Артур Болен
Последний юности аккорд
Скоро мы нашли нужный дом и сразу, въезжая во двор, я увидел ее…
Я остановился, и друзья мои взволнованно и вопросительно на меня посмотрели.
– Ну и? Узнал?
– Представьте себе грузную плотную бабу с киевского рынка, одетую в бесформенное серое платье и серую мохеровую шаль, с шапкой лохматых лиловых волос, с широкими плечами, с лицом кирпичного цвета, с редкими, желтыми зубами, и вы поймете, что я ощутил, когда увидел ее…
Нет, я ничем не выдал своих чувств, выйдя из машины, я улыбался, мы обнялись, звонко, троекратно расцеловались, но внутри меня все словно обожглось и перевернулось от изумления и ужаса.
– Ну вот, ну как ты, ну вот и встретились, – бормотал я, стараясь не встречаться с ней глазами. – Так вот какая ты! Сколько лет, сколько зим!
– Ну, пошли в мою конуру! – скомандовала она и легонько подтолкнула меня к двери.
В тесном лифте мы поднялись на шестой этаж, она ключом открыла дверь и мы вошли в маленькую душную кухоньку, половину которой занимал стол. Наталья тут же достала из холодильника бутылку водки, поставила ее на стол и две рюмки в придачу.
– За встречу!
Я объяснил ей, что на работе и за рулем, она недолго меня уговаривала.
– Как хочешь! – и поставила рядом бутылку пепси-колы.
Я сел на жесткий стул и плеснул себе пепси-колы. Водку в маленькую рюмку она налила себе сама и наливала потом через каждые пять минут, выпив, между прочим, за полтора часа целую бутылку.
– Так вот ты какой. Рассказывай красавец, как поживаешь.
Я рассказал ей свою жизнь без излишних подробностей, она слушала невнимательно, как следователь, который слышит мелкое вранье, курила, разглядывая со вниманием кончик сигареты, чесала то спину, то колено, усмехалась чему то… Когда я закончил, налила водку себе в бокальчик и динькнула об мой.
– Дослужился, значит, до начальников? Молодец. И как тебя в уголовку угораздило? А меня куда только не кидало! Я ведь сначала в прокуратуре пять лет отпахала, а потом юрисконсультом на заводе, три года в нотариате, даже начальником отдела была в собесе года два. Во как!
– Расскажи! Все подробности про себя расскажи, прямо от лагеря? – попросил я умоляюще.
Наташка вздохнула, налила себе рюмочку, выпила. Опять вздохнула.
– Слушай, – она сощурилась, глядя на меня, и пуская дым в потолок, – а мы с тобой в лагере трахались? Извини, конечно. Я не помню.
– Понятно, – я даже не обиделся, скорее развеселился. – Мы с тобой все больше кроссворды решали. Не до секса было. А вообще, я представляю себе, как ты пожила все эти годы.
– Да как жила, – Наталья хмыкнула. – Обыкновенно. Замужем была всего пять раз. Официально. Двое деток у меня… Было. Один умер шесть месяцев назад.
Я крякнул. Она как бы даже не расслышала, провела только ладонью по глазам.
– Несчастный случай. На мотоцикле. Нехорошо умер. Там наркотики, ты знаешь… Жену откуда-то с Молдавии привез, а она наркоманка была законченная, потаскуха, каких свет не видел; я уж с ним сколько горя хлебнула, кто бы знал… А с этой стервой справится не смогла… Погубила она его. Ну да ладно, чего там, все прошло уже… Второй умный, слава Богу, на компьютере учится, в очках. Собирается жениться скоро. Невеста из Питера, с квартирой…
– Я слышал, ты на третьем курсе замуж вышла, – кашлянув, спросил я, – за моряка.
