Аня Коцерикова
Популяция

1.

За окном моросил дождь. Есть окна, из которых виден океан, есть окна, глядящие на тёмные шумные леса, в окне Олега торчала бетонная панельная пятиэтажка. Одинаковые окна, облезлые балконы, серое небо, голые деревья, цвета грязной половой тряпки бетон. Картинка тусклая, мокрая, вонючая, как клочок позапрошлогодней газеты в кошачьем лотке. Привычная до тошноты.

Город Батыйск был подмышкой депрессивного региона, тоска и безнадёга в нём дополнялись неистребимой вонью пота многочисленных работяг. Тридцать тысяч жителей ровными кучками делились на четыре малых металлургических комбината, консервный завод, славные своей бездарностью школы и мышиные закутки детских садов. Последние оставались до поры крохотными царствами оптимизма и надежды на будущее. К семи годам каждый житель серого города понимал – будущего тут нет. Юные храбрецы сваливали в большие города, учиться, желательно жениться и хоть как-нибудь зацепиться за нормальную жизнь. Большая часть возвращалась к усталым мамкам и пахнущим Тройкой и перегаром батям. Неделя другая, и они вливались в угрюмую толпу, шествующую безропотно к беззубой ротовой полости проходной. Та глотала всех без разбору, а вечером выплёвывала измочаленные моральные трупы в сторону пивных, магазинов и бетонных коробок.

Блядск! Беспонтовск! Блевотинск!

Такими последними словами кляли ненавистный город мрачные девочки и мальчики, обречённые на него до самой своей бессмысленной старости.

Олег тоже сбежал четыре года назад. Махнул аж в столицу, там помыкался по стройкам и автосервисам, крутил любовь с толстой кассиршей Лялей и позорно сбежал, когда та залетела. Какая, в конце концов, разница, где гадить и крутить шестерёнки. Олег договорился с совестью быстро. Нашлись дружки, которые прочно закрепили в голове мысли – бабам надо только одного, какая, нафиг, семья в двадцать три, надо пожить для себя, тут нормально платят, в выходные в гаражах шашлыки особенно хороши под самогоночку, и нормальному человеку везде нормально живётся.

За неимением иных желающих и конкурса на должность Олега устроили токарем. Нехитрое мастерство освоил быстро, не тупой. Опять же станки времён царя Гороха говорили недвусмысленно – работали на них те самые далёкие предки, которые основали эту дыру аж сто лет тому назад. Эти соображали явно помедленнее.

Квартира досталась от мамы. Старушка померла в свои почтенные сорок восемь от рака. Кашляла, плевала кровью, врач подозревал тубик, отправил на обследование, а мать решила дождаться лета и захлебнулась кровью в конце апреля. Отца своего Олег не знал. Тот свинтил по холодку едва узнав о зародыше сына. Истории имеют свойство повторяться.

Есть по утрам не хочется, особенно, если нажрался сосисок с хлебом на ночь. Поэтому Олег влил в себя кружку чаю, натянул шмот и поплёлся в сторону работы. У магазина, где он каждое утро покупал две пачки красного LM, тёрся старый вонючий бомж. Он клянчил копеечку в пластиковый стаканчик или валялся пьяный и обоссаный. «Часов не наблюдают…»– ехидничала продавщица. Вот и сегодня бомж что-то бубнил своим распухшим, спрятавшимся в косматой бороде, ртом. Олег смачно харкнул в его сторону. Сопля приземлилась сантиметрах в двадцати от стаканчика. Не попал. Довольный почти-успехом, Олег купил сигареты и ускорился к проходной.

Закурил, закашлялся. Надо бы тоже к врачу сходить, ненормальный какой-то кашель, будто лай собачий и грудь аж наизнанку выворачивает. Мимо пронеслась с мигалкой скорая. Никакой веры этим врачам. Вон, Михалыч, как штык: диспансеризации-хуяции, а на вскрытии сказали – не лёгкие, а два дырявых мешка. Рак. И почему тут у всех рак? У молодых, у старых, говорят даже у детей. Может травят эти мерзоты с комбинатов чем-то?

Над проходной горела облезлыми буквами надпись «вы опоздали». Советское наследие, забота о дисциплине трудящихся. По мнению партийных мудочёсов она должна была непременно воззвать к совести. Сегодня она вызывала только злость. Ему хотелось раздобыть красной краски и как-нибудь ночью поправить надпись на «вам пизда». Что очень точно описывало бы перспективы рабочих завода и вообще всех жителей Батыйска.

