Андрей Шопперт
И опять Пожарский 2
А управляющие и мастера Вершилова, эти как с самого утра впрягаются в работу, так дотемна с двухчасовым дневным перерывом и крутятся. Они словно присутствуют сразу в нескольких местах. То слышен голос Крчмара от строящегося храма, а вот уже он мелькает среди печей на берегу Волги, а ещё через пару минут он ругается со строителями, что возводят дома для евреев. Тоже загадка, зачем они княжичу Пожарскому.
Само Вершилово, словно город из сказки. Чистота порядок, нет татей, ходи себе всю ночь по улицам, никто тебя и пальцем не тронет, наоборот, поинтересуются, не случилось ли чего, может, помощь нужна. Нужна помощь, объясните, куда он попал! Дом, что выделили бывшему дьяку государеву, был не большой. Но в нём было две печки, топящиеся по белому. Только хозяйки и не хватает. Сначала Шульгин присматривался к местным девушкам в церкви, но сложилось иначе.
Княжич попросил его заниматься с купленной вогулкой русским языком, а у неё учиться вогульскому. Никанор Михайлович проникся, на самом деле, как управлять отрезанным от Руси городом среди вогулов и не знать их языка, хотя бы немного. Во время занятий он привязался к этой простой девчонке. Она была красива своей азиатской красотой и главное она была похожа на него. Девушка тоже всему удивлялась в Вершилово. Они могли бы на пару ходить по улице с раскрытым ртом.
Девушку звали Нены. Местные монашки, что взяли над ней шефство переименовали вогулку в Надю. Надя оказалась беременна, скорее всего, от одного из стрельцов, что оставался на перекатах, при разведке на Урал камне.
Никанора Михайловича, полюбившего девушку, это не остановило, и, окрестив её в православную веру, он в этот же день женился на ней.
Сейчас в конце января, получив дворянство и вотчину из шести дворов, Никита Михайлович Шульга стал задумываться, что он ведь ничего толком не умеет из того, что потребуется, чтобы создать город на новом месте. Он стал всё свободное время проводить с Крчмаром или с Зотовым. Раз в неделю обязательно встречался с Полуяровым и расспрашивал того о выведении новых сортов злаков. Крестьянам нового дворянина не стали строить дома по образу Вершиловских, Шульга уговорил их перебраться с ним в Миасс, там сразу всё и построят. Осталось потерпеть четыре месяца, даже поменьше. Как лёд вскроется, так и отплываем.
Никита Михайлович пришпорил коня, надо спешить. Сегодня ещё с печами по производству извести разбираться. Он заболел общей болезнью. Бывший государев дьяк теперь ничего не успевал.
Событие восемнадцать
Семён Силин, гончар из Арзамаса, что рассказал о белой глине и синей краске с берегов реки Гжелки, всё не мог понять, зачем с ним так носятся. Ему год назад выделили большой тёплый дом с двумя печками, привели на двор двух коров и лошадь. Потом чуть погодя ещё привели двух коз. Снабдили кормами животных, а им выдали несколько мешков муки и различных круп. Прямо какая-то сказка получается. Только через месяц к нему в дом заглянул княжич Пожарский и спросил Семёна, грамотный ли он. Семён грамоты не знал. Пётр Дмитриевич, посмотрел на свистульки, которые лепил гончар, покачал головой и велел Силину ходить по вечерам в школу для взрослых.
К весне Семён обжился в Вершилово, завёл знакомых и осилил грамоту. Работы с него по-прежнему никто не спрашивал. Семён продолжал лепить свистульки и обжигать их в печи для обжига кирпича, на берегу Волги. С мастерами по кирпичу свёл Семёна его благодетель, управляющий княжича, Онисим Петрович Зотов.
Следующий раз Пётр Дмитриевич Пожарский посетил Силина в марте. На этот раз с ним был местная достопримечательность, резчик по дереву Фома Андронов, больше известный как – Фома Безухий. Княжич сказал, что бы Семён до осени учился у Фомы делать фигурки и вообще владеть резцом. Семён и сам пытался делать фигурки из дерева, но возиться с глиной ему нравилось больше. Тем не менее, он с того дня прилип к Фоме и перенимал у того все тонкости мастерства. Он даже помог ему сделать вторую пару медведей, взамен вывезенной князем Пожарским.
