Анастасия Вербицкая
Вечеринка

– Несравненно меньший процент выходит, чем тридцать лет назад…

– Молодежь поумнела, – вмешался Петр Николаевич.

– Просто жизнь осложнилась… Полноте!.. – Семенова махнула на хозяина рукой. – Ничего не поумнела… Самый выдающийся радикальный деятель все-таки, если покопаться в его душе, – окажется буржуа… Его идеал – своя жена, свой домик, деточки, дачка своя, куры да коровки и т. д… И стоит ему только опериться и стать на ноги, как уж он спешит осуществить этот мещанский идеал… Нет!.. Просто жизнь стала дорога, борьба за блага жизни слишком интенсивна… Семья становится не по карману прихотью…

– Ты хочешь сказать – необходимостью?.. – внушительно поправила Софья Сергеевна.

– Вздор какой!.. – рассмеялась Семенова, меж тем, как пальцы её нервно мяли какую-то розовую стружку из теста.

– Да разве ты, женщина?.. – улыбнулась Софья Сергеевна. – Ты чиновник…

– Пусть! Чиновник, машина в течение дня… согласна… – продолжала Семенова, в руках которой стружка уже утратила всякую форму. – Я ведь всегда говорила, что природа ошиблась, создав меня женщиной… Но видите ли, господа… Отработав известное количество часов, я прихожу домой, отдохнуть… И никто не смеет мешать моему покою… Хочу я развлечься, выехать; все к моим услугам… Я не завишу ни от больного ребенка, ни от грубой прислуги, ни от супружеских капризов. А главное, главное, я не завишу ни от чьего кармана… Все заработала сама и никому отчета!..

– Что правда, то правда, – вмешалась Евтихьева и протянула хозяйке свою чашку. – Без сахара, пожалуйста… Нонче все прислуги пьяницы… И что только терпишь от них!.. Поверите, чуть не каждый день без обеда сидим…

– А зачем же вы все такие барыни?.. И ставите себя в такую зависимость от прислуги?… Вот за границей этого нет… Почему не научиться всему?.. И не делать самой при надобности?..

– Я летом прогнала кухарку и целую неделю готовила сама… – объявила победно хозяйка.

– Хорошо вам Бог дал здоровья, – гневно воскликнула инженерша. – И вообще это издали так легко, кажется… А каково это у плиты стоять с мигренями?

– Анна Денисовна… Это от досуга и сидячей жизни… Могу вас заверить… Знаете, чем вылечился один мой знакомый доктор от мигреней?.. Он сам каждый день дрова колол…

Инженерша задохнулась от гнева. Если бы людские взоры могли испепелять, то бедной Семеновой пришлось бы плохо. Но в эту роковую минуту Петр Николаевич подскочил к Анне Денисовне и предложил калачиком руку.

– Пожалуйте карту вынимать!.. Не задерживайте…

Мужчины наскоро вытирали усы, кланялись хозяйке и спешили к столам, где уже горели свечи.

– Смотри ты у меня!.. Не вздумай по сороковой садиться!.. – шепнула Евтихьева мужу, которому выдавала деньги на винт. Все знали, что дома за проигрыш жена его пилит по неделям.

VIII

В столовой остались одни дамы.

– Что ни говори, жизнь семейная имеет свои хорошие стороны, – начала Софья Сергеевна, подвигая к себе пустые стаканы.

Семенова, задумавшаяся да секунду и проглотившая совсем остывший чай, – теперь подняла голову.

– А именно? Быть всегда «чужой», зависеть от цветов, варенья, прислуги, от детей, мужа, гостей, наконец?.. Представь! Муж любит свиные котлеты, а ты их в рот не берешь?.. Или ты любишь телятину, а у него желудок её не варит?.. Что-ж? Два обеда готовить? Или сидеть впроголодь?

– Вот еще!.. Два обеда!.. – возмутилась Евтихьева. – Разве это возможно?

– Положим, это все мелочи!..

– Да, позвольте, из чего, как не из мелочей, состоит вся наша семейная жизнь? Да и во всем так… Муж спит после обеда… А вам хочется на рояле играть! Вы не можете спать при огне, а он любит на сон грядущий в постели почитать?.. Он во сне храпит, а у вас от этого бессонница?.. И так во всем… Значит, нужны две спальни?.. Положим, по-моему – непременно две…

Софья Сергеевна замахала руками.