– Слышал, бухгалтерша умерла?

В раздевалке, в дыму сигарет и чесночном духе, заглушающем вчерашний, а то и свеженький перегар, разговоры были в основном о футболе, новостях из ящика и немного о том, кто с кем и кого. Известие о смерти молодой совсем щепки из бухгалтерии заставило мужиков хмуро задуматься.

– Чего вдруг?

– А пёс его… говорят быстро, никто понять не успел, ночью закашлялась, кровь горлом пошла и всё.

– Говорят она лесбиянка.

– Сам ты лесбиянка, клоун. Она с тёткой жила, у нас контролёром. Воет, капец.

– Воет, а на смену пришла.

– И ты иди давай, щас мастера пойдут со своими бумажками.

Народ потихоньку расходился по своим станкам и каморкам. Олег докуривал. Нехорошие мысли крутились в голове. Чего они мрут-то все? Не может так быть, чтобы у всех рак. Или может…

2.

Хоронили бухгалтершу Свету от проходной. Розовый в рюшках гроб казался одновременно кукольным домиком и жуткой пошлятиной. В нелепом узком деревянном ящике посреди чёрно-серой толпы лежала тоненькая девочка в свадебном платье. Воздух пах валокордином, табаком и перегаром. Кому горе, а кому официальный повод напиться в слюни. Женщины плакали, мужчины тяжело молчали, кто-то надсадно кашлял. Облезлые ПАЗики загрузили всех провожающих и медленно поползли в сторону городского кладбища.

Покойников Батыйска свозили за вал. За окраиной города тянулся холм высотой метров пять и длиной не меньше километра. Во время постройки первого металлургического комбината прыщавые комсомольцы и комсомолки вынимали из земли немало ржавых наконечников копий, кривых железяк похожих на сабли и рандомных человеческих костей. На обилие жутковатых находок приехали очкастые бородачи из столичного института истории и археологии. Оказалось, что во времена монгольского ига тут была не то крепость, не то рубеж. Люди десятками рубили друг друга на части и бросали в сухую скудную землю. Масштабных раскопок не случилось, но новому промышленному городу дали максимально татарское из пришедших в чугунные головы покорителей целины название.

Сейчас вал отделял город живых от города мёртвых. Если ехать вдоль насыпи, не видно, как широко уже раскинулось море крестов и памятников.

Олег не поехал. Чего он там не видел и не слышал. Закончил смену и вернулся в скучную коробку своей малогабаритки. Холостяцкую яичницу с колбасой отнёс в комнату, налил крепкого чаю и включил зомбоящик. В голове крутил фарш мыслей про постоянно умирающих земляков. Каждый день какие-нибудь похороны. Может городишко маленький, поэтому так заметно. Или тут просто район старый и не очень благополучный. В новостях диктор гундел что-то про рост заболеваемости, какую-то «стремительную сракому». Что такое «сракома»? Когда срака болит, что ли…

На следующее утро снова шёл на работу. Снова заметил летящую с фонарями скорую. В соседнем доме кто-то грузил диваны и узелки со шмотьём в ГАЗель. Уезжают. Вот и правильно. И не возвращайтесь никогда. На проходной стояла толпа. Иногда клинило турникет, тогда у входа собиралась человеческая пробка. На этот раз пробка не просто матюкалась и пересмеивалась, она гудела. Как улей. Шипела, как разорённый муравейник.

Быстрым шагом к Олегу приближался мастер его смены. Толстожопый Петя.

– Прикинь, там прямо у входа мужик из четвертого цеха кровью наблевал и упал!

– Живой? – равнодушно спросил Олег. Пьют палитуру всякую, пусть спасибо скажет, что не кишками своими вывернуло.

– Кого там, посинел сразу же. Скорую ждут, ментов, жену.

– Работать-то будем сегодня?

В сердце закралась надежда, что по случаю ЧП всех распустят по домам, можно будет купить пивка и благодарно выпить за упокой души безымянного фрезеровщика.

– Будем. Сейчас через транспортные ворота всех запустят.

Надежда рассыпалась. Опять точить железяки. Ну и ладно. Пивка всё равно куплю вечером.