Когда начали делать фарфор, Семёна приставили к гончарам, и он вместе со всеми проводил опыты по выделке первых фарфоровых блюдец и чашечек. И вот вчера, наконец, Силин был вместе с Фомой и ещё одним резчиком Сидором Щеглом приглашён к княжичу в терем. Там уже были голландский художник Рубенс и иконописец Иоаким Прилукин.
– Хочу я кроме чашек и блюдец из фарфора фигурки разные делать, – начал княжич, оглядев собравшихся.
– Так, а мы-то тут зачем, князь батюшка? – не понял Андронов.
– Сейчас всё расскажу. Нужно чтобы художники, – он посмотрел на Рубенса и Прилукина, – Нарисовали фигурки девушек. Скажем, царицу русскую и не просто, чтобы она стояла, а пусть она, скажем, в зеркальце смотрится. Потом боярышню. Эта пусть вышивает. Купчиху ещё. Эта девица, пусть со щенком играет. Ну и крестьянку. Эта девушка пусть сидит на травке и венок плетёт. Понятно ли? – княжич обратился к Прилукину.
– Попытаемся, – неуверенно ответил иконописец.
– Резчики из дерева должны этих девиц вырезать одинаковой высоты, скажем, вершок. А Семёну потом с их помощью нужно залить всё гипсом и сделать формы для отливки из фарфора. Тут главное, чтобы формы разнялись. Для этого острых краёв не должно быть на фигурках и сильно выступающих частей, Теперь понятно?
– Сделаем, князь батюшку, не сумлевайся – теперь более уверенно кивнули резчики. Щегол про формовочные уклоны уже наслушался, он и икону для колоколов резал.
– Ну, а уважаемый Пётр Павлович Рубенс пусть сделает те же персонажи только европейские. Принцессу заморскую нарисует, только не с зеркальцем, а с розой, например. Дочь графа. Дочь аптекаря. Прачку молодую с бельём. Ну и крестьянку с серпом. Всё это в национальных голландских или немецких костюмах. Сможешь Пётр Павлович?
Рубенс ещё достаточно плохо говорил по-русски, и переводчиком ему служила старшая дочь.
– Папа, а мне такую куколку дадут? – захлопала в ладоши девочка.
– Сколько же такая куколка стоить будет, – хмыкнул голландец, – Поражаюсь я тобой маркиз, такая богатая фантазия, как ты это придумал?
– Да вот посмотрел на фигурки Семёна и придумал, – кивнул на Силина княжич, так что мастера, сможем мы девочке таких куколок наделать. Только учтите, что красок у нас пока немного. Есть синяя, есть светло-зелёная, сможем сделать серую и чёрную. Да, и ещё красная и коричневая. Вот из этих цветов и исходите.
Вот с этого дня Семён и почувствовал себя настоящим жителем Вершилова. Он сначала пропадал с голландцами. Их было больше и фигурки они нарисовали быстрее, буквально через два дня. Попробовали их вырезать. Кое-где уклон не получался. Опять перерисовывали. Снова резали. Затем подошли и русские фигурки. И здесь с первого раза не удалось. Только через две седмицы заформовали первую девушку. Ею оказалась голландская прачка. Попробовали разнять полуформы. Нет, Все сломалось. Тогда позвали княжича.
Пожарский долго разглядывал фигурку и остатки отливки.
– Попробуйте голову заформовать отдельно, а потом склеить тем же шликером, – вынес, наконец, решение Пётр Дмитриевич.
Попробовали. Срыв был в районе правой руки. Тогда и руку заформовали отдельно. Получилось! Собрали фигурку и поставили в печь вместе с чашками. Каково же было разочарование, когда печь открыли. Прачка потрескалась. Попробовали снова. И опять тот же результат.
– Нужно собирать фигурку как можно быстрее и сразу ставить в печь, – предложил один из гончаров.
