Андрей Воронин
Банда возвращается

Виктория равнодушно прошла мимо него, на что он насмешливо скривился.

Она уловила запах: от него пахло чесноком. Боялся от кого-нибудь заразиться гриппом…

«Как только Елена терпит этот запах?»

– Садитесь, – указала Принцесса и многозначительно взглянула на напольные часы с курантами. – У вас есть десять минут, я очень занята.

Виктория тоже не любила тянуть кота за хвост:

– Я зафиксирую ваши показания, Елена Борисовна, но подписывать их пока не будем. Их просмотрит Наум Степанович и исключит моменты, которые могут произвести негативное впечатление…

– Что это значит? – высокомерно произнесла Принцесса. – Не может быть никаких негативных впечатлений.

Макарова кивнула на это замечание, то есть приняла к сведению, и задала первый вопрос:

– Почему в этот раз совещание проходило не в «Президент-отеле», где расположен избирательный штаб, а в ваших апартаментах в Кремле?

Последовала незаметная пауза.

Принцесса быстро собралась с мыслями. Она, как очень немногие женщины, умела оперативно взять себя в руки. Это качество весьма помогало ей в жизни:

– На совещание мог прийти Президент, поэтому было целесообразно всем встретиться здесь.

Виктория взяла тон деловой, но максимально приближенный к домашнему, доверительному:

– Президента интересовал ход дел в целом или какой-то конкретный вопрос?

– Это не касается сути дела, прошу вас экономить мое время, – резко парировала Елена; наверное, ее все еще раздражал разрыв с Викторией.

– Хорошо. Смоленцев задержался по вашему распоряжению?

– Да, по моей просьбе.

– Для чего?

– Мы должны были обсудить несколько вопросов относительно его телестанции «Молодежная», – Принцесса с озабоченным видом поглядывала на часы.

– Какие именно вопросы?

– Это касается предвыборной кампании, это совершенно секретно.

Виктория сказала мягко:

– Я напомню вам, что у нас не официальный протокол, мы сможем его скорректировать. В то же время вы выпускаете из виду, что мне известно содержание вопроса, который предполагалось обсудить…

– В чем дело? – встревожилась Елена, но через секунду сообразила, что имеет в виду Виктория. – Да, я вспомнила: по моему поручению вы ездили вчера утром к Смоленцеву и передавали ему на словах просьбу подготовить список материальных нужд телерадиостанции «Молодежная». Вы правы, именно этот вопрос предполагалось обсудить. Но какое это имеет значение?

Этот ее вопрос Виктория сочла риторическим:

– Когда вы встревожились его отсутствием, то снова встретили меня в коридоре и попросили отыскать Смоленцева. Вы были раздражены и сказали следующее: «Его ждет сам…» О какой персоне в Кремле вы можете отозваться в такой уважительной манере «сам»?

– Что значит «о какой персоне»? А о какой же еще, кроме как…

Виктория мягко улыбнулась:

– Я сформулирую вопрос в открытую: у Смоленцева предполагалась встреча не только с вами, но и с Президентом? И именно по этому вопросу?

С Принцессы слетел недавний гонор, женщина была явно растеряна.

– Я не понимаю, к чему вы клоните? – она нервно крутила в руках пресловутый кремлевский карандаш. – Да, вы правильно поняли ситуацию. У Виктора Смоленцева в тот вечер при некоторых обстоятельствах могла произойти аудиенция у Президента. Но что с того?

– Не волнуйтесь, Елена Борисовна. Дело в том, что нежелательно какое-либо дополнительное сближение имени убитого с вашим и тем более с именем Президента, – объяснила ситуацию Виктория. – Оппозиционная пресса и так усиленно муссирует старые сплетни, «МК» дал заголовок «Фаворит кремлевской принцессы убит возле ее кабинета».

– Вот так вот открытым текстом?

– Я процитировала.

– Какая гадость!.. – Елена закурила, что позволяла себе нечасто. – Вы-то, Виктория, прекрасно знаете, что…

Елена неловко замолчала.

