Анастасия Графеева
Рассказы от первого лица
И Ксюша стала приходить почти каждый день. Боже, как она много молчала! Я пытался понять – отчего? То ли ей было уютно в своей тишине, то ли от непреодолимой девичьей стеснительности? А значит, она молчала или от силы, или от слабости. Так что в ней все же была какая-то загадка.
А вообще, я не был в ней заинтересован. Она меня не волновала. Но я быстро нашел свое удовольствие в нашем незатейливом общении. Я был ее героем, о чем читал в ее глазах, и что было мне весьма лестно, и я был ее мучителем, просто злым гением, что забавляло меня не меньше.
Героем – только в ее голове, а вот мучил я ее действительно часто. Особенно с тех пор как начал чувствовать ее девичий интерес к себе. Ей было семнадцать – самое время заиметь расположение к кому-либо. И я стал говорить с ней о женщинах. Хвастать чужой красотой, хвалить чужой ум. А Ксюша не была красивой, не была умной – она была особенной. Но этой своею особенностью она мучилась, не понимала ее, не признавала. А внешне Ксюша была высокой и худой. Именно худой, а не худенькой. Потом моя мама скажет просто – «швабра». А по мне – проволочка. А в целом про Ксюшу внешнюю вот что можно рассказать:
Ксюша, ко всему прочему, была старомодна. Она вела дневник, когда все уже жили напоказ. Но ее дневник не был тетрадкой с проставленными датами. Это была стопка листов, сложенная в отдельную папку. Когда наша с Ксюшей любовь переживала сложные времена, и Ксюша ушла от меня в первый раз, я нашел их в ее вещах.
Я посветил им целый вечер, плавно перешедший в ночь. Я читал отрывочно, многое не до конца, не все было мне интересно. Я читал там, где был я. Так вот, там я и прочел такую заметку: «Я смотрю на окружающих меня людей, особенно женщин, и удивляюсь – неужели они так сильно чувствуют свое тело, что так много занимаются им? Раскрашивают, разрисовывают, красиво одевают. Я же своего почти не чувствую. Оно существует у меня в виде отдельных ощущений. Например, я люблю ощущать его чистым, в уютном тепле и сытым. Я смотрю на свое лицо в зеркало, рассматриваю свое тело, когда мою его, и опять же удивляюсь – нет, не ему, а этим людям, у которых получается как-то сопоставлять то тело, которое они наблюдают сверху, с собой. А у меня это плохо получается, может быть поэтому я не испытываю ни гордости за него, ни стыда.
Но бывает я обретаю свое тело достаточно явно, но это с Мишей, он извлекает его из неоткуда для меня. В такие моменты мне кажется, что внутри меня море – не спокойное, густое, теплое».
А вот еще где есть обо мне, и так отчетливо о ней: «Миша любит во мне человека. Я благодарна ему за это. Потому что и сама больше всего ценю в себе человека, нежели женщину. Женщина я лишь в его руках, еще больше ею стану, знаю точно, когда смогу взрастить в себе новую жизнь, во все остальное время – я человек».
Не знаю, ошибалась ли Ксюша на мой счет, но любя ее, я не искал в ней ни женщину, ни человека, я любил ее как явление. Как нечто необходимое, как свет, как тепло. Она и была им для меня. Но несмотря на это, я мучил ее безжалостно, особенно в те вечера, когда она была моей гостьей.
Например, я рассказывал ей о свое будущей жене. Я говорил, не отрываясь от тетради с набросками:
– Я хочу, чтобы в моем доме было чисто как в музее и вкусно как в ресторане. Мы оба будем свободны до крайности, мы будем много заниматься творчеством и любовью.
От последней фразы моя рука дрогнула и линия, которую я тщательно выводил на бумаге, уродливо искривилась. И Ксюша, еле заметно, вздрогнула. Думаю, к тому моменту мы оба уже думали о совместной плотской любви.
Я говорил еще много всяких надуманных глупостей, чтобы просто помучить ее, зная о ее неуверенности в себе, излишней рефлексии. Я хотел нащупать в ней камень, хотел, чтобы она подняла на меня дерзкие глаза и спросила: «А что ты взамен? Что ты можешь? Что ты из себя представляешь?»
Но она молчала, и я спрашивал, опять же зная, что мой вопрос измучает ее:
– А чего же хочешь ты, Ксюша?