– На втором, – поправила она строго. – Офицер-подводник. После свадьбы переехали в этот, блин, как его… Северодвинск, вот! Красивый парень, я тебе его фотографию потом покажу. Капитан третьего ранга. У меня тогда уже был ухажер, тоже курсант…
– Не Феликс ли?
– Во-во! Он самый. Ты его помнишь?! Феликс, точно! Ну и память у тебя. Он долбанутый был немного. Любил меня без памяти, а на самого в трезвом виде страшно было смотреть. И зануда жуткая. Измучил меня. Все замуж звал, а у самого фамилия была… Свидорович что ли? Я говорю ему: «На хрена мне нужна такая фамилия? На всю оставшуюся жизнь?» А у него условие было: только что б с фамилией. Ну и послала его на эту фамилию. А Леня, первый мой, был хорош. Красавец! Высокий, усы, как у тебя! Девки на шею вешались. Свадьбу в Европе играли: цветы, шампанское… Я на заочное из-за него перевелась, козла этого…
– Что, разочаровал?
– Да как тебе сказать, – третью рюмку она лихо плеснула себе в открытый рот. – Ревнивый. Я от него через полгода в одних туфельках по тундре, мимо блокпостов и вышек разных бежала. Как зека, ей-Богу! К железной дороге. Тебе смешно, а мне не до смеху тогда было. Догнал бы – убил бы точно. В Питере спасалась от него несколько месяцев, даже за паспортом не поехала, маму послала.
Я не стал спрашивать, что было причиной, и так было ясно.
– А второй?
– Второй был мент. Тоже из уголовки, кстати. Майор. От него и родила своих хлопцев. Мы с ним весело жили, хорошо, – она улыбнулась, вспоминая. – Только он тоже драться начал. Да и пил, как лошадь. Сам знаешь, работа такая. А мне-то что, интересно бока ему подставлять? Да пошел он на хрен, мудак. Ушла, короче. А потом скоро и его выгнали с работы, он плохо кончил, повесился на даче…
Третий был гражданский, нотариус. Хороший мужчина, но квелый какой-то, все грустил, грустил, а чего грустил – фиг его знает… Я ему не раз говорила: «Костя (его Костей звали), ну что ты сидишь на диване, сопли жуешь весь вечер? Сходи на улицу, развейся. Почему ты не радуешься? Жена у тебя красивая, дети ухоженные, работа солидная, что еще нужно, как говорится, чтобы достойно встретить старость?» Нет, блин, все мечтал о чем -то. Стихи писал, – она задумалась, нахмурив лоб.
– Ну а четвертый? – напомнил я.
– Четвертый? Четвертого плохо помню, мы и прожили-то с ним совсем ничего. Он какой-то был со странностями. Любил, когда я его… даже неприлично как-то сказать… ну, в общем, знаешь, похоже он мазохист был. Мне то хрен с ним, если тебе нравится, когда, прости, Господи… Ну не буду об этом. Но ведь он и зарабатывал – курам на смех. Всю жизнь мечтала с альфонсом жить. Ну, короче, дала ему под жопу ногой. А вот пятый, – Наташка оживилась, потянулась к стопке, – хороший был. Полковник. Настоящий. Любил меня, а уж я его берегла! Ни о ком так не заботилась, как о нем. Ведь это его квартира, ведомственная. На пенсию собирался, да только видишь, помер вдруг. Сердце отказало. Мы с ним пять лет вместе. Хорошая была семья, скажу тебе. Он веселый был, не зануда. Не ревнивый, опять же… Мы с ним и в лес ходили, ведь тут недалеко лес-то, и на рыбалку! Дети к нему хорошо относились. И вдруг – такое горе…
– Инфаркт? – осторожно спросил я.