Виктория продолжала тихим уютным голосом:

– Об этой заявке и намеченной встрече может стать известно кому-то еще, ведь не исключено, что Смоленцев советовался со своими сотрудниками. «Советская Россия» повела против вашего отца кампанию под лозунгом: «Президент не может навести порядок в собственном доме, а собирается обустроить Россию». В этой ситуации не следует утаивать важную информацию от службы безопасности, потому что именно мы призваны погасить скандал и не дать ему повлиять на исход выборов.

– Я поняла, – Принцесса вернула карандаш в карандашницу. – Вы намекаете на то, что пойдут статейки на тему «Царские подарки фавориту»… Все совершенно не так. Есть данные, что Смоленцев в последнее время стакнулся с оппозицией. Ему было, видимо, достаточно много обещано. Об этом можно судить по списку, который он мне вручил после совещания. Так что речь шла совершенно о другом.

Елена вызвала референта:

– Скопируй этот листок и принеси…

Референт с легким поклоном взял бумагу и безмолвно удалился. Женщины даже не слышали, как закрылась за ним высокая тяжелая дверь.

– Я оставлю себе копию, а оригинал отдам вам, – пояснила Елена Виктории. – Кожинову следует обсудить эту проблему со мной или Президентом. Вы правы, возможны неприятная утечка информации и неприятный шум, надо принять превентивные меры.

– Хорошо, Елена Борисовна, этот вопрос превышает мою компетенцию, а потому давайте вернемся к протоколу показаний и уточним несколько нюансов…

Дальнейшую беседу Виктория вела автоматически. Ей не давала покоя фотография, которую Елена случайно прихватила вместе со списком Смоленцева из ящика стола. Фотография упала на стол, и Виктория успела рассмотреть, что на ней запечатлен Виктор Смоленцев, сидящий за столиком в кафе «Александра» вместе с неким пожилым человеком.

Это был снимок вчерашней встречи Смоленцева, которую Виктория засняла по распоряжению Кожинова. Странным казалось одно – ракурс съемки был совершенно иным.

Волновала Викторию и реакция Принцессы: Елена быстро спрятала фотографию обратно в стол…

* * *

Александр Бондарович,

10 часов утра,

24 марта 1996 года,

кабинет генерала Щербакова

Хотя Александр Бондарович с самого начала своей службы в ФСБ поставил себя достаточно независимо и у него не было оснований опасаться начальства, вызовов в этот кабинет не любил и даже предпочитал их избегать. Банда чувствовал себя в этом кабинете неуютно – примерно как неуспевающий школьник у доски под строгим взглядом учителя. Конечно, образ неуспевающего школьника в данном случае как бы не совсем точен – у Банды и его маленького отделения были самые лучшие показатели в работе, – однако уж такая возникала ассоциация, и Александр никак не мог от нее избавиться.

– Докладывайте, майор, – генерал Щербаков был сегодня в меру озабочен.

Бондарович уселся перед столом генерала и положил перед собой папку с заведенным делом. Позже оно будет приобщено к отчету объединенной следственной бригады.

– Начать с впечатлений или с фактов? – голос Бондаровича был сух.

Генерал цепко взглянул на него из-под кустистых бровей:

– Впечатления твои у меня, как на ладони… Поскольку все – на твоем лице.

«Подумаешь, бином Ньютона…» – вставил про себя Александр.

Свои мысленные разговоры с генералом Щербаковым он иногда вел даже в присутствии последнего. Бондаровича это некоторым образом даже развлекало.

– Собираешься просить отстранить тебя от этого дела и дать заниматься своим. Так?

Банда озабоченно наморщил лоб:

– Приблизительно так, Виктор Семенович.

– Начни с фактов.

– Моя работа в следственной группе – чистый камуфляж, – Александр с удрученным видом развел руками. – Я подшиваю в дело документы, которые они исправно копируют для меня. Один из основных вопросов: мне так и не удалось произвести осмотр тела жертвы – ни на месте преступления, ни в патологоанатомическом кабинете…

Генерал поднял брови. Он ничего не сказал, но для него как будто это не было новостью.

Бондарович выждал вежливую паузу и продолжил:

– По первому пункту я докладывал, а из морга тело сегодня в семь часов утра увезли в телецентр, там к нему очередь образовалась – попрощаться.