Попробовали, конечно, почти не веря в успех. И ведь получилось. Наделали десяток прачек. Из них вышло семь. Это был успех. К тому времени и ещё две фигурки подошли от резчиков. Эти сразу разделили на части. Так и пошло. Скоро девушек набралось на целую садку печи. Их отдали художникам на раскраску и, окунув в шликер, поставили в печь.
Когда пришло время доставать фигурки из печи, собрались все и художники, и резчики и гончары. Княжич пришёл с Зотовым и Крчмаром. Дверцу печи открыли, достали бережно одну за другой все фигурки. На этот раз потрескалась только одна.
Это было чудо. Эти девушки так отличались от свистулек Семёна, как золотой кубок отличается от комка грязи. Рубенс заплакал, держа в руках свою принцессу с тремя розами: синей, красной и белой. А Семёну больше всего понравилась русская купеческая девушка, играющая со щенком. Хотя прачка, с которой намучились больше всего, тоже была хороша. Перед ней была синяя вода и белое бельё, что она полоскала, прямо горело чистотой на фоне её красного платья.
– Господин маркиз, можно я подарю одну дочери? – робко попросил плачущий Рубенс.
– Не так. Через пять дней у нас 8 марта. Я хочу сделать этот день женским праздником. Завтра я об этом объявлю в церкви после службы. В этот день все мужчины должны делать своим матерям, жёнам и дочерям подарки, а женщины надевать лучшие платья и прогуливаться по селу, демонстрируя красивую одежду, золотые украшения и свою красоту. Давайте напряжёмся и за эти пять дней наделаем девушек для большего числа женщин. Следующие пять дней Семён Силин потом и вспомнить не смог, он спал по несколько часов урывками, да и то не каждый день. Очнулся он от этого аврала только на службе в церкви 8 марта. Пожарский назвал этот праздник новый, днём заботы Богородицы обо всех женщинах. Отец Матвей провёл молебен, и началось вручение подарков. Конечно, всем женщинам и девочкам фарфоровых фигурок не досталось. Население Вершилова далеко перевалило за две тысячи. Недавно ещё приехало сто стрельцов с семьями. Сейчас строители сразу несколько улиц продлевали. Но Семён был собой доволен, он выдал двести десять фигурок. Вот зачем он нужен в Вершилово. Он мастер.
Событие девятнадцатое
Петра Пожарского вызвал к себе через гонца Трофим Силыч Акинфиев новый Государев дьяк в Нижнем Новгороде. С ним за пять месяцев, пребывания в Вершилово после возвращения с Урала, Пожарский так и не удосужился встретиться. Финансовыми делами занимались Зотов и Крчмар. Ювелиры свои деньги тоже сами считали, так что вроде бы ничего плохого от этого вызова Пожарский не ждал. А оказалось.
Дьяк Трофим Акинфиев сидел в Новгородском Кремле в тех же покоях, что раньше занимал Фёдор Фёдорович Пронин. Пётра проводил в горницу подьячий и плотно запер за ним дверь.
– А, Пётр Дмитриевич, – поклонился ему дьяк, – Что-то избегаешь ты меня. Не хорошо это.
– Да дел много, – нейтрально ответил Пётр.
– Наверное, поэтому и пятину забыл заплатить? – криво улыбнулся дьяк.
Был он невысок и ещё не стар, но при этом почти совершенно лыс, зато большая рыжая борода восполняла недостаток волос на голове. Глазки у дьяка были карие и хитрые.
– Мне управляющие докладывали, что за февраль полностью всю пятину выплатили, – пожал плечами Пожарский. Акинфиев ему определённо не нравился.
– А как же пятина за подарки твоим людям? Они, конечно, не платили, но товар произведён и за него в казну пятина положена, – прискорбно сообщил дьяк.
Пётр не разбирался в законах, но что-то в голосе дьяка его насторожило, и он решил проверить.