В это время в толпе кто-то закашлялся, а потом очень протяжно и страшно крикнул. Толпа расступилась. На земле мужик в коричневом костюме корчился и трясся всем телом.

«Кровь… кровь… Умер что ли… Да что это за хуйня такая… Может припадок… Он синий весь…»

Вот ужастик. Олег пошёл к толпе, Петя за ним. Пожилой усатый мужик лежал на асфальте, глаза выпучены, изо рта лилось отвратительное буро-малиновое. Ещё один умер. Так же. В один-то день.

Скорая приехала наконец. Врач вышел, осмотрел лежащего на улице, заглянул внутрь проходной и быстрым шагом ушёл к машине. Транспортную проходную никто не отпирал. Не было ещё такого, чтобы в одно утро сразу двое рабочих кончились на глазах у всех. Врач что-то кричал в телефон, махал рукой. Через минут 10 приехала труповозка и ещё три белых машины с крестом. Засуетились, вытаскивали носилки, бегали внутрь здания и обратно.

«Расходитесь по домам!» – крикнул длинный мужик в пиджаке. Главный инженер, глуховатый, с вечно красной рожей, голосил в сложенные рупором руки.

По домам, так по домам, дважды просить не надо. Олег развернулся и пошёл в сторону магазина с банкоматом. Захотелось снять побольше денег, купить пива, сухой рыбки, доширака и ещё какой-нибудь солёной гадости, чтобы весь освободившийся день смотреть кино под приятное бульканье и горькие пузырьки.

По сторонам смотреть не хотелось. Всё казалось, что рядом кто-то кашляет и падает, а другие воют, причитают, матерят сам случай. В воздухе пахло прелыми листьями и деревянным гробом бухгалтерши Светы. Олег сильно бы и рад был испугаться или растревожиться. Но душа его давно впала в тупое оцепенение, равнодушное и к смерти, и к жизни. За разноцветным крашеным забором светил тёплыми лампами детский сад. «Лучшее место на Земле,»– подумал Олег и заметил нездоровую паническую движуху в окне. Воспиталки с перекошенными лицами метались как куры по группе. Между ними в белом халате прыгала медсестра.

В магазине разошёлся от души. Нагрёб как на целую компанию. Приволок домой, поставил чайник, вывалил бичпакет в тарелку. Ещё немного и всё наладится.

Телефон зазвонил из кармана. Олег поспешил ответить. В трубку сначала прокашлялся, а затем нервно затараторил Миха. Одноклассник, собутыльник. Миху Олег мог бы назвать лучшим другом, если б тот не выбился в коммерческий отдел и не продавал труд сотни работяг за три рубля и пирожок каким-то пидорасам москвичам. Но бухать и трепаться с Михой было хорошо. Умный и шутит смешно.

– Прикинь, Олежек, жопа какая. Говорят, сегодня человек 30 по всему городу померло!

– Чо ты мне со своей статистикой, город же, не деревня, людей много, может давление там или буря магнитная старики и посыпались.

– Да хрен тебе, старики… Разные. Саша в детский сад убежала забирать наших, у младшего в группе двое детей умерло. Кровью закашлялись и всё.

Когда мрут пьяницы с завода, бабки или одинокие несчастные бухгалтерши – это одно. Когда дети – другое. Олег вспомнил метания в окнах детсада и его передёрнуло морозцем.

– Вот ведь бля…

– И врачи ничо не говорят. Мы, Олег, наверно, уедем отсюда. Ну его в баню, нездоровая какая-то фигня. Они говорят, рак рак… Никакой это не рак. Это зараза. От рака так быстро не помирают.

– Слушай, я не знаю. Может и зараза. Езжайте к маме Сашиной. От греха подальше.

– Олеж, я тебе потом перезвоню, Сашка вернулась с детьми.

Миха отключился, а Олегу, наконец, стало страшно. И правда, что за смерть гуляет по Батыйску, почему зашла она в детский сад. Что ей сделали малые. Включил новости. Может какой канал снимет про их захолустный Батыйск сюжет. Покажут рожи знакомые.

