Анна Элфорд
313 дней: Агапэ

Дилан Барннетт

Я знаю от Алиши, которая, в свою очередь, знает это от Зеда, что Грейс успокаивается, когда ей кладут руку между лопатками, и лишь сильнее загорается, если ладонь обвивает её шею под волосами. В такие моменты я думаю сердцем, которое будто наполнили тугие влюблённые ветры. Грейс нужно быть мудрее и понять, что ей одной проблемой меньше без меня. Испытывая суеверный страх, я, чертыхаясь и не ожидая от себя самого такой силы, прикусываю её нижнюю губу в ответ.

Грейс дрожит; она дрожит не только от холода, который терпит так мужественно, лишь бы прийти к долгожданному завершению разговора, но ещё из-за обстоятельств её жизни. Она дрожит, как дрожит нищий паралитик, но наслаждается; наконец загорается, когда моя рука оказывается под её влажными прядями.

Грейс

– Кажется, стало только сложнее, – шепчу я в его мягкую улыбку.

Возбуждение Дилана тяготит. Его губы неспешно касаются моего подбородка. Ноги перестают подчиняться; он вновь меня держит, чтобы я не упала. Руки кладу ему на грудь, а Дилан продолжает осыпать меня поцелуями. Цепочкой по скуле, по подбородку, около губ, но не в них. Дилан целует меня в шею, где-то под ухом, и я не могу сдержать стона, заставляющего его целовать туда ещё раз, на этот раз прикусывая и посасывая кожу, а я провожу ладонью по его спине, ощущая под тканью мышцы, лопатки.

– Мне нравится твой аромат, такой приятный вкус губ. Господи, я пьянею, – стонет он, и мои руки оказываются на его плечах.

Но из чар друг друга нас выводит неожиданно открывающаяся дверь. Али и Алекс с громким смехом выбегают на улицу, а мы отлетаем друг от друга со скоростью света.

– Вы оба ещё не замёрзли здесь?! – вопрошает Али.

– Нет! – кричит Дилан в ответ; такая очаровательная улыбка, всё ещё ощущаю лёгкую щекочущую дрожь на губах. Частое его дыхание оглашает вечер, а пар клубится к небу.

– Нам пора, – шепчу я, когда он оборачивается обратно.

– Как жаль, – так же шепчет Дилан вполголоса, чтобы другие не услышали.

– Помнится мне, ты сказал недавно, – говорю я, а Дилан продолжает всё так же изучать меня взглядом, насильно поджигая затушенное пламя, – что ты не хотел того поцелуя, что ты вышел из себя и…

– Мы нагло солгали друг другу в лицо, – он ничего и не отрицает; не даёт мне договорить. – Странно, каких только путей мы ни выбираем, чтобы скрыть свои истинные чувства.

Проскальзываю мимо Дилана, постепенно выходя из-под богатой кроны дерева. Винный дух в доме дурманит; Алекс приглашает Дилана выкурить очередную сигарету, и они скрываются на улице. Зед наклоняется, обнимает меня за талию и целует, что удивительно, ведь он давно этого не делал. Я, на мгновение замешкавшись, отвечаю на его поцелуй нежно и осторожно, будто боясь коснуться губ. Когда оказываешься за пределами своего мирка, всё вокруг кажется опасным. В моей голове пролетает вопрос: когда я стала той, кто целуется сразу с двумя одновременно?

– Пойдёшь со мной к Али? – предложил он, и я соглашаюсь.

А маковое поле всё переливается в ночи, тихо посмеиваясь над нами.

Звёздная Ночь

Человек – невероятно суетное существо, неизменное в своём непостоянстве. А что Ночь может поделать? Её руки и ноги пока связаны по швам; время ещё не настало. Ее Людус обернется в Агапэ.

Грейс

Пью полусухое вино. Ощущаю терпкость на языке, постепенно разливающийся румянец на щеках, переходящий на шею, и глаза Зеда. Они устремлены на меня, такие выразительные и вопрошающие. Вкус вина отдаёт отчаянием. Определённо. Ты пьёшь раскаяние, и оно покидает тебя. Закрываю глаза и концентрируюсь на дыхании, на очень тихой музыке, играющей по радио, на восхитительном запахе кофе и звуке дождя за окном, граничащего с ливнем. Я уже привыкла к шуму дождя, он стал новым сортом тишины. Еще один, к кому я быстро загорелась желанием. Флирт; флирт – замирание сердца. Одни глупости! Кэррол всегда считала меня ребеночком, ни к чему не пригодной дурой.

