Антон Сибиряков
Призрачная нить. Сборник
– Здравствуй, Ольга.
Вчерашняя незнакомка сидит в кресле, с чашкой кофе в руке. А на ее коленях, на блестящем подносе, лежат свежие круасаны, источающие знакомый аромат французской сдобы.
– Откуда вы узнали?..
– О чем?
Протираю заспанные глаза.
– Не важно. Вы постоянно приходите сюда… без спросу?
– Я присматриваю за твоим дедушкой. И прихожу сюда уже целых два года. Меня зовут Елена. Я – видящая.
– Что это значит?
– Я вижу умерших.
– И по совместительству работаете сиделкой, да? – стараюсь улыбнуться дрожащими губами, но ничего выходит.
– Да, солнце. Именно так, – она ставит чашку на поднос. – Присядь, мне нужно с тобой поговорить. Не закрывайся от меня. Я все равно увижу.
– Ну, хорошо, давайте поговорим. А о чем? О той девочке, которая живет в этом доме?
Она грустно улыбается мне.
– И о ней тоже, не сомневайся. Но прежде всего мне хотелось бы поговорить о тебе, Ольга. Могу я узнать, что последнее ты помнишь?
– Помню свою счастливую жизнь! Помню, что все было хорошо, пока я не вернулась в этот проклятый дом. Он забрал у меня все! И продолжает забирать!
– Так ты, действительно, веришь в то, что уезжала отсюда?
– Простите?
– Что же, теперь я понимаю, почему так долго не могла увидеть тебя. Ты взрослела. Но взрослела не здесь. А в том месте, которое сама для себя создала. В доме-иллюзии – так называют его мои коллеги. Вход туда недоступен даже самым сильным экстрасенсам. Но на самом деле ты всегда оставалась здесь, Ольга. И я нашла тебя.
– Я не понимаю вас, простите, – оглядываюсь на стену-обелиск. Фоторамки снова висят на ней, как ни в чем не бывало.
– Ты уже была там?
– Мм?
Женщина, назвавшаяся Еленой, кивает в сторону стены с фотографиями.
– В подвале.
Рассматриваю крестик, висящий у нее на груди.
– Разве здесь есть подвал?
– К сожалению…
Хмыкаю:
– Не знала.
– Я вижу, что ты повзрослела, но характер у тебя остался прежним.
– Откуда вам знать, какой я была?
– Я вижу тебя маленькую каждый день, на протяжении вот уже двух лет. Иногда мы даже говорим с тобой, и ты рассказываешь мне о том, как сильно хочешь повзрослеть…
– Вы сумасшедшая… – и снова дрожь в губах не дает мне улыбнуться. Сжимаю от злости кулаки.
– Ты не поверишь, сколько раз я слышала подобное. И сколько раз хотела, чтобы это было правдой. Но… правда в другом – 21 год назад, в этом доме произошло убийство. Девочке было всего девять, и я не знаю, куда смотрел в то утро Господь, но… он позволил ему сделать с ней все. Это был страшный день, и в воздухе витали духи войны. Я не хочу тебе рассказывать, как все это произошло, скажу только, что девочку звали Ольгой. И убил ее собственный дедушка. И она умерла. Но так и не покинула этих стен.
– Замолчите, вы… чокнутая старуха! Иначе я… я…я уезжаю из этого дома, с меня хватит!
Разворачиваюсь и иду к лестнице, за рюкзаком. Но слышу, как она продолжает говорить мне в спину.
– Ты не сможешь уйти отсюда, Ольга! Не сможешь уйти из этого дома, пока не отпустишь и не простишь! Ну, скажи, неужели тебе самой себя не жалко? Я знала, что упрямая девочка никогда не сумеет простить, но ведь ты повзрослела… поэтому мы и вызвали тебя сюда этим письмом! Да стой же ты!..
Забегаю на второй этаж в свою комнату и хватаю цветастый рюкзак.
Пора уезжать отсюда. Навсегда!
Сбегаю вниз по ступенькам, но останавливаюсь у самой двери. Смотрю в зеленые глаза.
– Зачем же вы помогаете ему?!
– Я верю, что Господь милостив. И что он прощает всех, кто придет к нему и покается. Твой дед отсидел 19 лет в тюрьме, и вернулся оттуда смертельно-больным стариком в дом, где каждый день и каждую ночь, он слышит отзвуки прошлого. Думаешь, он не искупил своей вины? Думаешь, он не достоин хотя бы умереть спокойно?