– Не ожидал такого поворота? – как будто насмешливо хмыкнул генерал Щербаков.

– Так точно, это мой прокол. Я мог съездить ночью в четвертый госпиталь.

– Дальше. Каяться потом будешь.

– Относительно протокола ночного допроса Глушко и медэкспертизы мне ответили, что эти бумаги пошли должным порядком по инстанции, – докладывал Бондарович с несколько расстроенным видом.

– Так оно и есть, вот они, – Щербаков показал на два объемистых документа у себя на столе.

Банда покосился на них:

– Судя по рассказу патологоанатома, в экспертизе есть одно очень загадочное место – перелом шейных позвонков. Здесь нужны скрупулезная экспертиза и следственный эксперимент. Я не встречал такого в своей практике, чтобы кто-то случайно свернул шею.

– А я встречал, человек поскользнулся на ступеньке, – Щербаков откинулся на спинку стула; трудно было понять – иронизирует генерал или говорит серьезно.

– Но я хорошо знаю, как это делает профессиональный боец – ударом или захватом. Следует мгновенная смерть.

– Дальше.

– Существует видеозапись с телекамеры в холле, где зафиксирован выход участников совещания и вообще всех лиц, находившихся тогда на этаже. Это важнейший документ, который позволил бы осуществить точный хронометраж событий.

Щербаков никак не реагировал на эти сведения; непонятно было его настроение: к чему ему вообще доклад?

Александр продолжал:

– Возможно, у Кожинова есть и аудиозапись из курилки, где зафиксирован момент преступления. Однако у нас по непонятным причинам нет доступа к этим документам.

– И не будет, это прерогатива Президента.

– На полу в туалете, куда оттащили труп, не была произведена тщательная экспертиза следов. При помощи порошка, микроанализа или других технических средств можно было бы установить, тащил ли труп подозреваемый Глушко или кто-то другой. Следы были затоптаны.

– Твои выводы?

Александр удивился; выводы ведь очевидны:

– Ошибки в следствии могут привести к тому, что на суде обвинение развалится, как карточный домик. В этом случае наше ведомство сядет в глубокую лужу вместе с Кожиновым. Этого нельзя допустить.

Щербаков откинулся на спинку стула:

– Тогда давай план действий, который этого не допустит. У Кожинова свои проблемы, а у нас за нашу службу должна голова болеть…

– В первую очередь – допрос подозреваемого. Затем опрос участников совещания, которые выходили последними. Беседа с сотрудниками телестудии – надо выяснить историю взаимоотношений Глушко и Смоленцева… – Бондарович, тоже откинувшись на спинку стула, как бы передразнивая генерала, перечислял пункты по пальцам.

– Хорошо, – генерал что-то записал себе на отдельный листок, – теперь давай впечатления.

Бондарович, испросив разрешение, закурил.

– Первым делом в Кремле меня попытался завербовать Поливода. Хотел ежечасных докладов напрямую. По-видимому, существует открытое и скрытое соперничество между Кожиновым и Секретарем СБ.

– Что ты ему ответил?

– Отослал по инстанции, – Банда сказал это с такой интонацией, с какой отсылают «на три буквы». – Он пообещал произвести меня из майоров в капитаны.

Генерал Щербаков ухмыльнулся:

– Раз сказал – сделает. Мужик твердый. Что еще?

Бондарович вытащил из кармана маленькую коробочку и положил на стол:

– Вот это я извлек из своего домашнего телефона.

– Так это, может быть, наш жучок стоял.

– Я застукал «телефониста» во время установки прибора, – Бондарович чуть не покраснел, когда пришлось вслед за этим признаться: – Задержать, к сожалению, не сумел, он подготовлен лучше меня.

– Не пострадал?

– Синяк на ноге, этот парень не собирался причинять мне вред, вывел на время из строя нервно-паралитическим газом.

Щербаков нахмурился:

– Я не отдавал приказа прослушивать тебя, так что это, видимо, работа Кожинова. Оперативно, – генерал покачал головой и на минуту задумался, поглядывая на «жучок». – Но раз «телефонист» вел себя в рамках приличий, то копать этот факт не будем, некогда. Как полагаешь?