Всю ночь я провела с Али, когда остальные уже разъехались. Такая близкая подруга; даже не знаю, что было бы, если бы я её когда-нибудь потеряла. Алиша всегда прячет свои чувства внутри. Наутро мы ели клубничное мороженое.

Глава 4

С Зедом под руку под малиновым светом мы опускаемся ниже по фестивальной площади в последний августовский вечер. Карусель, обзорное колесо и море палаток с кухней разных стран привлекают внимание. Все блуждают из стороны в сторону, просаживая деньги. От палаток несёт языческими благовониями и ароматом трав, сорванных в Греции на лугах. А я думаю о Зеде: он был моим первым парнем; ради него я сбегала из дома. Он говорил, что я красива и умна. Говорил, что скучает и даже любит. Он был первым парнем, давшим мне уверенность в себе, и, возможно, именно благодаря ему я превратилась в ту, кем являюсь. С ним мы были королём и королевой выпускного… а теперь, оглядываясь на прошлое, я понимаю, что именно после того бального вечера всё пошло как-то по-иному. Но сегодня мы с ним оттоптали все ноги и чуть не сорвали голос от смеха и крика. Какое долгожданное единение.

– Прости, что веду себя как синантроп порой, – то ли застонал, то ли вздохнул Зед на прощание у моего дома. – Больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. И знать, что у нас есть завтра, – сказал он как поэт, хотя в жизни не читал ни единой поэтической строчки.

Просто очаровательно!

Звёздная Ночь

Если мы принимаем человека таким, каков он есть, мы портим его. Если мы считаем его таким, каким мы бы хотели его видеть, то мы даём ему возможность стать тем, кем он способен быть.

Грейс

Завершается летний сезон, и осень вступает в свои законные права; начинается учёба, и ко мне вновь приезжает семья. В злополучную ночь я почти не сплю, для успокоения общаюсь со всеми своими друзьями. Но вот наутро я уже слышу шум открывающихся и захлопывающихся шкафов и одеваюсь (любимое жёлтое платье в горошек, доходящее до колен и обтягивающее бёдра, жемчужные серьги и браслет, обычные стрелки на глазах, а волосы – в опрятной кичке); слышу в свою сторону слова:

– Как славно, Грейси. Ты прекрасно выглядишь, – подаёт голос Кэррол; в нем звенит металлическая, холодная нота.

Затем доносятся слова в мою сторону:

– Студентка, ты готова к новому учебному году? – спрашивает Зед с безупречной улыбкой.

Зед одет официально. Огни городка, пристани за автомобильным окном, огни судов на воде кажутся призрачной сетью, огораживающей место кораблекрушения. А затонувшее судно – словно прошлое. Даниэль, мой ментор, встречает нас у университета (он весьма плотно общается с моими родными). Стоим напротив сцены с выступающими. Логан и Али рядом. Помнится мне, в последний раз я была у парка кампуса вместе с Диланом, когда мы ехали обратно после проводов заката. В тот вечер он назвал моего отца по имени, будто они давние друзья! Ладно, забыли об этом, королева. Иди к чёртовой матери, Дилан. Кстати, говоря о нем, – Дилан виднеется сбоку от основной толпы, ладонью он прикрывает пламя и закуривает.

– Грейс, нашла что-то интересное? – отрывает меня Зед.

– Что может быть интересней учебной программы и речей о возлагаемых на нас надеждах? – отвечаю я добро.

Его взволнованность проходит, и Зед, поворачивая моё тело к себе, целует меня. Как давно он этого не делал!.. Самый обычный, осторожный и бережный поцелуй. Во мне вновь разливается тепло, когда ощущаю его губы, но это не тот огонь, который я чувствую с Диланом. Зед клялся мне перед моей матерью в том, что больше он не будет холоден и не будет ревнив, что он больше не будет закатывать ссор, и, как можно заметить, обещание он своё сдерживает. Обнимая меня в огромной толпе и целуя, он будто бы защищает меня от всего мира вокруг. И мне нравится такой Зед – заботливый, как мое временное увлечение.

