Артем Николаевич Лукьянов
Мародер. Трофейная душа
Нет, я конечно понимаю, что который раненный, он одужавши, снова в строй станет. А за одного стрелянного трёх не стрелянных дают. Потому и лечит их всё-же государство.
Видал как наши убитых хоронили. В спешке. Находят большую воронку, если мала – копают глубже. И всех туда. Навалом. Вот тебе братская могила.
Хорошо, если книжки РККА пособирают с трупов, медальоны смертные. Тогда родные паек получали за павшего. А нет, – так бойца в пропавшие без вести зачисляли. Тут уж родным без пайка помирай. Да ещё отношение как к семье окруженца или из плена вышедшего – предатель в глазах Советской власти.
Запомнился мне случай. Это я уже сам промышлял на поле боя. Ползу себе, стало быть, трупы обшариваю. Слышу, из воронки, бормотание и хлюпанье. Подполз. А там немецкий унтер живой. Ну как живой, – кишки свои в руках нянчит. Видать, осколками посекло. Не жилец. Но при сознании. Завидел меня и «ком» бормочет. Ну я к нему скувыркнулся и давай по карманам шарить. А он сам даёт мне все, а между тем письмо протягивает и лопочет по-своему. Просит, знать, чтобы евойной фрау отправил. Ну я взял, мол, помирай спокойно. А он все «Данке», «Данке», да и затих. Письмо я, конечно, выбросил, но удовольствие ощутил, что умирающему отраду доставил. Видать, не совсем ещё пропащий я человек, видать не всё ещё война во мне загубила.
Добро трофейное по схронам прятал, да и сам там же отлёживался. Схрон надобно в самой непролазно глуши лесной устраивать. А как на дело, то разными путями от него ходить. Проходы каждый раз за собой листьями да ветками заваливать, чтобы тропки не оставлять. Было так, что и сам однажды, обратной дороги не нашёл. Так и пропадало добро. А жалко. Уж больно антиресный фотографический парат добыл намедни у немца.
Что это за штука, я знаю. В село к нам городской фотограф приезжал, на карточку желающих печатлел. Потом в военкомате ещё сымали. Но там фотопарат совсем другой был: деревянный ящик на треноге. А энтот – сплошь стёклышки да рычажки и кнопки железные. И размером меньше кирпича. Красивый. «Лейса», почему-то, написано. Ну да ладно, ещё добуду, коли живы будем.
Но схрон – дело, хоть и хорошее, но больно уж временное. Надолго обосноваться в нашем деле никак нельзя. Линия фронта передвигается и мне, стало быть, за ней. Так, иной раз, готовые схроны с добром доводилось бросать. Потому правило себе завел: без харчей на день, да без пары-тройки ценных побрякушек (ту, там, фонарик, ножичек, зажигалка, часы…) из схрона ни ногой!
А ещё завсегда при себе самопишущую ручку носил. Чудная. Пишешь и пишешь, никуда макать не надо. Я ж со школы ещё привык: написал перьевой ручкой слово-другое, макнул в чернильницу-непроливайку и дальше пиши. Мне ручка эта без надобности, гросс-бухов не веду.. Так для форса.
Хорошо, когда городок какой возле линии фронта имеется. Там базар-толкучка. На базаре том завсегда можно сыскать человечка, что трофеи скупает. Любые трофеи: от сухпайка до ювелирки. И платит за это оккупационными марками, а бывает, что и рейхс-марками. Конечно, когда сам в рядах продаёшь, – много больше наторгуешь, но риск имеется – замести могут. А так все оптом сгрузил, деньгу получил и в кабак! Но в кабак не чтобы напиться пьяным, а, чтобы горяченького поесть да срамную девку попользовать.
Спирт от наших да шнапс от немцев у меня завсегда в достатке, а вот горяченького нечасто отведаешь. Огонь в лесу разводить остерегаюсь, опасаюсь, как бы дым не выдал. Потому всё больше сухомяткой перебиваюсь.
Непотребные картинки имеются. Это да! Почитай у каждого немца они с собой. Вместе с письмами из дома или от Гретхен. Уж больно забористые эти картинки. Ихние бабы на наших совсем не похожи. У них не платок повязан, – шляпка! Или чепец. Бельишко, беспременно, кружевное, а как чулочки, то не простые, нитяные, а вовсе даже фильдеперсовые! Любо-дорого!