– Ах, Лиза, ты совсем не от мира сего!.. Только богатые люди могут позволять себе такие прихоти…

– Ах, право, это такие пустяки, – начала было Михайлова мирным тоном.

– Ну нет, господа!.. Какие пустяки!.. Привычка – вторая натура… Это не даром сказано… А у каждого из нас есть свои… Приходится, стало быть, во избежание ссор, всегда уступать мужу?..

– Почему же мы должны уступать?.. крикнула Анна Денисовна из гостиной.

Все рассмеялись.

– Анна Денисовна… Три без козыря… – отчаянно воскликнул хозяин, опасавшийся новой схватки.

– Да, вы правы, Анна Денисовна!.. Уступать не зачем.

– Когда любишь, это так легко, – задумчиво сказала Михайлова.

Семенова пожала плечами.

– Ну кому как!.. Я так представить себе не могу, как соглашаются люди, не потеряв рассудка, добровольно лезть в такое положение, где ты неминуемо становишься либо деспотом, либо рабом. В браке, какие бы хорошие люди ни сошлись, одна сторона всегда поневоле должна нести жертвы и постепенно обезличиваться… Чья индивидуальность сильнее, тот и торжествует…

– И даже не так, – вмешалась старушка-тетушка. – Просто кто эгоистичнее и грубее, тот и верховодит…

– Это правда… – зазвучало глубокое контральто хозяйки, болезненно вспомнившей несправедливые нападки мужа.

Вдруг из гостиной донеслась неожиданная реплика Петра Николаевича.

– А так как женщина всегда неделикатна и эгоистична – по своей натуре и по недостатку развития…

– Ваш ход, – внушительно напоминала инженерша.

Софья Сергеевна гремела перемытой посудой, ставя ее на поднос.

– Хорошо, что вы замуж не вышли, барышня, – сказала Евтихьева, враждебно щурясь на худенькое лицо Семеновой. – Плохо досталось бы вашему мужу!..

– Беда!.. – расхохоталась та. – Я и представить себе не могу, что я стала бы с ним делать. Из конторы вернусь, пообедаю, а там уж и в театр спешить надо, либо на заседание… А он причем?.. Ха!.. ха!.. Он спать заляжет, а я за работу сяду, либо читать… Я ведь до четырех иногда читаю… и сплю страшно мало… Нам и говорить-то некогда было бы!.. На что мне муж? Полноте!.. – Она подвинула свою чашку к хозяйке. – Нет ли еще чайку, голубчик?..

– Ты забываешь, Лиза, что тебе замужем не пришлось бы уже работать весь день, – напомнила Софья Сергеевна, вешая через плечо сырое полотенце и беря в руки поднос с посудой.

Семенова даже вскочила.

– То есть, как это не нужно?..

Хозяйка, улыбаясь, проплыла своей величавой поступью к буфету…

– Очень просто, Лиза… Муж обязан заработать…

Она уставила поднос на выдвинутую доску и с любовью бережно начала убирать на полки новый сервиз.

– А я?..

Семенова ударила себя в грудь рукою. Глаза её сверкнули и, голос дрогнул.

– А ты сиди дома и веди хозяйство…

– Да!.. торжествующе подхватила Евтихьева, – дома сидите!..

– Чтоб я ему на шею села? Чтоб у него на извозчиков, на башмаки… на марки… на нищих деньги просила?

– У всех так, милая!..

– Ни-ни… ни… ни… ни!..

Семенова зажала уши и затрясла головой. Вся её нервная фигура трепетала от страстного волненья.

– Хоть убейте меня… не пойму!.. Не согласна я В такое рабство попадать… Нет!.. Нет!.. Это унизительно… позорно… Наконец, это даже недостойно, нечестно…

– Что-о?..

Евтихьева глаза выкатила.

Софья Сергеевна раздражительно поправила сползавшее с плеча чайное полотенце.