Дилан Барннетт

Она легко превращается, переходит от одного настроения к другому. Грейси (Грейси, а вовсе не Грейс. Если бы она поняла мою значимость в её судьбе, не меньшую, чем её отца, то позволила бы мне так её называть даже сейчас) стоит, спокойная и прекрасная. И я вспоминаю, что могу сделать для неё и против неё. Что могу заставить её почувствовать своими словами и руками.

Звёздная Ночь

Ночь прошла и огонь, и воду, и лёд с виски в барах, и тысячи километров под званием полковника армии, и многое, многое другое. И что она только ни ощущала, что ни испытывала и ни пробовала за эту никчёмную жизнь, за все многие годы, но подобный трепет рождался в её сердце лишь иногда, очень-очень редко, по ощущению, раз в один век. Она знает, что благодаря своим страданиям и своей хитрой на выдумки судьбе она приобрела мудрость. Ночь выделялась из общего контекста вновь и вновь, снова и снова меняя место жительства. Но каковы будут её страдания, какой силой они будут обладать, если произошедшее из раза в раз случится вновь?

Грейс

В этом итальянском заведении, куда Кэррол пригласила Даниэля, я была однажды ещё совсем маленькой девочкой. Пообедав и познакомив наконец Зеда лично с Даниэлем, мы едем домой. Глядя сквозь стекло и не участвуя в оживлённом разговоре Зеда с моим отчимом, я думаю, что было бы, если бы Дилан сейчас вёл эту машину. Зед всегда отличался от остальных тем, что легко ладил с Кэррол. К вечеру я оказалась в его доме, который заиграл новыми красками после гибели Виктории. Мама моего хорошего друга и молодого человека (неоспоримо прелестнейшая женщина в этом городке) сообщает нам, что ужин вскоре будет подан. Когда я переступаю порог комнаты Зеда, неожиданно осознаю, что дело близится к завершению дня. Зед, не говоря ни слова, проходит вглубь комнаты и садится за рабочий стол, начиная суетливо перебирать огромную стопку документов, расписаний и таблиц.

– Такой ответственный, – ухмыляюсь я и ложусь на кровать, глядя на него.

– Да, я хочу быть готов ко всему, – отвечает Зед, не поворачиваясь в мою сторону.

Именно непонятное строение ума Зеда воодушевляет; он мог бы держать весь мир, а я целиком бы ему вверялась. Если закрыть глаза даже на мгновенье, на мгновенье зажмуриться, как ребёнок, лицом в подушку, то можно запросто представить картину: пейзаж перемен и надёжности под его покровительством.

– Я бы изучила всё по дороге, – шепчу я и встаю возле, кладя руки на плечи Зеда и читая документ между его пальцев. Да, он больше занят политикой и наукой, чем людьми. – Ты ко всему уже готов. Просто оторвись от дел и побудь немного со мной, – почти умоляю я.

– Ну, ладно, уговорила, – отвечает Зед, и я по-детски радуюсь. – Фильма вполне хватит.

Два часа мы проводим вместе на диване; Зед легко обнимает меня за плечи.

– Зед, поцелуй меня.

Боже! Я голодна, как стервятник, жаждущий плоти, парящий над естественными природными красотами Африки. Черты Зеда, монументального в убывающем свете, погружённого в себя, всё это время меняются. Я должна знать, должна знать, что смогу ощущать с Зедом подобное тому, что с Диланом. В комнате темно, но я вижу, что Зед удивлён.

Вот он наклоняется и целует неспешно. Очень бережно и мягко, так что я почти не чувствую его губ. Я, немного подтянувшись, перекидываю ногу и залезаю к нему на колени. Решение о собственноручном контроле над ситуацией приходит само по себе; кладу руки ему на живот и целую сильнее, более требовательно, я лишь хочу, чтобы Зед касался моих рук так же, как когда-то, в самом начале; чтобы он повторил, что счастлив быть со мной. Хочу, чтобы он уверил меня, что тоже хочет этого, но в ответ – очередная отговорка, и его мать зовёт нас к ужину.

– Я люблю тебя, Грейс. Просто знай это.

– Я знаю.