– Хорошо. Я посчитаю, на какую сумму сделал подарков в феврале и управляющие внесут одну пятую от стоимости, – дьяк улыбнулся, но Пожарский продолжал. – Это с теми подарками, что подарены жителям Вершилово. А вот с остальными придётся немного подождать. Князь Владимир Тимофеевич Долгоруков сейчас в Москве. Мой отец в Великом Новгороде воеводой. Я им, конечно сегодня же письмецо напишу. Да, ещё ведь патриарх Филарет, Великий Государь Михаил Фёдорович и матушка его – Государыня Марфа. Я им тоже сегодня же письма напишу и попеняю, что пятину они забыли заплатить. Ну, десять дней туда гонец будет мчаться. Да ещё десять дней назад, хотя, думаю, назад и быстрее царёв гонец долетит с посланием тебе. Государь, чай его подстегнёт. Негоже ему в должниках ходить, – Пётр говорил и смотрел, как изменяется лицо у дьяка. Из довольного и хитрого оно по мере перечисления получателей подарков приобрело сначала встревоженный вид, потом на нём обильно выступил пот, затем отобразился ужас, и, наконец, лицо исчезло, так как начало целовать валенки у Пётра Дмитриевича.
– Пётр Дмитриевич, отец родной прости меня грешного. Лукавый попутал. Не надо никому письма писать. Это всё жена, зудит, достань ей фарфор вершиловский и всё тут. Вот я и придумал, дурак, с этой пятиной. Прости, Пётр Дмитриевич, рабом твоим вечным буду.
Ну, вот, оказывается, что чиновники в семнадцатом веке ничуть не лучше, чем в двадцать первом. Мало им заработка им ещё и с бизнеса откаты нужны.
– Встань, дьяк, не позорься, взрослый вроде человек. Давай мы с тобой так поступим, – Пётр поднял сопротивляющегося Акинфиева и усадил на лавку напротив себя, – Я скоро уезжаю на Урал, а здесь у меня есть дела, которые моим управляющим тяжело будет делать. Хочу я дорогу от Нижнего до Гороховца протянуть такую же, что и от Вершилово до Нижнего Новгорода. Денег сколько надо, тебе Крчмар будет выделять, а ты найми честного управляющего, да людей тех, что уже дорогу строили, чтобы она не хуже получилась. Камень уже сейчас нужно начинать дробить, чай кандальники уже пузо отъели. Кормить их нужно хорошо, на это тоже денег выделю. Когда вернусь, посчитаемся. Если дорога будет готова и деньги на неё не разворованы, а я купцов найму, чтоб проверили каждую копеечку, то забуду я Великому Государю письмецо отправить с требование пятину заплатить, – Пётр перевёл дух и продолжил, – Ещё совет тебе хочу дать, дьяк. Видел, ведь как предшественник твой поднялся? Ты с ним переговори об этом. Это первый совет, а второй такой. Денег у тебя теперь под рукой много, весь Владимирский тракт купцами, что в Вершилово за диковинами едут, забит. Так вот совет. Ты возьми, да от Гороховца дальше дорогу проложи такую же, на государственные деньги. Скажем до Вязников. Уверен, когда Государь узнает, кто строил, и дороги те увидит, а он обязательно вскоре захочет Вершилово посетить, то увидев дороги, непременно захочет наградить того, кто это сделал. А может и Приказ отдельный создаст по строительству таких дорог по всей Руси. Можешь и ты главой того Приказа оказаться, ну или товарищем главы. Подумай над этим, Трофим Силыч. Что же до фарфора. Хорошо. Привезут тебе завтра чайный набор, две чашки, два блюдца, вазочку для мёда и подносик.
– Всё в точности исполню, Пётр Дмитриевич, даже не беспокойся за дорогу, – снова сиял лысиной Государев дьяк.
Событие двадцатое
Марты забеременела. Пётр чего-то подобного ждал. Началось всё ещё в октябре. Неделю он прожил в церкви у священника отца Матвея. У того было несколько свободных комнат и помолодевший от регулярного посещения травниц дед с удовольствием приютил Петра. Когда же дом для Рубенса был закончен и Пётр решил переехать назад к себе, то прогулявшись по опустевшим комнатам, решил сначала сделать капитальный ремонт. Комнату для турчанок оббили дорогой парчовой тканью и постелили на пол несколько ковров. Для своей спальни Пётр заказал большую, шириной в два метра, кровать с матрасом, набитым конским волосом, и сверху уложенной периной. В гостиную сделали огромный круглый стол с резными ножками и дюжину резных стульев. В этом времени на Руси такие были только у царя и назывались тронами. Да ещё Пётр их и усовершенствовал, сделав мягкое сидение, тоже набитое конским волосом за неимением поролона. В кабинет он заказал у плотников обычный для 21 века диван с огромными спинками и подлокотниками. Все опять упёрлось в поролон. Заменили конским волосом и перьевыми, простроченными, чтобы перо не стекало вниз, подушками. Когда всё было готово, то есть ещё через неделю, Пётр и перебрался домой.