– Да вроде…. Три месяца назад, прямо в больнице… Теперь я вот тут, доживаю. Дочка его собирается со мной судиться из-за квартиры, только у нее никаких шансов, можешь мне поверить. У меня в Питере тоже есть квартира, там Сережа, сын мой, живет сейчас. А я вот тут… доживаю свой век
Сказала она это просто, без рисовки, без грусти. Выпила она уже полбутылки, но не запьянела, и знаете, что меня по-хорошему удивило? Она не хвасталась, как многие пьяные. Эта ее черта очень симпатичная была и в юности: она совсем не умела хвастаться, мне кажется, и тщеславной по-настоящему она никогда не была; про своих мужчин она рассказывала с удовольствием, но без бравады.
– Работаешь? – спросил я из вежливости.
– Адвокат в Тосно. В областной адвокатуре. Сначала по гражданским, потом по уголовным делам. Мне нравится, знаешь… Работаю три дня в неделю, всегда могу освободить себе день-другой. Беру только то, что мне нравится, никакой крови и спермы, все, накушалась в свое время. Так, кражи, грабежи… Тридцатник свой имею, а мне больше и не надо. Последнее дело, правда, неудачное. Десять эпизодов и по каждому следственный эксперимент! На прошлой неделе целый день по болотам ползали со следаком и этим чудилой, а у него эпизоды – то сумка с тремя рублями, то какой-то рваный свитер…Пацан еще совсем, напился, накурился какой-то дури, вот и бегал по полям, бросался на всех, как псих…
Зазвонил телефон, она взяла трубку.
– Да! Конечно. Проникающее? Острым металлическим предметом? Ну и чудненько. Пусть копают. Я завтра буду, разберемся. Все. Пока.
– Экспертиза разродилась, – пояснила мне, закуривая. – Я много дел не беру, всех денег не заработаешь, правду говорю? Ну а ваш брат работает – мама не горюй, слушай, где вы таких уродов только находите? Тут читаю один рапорт, в слове профессор три ошибки.
– Зато вы все продажные, – вяло и дежурно парировал я.
Наталья хохотнула, затушила хабарик.
– Ну, а ты? Как? Расскажи хоть о себе… Ты как в ментовку-то попал?
Я неохотно повторил свою биографию. Никакого желания хвастаться, приукрашивать не было, как это часто бывает в подобных случаях. Да Наташа и слушала невнимательно.
– Блин, пойдем же, я покажу тебе свои фотографии! – воскликнула она вдруг.
Мы прошли в комнату, поперек которой стоял низкий, расстеленный диван. Она села с альбомом посредине, я плюхнулся рядом, наши ноги прижались и мне стало неловко. Но не Наташке. Она перелистывала альбом
– Вот, это мой первый. Видишь? Красавец! А это на нашей свадьбе, а это Светка, ну ты ее знаешь, а это я с детьми, а это мой третий….
Я смотрел с волнением; мужчины были разные, красивые и не очень, Наталья полнела от мужа к мужу; с четвертым на меня уже смотрела дородная мадонна с мощной грудью, а пятого за плечо держала расхристанная шальная баба с хмельным блеском бесстыжих глаз… Все это было и увлекательно, и тягостно. Вдруг она крикнула: «А вот эту я подарю тебе!» – и протянула мне фотографию, на обороте которой я прочитал: «П/Л Сосново, 1979 год». Я перевернул снимок и тихо ахнул. Это была Она. Наталья Сидорчук образца 1979 года.
Красивая стройная девушка с милым задумчивым лицом, большими грустными глазами стояла на веранде дома нашего отряда. Как же непохожа она была на ту Наталью Сидорчук, которую я пронес в своей памяти почти тридцать лет! У нее был вовсе не волевой подбородок, а нежный, глаза под черными бровями были очень наивными, в красивых губах пряталась грустная усмешка… она обнимала деревянный столб изящной тонкой рукой, на ней было то самое джинсовое платье, которое я помню до сих пор… И в этой бунинской девушке было столько доверчивости, столько тонкой трагической печали, словно ее душа уже тогда знала всю ее дальнейшую непутевую бурную судьбу, что у меня на глазах навернулись слезы.