Уже тогда, на подсознательном уровне я чувствовала, что это ложь, а когда к ночи оказалась дома, то первое, что я сделала, с удовольствием прочла сообщение Дилана: «Не ложись спать так рано! Я заберу тебя на этот вечер». Оказывается, сегодня лунное затмение, поэтому к ночи мы приехали в центр города на крышу кинотеатра. С западной стороны небосклон погружён в синеву и видна торжественная медово-красная луна; она деспотично захватила в свои владения небеса. Свет падает, создавая потрясающий эффект.

Глава 5

Грейс

Дилан ставит свой мольберт и приступает к работе, а когда заканчивает картину пожилой женщины через несколько часов, он недовольно вздыхает. Я опускаю листки со своим репликами.

– Неудачная работа?

– Вполне коммерчески успешная. Но мне не нравится сама задумка. Думаю, откажусь от этого заказа.

– Как посчитаешь нужным. Скажи, почему ты переехал?

– Чопорность моей нации хороша, но то ли хотелось попробовать вашей западной свободы духа, то ли изменить точку зрения.

– Я тебя умоляю, свобода духа повсюду. Сальвадор Дали испанец. А когда он приехал в Нью-Йорк в 1934 году, в качестве аксессуара он нес в руках батон хлеба длиной 2 метра, а посещая выставку сюрреалистического творчества в Лондоне оделся в костюм водолаза.

– То же верно. Это скорее зависит от человека. Его свобода. Значит, мне просто нужно было вдохновение, – красноречиво отвечает он. – Были некоторые причины, королева. – А Дилан любит пресекать любые вопросы о себе у самого корня! Чувствую, что Дилан – лучший психолог, которого я могла встретить в жизни. – Али была права на счет тебя.

– И что же она говорила?

– Она часто нечаянно бросала фразы о тебе. И у меня сформировалось о тебе чёткое представление, – говорит он, и я сама улыбаюсь от ласкающих слух слов. – Я очень хотел познакомиться с тобой ближе, но когда впервые увидел на выставке, понял, что этого мне не хватит, – в голосе задрожала счастливая нотка. – Не подумай, что я пытаюсь воспользоваться тобой. Я не хочу пугать тебя поспешностью своих поступков.

– А почему тогда ты тратишь время на биологическом факультете, если и так открыл по выставке на каждом континенте?

– Для общего образования. Я вольный слушатель. К тому же я очень любопытен до знаний. Одиннадцать часов и сорок одна минута. Посмотри на луну, – он поднимает руку, указывая куда-то ввысь. – Вон там, ты видишь?

«Ты не так прост, сукин сын!» – почти выпаливаю я. Одинокая машина проезжает по дороге; так много указательных знаков и проводов над землёй; вдалеке маяк на стеклянных скалах.

Дилан Барннетт

Я решил перестать бороться, ведь все мои усилия напрасны. Говорю твёрдо, хотя и смеясь. Мне нравятся ненавязчивые ласки Грейс, как она гладит мои руки, затем прикусывая кончики моих пальцев. Вся улица была словно на ладони, а здания кажутся такими искусственными, отшлифованными, гладкими. По крайней мере, я более не просыпаюсь с криком в ночи́.

Грейс

Мы вместе сидим в автомобиле. Не смогли без подобного прощания; я сижу на его коленях и ненасытно зарываю свободную левую руку в его волосы, дабы крепко потянуть. Это заставляет Дилана целовать меня с ещё большим упоением, проводя губами, а затем языком, полностью закрывая мои губы и вновь открывая их. Чувствую одну его руку, проводящую по моим позвонкам и прижимающую поясницу к рулю. Поцелуй в губы – это всегда так лично, так интимно. А он делает это пленяюще. Делает так, что я мучаюсь от одной мысли об этом. Прижимаюсь губами к круглому шраму на его плече, слегка оттягивая ткань чёрной майки. Ресницы Дилана дрожат, подливая масла в огонь, и он порывисто вздыхает:

– Порви с Зедом, атеистишка. – Карие глубокие глаза и частое дыхание. Он отстраняется. – Сделай это, – шепчет он прямо перед поцелуем в губы.

– Что? – Я отстраняюсь и спиной вжимаюсь в холодный руль.

– Ты меня слышала! Порви с Зедом. – Ощущение, что Дилан снёс мне голову с плеч, как инквизитор – язычнице. – Нельзя страстных, творческих натур ограничивать в чувствах.