Ксюша краснела когда речь заходила о ней. Она бы промолчала, но на прямой вопрос было нельзя, и она это знала.
– Я хочу разбогатеть.
Признаться, ей удалось меня искренне удивить, я даже отложил свое занятие и посмотрел на нее. Она сидела на кровати в пару метрах от моего стула. Стул был выше кровати, поэтому я смотрел на нее сверху вниз, и мне это нравилось.
– Ты когда-нибудь жила богато?
– Нет.
– Тогда и не начинай.
Бедная Ксюша. Думаю, она доверила мне свою тайну. А я опять над ней насмехаюсь. Где же придел ее терпения? Будет ли бунт?
И бунт последовал, и им тоже Ксюша меня удивила. Она перестала приходить. Я ждал ее каждый вечер, наверное, с неделю. Несколько раз за это время я видел ее из окна своей квартиры – значит, она никуда не уехала, просто перестала приходить. Потом прошла еще неделя, и я встретил ее сестру в магазине у дома.
– Привет, Лена.
Лена была младше Ксюши на год, но она была повеселее, пободрее, посимпатичнее.
– Привет – улыбнулась она.
– Ксюша у меня книгу брала, она мне срочно нужна, передай ей.
Лена кивнула. Но было понятно, что она знает, что Ксюша у меня ничего не брала, и нужна мне не книга. Я понял – Ксюша с ней секретничает. Лена стала мне резко неприятна.
Ксюша так и не пришла. Теперь я часто смотрел в окно. Помучившись еще немого, я решил забунтовать в ответ. Я решил забыть ее. И у меня даже начало получаться, но по вечерам, за мольбертом, в тишине мне все равно было тоскливо. И я начал включать музыку. Но красивая, инструментальная – она больно отзывалась во мне, и Ксюша в моей голове, окруженная этой музыкой была феерично красива, грустна и мне необходима.
И однажды встретив у подъезда Лену, я не сдержался.
– Привет – остановил я ее.
– Привет – улыбалась она мне снова. У меня возникло плохое предчувствие, но я подавил его в себе и сказал:
– У твоей сестры личная жизнь появилась?
А вот у Лены был тот дерзкий взгляд, которого я так ждал от Ксюши. Она меня им и одарила.
– А что? Ты думаешь, на тебе свет клином сошелся что ли?
Она гордилась своим выпадом. Повернулась и ушла. Я смотрел на удаляющуюся Лену и ненавидел ее. И решил вернуть Ксюшу хотя бы просто назло ей.
И я ее вернул. Просто постучал в ее дверь вечером того же дня, когда встретил и возненавидел Лену, и сказал – «пошли в гости».
Ксюша снова стала приходить по вечерам. Но во мне закралась одна мучительная мысль – я первый и последний раз вернул тебя, Ксюша.
И еще я начал незаметно для себя копить желчь и ненависть к тем, кто ее окружает. Я, понятно, ненавидел Лену. И когда Ксюша уже стала моей женой, и я мог говорить ей все что угодно, не боясь, что она перестанет приходить по вечерам, я, то и дело, говорил ей какая Лена дрянь. И на то у меня были веские причины: Лена к тому времени тоже вышла замуж, очень, надо сказать, удачно. Была при деньгах. Делала Ксюше подарки, помогала деньгами, и все это за моей спиной. А еще они с Ксюшей любили друг друга, и когда мы с Леной встречались глазами, что случалось редко, но случалось – ее глаза смеялись.
Еще я ненавидел Машу. Да, да, ту Машу, что была невесткой старухи, у которой я заслуживал эту квартиру. Ксюша иногда рассказывала мне о любимой учительнице, но я никогда не слушал ее рассказы о школе – это скучно. Но не слушал, оказывается, зря, потому что позже выяснилось, что Мария Александровна оказалась той самой Машей. Я увидел их как-то вместе, но не подошел. А по окончанию школы они, к моему недовольству, еще и подружились. Маша убеждала неуверенную в себе Ксюшу поступить в университет, она вселяла в нее веру, обещала помочь подготовиться к экзаменам. Вдохновленная Ксюша приходила ко мне, пересказывала Машины слова, ее глаза горели. Глупости – хмуро говорил я – не поступишь, там все куплено давно. Мы рвали тем Ксюшу на части. Но я победил. Ксюша не стала поступать, пошла работать официанткой в кафе. Перед Марией Александровной ей было ужасно стыдно за свою слабость, и она сама перестала с ней всякое общение. Чему я был несказанно рад.