Слеза сползает по моей щеке.
– Если бы все это было правдой, я бы никогда его не простила!
Хлопаю дверью и бегу прочь от дома, смотрящего мне в спину пристальным взглядом посеревших окон.
Что произошло здесь?
Рассматриваю заржавевший вагон поезда.
– Девушка, присядьте, мы сейчас отправляемся.
Мимо меня, с каменным лицом, проходит толстая проводница.
– Скажите… этот поезд отвезет меня домой? Мне кажется, я ехала сюда на другом…
– Если ехали на другом, значит вы уже дома.
– Нет… – присаживаюсь на деревянную скамью. – Это не так.
Поезд, со скрежетом, двигается с места, и медленно набирает ход, гулко стуча колесами по швам железных рельсов. Оглядываюсь, в надежде увидеть знакомые лица. Но те несколько пассажиров, что едут со мной в одном вагоне – странные незнакомцы, прячущие глаза за широкими полями шляп.
Ничего, ничего. Скоро все это кончится.
– Мы едем домой, малыш… Едем к папе, – шепчу, пытаясь прогнать слезы, горькими объятиями сжимающие грудь.
Прислоняюсь щекой к пыльному стеклу, рассматривая черные топи, обступившие железнодорожные пути с обеих сторон. Пеньки деревьев, торчат из прокисшей воды, словно обломки гнилых зубов.
Куда я еду?
Туда, где оставила свое сердце.
Закрываю глаза.
Я возвращаюсь домой. По блестящей от дождя дороге. Разглядывая в лужах черные искры птиц. Слушая гудящие сотнями голосов телефонные провода. С цветастым рюкзаком на худом, истертом в кровь, плече.
Иду мимо спящих домов, стараясь не разбудить их своими шагами. Мечтаю о горячем душе и мягкой постели.
Где я была все это время?
Сворачиваю на родную дорожку, думая о том, что не мешало бы подстричь траву на газонах. Поднимаю взгляд к почтовому столбику и останавливаюсь, не веря собственным глазам. Жестяной ящик для писем полностью забит разноцветными валентинками. Бумажные сердца разбросаны и вокруг, по земле, словно лепестки каких-то странных цветов, погибших за одну ночь.
– Все это неправда!
Бросаю рюкзак на дорожку. Из него валятся школьные тетради и учебники за третий класс.
– Что же это?..
Забегаю в дом, но гостиной, из которой я уезжала, больше нет. Я снова оказываюсь в дедушкином доме. Но теперь, вместо пустоты, я вижу здесь людей в полицейской форме и слышу шипение их черных раций.
Что происходит?!
На месте стены с фотографиями чернеет проем открытой двери. Смотрю на него не в силах оторваться. И через несколько мгновений из него появляется мой муж, одетый, как и прежде, в синюю форму с погонами. Он несет на руках обмякшую девочку в белом платье, и я вижу, как на пол, темными каплями, падает ее кровь.
Пячусь к лестнице.
– Сашка, ты слышишь меня? Слышишь?!
Но он идет мимо, опустив глаза.
– Этого не может быть…
Оседаю на ступени, задыхаясь.
Те неотправленные письма, которые я писала в детстве… все они предназначались ему.
Все девочки в поселке были влюблены в него…
– Ты должна отпустить, девочка моя. Забрать у этих стен свое сердце.
Я слышу голос отца, но не вижу его. Лишь женщину в цветастом платье стоящую рядом.
– Мне очень жаль тебя, бедное дитя. Возвращайся к тем, кто тебя любит. Туда, где оставила свое сердце. Не оставайся в этом аду одна. Прости его…
– Я… не могу…
– Ты можешь. Потому что откликнулась на просьбу о помощи. Потому что стала взрослой.
– Я… я прощаю.
Веки опускаются.
Я возвращаюсь домой, к мужу. В то место, где оставила свое сердце.
Поднимаюсь на крыльцо и захожу внутрь.
– Милый, ты дома?
Я так устала.
Ложусь на диван, рядом со спящей девочкой в белом платье. Обнимаю ее, прижимая к себе. Она поворачивается ко мне и открывает глаза.
– Мам, ты вернулась?
Целую ее в щеку.
– Да, малыш. Мама вернулась.
– Мне приснилось, что я потеряла тебя. Там горели машины и шел дождь, а еще – пахло землей…
– Тсс… все хорошо, не бойся, это был просто дурной сон.
– Я очень скучала.