Вместо Батыйска показывали Уренгой. Недалеко от него открыли ещё одну скважину с газом и нефтью. Толстый руководитель перерезал ленточку под аплодисменты, измазанных как черти нефтью, добытчиков. Олег только собрался за своей лапшой и пивом, как включился сюжет из Соликамска. Такая же дыра как Батыйск. Происшествие в шахте. Рабочие задохнулись газом. Белый как простыня начальник мямлил: «Здоровые парни, медосмотр у нас регулярный, утром спустились в шахту и не вышли, сигнализация на газ не сработала. За ними послали. Лежали все шестеро на полу. Один ещё живой был, кашлял сильно, кровью».

«Нихера, это не газ»– Олег почти кричал на чужого начальника, телевизор и очередное враньё из него, – их спроси, у них так же по всему городу люди дохнут!»

Неужели так везде? Неужели смерть гуляет не только по Батыйску. Почему она вдруг окрысилась на маленькие рабочие города. А может и по большим жирным столицам она прошлась своей косой, только там на людей всем плевать. И никто не замечает. Олег притащил всё что купил к дивану и стал щёлкать каналы. Искал ещё новостей о кашляющих кровью и умирающих людях, хоть слово от врачей, хоть каплю тревожной правды о смерти, что буянит на мокрых осенних улицах страны.

3.

А утром Олег не смог открыть глаза. Тусклый серый свет причинял невыносимую боль. Будто налили кислоты. Он попытался сесть и зашёлся в разрывающем кашле. Едва-едва восстановив дыхание, он провалился то ли в сон, то ли в обморок.

Новое пробуждение было таким же кошмаром. Хотелось пить. Олег наощупь пополз в ванную, задыхаясь, кашлял так, будто лёгкие горели изнутри. Открыл кран, хлебнул жёсткой воды. С последним глотком его вывернуло. Во рту было кисло и горько. С трудом умылся, сделал ещё глоток и отключился.

Время перестало существовать. Олег просыпался, надсадно кашлял, сплёвывал в ванну что-то вязкое и горькое, пил пару глотков, падал. Просыпался снова, тёр глаза, пытался открыть их хоть немного, отключался от боли. Приходил в себя, кашлял, слушал, как льётся вода, пил из ладони, блевал и снова проваливался в тёмное бесчувственное.

В бесконечных мучениях прошло время. Часы, дни, неделя. Олег не понимал, сколько он пролежал на холодном кафельном полу и почему он до сих пор жив. Хотелось умереть. Чтобы всё закончилось. Хотелось пить и дышать.

В одно из пробуждений из открытого крана послышалось только сипение и плевки. Воды нет! На инстинкте ли, на автопилоте ли Олег пополз на кухню. Еле-еле встал, нащупал чайник, жадно выпил столько, сколько смог. С облегчением не обнаружил позывов к рвоте и осел на пол.

Снова проснулся в полной темноте. Сколько радости принесло ощущение ночи. Он её, наконец, видел. Глаза открылись. Еле заметный белый свет луны вползал в квадрат окна. Тело было слабым и будто жидким. Не руки, а кишки с водой, не ноги, а ватные турунды. Олег сидел на полу и смотрел в небо. Долго. Голова отказывалась думать о произошедшем, не хотела даже предполагать, что будет потом. Он поднялся и вдоль стенки пошёл к дивану. Вспомнилось, почему-то, как мама рассказывала про него маленького. Как он пошёл в 10 месяцев и вдоль стеночки приходил из комнаты на кухню в поисках мамочки.

Щёлкнул выключателем. Электричества не было. Воды тоже. В нос Олегу только сейчас ударила вонь. Несло тухлятиной. Дома было холодно, или это озноб? Дошагал до дивана, лёг, завернулся в одеяло и снова уснул.

Впервые за долгое время разбудил Олега рассвет. Настоящий, с непривычно ярким для поздней осени солнцем. Встать получилось проще. Холодно как! Оделся во всё, что нашёл на стуле: носки, джинсы, футболку с длинными вытертыми на локтях рукавами и свитер. В тёмной ванне плавали заплесневелые куски чего-то. Воды не было, света тоже, телефон разрядился. Кишки слиплись от голода, пуп к позвонку прирос. Олег вспомнил какие-то рассказы про войну и про то, как люди умирали, сожрав краюху хлеба целиком после долгой голодовки. Дёрнул дверь холодильника и скорчился от вони – стухло всё, что могло. Хоть бы чаю с сахаром, но воды ни капли. Зачерпнул из сахарницы ложку и положил на сухой как варежка язык. Посидел на табурете пока вязкие слюни не размягчили крупинки. Надо идти наружу. Одному тут только и помирать над сахарницей.