Кстати, по поводу неуверенности в себе, Ксюша писала в тех своих листах:
«Я всегда маленькая девочка. Я всегда младше всех. Я слушаю всех с открытым ртом, будто вот сейчас они скажут, что-то новое, загадочное, недоступное моему детскому восприятию. И каждый раз с разочарованием понимаю, что они повторяются, сами понимают лишь то, что лежит на поверхности, не могут или не хотят видеть глубже. Так как же они старше, если они не умнее? И тут бы в пылу моего разочарования начать ощущать себя им ровней, а может и выше, но, увы, мой пыл мгновенно исчезает, и я снова смотрю снизу вверх на их говорящие рты».
А еще я ненавидел дядю Кирилла. Для этого, как и в случае с Леной, хватило одного инцидента, и меня понесло. Я сдал выпускные экзамены, защитил диплом и один из преподавателей оставил меня при себе – в качестве помощника. Тут я расправил крылья! Не деньги меня окрылили – заработная плата, надо сказать, была, мизерной – а власть! Ее тоже было немного, но она была опьянительна. И на фоне новой волнительной жизни редкие свидания с Ксюшей перестали меня прельщать. Я уже не понимал, зачем они вообще мне нужны и искал случая ей в них отказать. Да к тому же тут одна первокурсница начала мне строить глазки. И я увлекся. Она была хороша собой, да и присутствие определенной интриги разгоняло кровь – я преподаватель, она – студент, это не этично… Но случилось все же у нас с ней пару свиданий. И вот во время второго, нас увидел дядя Кирилл. Мы с ней сидели на лавке в парке, я трогал ее колени. Вечером того же дня он постучал ко мне. Говорили мы в квартире, за закрытой дверью, но у самого порога. Дальше пройти он отказался. Да и сказал он не много, а я, так вообще, не проронил ни слова.
– Ксюша к тебе придет сегодня в последний раз. Сам ей все скажешь. Если нет, то я ей расскажу, – и брезгливо добавил – морочит девчонке голову.
В первое мгновение, я, конечно, возненавидел Ксюшу, за то, что она, по сути, мне не нужна, а из-за нее мне пришлось выслушать этот брезгливый тон в свой адрес. Я бесцельно блуждал по квартире, пинал мебель и стены, и начинал ненавидеть ее отца. И, кстати, сказать, интерес к той студенточке во мне как то сразу погас, на фоне новых событий. На фоне того оскорбления, которое, как я считал, нанес мне дядя Кирилл. Но меня внезапно осенило, я нашел решение, улыбнулся ему, похвалил себя и успокоился.
Вечером пришла Ксюша, и я почти с порога сделал ей предложение. Она молчала, потом ловила ртом воздух, потом пыталась что-то сказать, потом заплакала. Я ее успокоил, дал попить воды, и мы пошли к ее родителям. У Ксюши и здесь не нашлось слов, одни слезы. Родители, предчувствуя что-то неладное, переводили встревоженный взгляд с дочери на меня. А Лена просто сверлила меня глазами, я чувствовал это, но ни разу не взглянул на нее. Все это как то затянулось, и я взял инициативу в свои руки:
– Я сделал Ксюше предложение.
Тут Ксюша не выдержала и бросилась к папе на грудь. Она обнимала отца, а он гладил ее по голове. Мама подошла и обняла меня. Лена продолжала стоять в стороне. Я знал, что у сестер сегодня состоится сложный разговор. Надеюсь, хоть здесь Ксюша проявит стойкость и не подастся на разумные уговоры сестры. Думаю, она сделает это ради меня. Но я не сводил глаз с дяди Кирилла, я ждал, когда он, наконец, посмотрит на меня. Я хотел почувствовать свой триумф. Но когда это случилось, в его глазах не было неприязни или ненависти. В них была боль. И я возненавидел его еще больше, за то, что он любит Ксюшу, а я еще нет.