– Когда есть образование, здоровье… досуг? По какому праву сесть на шею кому бы то ни было?.. Быть паразитом?.. Видеть, как бьется любимый человек, хиреет, теряет здоровье, наконец?.. О, какая несправедливость!.. Какая слепая жестокость!..

Михайлова, вся просияв, протянула руку Семеновой.

– О, как я вас понимаю, Лизавета Антоновна!

Та крепко пожала руку молодой женщины, но поглядела на нее удивленно, словно спросонья. Она была так полна собственными мыслями, что не умела проникнуться чужим настроением.

Софья Сергеевна презрительно скривила губы.

– Ну!.. Понесла опять свою ерунду о женском вопросе.

– Это уж не женский, выходят, а мужской вопрос, – съехидничал Ельников. – Четыре черви… Пасс…

– Пасс…

– Вот подожди, Лизавета Антоновна, как старость придет… уж недалеко это время… И останешься ты одинокая и никому ненужная, с ревматизмами, печеночными коликами и тому подобными удовольствиями. В клинику умирать приедешь… По крайности, – продолжала Софья Сергеевна, гремя у буфета дессертными ножами и тарелочками, – мы, замужния, можем сказать про себя, что жили… хорошо ли, плохо ли, да жили… любили, радовались на детей…

– Хоронили их, – подсказала Семенова.

Бледное личико Михайловой дрогнуло от неожиданной боли воспоминаний.

– Пусть и страдали даже, – согласилась хозяйка, возвращаясь к столу, и с усилием поставила перед гостями хрустальную вазу с фруктами. – Все-таки мы знали и тени, и свет, и изнанку, и казовую сторону жизни… А вы что?.. В конторе костяшками простучали до старости?.. Эдакая сладость, подумаешь!..

Все потянулись за фруктами, кроме Семеновой, которая слушала жадно и напряженно, как будто защищала дело в суде.

– А какая сладость плодить детей?.. И за это страдать?.. Платить за это здоровьем… зачастую жизнью? И все это за стол, квартиру… и за право жить без труда…

– Не нами началось, не нами и кончится, – изрекла Евтихьева, поедая с аппетитом холодный виноград…

– Волков бояться, Лиза, в лес не ходить…

– В толк не возьму, зачем вы туда ходите?.. – крикнула Семенова и вдруг рассмеялась.

Софья Сергеевна понесла вазу в гостиную к винтерам и реплики подать не успела.

– А как же по-вашему поступать, когда полюбишь?.. – спросила Михайлова, придвигаясь и кладя локти на стол. её маленькие ушки разгорелись от волнения. На щеках выступил слабый румянец. – Вы, Лизавета Антоновна, рассуждаете так, как будто совсем нет любви, разрушающей все эти гордые теории и мудрые планы.

– Ах, какой вздор!

– Что вздор?.. Любовь?..

– Ну уж это вы рисуетесь… Полноте!.. досадливо заметила тетушка, два раза бывшая замужем и уходившая от обоих мужей к поклонникам.

Семенова знала наперед, какой эффект произведет её фраза и поглядывала на всех с саркастической усмешкой.

Софья Сергеевна вернулась и села чистить мандарин.

– Ну уж тут вы ее не переговорите, – усмехнулась она. – Любовь – это тоже её конек…

– Ведь не можете же вы отрицать любовь, даже если сами ее не испытали?.. страстно настаивала Михайлова.

– Да, я её не испытала…

– Ты – нравственный урод, Лизочка… Это давно решено… На тебе мандарин!.. Кушай!..

– И вовсе не урод… Почему непременно урод?.. Разве я одна такая?.. Разве мало холостяков, никогда не переживавших этой горячки?.. Этого безумия?.. Наконец, господа, что называть любовью?..

– Эта становится интересным, – сказал Ельников из гостиной и насторожился весь, как военная лошадь, услыхавшая музыку.

– А вы все-таки сбросьте бубну-то, – напомнил ему партнер.

– Я признаю любовь, как одну из потребностей жизни, – начала Семенова.

– Высшую…

– Главную, – крикнула тетушка и ударила кулачком по столу.

– О нет!.. Так как без неё обходится подавляющий процент девушек… А попробуйте-ка обойтись без пищи и воздуха!..

– Только эти иллюзии придают жизни красоту и ценность! – печально заметила Михайлова.

