каменным, как на чужих людях.

Это должно было напомнить наследнику о приличиях.

– Предки – мудры и добронравны, – горячо ответил тот, как видно даже не заметив отцовского преображения. – Они столкнулись с Неведомым Врагом. Как можно быть готовым к такому?

– Да, – задумчиво протянул патриарх рода. – А мы знаем, что такое бывает.

– Да, – вторил ему Мамута.

Оба замолчали. Думали они почти об одном, хоть и по разным причинам.

Старый курбек рассуждал, что его чутье который год подряд говорит о приближающейся беде, и он устал её ждать. Воистину понял он правоту утверждавших, будто ожидание лиха, хуже самой беды. Пармута далеко немолод, годы начали отнимать силы. Простит его Отец-Небо, но уж лучше горю случиться в ближайшее время, пока он не превратился в развалину.

Мамута же думал, что враги и опасность несут в себе зерна славы для того, кто выйдет победителем. Недаром же, великий Мин прошел через горнило войны с Неведомым Врагом и испытания Голодного Похода, когда пали одиннадцать из каждых дюжины коней, выступивших в поход. Люди шли пешком, сами тянули повозки, сберегая силы оставшихся лошадей. Питались тухлятиной и падалью, пили по пиале воды в день. Однако дошедшие покрыли себя вечной славой, восхитившей самого Отца-Небо так, что держава Мина раскинулась до самых западных лесов, обитатели которых платили хакану богатую дань. Столкнувшимся с великими трудностями, открывается и путь к великим подвигам.

Тревожны были дорожные раздумья молодого степняка. Но во мраке грядущего виделись ему зарницы предстоящих свершений, манила слава, потому ждал он испытаний не со страхом, скорее с жадностью.

Олара

Олара пробиралась извилистым коридором. В левой руке она держала лампу, в правой – клетку с мелкой певчей птичкой.

Этой хитрости она научилась у одного старого вора за тысячи верст отсюда. Старые могильники таят множество угроз. Это и смертоносные ловушки, и мстительные духи, но опаснее всего – яды, разлитые в воздухе. Их не заметить глазом, не отогнать оберегом. Остается лишь взять птичку помельче, понежнее, и следить за ней. Пока живет пичужка – можно дышать без страха. Сдохла птичка – беги на свежий воздух, уноси ноги, пока можешь. Нелегко было довезти пичужку в самую глубь пустыни, но иначе никак. Олара одна, никто не поможет ей, случись беда.

Она решила положиться на себя. Это показалось ей надежнее, чем ждать ножа от случайного напарника. Олара никого не знала в этой стороне до такой степени, чтобы повернуться спиной в двух шагах от добычи.

Она и так изрядно рискует. Ведь пришлось расспрашивать и вызнавать по всем окрестным городам, чтобы понять, где искать эту гробницу. Женщина, едущая в пустыню подозрительна, но два-три человека, подозрительны втройне. Такой маленький отряд сразу наведет на верную мысль о поиске древних сокровищ. А одинокая женщина, скорее всего, будет принята за колдунью или жрицу тайного культа, едущую справить ритуал, ибо какую добычу она сможет увезти?

Селяне пошепчутся, посудачат, будут настороже, но увязаться следом и в голову не придет. Кому охота рискнуть своим посмертием? Среди ритуалов, вестимо, есть и такие, что призывают демонов, а те не прочь полакомиться душой. Жрицу исчадия зла или не тронут, или наоборот – давно уже пожрали её душу. Подглядывать за такими делишками – то же самое, что накрыть им обеденный стол со своей душой в качестве главного угощения. Схарчат в миг.

Зато ночные работники одинаковы во всех краях. Стоит им почуять запах добычи, сразу становятся прилипчивее банного листа. Вполне может статься, что снаружи её будет ждать ватага лихих людей с известной целью. Местные захоронения таят в себе немало добра, да вот незадача – где искать, никто толком не знает. Все уже обшарено и нетронутыми остались лишь самые потаенные могильники. Они же должны быть и самыми богатыми. Еще одной трудностью были проклятия. Тронуть мертвецкое добро означало навлечь на себя гнев предков. А пращуров здесь уважали крепко и неудовольствие их считали смертельно опасным. Зато ограбить мародера было самым правильным. Особенно, если ещё его и убить. Так и выказываешь почтение предкам, карая грабителя, и деды не будут злиться за добро, найденное при нем, ведь бой очистит добычу. В этих краях признавали верным закон "С бою взято – значит свято". Тем не менее, с этим риском придется мириться.

Олара перешагнула ссохшийся труп. Грабитель могил годы и годы назад разрядил собой одну из ловушек. Из стены торчал клинок. На уровне живота. Как видно, когда-то он вылетел под действием пружины и поразил незадачливого вора. Привела же в действие ловушку, скорее всего, тайная панель на полу или ниточка, натянутая над полом.

Олара уже пару раз замечала такие нити, случалось видеть и пазы в стенах, потолке, полу. Из некоторых должны были вылетать клинки, камни, стрелы, другие же сделаны для виду, отвлечь незваного гостя от настоящей опасности. Но Мать Сыра-Земля пока хранила её.

Следующий труп был без одной ноги. Кости той ноги валялись далеко впереди, отрубленные капканом пониже колена. Олара представила себе, каково это оказаться с такой раной во многих десятках верст от человеческого жилья. Раненый вор успел перетянуть культю, был он опытным. Видимо, он даже пытался вернуться ползком, но то ли сразу отчаялся, то ли потерял чувства от боли. Страшная судьба.

И вот, коридор привел её к небольшому залу, из которого вели три двери. Оставалось выбрать нужную. Хвала предкам за то, что это пустыня и за неверными дверьми не может быть хитрого канала, по которому стремительно хлынет вода, затопляя все подземелье. Оставалось опасаться песчаной ловушки, но у песка совсем не та скорость.