Александр согласился:

– Я не стал вызывать ночью бригаду.

– Правильно. Что еще?

– Привет вам передавал, – Бондарович на секунду запнулся, – Прокофий Климентьевич.

Щербаков оживился:

– Старик Орлов? Вот это ты хорошее знакомство свел. А говоришь, никаких результатов! С Прокофием познакомился – считай, тебя Бог отметил, – генерал не стал скрывать улыбку. – Как ты к нему умудрился попасть?

– Его внучка, Виктория Макарова, была назначена Кожиновым для координации действий с нами… Она и познакомила меня с дедом…

– Ты ее сразу так обаял? Ловок!.. Как поживает старик? Он еще меня учил следственной практике, а потом помог с кандидатской диссертацией.

– У него плохо с легкими. Сам не передвигается.

– А ум небось до сих пор на месте?.. Надо бы его навестить. Ладно, – подвел черту генерал, – слушай теперь меня. Генерал Кожинов надавил наверху, чтобы тебя вывели из следственной бригады. С завтрашнего дня ты отстраняешься от этого дела. Так что, считай, твоя просьба удовлетворена. Но сегодняшний день у тебя еще есть. Радуйся.

– Радуюсь.

– В Кремле больше не показывайся, они с тобой разговаривать не будут. Сейчас мы вдвоем отправляемся допросить Глушко. После допроса решим, куда тебе следует двигаться в первую очередь.

Банда поднялся со стула:

– Ясно, товарищ генерал.

– Сегодняшний день – твой, постарайся накопать побольше полезной информации, – Щербаков говорил с ним примерно так, как говорил де Тревиль со своими мушкетерами. – Поехали, по дороге прочитаешь протокол допроса подозреваемого Кожиновым и экспертизу.

* * *

Виктория Макарова,

10 часов утра,

24 марта 1996 года, технический отдел

Выйдя из кабинета Елены Монастырской, где Виктория пробыла вместо отпущенных ей десяти минут больше получаса, молодая женщина направилась во двор и присела на лавку.

Прежде чем пойти на доклад к Кожинову, Макаровой следовало хоть немного прийти в себя, собраться с мыслями. В костюме было холодно. Хотя снег уже сошел, но конец марта в Москве – не лучшее время для прогулок. С неба сыпалась мелкая морось, из-за угла порывами налетал пронизывающий ветер, бросая холодные капельки в глаза.

«Тушь может потечь», – с беспокойством подумала Виктория, но не двинулась с места, а только постаралась отвернуться от порывов ветра. Она закурила, пару раз щелкнув зажигалкой, достала платок и аккуратно вытерла лоб. Платок вымок, но не от мороси, а от выступившего пота.

Виктория прекрасно отдавала себе отчет в том, какую цену может заплатить за сегодняшнюю самодеятельность. Следовало сообразить, как использовать опасную информацию, которую она сумела добыть в кабинете у Елены, – добыть на свой страх и риск. Слова Елены о том, что Смоленцева ожидал Президент, Виктория вспомнила только у Принцессы в приемной, когда размышляла о ситуации и готовилась к беседе. Поэтому Кожинову об этом нюансе ничего не было известно, и здесь Виктория чиста – не подкопаешься.

Главный риск был в том, что она самовольно задавала вопросы, которые намного превышали ее полномочия и ее задание. Кожинов поручил ей чисто рутинную работу – записать со слов Елены Монастырской события двух часов вчерашнего дня. И только!.. Понятно, что она довольно удачно использовала те факты, свидетелем которых вчера была, а кроме того – старые отношения, которые связывали ее с Еленой Монастырской. Виктория просто сыграла на привычке безусловного доверия к ней, когда брала «на испуг». Последовала точно рассчитанная психологическая реакция: женщина не отгородилась, а по старой привычке попросила защиты.

