Анна Панькова
Семён
Сёме хотелось верить, что следующая страница дневника всё прояснит.
«Дорогой дневник, нам рассказали о прошлом мальчишки. Оно не даёт мне покоя, поэтому запишу в тебя хотя бы ключевые моменты.
У его отца было всего три занятия: пить, бить жену и ещё больше пить. Ходят слухи, что иногда он ходил на работу. Откуда-то же должны быть деньги на пожизненный алкоголизм. В какой-то момент этот недоотец так напился, что после того, как вырубил пустой бутылкой жену, принялся за молчаливого сына. Обычно послушный и боящийся сделать хоть один лишний шаг, мальчик начал вырываться и, схватив кухонный нож, избавил этот мир от непутевого папаши.
С матерью он поделиться этим достижением не смог – удар бутылкой оказался для неё летальным.
На этом трудности не закончились. В детском доме над ним постоянно издевались. Дети жестокие. Конечно, они не заслужили того, что с ними стало, но мне кажется, они его тоже медленно убивали.
Пока он спал, дети связывали его, чтобы после поместить в мусорку. Иногда головой вниз – самая частая причина его обмороков.
Хотя его кровать в какой-то момент перестала отличаться от той же мусорки. Несколько полумертвых пчёл, ос, мух, фантиков и очень много паутины. Воспитательница сказала, что он мог заснуть и так, но я отказываюсь в это верить.
Записки с гадостями и драки были в его жизни постоянно, поэтому, однажды, он не выдержал и сделал то, из-за чего приюту захотелось побыстрее от него избавиться».
Он убил тех детей.
Пояснение Семёну не требовалось. Он сам всё вспомнил.
Как каждый день молился, что для очередного удара у отца не будет ничего тяжёлого под рукой. Как слёзы матери сначала вызвали жалость, потом раздражение. Как ему было стыдно за это чувство, когда она умерла. Как он мечтал узнать, какого засыпать без страха оказаться в мусорном ведре или под роем огромных насекомых. Как школьные тетради никогда не были подписаны его настоящим именем – лишь оскорбления украшали обложку.
Как воспитательница приказала помалкивать, не привлекая к себе лишнего внимания. Он её послушался. Перестал молчать – начал действовать.
Семён закрыл глаза, надеясь, что так он поставит действительность на паузу и даст бесконечной буре из мыслей успокоиться. Она не успокаивалась.
«Память прекрати, память прекрати, память хватит. Воспоминания не нужны, не нужны они мне были», – бессмысленная мантра пыталась остановить поток восстановившихся фрагментов памяти.
Он вспомнил лицо каждого, кого сначала привязал к изголовью кровати, чтобы никто не вырвался, а после зарезал огромном кухонным ножом.
Первый убитый был главным зачинщиком – первое оскорбление, первый удар, первый ужасный розыгрыш были получены от него – он действительно заслуживал быть первым. Второй был другом первого, стал издеваться за компанию, скорее, просто чтобы произвести впечатление на друга, Семён точно не знал, но его удары были больнее остальных. Третий придумал эту идею с мусоркой. Четвертый с насекомыми. Пятый был ответственным за жвачки и кнопки на стуле у Семёна. Шестой ничего не делал – просто молчал. Седьмой больше всех любил подкладывать записки с оскорблениями. Восьмой пачкал одежду Семёна в грязи. Девятый писал в школьном дневнике Сёмы гадости, чтобы потом учитель оставлял его после уроков. Десятый любил купать голову Семёна в унитазе. Одиннадцатый воровал у Сёмы. Двенадцатый крал за компанию с одиннадцатым. Тринадцатый придумал идею продавать украденные одиннадцатым и двенадцатым вещи. Четырнадцатый идею тринадцатого реализовал. Пятнадцатый чаще всего эти вещи покупал. Шестнадцатый подсыпал в еду и чай Семёну насекомых. Семнадцатый чуть не сломал Семёну руку. Окончательно ее добил восемнадцатый. Девятнадцатый был достаточно убедительным, чтобы доказать медсестре, что сломал себе её сам Семён. Двадцатый покалечил не Семёна, а двадцать первого. Двадцать первый сказал, что это сделал Семён. Двадцать второй громче всех смеялся, когда Сёма не выдерживал и плакал. Двадцать третий исписал тумбочку Семёна гадостями и странными, иногда жуткими рисунками. Двадцать четвертый любил во время тихого часа рисовать на лице Семёна. Двадцать пятый почти все издевательства фотографировал. Двадцать шестой записывал всё в своей книге «Семён», фантазией не отличался, поэтому так и назвал чтиво. Двадцать седьмой подкладывал к насекомым фантики. Двадцать восьмой распространял ужасные об и без того униженном Семёне слухи. Двадцать девятый сжёг любимую футболку Семёна. Тридцатый был когда-то Сёме другом.
Последней жертвой была воспитательница. Как раз та, что сказала молчать. И судя по её предсмертной гримасе, Семён опять сделал что-то не так.