– Нет, Ольга Павловна, – сознание своей свободы и силы имеет не меньшую красоту!.. Вся беда в нашем романтическом воспитании… Отчего для мужчины любовь всегда на втором плане?.. На первом дело его, служение идее… карьера?.. А у женщин – в любви все… Изменили ей, охладели к ней, бросили – и жизнь разбита… И наступает банкротство… И сколько миллионов женских жизней, сколько сил приносится в жертву этому Молоху!.. Не обидно ли это?.. Не возмутительно ли?

– Так было и будет всегда, Лиза…

Семенова так и подскочила.

– Кто-ж это тебе сказал?.. Или ты думаешь, что жизнь что-то неподвижное и незыблемое?.. Слава Богу! Идеалы изнашиваются, как платье… идеи умирают, как люди… Три тысячи лет назад этой легенды о вечной и романтической любви не было и в помине… А через сто лет её опять не будет…

– Чего же вы теперь так, pardon, раскудахтались?..

– Нахлынет новая волна… и смоет бесследно все, чем вы жили… И пусть будет так!.. И да здравствует будущее без иллюзий…

– Ха!.. Ха!.. – заливалась хозяйка, откинувшись в кресле и бесцеремонно заложив ногу на ногу. Вот она всегда так… Слыхали вы ее?..

– Бог ее знает, как завралась… – сердито проворчала Евтихьева и смолкла, жуя яблоко.

– Да… – бледно и как-то болезненно улыбнулась Михайлова. – Вспоминается сказка Гаршина, помните?..

– «То, чего не было»? – подхватила Семенова, сверкнув глазами.

– Да… Так и кажется, слушая вас, что надвинется какая-то стихия в лице Антона-кучера… и раздавит всех нас с нашим крохотным счастьем, которое досталось нам так дорого… Такая чудная сказка… И такой трагический финал…

– И раздавит… Ха!.. Ха!.. Наверное… И смоет бесследно… А в первую голову тебя, Софья Сергеевна – и вас…

– Меня?!. – Евтихьева замахала руками. – Будет вам глупости-то врать!.. Кажется, я никого не трогаю?

Она захватила пару яблоков и уплыла в гостиную. Надо было доглядеть, как играет муж и удержать его за фалду, коли зарывается…

Семенова хохотала, взявшись за бока и раскачиваясь на каблуках всем туловищем.

– Ха!.. Ха!.. Воте Гаршинская улитка-то! Мне был бы лопух, а его довольно… Вот я четыре дня ползу, а он все еще не кончается… А за этим лопухом. есть еще лопух… а в том лопухе наверно сидит еще улитка… Вот вам и все… Ха!.. Ха!. Ха!..

Михайлова тихонько улыбалась. Улыбалась и хозяйка… Ах, милая, зубастая Лизавета! Сколько в ней бодрости!..

А Семенова продолжала, чуть не плача от смеха, цитировать Гаршина.

– И прыгать никуда не нужно… Все это выдумки и пустяки… Ха!.. Ха!.. Ну не гениально ли это подмечено?.. Сиди себе да ешь лист, на котором сидишь… Ох, батюшки! Уморила!.. Уползла улитка., оскорбилась, никак? Ну уж типик!..

Она в изнеможеньи упала на стул и опять вытерла влажные глаза.

– Вот хохотушка-то… ешь мандарин!.. Как у тебя в горле не пересохнет от болтовни?

– Ах, люблю поболтать, – созналась Семенова. – В конторе день деньской молчишь, а тут точно тебя прорвет… И надо признаться, люблю в чужия дела нос совать, блого он у меня длинный… Недаром меня за-границей одна немка Naseveiss называла… А может быть, и ты на меня обиделась, Софья Сергеевна? – вдруг встрепенулась Семенова.

Софья Сергеевна добродушно махнула рукой.

– Что на тебя обижаться?.. Ведь это ты не серьезно, надеюсь?