И Ксюша его очень любила, и позволяла себе в моем присутствии говорить о его добродетелях. Она делала это и раньше, но тогда было все равно. А теперь я этого не желал терпеть. И будучи в законном браке, я ей все припомнил – я говорил, что он слабак, неудачник, потому что его семья всю жизнь жила в нищете, что даже квартира, в которой они живут, им не принадлежит. Ксюша опускала голову и уходила от меня в соседнюю комнату. Спорить было не о чем, из доводов против моих слов у нее была лишь любовь к папе, на которую мои слова никак не влияли.
А ее мать, тетю Аню, я напротив, любил – «мамой» называл. А все, потому что Ксюша с мамой совсем не ладили. Меня изначально это очень удивляло. По типажу они были очень схожи. Обе тихие, хозяйственные, покорные. Но внутри у Ксюши было море, а у тети Ани оно уже к тому времени иссякло – слезами и потом вышло. У Ксюши со мной тоже выйдет, но это потом. Они никогда не вступали в открытые конфликты – не выясняли отношения, не кричали друг на друга, напротив, они друг с другом почти не разговаривали. Только Лена дружила с той и с другой, и все пыталась их сблизить.
Однажды, это было незадолго до свадьбы, обнимая, я спрашивал Ксюшу:
– Ксюш, есть ли в тебе хоть какая-нибудь боль?
И уже думал про себя, что только она дает глубину, только она придает смысл. И Ксюша поняла мой вопрос, потому что она сжалась в моих руках и промолчала. И я понял, что боль была. И как понял я потом, это и была ее нелюбовь к матери. Нелюбовь, которую она стыдилась, ненавидела ее в себе, а побороть не могла. От чего еще сильнее злилась на себя и отдалялась от матери.
Зная все это, я демонстративно, специально для Ксюши обнимал тетю Аню, дарил ей подарки на праздники, хвалил ее стряпню, ставил Ксюше в укор, что мать проворней по хозяйству, чем она. А тетя Аня, в свою очередь, веря в искренность моего расположения, любила меня в ответ, носила мне пышную выпечку, звала меня – то «сыночком», то «Мишенькой».
Уже намного позже я читал в ее дневнике о родителях:
«Мама с папой слишком сильно любят друг друга. Папа любит настолько, что считает, что маме достаточно одной его любви. А мама любит настолько, что ничего от него не требует. Потому и живем мы бедно. Нет у нас достатка. Понимают ли они почему? А мы с Леной и плод и заложники этой любви».
Ксюша, вообще, очень страдала от их бедности. Но она страдала не от отсутствия дорогих вещей или изысканных кушаний, каникул в жарких странах. Нет, для нее их бедность была еще одним подтверждением ее ущербности, неполноценности ее семьи.
Я бы хотел объяснить ей, что бедность идет изнутри. Что она сама должна избавиться от нее. Что бедность живет не в пустом кошельке, а во взгляде, в осанке… Как бы неприятно не было это признать, но у Лены комплекса бедности нет, она не вызывает жалости. Может от того, она так просто приняла новую жизнь в достатке. Но у меня не было цели облегчить Ксюше жизнь, даже советом.
Так вот, мы поженились, и Ксюша пересекла лестничную площадку с чемоданом. Она вошла в мою жизнь тихо, скромно, даже деликатно. Не сдвинула с места ни одной моей вещи, только рядом положила свои. Она ненавязчиво превратила кухню в свои владения. Она с восторгом и благодарностью принимала мои ночные ласки. А я все никак не мог ее полюбить. Я уже вполне осознал, что она теперь моя навсегда. Я начинал к ней привыкать, ценить наш семейный уют, видел бытовые преимущества женатой жизни перед холостой. Я был разный – то шутил с ней, садил к себе на колени, рассказывал, как прошел мой день, обещал золотые горы, то злословил о тех, кто ей дорог, да и о ней самой бывало, был груб и резок. А она была стабильна – тиха и спокойна, в основном грустна, в ответ на моменты моего расположения – светла.
Мы прожили год, и она ушла впервые. Не знаю почему. Я искал ответ в своих воспоминаниях. Искал в ее записях. Например, она писала:
«Он – то приласкает меня как котенка, то отшвырнет. А чем я не котенок? Маленький, всклокоченный, бездомный». И не было в тех записях свидетельства какого-то нарастающего недовольства, копившейся обиды. Нет. Просто она пришла однажды с работы, зашла в спальню и закрыла дверь. Через полчаса она вышла оттуда с сумкой.
