Антон Сибиряков
Призрачная нить. Сборник
Осторожно Аня попыталась отступить, но пес зарычал. Утробно, зло. Она остановилась. Собак она не боялась. Но это было в другом, верхнем, мире. Там, где люди жили в кирпичных домах и готовили еду на кухонных плитах. А здесь, в этой прослойке между мирами, куда ее занесло по ряду дурацких причин, все было иначе. Завидев собак, тут стоило прятаться, потому что спастись бегством было невозможно.
Пес не был бездомным: на шее тусклым кольцом поблескивал ошейник. И у Ани так же тускло в душе заблестела надежда, что сейчас вслед за собакой на тропинку выбежит запыхавшийся мужик в трениках и борцовке и огромной пятерней схватит собаку за загривок. Подтащит к себе и зарядит по мохнатой спине поводком. Извинится и вместе с псом исчезнет из Аниной жизни навсегда. Вот только Аня забыла, что в прослойке между мирами хозяева страшнее своих собак.
Она не увидела его, пока он не вышел к жаровне. Пока не погладил страшного зверя по голове и тот не облизал его руку. Но даже если бы сильно старалась, не смогла разглядеть, приняла бы за ползущую по земле тень. Потому что даже сейчас, когда он стоял от нее в пяти шагах, она не могла рассмотреть его. Только отметила, что он очень тонкий, как будто вырезан из бумаги или выбит гвоздиком на фольге.
– Уберите. Пожалуйста. Собаку, – отчеканила Аня, а сама подумала – как в бубен ударила. Каждое слово гремело, наскакивало на следующее, комкалось и повисало в жарком воздухе. Она хотела приказать. А получилось, что только выказала свой страх.
Он не ответил ей. Но она заметила, как дернулись уголки его алых губ.
– Уберите собаку! – крикнула она, стараясь отогнать страх. Не за себя, за Масика.
– Я не советовал бы… – произнес человек и помолчал, разглядывая Аню страшными, без век и белков, глазами. Точками, – подумалось ей в ужасе.
– Не советовал бы вам кричать. Бежать. Сопротивляться. Вы ничего уже не сможете изменить.
– Уберите. Собаку, – повторила Аня, а потом до нее дошел смысл сказанных слов. И вся краска тут же схлынула с ее лица.
Теперь она увидела, что обгорало на решетке жаровни. Человеческая кисть со скрюченными почерневшими пальцами.
Господи Боже, – подумалось ей. – Что тут творится?
Она медленно потянулась к мобильнику, висящему на шнурке между грудей. Не сводя глаз с адского пса и стоящего рядом человека, Аня дважды щелкнула клавишей вызова. Последним в памяти телефона запечатлелся номер мужа, она знала точно, разговаривала с ним из электрички, но первый же гудок потонул в командном крике незнакомца.
– Форт, возьми суку!
Пес бросился на Аню стремительно – огромный, разъяренный, он врезался в нее тараном и сбил с ног. Удар был такой силы, что выбил из Аниных легких весь воздух, и она не смогла закричать – засипела что-то, хватая окровавленным ртом вскипевшую атмосферу. А потом тяжелый пресс собачьих челюстей сдавил ей руку, и Аня почувствовала, как крошится локтевая кость. Как клыки скоблят ее, оставляя глубокие борозды. Мобильник отлетел в сторону, и, уже не зная, ответил ли муж на звонок, она закричала что было мочи.
– Госпооооди, Жеееняяя, пожалуйста! Помоги нам!!!
Именно так. Помоги НАМ.
Он не забыл. И никогда не сможет.
Евгений Прохоров скинул одеяло в сторону и зажег ночник. За окнами было темно – словно кто-то затер их углем. Электронные часы на прикроватной тумбочке показывали 6-29.
Странно, – подумалось ему, – так тихо…
Он встал с кровати и подошел к окну. Вслушался. Всмотрелся. Ни души. Ни звука. Как будто все замерло в ожидании – сотни окон были похожи на протянутые к дверям Кувуклии свечные фитили, ждущие благодатного огня.
А что если день не наступит? Что если ночь будет всегда?
Евгений второпях задернул шторы. Ему не хотелось становиться частью глупого, выдуманного чуда.