– Ах, серьезно, голубчик! Ты стоишь на очереди, так сказать, и обречена на вымирание… Постой… Дай мне кончить… Возьми-ка литературу… Сколько вымерло на Руси типов?.. Гоголевские, Тургеневские… Все эти Коробочки… Плюшкины… Чертопхановы… Лизы, кончающие монастырем… Пройдет еще лет пятьдесят, и такие «барыни», как ты, тоже будут анахронизмом… Люди ХХ-го столетия будут читать о наших укладках и дивиться, на каких бахчах такие фрукты росли?.. Сытые, обеспеченные… за четыре стены замуровавшиеся от общества… ко всему глухия и слепые, как кроты!..

– Что такое?.. – вскинулась Софья Сергеевна и грозно сдвинула темные, как бархат, брови. – Ты опять, кажется, завралась, Лизаветушка?..

– Не хотите-ли вы этим сказать, что будущее принадлежит таким, как я?.. – с горечью подхватила Михайлова.

Семенова живо обернулась к ней, и глаза её вспыхнули, как угольки.

– Именно… Таким, как вы…

– О не дай Бог!.. – горестно воскликнула Михайлова. – А детей?..

– Да… ты о них забываешь…

– А вы забываете о жизни, которая усложняется? Она жестока, беспощадна, она не считается с вашими чувствованиями, она требует громадной затраты энергии… Вы забываете о борьбе за существование, которая становится все напряженнее… Вот твой муж, соня, в трех местах служит… И то не хватает средств… Жизнь дорожает, а жалованье не прибавляется… и конкурренция все-таки громадная…

– Ужасно!.. – болезненно вырвалось у Михайловой.

– А почему вы, Ольга Павловна, ушли на заработок? Потому что ваш муж не в силах прокормить один всю семью?..

– Еще-бы!..

– Вот вам закон необходимости!.. Ход жизни вытесняет Софью Сергеевну и на её место ставит Ольгу Павловну… И через полвека от Софьи Сергеевны останется одно воспоминание…

– Послушай… Ты говоришь возмутительные вещи…

Софья Сергеевна начинала сердиться.

– Можешь возмущаться… Но это фатально, душа моя…

– Я считаю себя печальным исключением, и мою семейную жизнь уродством… – печально усмехнулась Михайлова.

– Нет… Это только ассимиляция… Тот закон, по которому лягушка принимает цвет травы, а червяк поразительно похож на сухую веточку… это борьба за жизнь, только приспособление… словом то, Софья Сергеевна, чего у тебя нет…

– Но есть у моей кухарки?

– Вот именно… что есть у твоей кухарки… у горничной, у крестьянки, уходящей на промысел или фабрику. Там это давно… Но теперь это течение захватывает и новые слои… и нашу буржуазию…

– Радуешься ты чему-же?.. Скажи, пожалуйста!..

они страстно заспорили, перескакивая с предмета на предмет, коснулись и воспитания. Сыпались цитаты, ссылки на Руссо, на утопистов…

– Ты проповедуешь эгоизм… – кричала Софья Сергеевна.

– Нет! Это вы – жрицы его, буржуазные дамы… рассадники мещанских стремленьиц, мелких чувств и посредственностей…

– У тебя ум за разум зашел. Надо-же так зарапортоваться!..

– Это ужасно, если это так… – вмешалась Михайлова. – Дети-то чем же виноваты?

– Нет виноватых, говорю вам… Жизнь виновата… Современное человечество представляется мне облеченным в Тришкин кафтан, который трещит по всем швам, потому-что Тришка его перерос…

они все втроем кричали разом.

– Господа!.. Этак нельзя… – раздраженно протестовал Михайлов. – Мы сами себя не слышим…

– Что вы сказали?.. Я ничего не разберу… Чего у вас пять?.. – сердито переспрашивала Анна Денисовна.

– Затворите двери, господа!..

Тетушка встала и на ципочках пошла к дверям.

– Ах, Боже мой… Что за отчаянная девица!.. – сокрушенно вздохнула Евтихьева, глядевшая одновременно в карты мужа и в карты соседа.

– Король-девка!.. убежденно повторил Ельников, нервно дернул себя за бороду и выкатил глаза на партнера.

– Нет ничего выше материнской любви!.. гремел через запертые двери голос хозяйки. – Назови ты что-нибудь более святое…

– Пику клади… – шепнула под шумок Евтихьева мужу, который разыгрывал малый шлем.