Но Елена в любой момент может проанализировать беседу и заподозрить неладное. Она – умная женщина, и Виктории это известно, как никому другому… Принцессе должно показаться вполне уместным, что Кожинов послал вместо себя именно Макарову, потому что между дочерью Президента и начальником охраны существовала давняя всем известная неприязнь, а между Принцессой и Викторией собака пробежала сравнительно недавно. И не такая большая… Однако Елена должна понимать, что вопросы такого значения не перепоручаются лейтенантам, – даже самым доверенным… И все-таки вряд ли она кинется выяснять детали к Кожинову. Значит, и здесь непосредственная опасность пока не грозит Виктории…

Следующий важный момент: что из разговора пересказать Кожинову, – так, чтобы он не заподозрил превышения Викторией полномочий? Список, безусловно, следует отдать ему, потому что этот список засветится прежде всего. Следовательно, надо подать дело таким образом, что Елена передала его не под давлением, а по собственной инициативе. О готовящейся встрече Смоленцева с Президентом – молчок. О встрече с коммунистами – тоже ни слова.

Оставалась главная проблема…

То, что Кожинов – «главное ухо страны» и что это до определенной степени поощряется Президентом, который получает таким образом массу конфиденциальной информации, – все это было секретом полишинеля. Вопрос состоял в том, хватает ли у Кожинова дерзости прослушивать дочь Президента. Вполне возможно, что хватает. А потому существует вероятность того, что генерал, которого заинтересуют сведения Виктории, найдет время прослушать первоисточник – магнитную запись разговора. Из этого следовало, что Виктории не стоит подавать эту информацию чрезмерно «вкусно». По крайней мере, это даст какую-то фору во времени.

Огонек сигареты ожег пальцы, и Виктория закурила следующую.

Ясно было одно: надо предпринимать следующие шаги или идти к Кожинову и признаваться в содеянном прямо сейчас. Признаться в своей самодеятельности сегодня – означает утратить доверие и быть отстраненной от дела. Самостоятельное расследование и приобретение собственной информации могут привести к полному краху, а могут, наоборот, дать в руки серьезный козырь и, как следствие, – допуск в большую игру и к важным делам.

Виктория уже сама плохо понимала, как решилась на подобный разговор с Еленой. Вряд ли это произошло случайно; что-то такое зрело в Виктории давно – ведь она была не из тех людей, которые долго удовлетворяются вторыми или третьими ролями. К тому же Виктория давно заметила: в кремлевских коридорах и кабинетах ничего не вершится случайно… Но что бы ни толкнуло ее на этот отчаянный поступок, он уже был сделан, и это бесповоротно принесет изменения в ее жизнь, – это Виктория сознавала отчетливо.

Игра для нее пошла ва-банк…

Виктория решительно поднялась. Она опять превратилась в уверенную в себе деловую женщину.

Только войдя в здание, девушка почувствовала, как замерзла на улице.

Пройдя по коридору в технический отдел, она заскочила в кабинет к знакомой секретарше:

– Привет, Лена. Как дела? Я копирну у тебя список, чтобы к себе не бегать?

Секретарша скользнула опытным и безразличным взглядом по листку и, убедившись, что на нем нет ни печатей, ни грифа, – только подпись, – ответила:

– Конечно. Как у вас с этим убийством?

Макарова махнула рукой:

– Не спрашивай, запарка!

– Я вам не завидую…

– Полюбоваться бы на того человека, который нам сегодня завидует.

Виктория положила листок Смоленцева на планшет ксерокса и с решимостью отчаяния нажала кнопку, будто запускала баллистическую ракету.

Секретарша перебирала какие-то бумаги:

– Признался уже убийца?

– Кто же мне скажет!

– Почему же?

– Я такой маленький воробей… По радио вместе с тобой услышу, – девушка спрятала листки в папку. – Спасибо, я побегу.

Виктория думала в такт шагам о том, на что «потянет» копирование следственного документа подобной важности – на служебное расследование или сразу на трибунал? Или на случайную автокатастрофу?..

Следующим ее заходом был центр технического обеспечения службы безопасности.

Когда было надо, Виктория умела преображаться – умела стрельнуть глазками и обворожительно улыбнуться. В такие минуты она была ничуть не хуже, чем, к примеру, Клаудиа Шиффер или Синди Кроуфорд…

– Здравствуйте, мальчики.