Вчера, когда он в очередной раз напивался в 'Копеечке' – забегаловке, клонированной из грязного куска советского плинтуса – он так и сказал широченному, похожему на калач лицу бармена.
'Чудес не бывает'
Он тыкал пальцем в газетный снимок, на котором был запечатлен счастливый малыш с невероятно яркой радужкой глаз, и повторял.
'Не бывает их. Понимаешь?!'
А бармен кивал и спрашивал: не пора ли ему домой?
Что было дальше, Евгений не помнил. Но газетная вырезка, как и прежде, лежала на прикроватной тумбочке, придавленная полупустой бутылкой 'Блек Лейбла'.
'Наверное, только счастливые люди мучаются похмельем, – подумал он, потянувшись к бутылке. – У несчастливых наутро только одно желание – пить дальше'
Евгений поднял бутылку и посмотрел на газетного ребенка. А в следующее мгновение уже глотал теплый виски. Давился и морщился, а он обжигающими ручьями стекал по его небритым щекам.
Медсестры в роддоме привыкли, главврач закрывала глаза, ведь он был лучшим практикующим гинекологом когда-то…
'Ты видишь, что с тобой творится, Женя?' – спросила как-то главврач. Разговор состоялся в ее кабинете, она стояла к Евгению вполоборота и смотрела в окно. На улице с деревьев облетали последние листья, и Евгению подумалось, что главврач похожа на эту осень – странная красота, еще не увядшая, но не вызывающая ничего, кроме тоски. Холодная, как ледяной ветер.
'Я никогда не приходил сюда пьяным' – сказал он тогда. Он, правда, верил в свои слова.
'Не приходил. Но неужели ты думаешь, что чад от трехдневного запоя можно задушить одеколоном и жвачками?! Ты посмотри на себя, во что ты превратился… Немудрено, что они бегут от тебя. Многие здесь впервые, и вряд ли опухший от пьянства гинеколог то, о чем они мечтали, зачиная ребенка!'
'Все мы мечтали о другом'.
Он не помнил, говорил ли эти слова. Но знал точно, что она сказала в ответ.
'Когда уйдет последняя, на работу можешь не приходить'.
Древние верили, что каждое место на земле отражается в потустороннем мире – как и верили, что такие места полнятся призраками. В последние месяцы роддом был именно таким. Находясь здесь, Евгений словно смотрел фотографии незнакомых людей, на которых ему было плевать. Но снова и снова листал альбом из приличия, с резиновой улыбкой слушая восторженные комментарии к каждому фотоснимку. А когда дело доходило до детских фотографий, ему хотелось кричать.
Как бы он ни старался, он не мог затереть память того жаркого дня. Когда спустился в пойму и нашел их там – ее, с дырой вместо живота, и ребенка, растоптанного в пыли.
Евгений поставил бутылку обратно на газетную вырезку, а потом сдвинул ее в сторону, так чтобы было видно малыша. Обтер губы и подумал, что это не его сын.
'Что ты носишься с этой вырезкой, думаешь, это что-то изменит?!'
Это был их последний разговор с Яном. Они собирали его вещи, и газетный снимок вылетел из нагрудного кармана Евгения, когда тот нагнулся, чтобы застегнуть чемодан.
'Мертвые должны жить в прошлом. Так сказала бабушка!'
'Ну да… – ответил он своему сыну и сунул снимок обратно в карман. – Тогда почему сама не оставит мертвецов в покое?'
Ян зло посмотрел на него, но больше не проронил ни слова. А через полчаса его забрала Анина сестра – ему, действительно, лучше было пожить с ней. Для двенадцати лет слишком тяжелое испытание – видеть, как спивается твой отец.
Евгений покосился на газетную вырезку:
– Ты не мой сын.
Он снова потянулся к бутылке, но вздрогнул от телефонного звонка. Домой в шесть утра ему могли звонить только с работы.
Он обернулся: телефон стоял на тумбочке в темной прихожей. Старый дисковый рудимент, чудом избежавший свалки. Как-то Аня сравнила его с домашним котом – с тех пор Евгений так его и воспринимал.
Он тихо подошел к телефону и положил на него руку в надежде, что кот успокоится. Но тот все не унимался.
– Чертовы кретины! – он снял трубку. – Алло?!
На противоположном конце провода что-то гудело и щелкало.
– Алло? Кто это? Говорите, ну! Алло?!