– Я не пойду на это. Я люблю его.

Он лишь нежно обнимает меня на прощание, скрывая своё частое дыхание и нетерпеливость, гнев.

– Разве любишь? Ты ведь сейчас со мной, малышка. Выводишь рисунки на коже, на шрамах, сидя на моих коленях.

Да, душою я уродлива; осуждайте меня! Так бывает: на террасе в лунном свете, когда один потребовал от другого принципиально невозможного, мы молчим и разглядываем луну, я ёрзаю, откашливаюсь. В конце Дилан огорчённо трёт переносицу, а я наклоняюсь вперёд, беру его за руку, притягиваю к себе, целую – и ощущаю его руку на своей щеке, мне удивительно хорошо и легко.

– Я тебя не знаю, Дилан. Я была бы сумасшедшей, если бы по первому требованию бросила Зеда, которого знаю всю жизнь.

Рядом с Зедом я чувствую себя как школьница; но я к нему очень привязана, знакомы целую вечность. (Я чувствую, что должна продолжать с Зедом отношения, что это правильно)

– Иди-ка к черту, Барннетт, – добавила я откровенно.

Спустя десятки воспоминаний я буду рассказывать маргариткам об этом романе; буду рассказывать, как всё начиналось: он меня поцеловал, потом ненароком оскорбил в машине. Мгновение, в котором он навсегда останется после смерти.

Глава 6

Грейс

Стою на темной кухне, все обитатели дома спят. Мать заметила, как парень (Дилан не понравился уже издалека, по одному силуэту) высадил меня у дома. Она не знает обстоятельств – у неё океан других забот. Я учусь жизни и справляюсь со всем сама. Здания городка посерели, темно. Никаких размышлений в моей голове нет вовсе; сонливость и меланхолия окутывают. Замечаю пачку сигарет на столешнице, зажигалку. Закурив, я облокачиваюсь о гладкую мраморную поверхность столешницы и смотрю в окно; никогда не пробовала до этого табак – жжение в глотке, а горький дым дошёл до самих лёгких. Мужественно терплю и спокойно выдыхаю проклятый дым. А лопасти вентилятора на потолке всё крутятся и крутятся, так неспешно и размеренно разгоняя густой смог. Я сажусь на пол, обняв колени, и курю. Наблюдаю за вращающимися лопастями и за тем, как всё ещё живая муха двигается по липкой ленте; и вот – смерть. Мне не по себе. Тушу красный огонёк о подошву. Хорошо, что тот ужас с Викторией в прошлом, уже две с половиной недели; просто отлично, что тот женский силуэт пропал. Надеюсь.

Дилан Барннетт

«Немного грубой силы… никогда не повредит», – говорю я сам себе, пока оглядываю получившуюся картину в мастерской. Но ведь это правда! Чуть ли не рычу. Это не сравнится с прежними мастерами! В этом городке так хорошо творить… вот почему я переехал. Но я всё ещё полное ничтожество.

«Ты будешь счастлив…», – говорил я себе когда-то. Смешная ложь, а, читатель? Не жалея бранных слов, рву грунтованный холст и кидаю на пол. Мне ещё необходимо выполнить заказы (мои работы покупаются благодаря обаянию). Если бы мой безмозглый отец догадался откладывать деньги, а не мотаться вместе с маленьким мной по всей Британии, то все было бы проще. В этой ужасной атмосфере ночной боли молча прикусываю сигарету. Но я добьюсь своего рано или поздно, она это понимает? Что Грейс сейчас делает?

Грейс

Будильник звенит ранним утром. Я, собравшись и попрощавшись с Кэррол и Майком, отправляюсь на занятия пешком. Вот и наступила после нескольких одинаковых дней пятница – день встречи в студенческом сообществе, а Меделин – бестолковая девушка, сидящая в красном старомодном кабриолете 80-х годов. Она кричит и сигналит, когда наконец замечает меня.

– Ты чертовски выглядишь, Грейс! – вскрикивает она.

Меди больше всех на моём факультете пришлась мне по душе. Длинные рыжие волосы и светлая кожа так восхитительны; хлопковое кружевное платье, ярко-красная помада дополняет образ. Меделин можно назвать глупышкой: она подписала себе в моих глазах декларацию интеллектуальной импотенции своими нескончаемыми жалобами, что ей нечего делать.