– А, Виктория, почаще к нам заглядывай… Скучаем, – ответили ребята из-за компьютеров с базами данных. – Так похорошела – сразу чувствуется весна!..

– Як Степану.

Степан занимался обработкой микропленок. Услышав, что к нему посетитель, он выглянул из-за аппаратуры.

– Что, Вика?

– Я вчера пленку передавала, у тебя не осталось снимка? – глаза Виктории так и источали флюиды. – Нужно будет опрос возможных свидетелей провести.

Степан обалдело смотрел на Викторию; кажется, он никогда не видел ее такой:

– Так у шефа возьми, у него много.

– Забыла, и он не вспомнил. А второй раз возвращаться не хочу, там война и немцы.

Степан пошел к корзине для бумаг.

– Могу себе представить, – посочувствовал он, роясь среди мусора.

Виктория осмотрелась; она вся цвела:

– Вам тут хорошо, тихо.

– Ну да, – подтвердили компьютерщики. – Больше суток не сменялись…

– Да, у нас тоже завал.

Ждать ей пришлось недолго.

– Вот, Вика, есть вполне приличный в браке. Эта полоска тебе не помешает, – Степан протянул ей фотографию Смоленцева с незнакомым мужчиной в «Александре». – Если хочешь, могу ее даже отрезать…

Виктория как бы без всякой задней мысли разгладила на бедре слегка помятую фотографию:

– Не надо. И правда, не мешает.

У бедного Степана слегка покраснели уши, когда он наблюдал, как ловко девушка разглаживала бракованную фотографию на своем прекрасном бедре.

– Знаешь, кто это? – в последний раз рискнула Виктория.

– Слышал, Липкин, – с явной неприязнью к этому самому Липкину ответил Степан. – С тебя банка пива, – и парень, вздохнув, вернулся к своим делам.

– Заметано, – Виктория скрылась в дверях.

Теперь – все, надо идти на доклад к Кожинову.

«Липкин, – крутилось у нее в голове. – Семен Липкин, мэр Ульяновска, коммунистического заповедника, и одно из первых лиц в КПРФ».

Легкой походкой, ставя шаг от бедра, Виктория Макарова шла по коридору…

* * *

Александр Бондарович,

12 часов дня,

24 марта 1996 года, камера для допросов в Бутырках

Ждали недолго. Когда Бондарович появляется в сих пенатах один, ему приходится дольше ждать. А генерала Щербакова боялись…

С мерзким скрипом открылась дверь в камеру, выводящий скомандовал:

– Заходи.

В дверях показался альбинос.

Если бы Александр Бондарович видел его вчера вместе с Викторией в кабинете Кожинова, то непременно заметил бы, как по сравнению со вчерашним днем Глушко постарел; выглядел подозреваемый плохо: помятая одежда, длинные белые волосы лежат на плечах лохмами, под глазами залегли черные круги, на подбородке вылезла неопрятная белая щетина…

Глушко остановился, затравленно озираясь по сторонам и не решаясь достать из-за спины руки. Позе заключенного при конвоире его, видимо, уже обучили твердо.

Сопровождающий бодро отрапортовал:

– Товарищ генерал, подследственный Глушко по вашему приказанию доставлен.

Щербаков поморщился от этого крика:

– Идите.

Когда конвоир удалился, закрыв за собой скрипучую дверь, генерал указал подследственному на стул:

– Садитесь, Глушко.

Арестант занял свое место перед лампой, высветлившей его морщины.

Бондарович сел сбоку от стола.

Щербаков, как положено, решил представиться подследственному:

– Допрос сегодня ведут офицеры ФСБ, входящие в объединенную следственную бригаду, генерал Щербаков и майор Бондарович, – пока говорил, он изучал альбиноса внимательным холодным взглядом. – Вы знаете, кто с вами работал вчера?

Глушко поежился под его взглядом:

– Служба безопасности Президента… А вы другое ведомство? Понятно. Значит, все сначала.

Бондарович заметил на это:

– Вам еще придется отвечать по многу раз на одни и те же вопросы, такова работа подследственного.

– Работа?

– А вас удивляет это?