Он со злостью бросил трубку на рычаг, но не успел развернуться, как телефон зазвонил вновь.
– Алло?!
И в этот раз ему закричали в ответ:
– Госпооооди, Жеееняяя, пожалуйста. Помоги нам!!!
Руку как обожгло – он отбросил трубку в сторону и отшатнулся от телефона. Это была она, ее голос. Ее крик. Но как такое могло случиться, откуда она могла звонить?
Опомнившись, Евгений упал на колени и схватил трубку обеими руками.
– Аня?! Аня, где ты?! Скажи мне, где ты, и я найду тебя!
Он стоял на четвереньках в темной прихожей – язычник, молящий каменного идола о чуде – и бормотал в пыльную мембрану пустые слова. Знал, что его никто не услышит – из динамика неслись прерывистые гудки – но не мог заставить себя подняться и вернуть трубку на место. Понимал, что, если это произойдет, все случившееся покажется ему миражом, приступом внезапного сна или белой горячки. Поэтому так и уснул на полу, в обнимку с телефоном. А когда проснулся – за окнами снова была ночь. В квартире стоял ужасный холод, и Евгения трясло так, что стучали зубы. Кое-как поднявшись, на ощупь, он проковылял до кровати и залез под одеяло с головой. Поворочался, но почти сразу затих. Прислушался. В комнате кто-то был, осторожно ступал по скрипучему полу. Словно обшаривал все углы – искал Евгения. А потом половицы скрипнули у самой кровати, и на миг в квартире воцарилась полная тишина. Евгений замер и почувствовал, как приподнимается край одеяла. И сразу же ощутил ледяные руки на своей спине – они провели ему по лопаткам и скользнули на грудь. То, что оказалось с ним в кровати, прижалось к нему всем телом, и он услышал шепот:
– Тебе так холодно, родной. Я согрею тебя. Согрею…
Это был голос погибшей жены, но, услышав его, Евгению захотелось кричать. Однако вместо этого он попытался развернуться к ней лицом, выпутаться из осминожьих объятий. Она схватила его крепче и прижалась холодными губами к затылку:
– Ты только не смотри на меня, родной. Не надо… – прошептала она. – Просто вспомни, как сильно я любила…
В дверь застучали, и Евгений услышал голос своей матери. Сумасшедшая, она кричала что-то и молотила по деревянной обшивке кулаками.
– Не впускай ее… – зашептали ему на ухо мертвые губы, – не впускай эту сумасшедшую блядь!
В ужасе Евгений схватился за одеяло и сбросил его с себя.
В кровати он был один.
– Женя, ты там?! Открой мне, сынок! – продолжала упрашивать мать. Как-то она уже заявлялась к нему такой – возбужденной, с горящими глазами. Колотила в дверь и кричала что-то насчет своих вещих снов, а время на часах близилось к полуночи.
– Мама… – процедил он сквозь зубы и, все еще холодный от кошмарного сна, поплелся открывать.
Она выглядела всклокоченной. Похожей на оголтелую птицу, перепутавшую день с ночью. На улице еще вчера выпал первый снег, а она приперлась к нему в тонком халате, накинутом поверх ночнушки, и в летних туфлях. Евгений напоил ее горячим чаем и, пока она пила из глубокой кружки, наблюдал за ней. Подглядывал за ее морщинами, за седыми волосами, за россыпью темных пятен на руках. Думал не о том, как она постарела, а о том, когда это успело произойти…
Когда она ушла из больницы, Евгению казалось, что ей станет легче. Но ее свалил инсульт. Она пролежала несколько дней в коме, а когда открыла глаза, была уже совершенно другой. И однажды заявила Евгению, что видит вещие сны. И призраков. Все это случилось за несколько лет, но, глядя на свою мать, Евгений думал, что прошли десятилетия.
– Что происходит, мам?
Она посмотрела на него. И он понял, что упорство взгляда в ней осталось прежним.
– Мне приснилось, что ты зовешь меня.
– Я не звал. Это всего лишь сны.
Она грустно улыбнулась: знала, как он относится к ее предсказаниям.
– Ты злишься на меня?
– Нет… нет, конечно… просто устал.
– Как Ян?
Евгений глубоко вздохнул и пожал плечами.
– А как он? Думаю, с ним все хорошо.