Олара задумалась. Двери были одинаковы, как братья-близнецы. Напрашивалось, что усыпальница царя будет в центре, любой бы грабитель могил, не задумываясь, дернул бы среднюю дверь. Всякий западный человек, попытался бы открыть правую, потому что за ней – правда, а за левой – кривда. Как бы поступил житель востока? Он стал бы вскрывать левую, сердечную.

Олара подошла к левой двери, внимательно осмотрела её и не обнаружила никакого подвоха. Запоров также видно не было. Она привязала к ручке длинную веревку, отошла до самого поворота и поставила клетку на пол. Такая помеха в беге наперегонки со смертью ни к чему. Потянула веревку, дверь не открывалась. Олара потянула сильнее, ещё сильнее. Наконец дверь с громким скрипом подалась, так неожиданно, что Олара на миг потеряла равновесие. Не произошло ничего страшного. Олара подождала, считая про себя. Терпения хватило сосчитать до двухсот. Все ещё ничего.

Тогда она решила, что двум смертям не бывать, зато одной не миновать. Она медленно приблизилась к двери, прислушиваясь и принюхиваясь. Клетку с птичкой она не забыла. Пичужка чувствовала себя не хуже, чем на поверхности. Посторонних запахов не было. Олара вздохнула и вошла в камеру.

Её взору предстала усыпальница богатого человека. Она прошлась кругом, внимательно огляделась, но не обнаружила никакой опасности. Тогда она подошла к саркофагу. На крышке был выбит узнаваемый профиль Гим-Гариада, великого царя древности, мудреца и ученого мужа на троне, основателя Царства Людей.

По всей усыпальнице стояло различное добро: утварь большая и малая, керамическая и из металла, лежали украшения, оружие, какие-то кули. С припасами для загробной жизни? Странен был обряд и смешон. Человек приходит в мир нагим, так же и должен уйти. Зачем погребать вместе с ним кучу барахла? На что ему оружие? Мать Сыра-Земля растворит человека в себе и вернет его в новой жизни.

Так или иначе, был сей обряд Оларе крайне полезен – здесь находился предмет её поисков, на которые ушло больше года. Вместе с царем-мудрецом была похоронена и древняя хроника. Олара обшаривала все уголки погребальной камеры в поисках свитка, начала уже отчаиваться и склоняться к мысли, что летопись положили в сам саркофаг. Если это так, дело осложняется десятикратно. Крышка массивна, страшно даже представить её вес. Подобрав рычаг, можно было надеяться сдвинуть крышку в сторону, но трудиться пришлось бы не один день, выигрывая битву с саркофагом по вершку.

Однако удача оказалась на стороне Олары. В одном из ларей обнаружились свитки. Она не знала, который из них хроника, поэтому пришлось взять все. Её дорожный мешок оказался набит почти до отказа.

Сделав главное дело, Олара задумалась о золоте. Грабить мертвых было скверной приметой по вере местного народца. Она же знала другую примету, куда верней и куда дурней – остаться в чужом краю без денег. Так что царю-мудрецу придется поделиться. И пусть у него хватит мудрости принять такую судьбу.

Олара задумалась, что брать. Драгоценные чаши, ожерелья, каменья были дорогими, но слишком уж приметными. Она ограничилась парой связок старинных монет. Они имели отверстие в середке, через которое соединялись, да не прутиком, как поступала с медяками местная беднота. В царскую усыпальницу уложили золотые монеты, скрепленные серебряными цепочками тонкой работы.

Возможно, старинные деньги вызовут подозрения и вопросы, но лучше так, чем пытаться продавать драгоценности, крупные рубины или алмазы, лежащие тут же. Брать камни Олара не захотела. Мало ли кто обыщет её мешок. Та же городская стража жилы из неё вытянет, чтобы узнать источник такого богатства. Монеты же не будут смотреться чрезмерно.

Будь она не одна, наступил бы самый острый момент. Компаньоны начали бы примеряться, как бы уменьшить число долей, на которые будет делиться добыча. Как это бывает, Олара видела лишь однажды, но запомнила навсегда. Их было четверо, считая Олару и старого Тугага, того самого вора, что научил её приёму с птичкой. Двое их сотоварищей решили не делиться со стариком и девицей, да не рассчитали сил и сами померли. Можно поспорить, что удайся им убить Тугага и Олару, следующей мыслью стало бы, что два дольщика тоже слишком много и проще всего делить на одного. Впрочем, пайщикам не довелось выяснить, кому из них улыбнется удача. Оба приняли смерть от руки старого Тугага, старость которого значила больше опыт, чем немощь. Будь ссора между ним и Оларой, женщина не поставила бы на свою жизнь и половинки сухаря против всего Закатного Улуса.

Тогда её спасло лишь то, что Тугага верно прочел её характер и устремления. Ей были нужны свитки. На золото в погребальной камере она смотрела, как на пустое место. Так что все богатства захоронения достались старому вору. На прощание старик дал её несколько советов по своему нелегкому ремеслу.

– Ты, дева добрая, – сказал вор. – Если надумаешь новое дело в наших краях, вспомни о старом Тугага. А уж я помогу по совести.

Сейчас Олара не отказалась бы от такого подельника, да остались те края далеко на западе.

Закинув мешок за плечи, Олара взяла клетку и двинулась на выход. Предстояло тащить эту пичугу до ближайшего оазиса, где её можно будет выпустить. Сделать это в пустыне – все равно, что свернуть шею, пропадет птичка. Бросить клетку внутри гробницы, Олара не смогла. Оставить живое дыхание умирать в одиночестве посреди песка и камня, было выше её сил.