Олег надел ботинки, куртку, выгреб из кармана мелочь и пошёл до магазина. Надеялся по дороге встретить хоть кого-то из соседей, что за авария, долго так ещё сидеть? И надо бы Пете позвонить, рассказать, что болел. Уволить не уволят, мужики по три недели керогазили в запое и ничего. А вот премию рубанут. Но это если пил бы, а тут – болел.

В подъезде вонь усилилась. Год назад в подвале издохло кошачье семейство – вот так же несло. Дверь подъезда распахнулась в морозное утро.

Мозг не сразу срисовал фантастическую картинку. Вдоль дома, прямо на покрытом инеем асфальте, в мёрзлых лужах лежали пьяные. Не один, человек десять. Олег подошёл к одному, чтобы поднять бедолагу с холодной земли и отшатнулся. Зелёное лицо наполовину вмёрзло в чёрно-коричневый лёд. Второй лежачий оказался женщиной, распухшей, с коричневыми пятнами у ввалившихся глаз. К остальным даже не подходил. ЭТО ПОКОЙНИКИ! Вдоль дома валялись мертвецы.

Хотелось орать от страха. А ноги сами шли к супермаркету. Дёрнул на себя дверь. Внутри стояла душная вонь. Испортились продукты. Или люди… На кассе, уткнувшись лбом в ленту сидела продавщица. На полу лежали бесформенные кучи покупателей. Олег переступал через сине-зелёные лица, через растекавшиеся под ними чёрно-бурые лужи, через скрюченные руки. Взял бутылку минералки, тушенку, бутылку водки, сушки, шоколадный батончик и скорее вышел. Прямо на улице открутил крышечку и мелкими глоточками попил. Голова закружилась. Тогда Олег сел на лавку и крепко зажмурился – а ну как это просто сон такой дурацкий или кома, и очнётся он дома или на больничке, в тепле и живой. Но, когда открыл глаза, пейзаж был прежним. Попил ещё. Открыл и куснул шоколадку. Ещё попил. Поднял глаза выше. Сколько хватало зрения, кругом серый в инее асфальт, оранжевая грязь листьев, пугающие кучки неподвижных людей.

Домой идти не хотелось. Во-первых, вонь от разлагающихся. Во-вторых, толку от квартиры теперь никакого: ни воды, ни света, ни тепла. Олег пошёл к гаражам, там, у Сашки из охраны будка, в ней печка-буржуйка, немного дров. Он надеялся, что Саня там. Что они сейчас встретятся, он согреется, отойдёт, потом они вместе раздавят пузырь с тушняком и подумают, что теперь делать.

Будка была пуста. Дверь закрыта, но это как раз не проблема, ключ нашёлся под кирпичом, там, куда охрана его прятала, если отлучалась в туалет или магазин. Настоящее убежище. Спички, газеты, дровишки. Олег растопил печку, стало тепло. Он вывалил тушёнку в железную миску, поставил на печь разогреть. Нашёлся даже чайник, вода в бутыли, заварка и сахар. Нехитрое хозяйство отвлекло Олега от страха, от леденящей сердце картинки за окном – вдоль гаражей лежали припорошенные инеем кучки тряпок, которые ещё недавно были жителями Батыйска.

После еды, крепкого сладкого чая и пары глотков водки думать стало легко. Итак.

Все умерли. Может и не все, но живых пока не попадалось. Я заболел, но выжил. Кажется, это зовётся «иммунитет». Есть же такие уникумы. Все вокруг гриппом болеют, сопли мажут, а кому-то хоть бы хны.

Больше всего Олега пугала мысль: «Что делать дальше?» Привычному распорядку конец, никто больше не даст разнарядку, не позовёт бухнуть в парк, не позвонит. Вспомнился Миха. Успели они уехать или нет? Мысли о масштабах бедствия напугали ещё больше. А если вообще все умерли? Везде, во всех городах. Олег закурил и хлебнул ещё водки. Нужен план.