Под заходящим солнцем мы вместе оказываемся у двухэтажной кирпичной постройки. В каждой комнате включён свет. Интересно, что за хаос происходит в них? Замечаю Джексона – первое знакомое лицо здесь. Он проводит нас сквозь громкую группку, состоящую из татуированных парней в чёрных одеждах. Несколько секунд ощущаю их взгляд на себе, но вот мы уже проходим вглубь двухуровневой комнаты, смешиваясь с толпой.

– Каков шанс, что я смогу сама познакомиться со всеми в этом помещении? – интересуюсь я у него со смехом.

– Минимальный, – улыбается Джексон.

– Минимальный – это, видимо, британский вариант фразы «Хрена с два у него есть какой шанс», – встревает Меди и поправляет волосы одним лёгким движением руки, глядя в его глаза.

– Я австралиец.

– У вас королева на банкнотах – вы британцы, – настаивает Меделин.

Пройдя в дверь, мы попадаем в огромную комнату с неоновым рыжим освещением. Две лестницы у стен, а между – балкон, выходящий на нижний ярус. Громкая музыка; недалеко стол для пинг-понга. Левее – три полностью забитых дивана и множество кресел вокруг. То и дело через арки заходят и выходят люди. Я чувствую свежий запах свежевыстиранных хлопковых штор, слышу лай собак, вдохновение, замерев у лестницы: лица, голоса, движения эхом повторяли друг друга. Я такая же, как и все? Они хотят быть особенными: особенным итальянцем, особенным евреем, особенным индусом – они с рождения определяют себя именно так. Но, как считал Бродский, стоит определить себя сперва как человека и не лезть в «эти большие дела, они очень сильно туманят».

«Кто я?», – на этот вопрос ответ будет не «актриса с океаном заманчивых предложений», а моя характеристика как человека. Но её услышат только близкие, ведь никто не хочет быть уязвимым перед незнакомцами! Мгновение наедине с собой, а затем присоединяюсь к грохоту. «Наплевать, наплевать», – мысленно повторяю я, проходя сквозь терпкий туман сигарет.

Проходит час, а Зед всё ещё не подходит ко мне, мелькая в компании панков. Погружаясь всё глубже в пёстрый разговор, я чувствую умиротворение. Из таких мгновений и составляется вечность. Слова-огни, тот красный, тот жёлтый, возникнут и останутся. Некие ускользнут, улетят, исчезнут, крича, а им будет вторить эхо, отражаясь друг от друга в унисон музыке. Одно мгновение останется со мной ненадолго, а потом исчезнет в смертной бездне памяти – я выхватываю из толпы желудёвый цвет и одновременно чувствую, как впечатывается в мою кожу крест на груди Али и её руки крепко сжимают меня.

Все приземляются рядом: Логан, Али и… и отдельная коробка на стеллаже моей жизни – Дилан. В последний раз, когда мы виделись, когда он потребовал с меня порвать с Зедом, но, кажется, это уже так далеко в прошлом. Я так рада видеть этого брюнета; Барннетт с присущим ему тактом переговаривается с однокурсниками. Я думала, что, пожалуй, пора прекращать нашу с ним игру. «Последний вечер. Запомни его… художник не без таланта. В коллекцию, и пошла дальше. Зажила, как и до этого, ведь все в твоей жизни скроено верно», – крутиться в моей голове, пока я неотрывно наблюдаю за Диланом при этом фиолетовом свете, так захватывающе ложащемся на черную материю его одежды. Ко мне обратилась Али:

– Грейс, все собираются играть в «Правда или действие». Будешь с нами? – спрашивает она.

– Я за, – говорит Дилан позади меня.

Вновь разворачиваюсь к Дилану, он отпивает коньяка, хотя от него не исходит перегар, лишь привычный необъяснимый аромат его самого и немного мяты. Он наклоняется и шепчет:

– Мы с тобой уже обсуждали это после стихов того бродячего поэта, атеистишка. Они мелкие и спящие люди, но как бы мы с тобой ни зачитывались Ницше, пока что мы подобны им, и мы вдвоём среди них. – Господи, когда находишь того, с кем можно поговорить на темы, отличные от быта и сплетен о знаменитостях, разум которого бессловесно уравновешен с твоим, как жидкость в сообщающихся сосудах, – это идеал. – Ты ведь всегда играешь, так подыграй и сейчас.