Она остановилась передо мной. Ее голос дрогнул, когда она еле слышно сказала:
– Я поеду жить к Лене.
Я понял, что к Лене, но как-то не сразу понял, что она уходит.
– И нужна ты ей там? – безразлично спросил я.
Ксюши не было с неделю. Я избегал встречи с ее родителями. Когда случалось увидеться, я отворачивался, не здоровался. Я читал ее записи, копался в ее вещах – не знаю, что я искал, но все это позволяло мне не так остро чувствовать ее отсутствие. Потом не выдержал, и поехал к Лене. Та жила на окраине города. У нее был большой дом с высоким забором. Из-за забора на меня лаяла разъяренная собака. И все во мне было за то чтобы убраться отсюда. Одна мысль о том, что в этот самый момент Лена на своей роскошной кухне поит чаем маленькую бедную Ксюшу и слушает рассказы о том, какой я плохой муж, и снова говорит, как тогда: «Что на нем свет клином сошелся что ли?» приводила меня в бешенство. Я уже собирался развернуться и уйти, но еще сильнее забарабанил в ворота.
Вышел Ленин муж.
– Здорово – пожал он мне руку.
– Ксюшу позови – сдавленным голосом проговорил я.
Внутри я весь жался. Он не закрывая двери, скрылся за забором. Через несколько минут вернулся.
– Заходи.
Он уходил привязать собаку.
Я никогда не был в их доме, несмотря на Ксюшины уговоры и приглашения Альберта на «шашлыки».
– Я здесь подожду – сказал я и не сдвинулся с места.
Альберт пожал плечами и снова ушел. Он был старше Лены на десять лет, ему было около тридцати. Низкий и коренастый, он всегда был спокоен и сдержан. Мы виделись с ним редко, только в доме Ксюшиных родителей. Когда он входил в их квартиру, она сразу становилась как будто меньше и беднее. Может, поэтому все, кроме Лены робели перед ним.
Вышла Ксюша. Прикрыла за собой тяжелую дверь, и мы остались стоять на улице. Было уже темно, над нами горел фонарь.
– Пошли домой – сказал я ей.
У меня не было доводов, у меня не было чувства вины, не было больше слов. У меня был только я. И я ее обнял. Ксюша не сопротивлялась. Она уткнулась лицом мне в грудь и жадно вдохнула мой запах. И этого ей было достаточно. Думаю, она очень соскучилась за эту неделю. Мы оба знали, как ей сейчас будет стыдно смотреть в глаза сестре. В миллионный раз стыдно за свою унизительную любовь ко мне. И зная это, с поникшей головой Ксюша пошла за своим узелком.
Когда она вышла, я взял у нее из рук сумку, и мы, молча, пошли домой.
Мы наклеили новые обои в спальне, сделали незначительную перестановку в доме. Мы оба чувствовали за собой неопределенную вину и от того были друг к другу внимательны и милы. Это был наш медовый месяц. Но та мучительная мысль с новой силой беспокоила меня – это в последний раз, Ксюша, я больше не верну тебя.
А потом все вернулась на круги своя, но мы были не против. Так, наверное, можно было бы прожить всю жизнь, но Ксюша начала взрослеть. Когда я это обнаружил, я удивился себе. Разве я не знал, что так будет? А почему тогда не подумал заранее, что с этим делать?
Ксюша стала лучше выглядеть, много читать, у нее появились новые друзья и собственное мнение. Теперь она позволяла себе иногда отвечать колкостями в ответ на мои, и признаться, у нее это неплохо получалось. А что, разве не дерзости я хотел от нее?
Тем не менее, мы прожили еще один год до того, как она снова ушла. Так же тихо, так же без объявления. Но на этот раз я не знал куда. Я выждал несколько дней, прислушивался к себе, может мне лучше одному? Одному было сложно уснуть, еда была не вкусной, студенты раздражали, стены квартиры давили. Все-таки, – не лучше, – решил я, и отправился в квартиру напротив. Я выждал, когда дядя Кирилл выйдет из дома.
– Здравствуйте, мама.
– Миша! – обрадовалась тетя Аня, но тут же потупила взгляд. Знает, что она снова ушла.
– Где Ксюша? – просто спросил я.
– Может у Лены…
– Ее там нет.
Этого я точно не знал, но почему то так решил для себя. Она бы постыдилась еще раз прийти к сестре.