План минимум – запастись жрачкой, водой, сигаретами и водкой. Зима вон уже на носу. Никуда не подашься. В будке можно жить, если найти побольше дров. Ещё хорошо бы обойти улицы, покричать, вдруг кто-то ещё живой есть. Можно взять какую-нибудь машину и поехать в большой город. Водить Олег не умел, но это раньше, в мире, где были ПДД и другие участники движения, где машины были кредитными, а запчасти дорогими. А сейчас можно и попробовать, не тупее обезьяны, научиться можно.

Алкоголь разогнал кровь и добавил плюс сто к храбрости и силе. Олег решил отправиться за припасами прямо сейчас. На крючке висел Санин шарф. Олег намотал его на лицо, чтобы меньше чувствовать трупный запах и двинул в сторону магазина.

Сбылась самая смелая мечта – чтобы прийти и деньги не считать, набрать чего хочется. Он и набрал. Тушёнку, макароны, гречку, водки, дорогущую текилу, сигарет, печенья и шоколадных батончиков. Сколько мог утащить. Прихватил пятилитровку воды. Потом плюнул, взял тележку, наложил в неё ещё воды и еды. Довольный собой выкатил добычу на улицу. По пути к гаражному кооперативу попался хозяйственный магазин. Олег зашёл, взял топор и лопату. Пригодятся.

В каморке он разложил еду по полкам. Обнаружил кастрюльку в ящике стола, там же была и чёрная маленькая сковородочка. За всю жизнь Олега не волновала готовка, а тут прям захотелось.

Кажется, впервые он почувствовал себя хозяином своей жизни. Сам себе начальник. Сам по себе человек. Кому война, кому мать родна. Чувствовал он абсолютное счастье. Сколько раз он ворчал в телек: «Да чтоб вы все сдохли!» Напророчил. Сбылось. Сдохли все. А он остался, единственный человек, который заслужил жизнь, в награду за всё его стрёмное существование. Как герой из фильма, ещё б собаку найти.

Олег вышел на улицу покурить и подышать свободой. Пусть свобода пока пахнет тухлым мясом. Это ерунда. За зиму они все истлеют, вороны обклюют и отправятся кости к тем, что вынимали комсомольцы во время стройки. Прах к праху.

Очень некстати вспомнился детский сад с бегающими по группе воспитателями. Воображение тут же дорисовало пустую холодную квартиру, где сидит на полу сжавшись голодный и замёрзший случайно выживший ребёнок, смотрит на распухшие трупы мамы и папы и тихо плачет. Сплюнул. Надо идти. Обходить город. Вдруг есть ещё живые. Не то чтобы очень этого хотелось, но не тварь же он – оставлять без помощи подыхать.

Никакого плана, никакой стратегии. Олег просто бродил по улочкам Батыйска. Он не уходил далеко от спасительной будки, на морозном воздухе водка выветривалась быстро, и на место храбрости заступал липкий страх. Бродить по городу мёртвых, то там то тут замечать жуткие скрюченные тела, остекленевшие глаза на сине-зелёных лицах и замёрзшие лужи крови было ссыкотно.

Часто он останавливался, курил и прислушивался. Надеялся на крик, голос, шорох колёс. Тишина. Вороны своим карканьем пугали до икоты. Куда-то исчезли бродячие собаки и кошки, не видно было голубей, попрятались воробушки и синички. Да и самих ворон было не видно, только доносилось откуда-то сверху хриплое, останавливающее сердце, карканье. Спустя время Олег перестал его бояться и начал ждать. Хоть какой-то голос. Хоть кто-то живой. После долгих пауз, наполненных лишь дыханием и шорохом подошв, он как салют встречал далёкое «Кррррааа».

Возле опорного пункта полиции Олег снова закурил. Вот интересно, есть там оружие? Может взять пистолет или автомат, на всякий пожарный. Входить было невыносимо жутко, аж примораживало в районе паха, хотелось помочиться и убежать. Третью выкурил пока собирался. И только сделал шаг к двери, как она с протяжным стоном распахнулась и на улицу выпал парень в форме.

«Мусор! Мусор, живой что ли!!! Да погоди ты….» – Олег с криком радости рванул к кашляющему, ползущему по замёрзшей луже на четвереньках человеку. Отчего-то из головы выветрились все синонимы, которыми можно было бы культурно назвать молодого мужчину в бушлате и погонах. Олег поднял на ноги своего найдёныша, обхватил за спину как великое сокровище и потащил к будке. Парень кашлял, хрипел что-то, но так замечательно жил.