Дилан, как нож, проходит все насквозь: одновременно он и внутри, и вовне, наблюдает. Я ощущаю его так же сильно, как «Сон в летнюю ночь» Шекспира, и соглашаюсь. (Эта была последняя вечеринка, на которую я пошла осознанно.)

Когда присоединяется Логан, мы начинаем играть. В течение игры Меделин уединяется с Джексоном; Алекс выкуривает косяк, предоставленный ему Зедом (вот от кого явно не ожидаешь!). Далее Логан рассказывает какую-то научную теорию одними бранными словами; Дэн целует девушку, случайно проходящую мимо. Глупая затея. Легкомысленные действия и провокационная правда. Хорош только коктейль, который Логан делает в совершенстве. Али с Диланом шутливо переговариваются, а я чувствую, что водка начинает постепенно действовать, сгущая краски. Моя хмельная сторона довольна, что Зед, не удосужившийся банально встретить и поприветствовать меня, теперь злится, что я смеюсь вместе с Диланом.

В миг, когда музыка сменяется, а ход переходит к следующему студенту, Меди и Джексон приходят обратно; он обнимает её. Я улыбаюсь Меди в ответ и украдкой бросаю взгляд на Дилана. Он незаметно для остальных касается моей руки, и я вздрагиваю, ощущая пленяющие прикосновения пальцев. Желаю прижаться к нему, почувствовать гармонию, дать влюблённости захватить меня. Но это недальновидное решение, конечно же. Отворачиваюсь и пытаюсь вести себя естественно, но щекочущие прикосновения то и дело вызывают непрошеную улыбку. Очередь в игре доходит до Дилана; выбор пал на правду.

– Дружок, ты запал на кого-нибудь здесь? – ехидно интересуется Зед.

Я чуть не давлюсь напитком в бумажном стаканчике. Наваливается ощущение, будто сердце остановилось. Гляжу прямо на Зеда, а он – на Дилана, руки опираются на колени.

– Да, – отвечает Дилан и дразнит: – Неужели это тебя так сильно волнует?

В ответ блондин резко откидывается на спинку дивана.

– Ты просто выбрал правду, друг. Вот я и спросил тебя.

Музыка играет всё так же громко, и все стараются её перекричать, но игроки молчат и ухмыляются, создавая впечатление всепоглощающей гробовой тишины. Дилан натягивает улыбку и делает расслабленный жест.

– Продолжайте уже. От таких разговоров скукой веет, – скулит пьяный Алекс, докуривая косяк. – Грейс, правда или действие?

– Выбираю правду, – отвечаю я.

– Ты когда-нибудь изменяла Зеду?

Он произносит это так беззаботно, словно это в порядке вещей; меня вопрос шокирует. Хотя я ведь в доме студенческого братства – обители похоти и разврата.

– Никогда.

– Не лезь в наши отношения, Алекс, – встревает Зед.

– Ты становишься невыносимым, когда напиваешься до скотского состояния.

– Грейси, нужно говорить правду? – улыбается Алекс, делая знатный глоток из бутылки.

– Я не играю в эти игры больше, – говорю громко, но не кричу, чтобы не показать слабость.

Я разворачиваюсь и направляюсь к главному выходу, но через несколько шагов резко останавливаюсь, услышав насмешку Алекса:

– Да ладно, братец, расскажи ей, как измываешься над ней, траха…

– Алекс, замолкни, – голос Дилана звучит угрожающе.

– Неужели ты тоже запал на Грейс? – спрашивает Алекс Дилана, хохоча и задыхаясь от гогота.

Я вновь стою у диванов там, где и сидела только что, когда Дилан вновь призвал его к трезвости.

– Давай, говори, а мы даже представим, что нам это важно, – встряла Меди, но замолкла, поняв неуместность своих слов.

– Алекс. Ты много выпил, – начинаю как можно спокойней. – Давай ты просто пойдёшь в какую-нибудь из спален наверху и не будешь создавать себе проблем?

Он ухмыляется, и вот я уже думаю, будто он согласится с моим предложением, как Зед нас прерывает:

– Нет, Грейси. Мы продолжаем играть. Садись на своё место. Думаю, это будет великолепно! – кричит он.