Глушко нервно пожал плечами:

– Пожалуй, в нашей стране ничему не стоит удивляться. Были времена, когда безвинных арестовывали миллионами…

Генерал Щербаков счел необходимым прояснить ситуацию:

– Вам предъявлено обвинение в убийстве Виктора Смоленцева. Хотите что-нибудь заявить по этому поводу?

Бледное лицо Глушко вытянулось:

– Я всю ночь заявлял по этому поводу: я не убивал Виктора, даже не разговаривал с ним, не тащил тело в туалет, не ломал ему шею. Я встал с кресла, когда Смоленцев вошел, потушил сигарету и вышел. Все! – по мере того, как подследственный говорил, голос его становился все громче.

Щербаков строго сдвинул брови:

– Спокойно, Глушко. Криком делу не поможешь. А разобраться в этом деле в первую очередь – в ваших интересах… – он переложил с места на место приготовленные заранее листки. – Будем считать, что на изрядную часть наших вопросов вы уже ответили, так что времени мы сэкономили порядочно. Остальное время давайте потратим на деловую беседу.

Глушко обиженно поджал губы:

– О том, как меня угробить?

Щербакову совсем не нравился его тон:

– Давайте сразу договоримся. Мы будем исходить из того, что нас интересует именно ваша версия, что мы вам полностью верим.

– Презумпция невиновности? – щегольнул альбинос с едкой ухмылкой; он был явно настроен встречать в штыки всякого представителя власти; должно быть, Кожинов накануне пропустил-таки его через мясорубку.

Генерал проявил выдержку:

– Вот и давайте проработаем вашу версию в подробностях. Ведь важно и ваше видение. А мы потом найдем время и проверим версию на прочность.

Глушко вдруг начал ерничать:

– Покуда меня самого проверяют на прочность. Вчера уже были проверялыцики… И потом… вы думаете в этих стенах профилакторий? – он судорожно проглотил слюну. – Повеситься, что ли? Такой вариант всех устроит?

Щербаков взглянул на него хмуро:

– Самоубийство подследственного в таком громком деле – верное разжалование начальнику тюрьмы. Так что стеречь вас от таких действий будут внимательно, будьте уверены. Без разрешения головы не повернете.

Глушко, видно, еще не задумывался об этом:

– Значит, и подохнуть не дадите.

– Не раскисайте, вы всего один день в камере.

– Спасибо, успокоили, – у подследственного в глазах блеснуло отчаяние.

Бондарович решил вернуть разговор в рамки интересующей темы:

– Кто был в коридоре, когда вы вышли из курительной комнаты, оставив в ней Смоленцева?

Глушко постарался взять себя в руки:

– Не помню… Кажется, никого.

Генерал Щербаков пытался помочь:

– Вспоминайте, Глушко, восстанавливайте события в памяти, как картину… Вы выходите и идете по направлению к пропускному пункту. Направо вы вряд ли посмотрели, но кого вы видите перед собой?

Глушко оценил участливое отношение генерала и несколько успокоился:

– Коридор был совсем пустой. В холле стояли какие-то мужчины…

Щербаков заметно оживился:

– Сколько?

– Двое… – подследственный напряг память. – Да, пожалуй, двое…

Бондарович сделал отметку в блокноте:

– Как они выглядели?.. Я понимаю, что такие мелочи не всегда запомнишь; особенно, если только что встретил в курилке человека, с которым – «в контрах»… Но ведь сама обстановка – Кремль все-таки. Не думаю, что вы в Кремле частый гость…

Глушко пожал плечами:

– Пожилые, в хороших костюмах…

Щербаков зацепился:

– Опознать сможете?

– Вряд ли.

Генерал Щербаков перевернул очередной лист бумаги:

– На проходной кто-нибудь был?

– Да, человека три. Не помню в точности, они о чем-то разговаривали…

Но Щербакова интересовало другое:

– Они смогут подтвердить, что вы выходили в одно время с ними?

Глушко ответил как-то подавленно:

– Вряд ли…

Бондаровича озадачил такой ответ:

– Ну, почему, у вас характерная запоминающаяся внешность. Я бы непременно запомнил.

Глушко равнодушно пожал плечами:

– Тогда может быть. Хотя, насколько я помню, они на меня не смотрели прямо.