«Мусор, миленький, ты потерпи, ща я тебя, дыши только!»

4.

В будке было тепло, пахло дровами, водкой и куревом. Там был засаленный топчан, и кружка с чифиром. Олег притащил ведро, помнил, как сам блевал на каждый глоток. Наклонил голову полицейского над ведром и поднёс к губам кружку воды. Тот жадно в три глотка выхлебал и не вырвал. Это хорошо! Это значит – жить будет.

Никогда в жизни Олег так ментам не радовался. Хлопал парня по плечу как собаку, улыбался сам себе. Живого мусора нашёл! Не один!

Дежурил возле своей находки как заправский медбрат, поил, влил бульон из тушёнки, сажал откашляться, жарко топил и проветривал. Кажется, ночь не спал. Утром рванул галопом до магазина, набрал ещё еды, воды и сигарет, сварил жидкую как блевотина овсянку в кастрюле, перемешал с жиром из консервов, и ложкой аккуратно скормил товарищу. Сам доел твёрдое мясо и немного погрыз сушек. И водки хлебнул. Но уже от радости.

На третий день больной открыл глаза. Он смотрел на Олега как на мираж, как на знакомого, про которого все говорили, что он уехал в Штаты и там помер, а он оказался соседом по подъезду. А Олег смотрел на него как на спасённого щенка. И правда щенок совсем, лет девятнадцать, даром что в погонах.

– Тебя как зовут?

– Михаил, – парень потянул руку, но зашёлся в кашле.

– А я Олег, у меня друг есть Миха, на Второй Пасечной живёт. Жил. Миха, значит. Судьба.

Олегу стало нехорошо. Недосып, беготня эта, дурные мысли. Хотелось воткнуть в одну точку на стене или на огонь в буржуйке и молчать. Но раз мусор очнулся надо поговорить.

– Я вот тоже как ты, кашлял, кашлял, валялся на полу, а потом очухался. Чуть не сдох. Не знаю сколько лежал.

– Мы людей сажали в автобусы, потом я пошёл погреться в опорку, помню чай налил и всё…

Из долгого разговора по полудохлым душам получалось вот что. В день, когда Олег уже лежал мордой в кафель в собственной ванной, смерть так и плясала по Батыйску. Скорые не успевали, с воем носились по улицам. Закрыли сады и школы, люди наскоро похватали вещи и побежали. Повезло тем, у кого машины были, они первыми рванули. Заводы выгнали свои хромые ПАЗики, пролётки и буханки. В них грузили желающих эвакуироваться. Люди падали прямо на улицах, поначалу их пытались хотя бы накрыть. Родители несли своих мёртвых детей к валу. Дети кричали возле холодеющих мам и пап. Жуткая чума не разбирала – выдавливала из лёгких бурую кровищу и откидывала душу вон, как лапшу.

Значит, многие уехали. Перед глазами опять появился вжавшийся в холодную батарею ребёнок. И откуда такая фантазия, только сердце рвёт.

– Вот что, Миша, ты давай лежи тут, а я ещё пошукаю. Вдруг кто ещё живой найдётся.

– Спустя две недели-то?

Как две недели? Дня три-четыре может. Но Миша показывал на экран телефона. Дешёвая балалайка чудом не разрядилась. Две недели почти прошло… и как только этот мусор выжил. Один там валялся.

– Ты ж выжил! – Олег разозлился. Мысль о ребёнке, запертом в пустой квартире, жгла изнутри, наивные глаза собеседника снаружи.

– Пойдём вместе, Олега. Я нормально.

Парни вышли из будки, молча зашагали по Батыйску. Иногда спрашивали друг друга о том, что там было ДО. Про дом, про родителей, про работу.

– Тебе лет сколько, малой? – Олегу захотелось расставить иерархию. Мусор, хоть и молоденький, а к власти привык наверняка, как ещё начнёт умничать.

–Тридцать один.

Ёптвою! А выглядит как пацан. Аж на шесть лет старше. Почему он так выглядит? Олег всмотрелся в лицо своего нового товарища. Усишки редкие, прыщ на носу, глаза такие, детские, щенячьи. Это ж надо. Он ведь не меньше пяти лет работает уже в системе, а такой чистенький, как шарик новогодний.