Тетя Аня была растеряна и взволнована. Она завела меня в квартиру, и попросила подождать, сама вышла в соседнюю комнату. Наверное, она звонила Лене. Когда вышла, сказала:
– Лена говорит она у знакомой, своей бывшей учительницы… – она развела руками. Она не знала ничего о Ксюшиных знакомых, и вообще ничего о Ксюше. Думаю, ей было за это стыдно передо мной.
Я кивнул и вышел. Знаю я эту знакомую! Так значит, она продолжала с ней общаться за моей спиной!
До Ксюшиной школы было идти примерно пятнадцать минут. Было пять часов вечера, по моим расчетам – окончание второй смены. Шансов было немного встреть Марию Александровну, но других вариантов у меня не было. Я сел на скамью у входной двери в школу. Ждать пришлось долго. Примерно через час она вышла. Я взглядом проводил ее до школьных ворот. Уже за воротами догнал ее, и встал перед ней, она невольно остановилась.
– Здравствуйте – сказал я, и она в ответ тоже самое.
– Мне нужно увидеться с Ксюшей. Я ее муж.
Мария Александровна пристально смотрела мне в глаза. Я невольно почувствовал себя ее худшим учеником. Узнала или нет? Столько лет прошло.
– Ну, пойдем – наконец, сказала она.
Идти оказалось совсем недалеко. Шли мы молча. Я был зол. Зачем мне она, если мне приходиться идти рядом с этой ненавистной мне женщиной? Небось, Ксюша уже посвятила ее в тонкости нашей супружеской жизни, рассказала какой я плохой муж. Стоит ли она вообще моих унижений? А эта тоже хороша, небось, своих детей нету, вот Ксюшу и пригревает.
Мария Александровна жила в старом двухэтажном доме, на первом этаже. Облупленный, бесцветный, он будто отживал свое, последнее. Вошли в квартиру. Она оставила меня стоять в коридоре, а сама ушла в соседнюю комнату. Ко мне вышла Ксюша. Казалось, она совсем не была удивлена.
– Пойдем домой – снова сказал ей я.
Но мы оба чувствовали, что теперь все было по-другому. И даже эту незамысловатую фразу мне было произнести сложнее. Обнять я ее побоялся, и самое главное, я не был уверен, как в прошлый раз, что она пойдет за мной.
– Пойдем, Ксюш – взмолился я, и почти шепотом добавил – мы же семья.
Все же она пошла за мной. Но на этот раз мы не держались за руки. И та мысль снова мучила меня. И я решил говорить, чтобы не думать ее, да и молчание угнетало. Когда мы вошли на аллею, где было безлюдно, и нас никто не мог слышать, я сказал:
– Ты знала, что я еще на первом курсе понял, что у меня нет таланта, что я пишу, мягко сказать посредственно. И оставшиеся годы учебы я жил с этим. Я очень мучился. Но потом, я нашел себя в преподавании. Я понял и многие, кстати говоря, это признали, что я хороший преподаватель. Я нашел себя в этом.
Мы помолчали.
– Ты этого не знала.
– Нет – тихо ответила она – я этого не знала.
– Я это сказал, чтобы ты хоть что-нибудь узнала обо мне. Ты ничего не знаешь.
– И ты обо мне – еле слышно сказала она.
– Я читал твои записи. Где же ты настоящая?
– Везде – пожала она плечами.
И снова молчание, и снова эта навязчивая мысль! А аллея вот-вот кончится, и мы должны будем перейти через дорогу, пройти пару кварталов по шумной улице, а потом существовать по отдельности в одной квартире с обоюдным чувством вины. Нет, нет, не дадим ей кончиться. Я взял Ксюшу за руку и мы остановились. Дождался, когда она посмотрит мне в глаза. Пропустил человека проходящего мимо – моим словам не нужны свидетели. И моя давящая мысль вырвалась наружу – я сказал тихо и внушительно:
– Ксюша, ты же знаешь, что в следующий раз я за тобой не прейду. Я не смогу.
На удивление Ксюша не опустила грустных глаз.
– Я знаю – так же тихо и ясно сказала она мне.
И не разжимая рук, мы двинулись дальше.
Я не прейду больше за тобой, Ксюша, больше ни разу не верну тебя! – думал я и сильнее сжимал ее хрупкую кисть.