– Я тоже, малыш. Я тоже…
№2
Анна Прохорова была на 9-ом месяце, когда ее убили. Отняли две жизни сразу. Но разгневанная мать вернется, чтобы отомстить. И семена мести дадут всходы, а демоны поселятся внутри.
ЧЕЙ ТЫ, МАЛЫШ?
Из скособоченной жаровни несло паленым. Раскаленная, обросшая черным нагаром, она стояла поперек тропинки, преграждая путь. Аня остановилась, в нерешительности закусив губу.
'Вернуться?'
Она легонько погладила круглый живот руками.
– Что скажешь?
Масик тут же толкнулся в ответ – врачи рекомендовали играть с ним в морзянку, подсчитывать толчки.
– Жарко тебе, да, родной? Ну, потерпи, скоро отдохнем…
Аня оглянулась: смешной шпиль вокзала, увенчанный золотым петушком, все еще виднелся из-за пышного ивняка. Но снова продираться через мокрые колтуны ветвей и тучи комарья у женщины не было ни малейшего желания.
Странное место, – подумала она, глядя на полуразвалившиеся, слепленные из хлама хибарки, увязшие по краям тропинки в собственном барахле. – Здесь что, кто-то живет? Надо запретить Яну кататься тут одному…
Короткий путь через пойму реки Борловая, открытый в дни летних каникул великим путешественником – Аниным сыном, подобно биссектрисе разрезал дорогу от вокзала до 'Медика' пополам.
– Ортодромия, – вспомнила Аня. Так в картографии называлось кратчайшее расстояние между двумя точками. Но ее погнала сюда не ортодромия, а обычная, людская лень.
Солнце нещадно жгло оголенные плечи, усыпанные веснушками, в ногах бултыхался загустевший июльский воздух, а тени, как степные ящерки, ускользали в свои невидимые норки. Аня приставила руку ко лбу, защищаясь от солнца, и, привстав на цыпочки, мысленно проложила свой путь. Ей всего-то нужно было проскочить по тропинке, перебежать мостик и подняться по лесенке в горку. Все просто – тропинка, мостик, горка. Не труднее, чем путешествие нарисованной Даши из мультика для самых маленьких следопытов. А там и до дачи недалеко. Любимый муж, любимый сын, холодный чай, гамак в тени и привычный цвет занавесок на окнах.
Аня сделала пару шагов, и Масик толкнулся вновь – с силой, так, что защемило в боку.
– Ух, – шикнула она, скривившись, – полегче, родной.
Но Масик устроил бой. Живот под легкой блузкой заходил ходуном, и Аня прижала к нему руки. Погладила, покачала, но буря и не думала утихать.
– Что такое, малыш?
Сестра бы хихикнула, услышав, как Аня разговаривает с животом.
'Ага, так он тебе и сказал'
Аня всегда улыбалась в ответ и пожимала плечами. В первую беременность, когда тесты только-только выдали две полосы, ее не смешили – пугали странные пузатые мамашки, бормочущие сами с собой. Но беременность – это целая жизнь, полная удивительных открытий. И спустя каких-то полгода Аня сама оказалась такой, и уже на нее поглядывали, как на ненормальную.
«Послушай меня, дорогая, странно, когда люди разговаривают с мертвыми. Мертвые должны оставаться в прошлом. Но у тебя внутри живой человек, для которого твой голос – путеводная нить. И если ты не будешь говорить с ним, он может заблудиться там, в темноте».
Так однажды свекровь развеяла в Анне последние сомнения. Высокая, грузная, с лицом, похожим на кусок скалы, она была женщиной еще той, советской, закалки. Всю жизнь она проработала медсестрой в онкологии и знала, о чем говорит. Но ведь и, правда, кто мог сказать больше, чем человек, на глазах у которого на протяжении сорока лет в одних и тех же койках жили и умирали люди? После ее слов Аня больше никогда не задумывалась о том, как на нее посмотрят окружающие.
– Потерпи, родной, мы быстренько, – поглаживая живот, прошептала Аня и быстрым шагом двинулась навстречу жаровне. Но пройти ей удалось немного – из-за хибарки выбежала огромная черная псина и уселась поперек дороги, преграждая путь. Аня замерла, боясь вздохнуть – собака была огромной, похожей на волка, ее жесткая шерсть блестела на солнце странными, потусторонними иглами. А над огромной головой и сильной бычьей шеей кружилась мошкара. Словно еще ночью псина была мертва, а наутро какая-то неведомая сила вновь воззвала ее к жизни.