Олег насупился, вжал голову в плечи. Хотел послушать свой внутренний бубнёж про странности внешности и казённые молодильные харчи, но услышал плач. Тоненький, жалобный. Уши навострил. Миша тоже заводил мурлом. Снова всхлип и тоненький писк. Рядом совсем и как бы сверху. Из окна. Квартиры. Олег опять увидел в своей голове ребёнка.

Рванули в подъезд оба. Там замерли, вслушиваясь в стук сердца и отдышку.

– ЭЭЭЭй! ЭЭЭй!

И снова тишина. В ответ на зов, плач усилился. Реви, реви маленький, щас дядьки тебя вытащат. Звуки шли от двери на втором. Дёрнули ручку – заперто. Олег хотел ломать, рвануть за топором и…

– Я сейчас, погодь! – Миша порыл в карманах форменных штанов и вытащил связку крючочков. Поковырял в замке, и дверь открылась.

Вот так мусор. С волками жить… Олег шагнул в хату. Запах гниющей мертвечины ударил в нос. Ничем потом его не выветришь, он будто въедается в ноздри, в язык, в кожу. Отвратный, сладковатый. Чутьё тащило в дальнюю комнату. Плач и всхлипывания доносились оттуда. Вот как это назвать? Провидение, ясновидение?

Ведь Олег так и видел этого пацана. Вот лежит он на кровати лицом вниз и тихо плачет. Аккуратно, чтобы не напугать, подошёл, погладил, перевернул и заорал! Орал так, что стёкла зазвенели. Миша, вбежал, увидел белого и, кажется, седеющего напарника.

Как он мог плакать! Он же синий, твёрдый, под ним чёрная липкая лужа, его ротик навсегда открылся в кашле, глаза застыли выпученными и перепуганными. Мёртвые не плачут. Олег сел на пол. Чувствовал, будто он везде опоздал, будто жизнь ему оставили только, чтобы он теперь обо всём как следует успел пожалеть. Но тут он снова услышал нытьё. Из-под кровати же! Уже не осторожничая, он откинул простыню и посмотрел в темноту. Всхлипывая и прижимаясь к полу, к нему выползла собака. Тощая, беспородная псинка лизала Олегу пальцы. В первый раз он увидел собачьи слёзы. Они стекали по морде и капали на холодный пыльный линолеум.

– Пошли отсюда.

В горле пересохло. Олег расстегнул куртку, взял пса на руки, прикрыл полой и вышел. Пальцы гладили тонкую горячую шкурку под ошейником. В коридоре он мельком взглянул в зеркало. Кажется, свои слёзы он видел тоже в первый раз.

5.

Заход в мёртвую квартиру Олега придавил. Стоило закрыть глаза, как всплывало жуткой заставкой синюшное лицо мальчика с открытым чёрным от крови ртом и мутными бусинами навечно перепуганных глаз. Собака, которая всё время проводила возле Олеговой руки не могла развеять морок. Миша пытался, но тоже не мог. Олег лежал на диванчике в будке, пялился на огонь в буржуйке и дул пиво. Выходил покурить, отлить, посмотреть на пролетающие снежинки и снова возвращался в безопасное состояние ветоши.

Михаил убегал каждое утро. Осматривал дома, носил еду и питьё, забрался в аптеку и нагрёб чемодан лекарств. «Не хватало ещё сначала выжить, а потом сдохнуть от какой-нибудь дрисни!» – аргументировал он. Хотя Олег его не спрашивал. Лежал. Собаку и ту Миша кормил.

День на третий Михаил не выдержал.

– Хватит уже давить диван, ты тут всю жизнь лежать собрался? Надо искать машину, слить бенз и ехать. Должны быть ещё где-то люди. Может вообще только Батыйск вымер, а всех других вылечили. Ну тупо так лежать в будке и бухать. Хватит жалеть себя, чо ты раньше мёртвых не видел?

– Детей не видел…

Олег не хотел признаваться деятельному мусору, что ему хочется орать и выть как баба от увиденного, от мысли, что почти в каждой квартире на кроватках лежат вчерашние живчики. Не то чтобы он любил детей. Олег не мог собрать в своей голове слово «ребёнок» и слово «смерть» и поставить их рядом в одно предложение. Так не должно быть. В сознании его это было самое противоестественное. И поэтому самое страшное.