В первую же ночь гарем заявился к нему в полном составе. Ну не прогонять же их. Девушки так соскучились по любимому мужу. Только через пару дней круглосуточного секса княжич сообразил, что так и до детей не далеко, он поговорил с травницами и отправил к ним проказниц, чтобы девушкам прописали противозачаточные отвары. Только вот с Марты он, похоже, опоздал. Надо было предпринимать меры.
Для начала княжич уселся на диван и стал думать. Допустим, он женится на Марии Долгорукой. Это произойдёт только через год. Значит, как минимум год он будет пользоваться гаремом несчастного купца. А вот потом. Попробовав жить с гаремом, Пётр понял, что одной только жены ему явно будет не хватать. А как отнесётся боярышня к трём конкуренткам? Вопрос. Значит, нужен огромный дом, типа Зимнего дворца, чтобы жены и не жены пореже встречались. Сейчас строительство его нового дома заморожено. Зимой деревянный дом можно строить, а вот кирпичный не получится, если не хочешь, чтобы он развалился. Только вот его новому дому до Зимнего далеко, придётся ещё и крылья пристраивать. Княжич сходил, осмотрел площадку и зарезервировал себе место для продолжения строительства. Ну, в доме длиною почти полкилометра должна найтись комната другая для турчанок.
Теперь нужно решить вопрос веры. Пётр переговорил с девушками и те за полкило золотых цацек легко приняли правильное решение о переходе в православие. Тем более что кружок рукоделия и кружок пения открытый в храме монашками они исправно с радостью посещали.
Третий вопрос заключался в статусе будущих возможных детей. Пётр позвал к себе в гости Замятия Симанова и под стопочку мёда и чашечку чая, которую и подарил подьячему, уговорил того найти ему не очень далеко трёх вдовцов при смерти из мелкопоместных дворян. Оказалось, что таких как раз трое и есть в Жарской волости. Правда, у всех имелись наследники. Ну, их вотчины в четыре-пять дворов маркиза Пожарского совсем не интересовали. Он объехал всех старцев и за новые дома для крестьян, терема для дворян и сто рублей серебром уговорил дедушек жениться на его новообращённых девушках. Айсу при крещении получила имя Анна. Анька значит. Берку переименовали в Веру. Получается Верка. А Марты стала Марфой, по-простому Марфушей. Хотел сначала Марией назвать, но одумался, ещё путать с женой начнёт.
Свадьбы провели скромные, да и где пировать, если в маленьких домишках три поколения дворян обреталось. Понятно, что брачные ночи проходили у Петра в тереме и без участия мужей, но с маркизом в главной роли.
Решив вопрос с гаремом, Пожарский опять позвал Симанова, и попросил подыскать ему из совсем бедных дворян или детей боярских двух смекалистых юношей, которые и появились у него вскоре. Он переговорил с парнями и отправил их в вечернюю школу, а днём всюду таскал с собой, готовил будущих менеджеров. Нужен будет управляющий, что непосредственно займётся фарфором и второй, что будет руководить на стекольном заводе. Зотов уже со всем разросшимся производством не справляется. На нём останутся печи, известь, кирпич и черепица, и литейная мастерская. Одного будущего управляющего звали Андрей Фёдорович Квашнин, и он был внуком одного из женившихся на старости лет дворян. Теперь Матры звалась Марфой Петровной Квашниной. Второй юноша был из детей боярских и пока его стекольное производство всё не начиналось. А пора бы уже, а то скоро на Урал.