– Наташка, Наташка, – вырвалось у меня, – что же ты с собой наделала! Зачем? Какая же ты бестолковая дура!
Я испугался, но она не обиделась.
– Бери на память, – усмехнулась она. – Ужкакая была, такая и есть, Миша. Пожила… не жалуюсь. Не то, что некоторые. Мужики у меня были красивые, деток вырастила… Буду вот теперь клубнику на даче выращивать.
И сказала она это без пафоса, даже без горечи, закрыла альбом, небрежно кинула его в секретер. Я поспешно спрятал фотографию в пиджак, боясь, что она передумает.
Через полчаса я стал решительно откланиваться. Наталья уже была пьяна, бутылка была пустая. Разговор стал бестолковым, с матерком. Я обещал вернуться, чтобы сходить с ней на рыбалку. Перед дверью я набрался смелости и поцеловал ее осторожно в губы, она обхватила мой затылок, привлекла к себе и я почувствовал, как ее язык сладострастно проник в мой рот. Это совершенно не входило в мои планы. Я мягко освободился и открыл дверь.
– До скорого свидания.
Она смотрела на меня, как на ушедшую дичь.
– Ладно. Звони, не забывай.
Я выскочил из парадной, как из парной. Засидевшийся водитель с удовольствием ударил по газам, мы стремительно выскочили на Выборгское шоссе. Я достал фотографию Наташи и еще раз посмотрел. Мне стало жутко. Она внимательно, серьезно смотрела мне в глаза, прямо в душу, прямо из лагеря «Сосново» 1979 года, как будто только дожидаясь сигнала, чтобы протянуть мне руки и мне вдруг стало так жалко и ее, и себя, и ушедшие в никуда годы, так пронзительно тоскливо сжалось мое сердце, так нестерпимо захотелось вернуться в этот чертов лагерь, в 79-й год, хотя бы еще на месяц, на неделю, что я беззвучно заплакал.
Артур увидел фотографию, быстро изучил ее цепким взглядом.
– Михаил Владимирович, это та женщина, которая вас встретила сейчас у парадной?
Я кивнул. Он вздохнул.
– О Матерь Божья, что делает с людьми время…. Я тут ездил домой в прошлом году, встретил одноклассницу, любовь мою по юности… вай-вай! Лучше бы мы не встречались, Михаил Владимирович. Правду говорят, в одну реку…
Он еще что-то бормотал, мой верный Артур, я не слышал, слезы текли по моим щекам, от стыда я отвернулся…
Я не позвонил Наташе ни на следующий день, ни через неделю. Фотография ее хранится у меня на работе, иногда я достаю ее и смотрю подолгу, а потом мне плохо, а я все равно смотрю и не понимаю: что же это такое, вся наша жизнь с ее обманами и мечтами?
Вот и все господа. Я закончил.
Мы как-то непроизвольно остановились и огляделись вокруг. Серые сумерки сгущались. Наступил вечер. Деревья влажно чернели на темно-синем небе, в глубине леса слышно было, как гулко и торопливо долбит дерево дятел.
– Ну а Нина? – тихо спросил Андрей.
– А Нину я не искал. Мы с ней так и не виделись с того дня, когда расстались. Слышал я, что она вроде бы уехала в Америку в девяностые годы вместе с мужем. Интересно, что у меня никогда не было желания ее искать. Странно, правда?
И, знаете, ребята, у меня и иногда возникает странное ощущение, что не было в моей жизни ничего лучшего, чем тот лагерь. Правда. И никогда не будет.
– А вот этого нам не дано знать, – сурово возразил Андрей. – Может быть самое прекрасное еще впереди.
– Верно! – жарко вскричал я и пожал его руку. – Верно! Я тоже в это верю. Без этого невыносимо жить! Хочу! Хочу, что бы все лучшее вернулось!
– Так будет, – сказал Славик и присоединил свою руку к нашим рукам.