– Не смей повышать на неё голос, Зед! – вмешивается Логан.

Благодарно киваю ему и подхожу к Дилану с Али, забыв, что недавно хотела выйти на улицу. Оглядываюсь: все смотрят на Зеда, который намерен отомстить.

– Ну, давайте же. Что все такие напряжённые? – спрашивает Зед эмоционально, вставая с дивана и размахивая руками. – Мы продолжаем играть! Алекс, правда или действие?!

– Сейчас очередь Али, – отвечает Алекс. Пирсинг у него в носу переливается.

– Не думаю, что Алиша будет против, – перебивает Зед. – Так что ты выбираешь?

– Правда, – отвечает Алекс с усмешкой и с вызовом в глазах, задрав голову, глядя на Зеда.

– Ладно, – говорит Зед, вставая прямо напротив него. – Правда ли, что у тебя встаёт на мою девушку?

Лучше бы я подавилась алкоголем и умерла прямо здесь. Или провалилась сквозь Землю прямо в Австралию. Или Новую Зеландию. Лишь бы подальше отсюда. В горле ком, я впадаю в ступор. Дилан бросает на меня быстрый взгляд и подходит к Зеду, который даже не обращает внимания на моё присутствие.

– Какого черта ты творишь?! Она ведь прямо возле тебя! – кричит Дилан на него, пытаясь разнять спор. Никогда до этого не слышала, чтобы Дилан повышал голос, обычно он превосходно себя контролирует. – Если бы тебе было не наплевать на неё, то ты бы никогда не сказал подобного!

Али встаёт с дивана вслед за Диланом, намереваясь заботливо вывести меня из дома подальше ото всех, но я продолжаю наблюдать, не давая себя утянуть.

– Подожди, Дилан. – Алекс также поднимается с кресла, немного пошатываясь. – Если тебе интересно, Зед, то да. Мой ответ на твой вопрос – да. И ты сам об этом прекрасно знал.

Уже ненавижу всей душой это освещение и музыку, которая вроде как стала тише. И все вокруг искривилось и рассыпалось. Как же путано, бесцельно, как непонятно.

– Конечно, я знал. Просто хотел, чтобы Грейс услышала это лично от тебя, придурок, – рычит Зед.

Он победно идёт к своему прежнему месту, а мне хочется подбежать и дать ему пощёчину. Как Зед может так ужасно себя вести, так наплевательски ко мне относиться? Меня останавливает Али, вновь предлагая уйти, пока не стало слишком поздно. Мысли прерваны, а чувства отошли на задний план, сменяясь осознанием.

– Тогда, Зед, выбирай: ты ей расскажешь или я? – кричит Алекс вслед своему брату.

Что, черт возьми? Мне кажется, что трое самых близких мне людей оказались вместе со мной на острове посреди текучей наружности. Мысли скользят и опадают, не поспевая за событиями. Дилан срывается с места, подходит ко мне большими шагами и предлагает увести меня отсюда Али, которая заботливо держит меня за руку, когда мы быстро поднимаемся по лестнице. Чувствую себя уходящей от мира монахиней, вертится вопрос: ради чего, Зед? Зачем так несдержанно и жестоко? Возможно, и нежестоко, но безразлично и неуважительно. Ноги не подчиняются, так что цепляюсь за перила. Неон переключается с зелёного на красный. Позади слышится восторженный крик, но мне всё равно что там происходит. Али плетётся рядом молча, участливо меня оглядывая, круглая жёлтая луна смотрит в окно, и на последней ступени лестницы я уже готова признаться подруге, как мне важна её поддержка, но снизу доносится издевательский голос Алекса, растягивающего слова:

– Грейси! Не хочешь ли ты услышать о том, как твой замечательный парень трахает других девушек?

Ещё бы немного – и я бы не услышала его из-за оглушающей музыки. Дилан все ещё нежно держит мою руку. Гляжу на Алекса, он стоит под лестницей и разводит руками. Ладонь сжимает бутыль. Темнеет в глазах, грудь сжимает, подступают слёзы. Зед косится на меня. Музыка играет громко, люди продолжают общаться и сновать по лестнице вверх-вниз. В глубине души молюсь, готова даже пойти к Али на исповедь, лишь бы слова Алекса оказались ложью. Это выдал его пьяный мозг.