Но только вчера Петра осенило. Он всё не знал, как в этом времени можно сделать трубку для стеклодува. И вот вчера ему пожаловались, что от частого применения диаметр ствола у мушкетов сильно увеличился. Пётр отправил в Москву десяток стрельцов с огромной казной, ведь мушкет стоил не меньше трёх десятков рублей, за пятьюдесятью мушкетами, а сам с одним из мушкетов полетел в Нижний к кузнецу, чтобы тот из дорогущего оружия сделал никому не нужную трубку.
Событие двадцать первое
Симон Стивен за все свои семьдесят лет не был занят так, как за последние пять месяцев никогда. Как и всем пожилым переселенцам ему каждый день три раза приходилось ходить к травницам пить лечебный отвар. При этом только приставленный к Симону стрелец следил за временем, сам математик был настолько занят, что забывал о времени. Этот же стрелец, Кирилл Авдонин, заставлял Симона бегать по утрам, даже в ужасающий мороз. Сначала они ходили просто шагом, но скорость увеличивалась каждый день и вот уже и пробежки начались. Теперь же через пять с лишним месяцев учёный уже пусть не быстро, но пробегает все две версты.
Стивен ворчал на стрельца, но ведь он приехал именно поправить здоровье и прожить подольше. Поэтому приходилось всё терпеть, даже издевательства в бане и массаж этой турецкой рабыни маркиза. Улучшения состояния Симон не замечал, даже казалось, что ему становится хуже, мышцы болели и голова иногда кружилась. А теперь? Теперь он пробегал две версты, он приседал на зарядке по пятьдесят раз, и он практически перестал страдать от болей в голове.
Здоровым и молодым математик себя не чувствовал, но положительную динамику заметил. И ещё ему постоянно хотелось работать, чего не было уже несколько лет.
Маркиз загрузил Стивена работой с первого же дня, как вернулся, вернее со второго. Нужно было сделать чертежи ветряной и водяной мельниц. Симон вспомнил молодость и выдал чертежи. Сейчас уже десяток ветряных мельниц сложенных из красивого обожжённого кирпича под черепичными крышами украшают берег Волги. Даже красивее чем в Нижних Землях. Потом Пожарскому понадобился простенький токарный станок с ножным приводом для изготовления моделей фарфоровых чашек. Симон не спал пару ночей и вот станок готов.
В благодарность Пётр Дмитриевич принёс ему один из первых фарфоровых сервизов, расписанных яркой голубой краской. Две чашечки для чая (китайский напиток), два блюдца, вазочка для мёда, подносик, чтобы всё это ставить на стол и большая тарелка для сыра и хлеба. Всё это было разукрашено Рубенсом. Рисунок везде повторялся. Это был огромный дуб занесённый снегом и рядом стояла ветряная мельница с шапками снега на крыше и остановленных крыльях. Красиво? Да, нет, бесподобно. Любой европейский монарх отдаст последние штаны, чтобы владеть таким сервизом. А ведь в этом сокровище есть частичка труда и самого Стивена.
Вообще, Симон, кажется, понял, в чем секрет успехов маркиза. Он не делает ни чего сам. Как бы бился мастер в Европе, чтобы сделать такой сервиз. Он бы сам пытался вылепить чашки, сам обжигал, сам раскрашивал. И что бы получилось? Грубая поделка. Здесь лепили лучшие гончары, потом модели дорабатывали на токарном станке, раскрашивал фарфор сам Рубенс. Даже если у маркиза украдут секрет фарфора, то повторить его шедевры будет не просто. Не много Рубенсов осталось в Голландии. А сколько там токарных станков? Ещё меньше чем Рубенсов. Ноль.
Сейчас Стивен бился над учебником математики для детей. Очередная грандиозная выдумка Пожарского. Никто до такой простой вещи ещё не додумался. Да, он написал книгу про дроби. Но это не было учебником. Она была для специалистов. А здесь. Сложение чисел. И несколько примеров. И задачки для самостоятельной работы. Деление. И тоже примеры и задачи. И так со всеми действиями. Когда дошло до десятичных дробей, то маркиз, регулярно проверяющий и корректирующий работу над учебником, словно он уже видел подобный, предложил оригинальную запись дробей, целые числа отделялись от дробной запятой. Гениально! Как сам Симон до этого не додумался. Никаких разрядов, всё предельно просто.