– Что ж из того! Чтобы узнать человека, не обязательно смотреть на него прямо. Бывает достаточно и так называемого бокового зрения…

Тут Щербаков заметил со вздохом:

– Если быть откровенным, это вряд ли вам поможет.

Подследственный насторожился, посмотрел на генерала вопросительно.

Щербаков продолжал:

– Дело в том, что по прикидке, – хотя следственный эксперимент еще не проводился, на все действия преступника потребовалось очень мало времени: минута-полторы-две. Это играет против вас, алиби обеспечить очень трудно.

– Понимаю, – Глушко явно был утомлен и, должно быть, воспринимал все, как в тумане.

Александр вспомнил:

– Что за ручку вы потеряли в Кремле?

Глушко вздрогнул:

– Я вообще не понимаю, при чем тут ручка. Мне и вчера с этой ручкой все мозги съели… Я не заходил в туалет, ручка лежала у меня в нагрудном кармане пиджака. Чушь какая-то!.. – подследственный отвернулся, желая хоть так успокоить нервы.

Но Бондарович проявил некоторую дотошность:

– Что она из себя представляла? Вы могли бы ее в двух словах описать?

Глушко уже справился с собой:

– Обычная, не очень дорогая ручка, – он на секунду прикрыл глаза. – Ручка с надписью «КАРЕ», – название моей студии, – шелкографией выполнена. Я как-то заказал таких пару десятков, сейчас модно. Некоторым сотрудникам раздавал – в качестве презента. Такие мелочи людям всегда приятны… Разве вам никто не дарил ручек?

Генерал Щербаков кивнул:

– Хорошо, оставим этот вопрос. В чем, скажите, кроется причина ваших разногласий со Смоленцевым? Вы же понимаете, тут усматривают мотив.

Глушко слегка покраснел – скорее от злости, чем от какой-то неловкости.

Генерал подтолкнул:

– Ну говорите же. Молчать не в ваших интересах.

– Он выставил меня с работы и поставил в трудное положение. У меня крупный правительственный заказ, а я работаю на дерьмовом оборудовании или плачу бешеные бабки за аренду хорошего.

Щербаков записал пару строк:

– Расскажите подробнее.

Но подследственный почему-то молчал.

Бондарович взялся помочь ему:

– Вы злоупотребили его доверием, как утверждают в «Молодежной»?

Глушко прямо-таки вспыхнул:

– Это они так считают…

Щербаков оторвался от своих записей:

– Хочу предупредить вас: когда мы будем проверять ваши показания, каждое слово неправды будет подрывать ваше положение, – он сделал значительную паузу. – Нас не интересуют, Глушко, ваши шалости с деньгами. Пусть ими занимается налоговая полиция. Здесь речь идет об обвинении в убийстве. Это посерьезней. Помогая нам, вы поможете себе…

Глушко уставился взглядом куда-то под потолок:

– Смоленцев обвинил меня в присвоении рекламных денег и еще в работе «налево» на оборудовании «Молодежки». Но это – фактически; если без эмоций…

Щербаков уточнил:

– Деньги наличные, конечно.

– Да. Но поймите, моя работа производится на очень дорогих машинах, и эти деньги я вкладывал в покупку высокопрофессиональных аппаратов. Все это делалось в общих интересах, а он обвинил меня в личных, корыстных… Это монтажное оборудование. Компьютерное и видео. Через безнал его брать очень невыгодно – налоги все съедают, да и дороже.

Бондарович кивнул:

– И на учет его надо ставить. Все тут понятно.

Глушко опять распалился:

– Он выставил меня за дверь, заявив, что я обкрадываю его. Выставил за дверь, как школьника. Понимаете? Разве не обидно?.. И крикнул мне вслед, что, пока я не рассчитаюсь, не получу свое оборудование, – в голосе Глушко зазвучали истерические нотки. – И я с трудом собрал собственное производство. В основном, на чужие деньги. Все-таки у меня есть имя, и платят за мою работу хорошо. Теперь я получил сложный госзаказ под выборы, а выполнять его не на чем… И потом… я здесь… не знаю, на сколько. Может, еще вообще не выпустят…