Недавно маркиз привёл к нему женщину, ещё не старую, лет тридцати пяти и сказал, что теперь она будет заниматься хозяйством у Стивена. Женщина была из русского дворянского рода. Муж её погиб на войне с поляками, а ребёнок умер от оспы. Она билась одна с хозяйством несколько лет, но еле перебивалась с воды на хлеб. Пожарский выкупил её вотчину из трёх дворов и уговорил идти управляющей хозяйством в дом к математику и дал в помощницы для грязной работы одну из её бывших холопок, девчонку лет пятнадцати.
Женщина пришла к Стивену почти в лохмотьях. Математик взял из сундучка, регулярно пополняемого Пожарским, горсть денег и попросил старосту Вершилова Коровина дать ему сани с возчиком до Нижнего Новгорода. Вдову звали Мария Прокопьевна. Они долго бродили по рынку, и накупили ей целую гору отрезов на платья и другую одежду. Жена у Симона давно умерла, дети тоже и он впервые за много лет почувствовал себя счастливым от того, что может заботиться о ком-то.
Ещё они напокупали целый воз посуды и других «просто необходимых в хозяйстве вещей» и как только раньше без всего этого справлялась старушка ведшая хозяйство у Стивена. Бабка Лукерья тоже осталось в доме, ничего, терем большой, всем места хватит. Мария была красива. Симон вообще заметил, что русские женщины и особенно девушки гораздо красивее немок или голландок. Там таких просто сжигали как колдуний. Его Марию сожгли бы уж точно. За последнюю неделю математик так привык к русской красавице, что уже не представлял себе жизни без неё. А что если он предложит ей выйти за него замуж. Симон подозревал, что именно за этим этот хитрющий юноша и привёл к нему женщину.
Вчера Пожарский пришёл к нему с набросками и рассказал, что собирается выпускать стеклянные бутылки, но для этого ему нужен настоящий токарный станок, который сможет обрабатывать железо. Нужно будет выточить полуформы для бутылок. Делать из стекла бутылки. Сколько же такая бутылка будет стоить? В сто раз дороже налитого в неё вина. Станок, задуманный неугомонным юношей, тоже поражал. Главным в нем было очень массивное основание. Тоже гениальная мысль, тогда не будет мешать вибрация при работе. Маркиз объяснял свою задумку, и математику казалось, что он просто описывает станок, который уже видел. Каждая деталь в нём была открытием. Эх, ему бы, Стивену, такую голову.
На 8 марта математику для подарка его Марии досталась фарфоровая статуэтка изображающая русскую боярышню, вышивающую, что-то на пяльцах. Точно с самой Марии Прокопьевны в молодости и лепили. Надо завтра же делать предложение.
Событие двадцать второе
Для стекла нужен поташ. С него Пётр и начал ещё в ноябре месяце. Савёл Буров накопил за год огромное количество золы. Теперь нужно было из неё, и получать поташ. Соорудили несколько печей и установили на них по большому котлу. Золу растворяли в воде и, процедив через обычное сито, заливали получившимся раствором следующую партию золы. И так пока раствор не становился вязким. Тогда его процеживали через мешковину и выливали в котлы, где и выпаривали лишнюю воду. Все отходы крестьянам на поля высыпали. Там ещё полно всего полезного оставалось. Угля нажгли гору целую. А если бы дровами топили, так все леса вокруг вырубили. Пётр давно уже запретил леса ближе, чем на десять вёрст к Вершилово трогать. Только летом разрешал ветки собирать, ну или если дерево засохнет. Даже специально трёх лесников завёл.
К марту поташа накопили прилично. Часть даже пустили на варку жидкого мыла. Теперь печники обжигали известь. Ведь для стекла ещё и оксид кальция нужен.
После нового праздника попробовали сварить первое стекло. Заложили 7 частей песка, две части поташа и одну часть извести, все тщательно перемешали и в печь. Первая варка была пробная. Получившуюся массу просто достали и бросили на расплавленный свинец, позволяя очень медленно остыть. Свинец заливали в специальные формы выкованные кузнецами с размерами 40 на 60 сантиметров. Одним из первых заданий Майру было изготовить эталоны метра, литра (кубический дециметр) и килограмма. И теперь все в Вершилово с трудом, но переходили на новые единицы. Путаницы было полно, но ничего, привыкнут.
На удивление даже первые листы стекла получились. Стекло было чуть зеленоватое и далеко не такое прозрачное, как он помнит. Однако когда он продемонстрировал листы стекла своим учёным, те просто онемели. Таких огромных и чистых стёкол в Европе ещё делать не умели. Нужно будет ещё попробовать зеркало сделать, только там нужны кислоты, как их ещё получить. Эх, жаль Глаубер ещё мальчишка. Нужно будет поспрошать у немецко-голландской диаспоры, может, посоветуют приличного химика, ну или алхимика. Переучим этого лжеучёного. Селитру ведь уже делают. Научимся и кислоту азотную делать.
С составом стекла поэкспериментировали недельку. Добавляли болотной руды, получали гораздо более зелёное стекло. Потом попробовали с оксидом кобальта, что шёл на синюю краску. Получили красивейшее синее стекло. Попробовали ржавчину, получился красно-бурый цвет. Добавили полевого шпата, стекло стало молочным. Аким Юнусов бегал вокруг печей и только руками хлопал по бёдрам, таких красивых цветных стёкол он ещё не видел, это какой же красоты мозаики можно будет сделать. Последним попробовали добавить костяную золу, стекло получилось непрозрачным желтовато-белым. Отдали все эти эксперименты мастеру мозаичнику. Аким прямо трясся над каждым осколком. Всё подчистую вымел и спросил, когда следующий раз забирать. Придётся открывать отдельную мануфактурку по производству смальты.
Пока Симон Стивен возился с токарным станком, Пётр решил попробовать выдуть что-то похожее на вазу. На заводе в Гусь-Хрустальном ему десятки раз доводилось смотреть, как это делают стеклодувы. Он даже попробовал пару раз сам, там ведь получалось, а сейчас лёгкие не в пример мощнее. Сделали пару деревянных полуформ, одну поуже для вазы, другую пошире для салатницы. Хорошо старый токарный станочек ещё работал.
Расплавили стекло, и княжич сам набрал на отрезанный от мушкета ствол кусок стекольной массы. Первая ваза у него стекла с трубки, слишком медленно вращал. Пётр бился над скоростью вращения и силой дутья три дня, сожги десяток полуформ, и обожглось несколько добровольных помощника. Наконец стало получаться. Далеко до шедевра. Просто раздутый цилиндр с одним отрезанным дном. Пётр попробовал сделать ту же вазу из синего и красного стела. Эти смотрелись чуть лучше.
С салатницами тоже повозились, пока научились правильно обрезать. Освоив все премудрости сам, Пожарский стал учить двух парнишек из Арзамаса, что переманили у кузнецов. В Нижнем Новгороде уже и переманивать некого было. Все более-менее приличные мастера уже жили в Вершилово и были приставлены к делу.
Так до первого апреля и проводил все дни в стекольной мастерской. А второго апреля, наконец, был готов токарный станок. Оказалось, что зря делали. Про резцы Пётр совсем забыл.
Событие двадцать третье
Старший сын гончара Трофима Лукина, что сейчас главным был над гончарами в Вершилово, получил от княжича задание.
– Будешь ты, Андрейка, теперь у нас эксперименты с фарфором делать, – сказал Пётр Дмитриевич и рассказал пятнадцатилетнему Андрейке, что он от него хочет.
Нужно было экспериментатору придумывать новые фарфоровые изделия. Потом нужно рассказать о своей придумке одному из подмастерьев Рубенса и с его помощью изобразить это на бумаге. Потом показать рисунок самому Рубенсу, и если он чего подскажет, то исправить. После утверждения у голландца нужно было идти к отцу Андрейки Трофиму Лукину, чтобы гончары слепили несколько таких придумок.
