Алексей Резник
Черная шаль

Лес промчался мимо глаз профессора сплошной ледяной стеной и никаких деталей он разглядеть не успел – успевал лишь крепко держать очки и считать повороты извилистой дороги. После седьмого поворота вконец очумевший Саша выскользнул из леса и совсем невдалеке прямо перед собой увидел огромное квадратное окно – гостеприимно и широко распахнутое, откуда лился яркий-преяркий и очень красивый лимонно-шафрановый свет. Он заметил, что трасса его маршрута обрывается подоконником гостеприимно распахнутого окна и через несколько секунд ему придется со скоростью камня, запущенного из рогатки, влететь на чей-то чужой праздник в качестве незваного гостя. Окно неудержимо приближалось и за несколько секунд до того момента, когда ему предстояло перекувыркнуться через подоконник, он успел разглядеть все, что было там…

А там, на длинных праздничных столах, искусно срубленных из древесины гигантских лепидодендронов и сигиллярий, исчезнувших с лица планеты еще задолго до того, как в ее недрах образовались залежи каменного угля, дымились горячим паром глубокие металлические миски, до краев наполненные янтарным китовым жиром и чинно стоявшие вокруг столов бледные исхудалые гости жадно вдыхали аппетитный аромат расплавленного китового жира, с непередаваемым наслаждением представляя, как вскоре потечет нежный и вкусный жир цвета старого янтаря по их пищеводам в слипшиеся от вечного голода желудки и немо благодарили неведомых им мужественных китобоев, добывавших этих свирепых огромных китов на утлых суденышках в бездонных морях безвременья. На отдельных квадратных столиках, притулившихся в углу пиршественной залы, гостей ожидали горы овощных салатов, нарезанных преимущественно из ворованных кроваво-красных помидор, растущих на склонах знаменитых Кудыкиных гор. И где-то еще на каких-то столиках в старинных многоведерных самоварах клокотал зеленовато-желтый чай, настоенный на лечебных травах, растущих в глубоких лесистых распадках, вечно заполненных влажными туманами сказочных детских снов.

Александр Сергеевич влетел через подоконник и его тут же бережно подхватили чьи-то сильные руки и осторожно поставили на великолепно отполированный паркетный пол. Среди сотен гостей: мужчин, женщин, стариков и детей он сразу узнал ее – хозяйку Замороженной Стройки, широкоплечую бетонную бабушку почти двухметрового роста с железными арматуринами вместо костей, одетую в долгополое праздничное платье из тяжелой ткани цвета легированной стали, с суровым лицом асфальтового оттенка, на котором льдистым золотистым блеском неугасимо горели никогда не закрывавшиеся глаза. Она не стала тратить время на молчаливую паузу и хорошо уже знакомым Саше голосом проскрипела:

– Ты, видимо, понимаешь, что всех нас на самом деле нет и никогда не было. Но мы должны были быть. Нам всем, – бабушка повернула голову через плечо и кивнув на молчаливо сгрудившихся за ее спиной людей, продолжила короткий деловой монолог, – это твердо обещали в свое время. Ты должен будешь нам помочь попасть в жизнь. Ты обещаешь нам это?

– Что я должен делать?

– Я буду рассказывать тебе сказки, а ты их будешь записывать и рассказывать людям. Живым людям. И больше ничего. Ты талантлив, как никто в мире, и кроме тебя нас никто не сумеет понять. Не будем терять время – сейчас ты выпьешь миску китового жира и я начну рассказывать первую сказку…

…Чашка янтарного китового жира повергла Александра Сергеевича в состояние, напоминающее легкий гипнотический транс, потому что исчезли куда-то празднично накрытые столы и сотни, отчаявшихся в несбыточной надежде ожить, несуществующих жильцов «замороженной стройки». Он очутился вроде, как в спальне – бетонная бабушка, сменившая праздничное платье на нечто наподобие домашнего халата, удобно устроилась в кресле-качалке, искусно сделанной из скелета огромного сенбернара, движениями, исполненными своеобразного потустороннего изящества, поглаживала сухими тонкими пальцами хорошо отполированный череп сенбернара и закатив глаза к потолку, интонациями ласковыми и убаюкивающими, как если бы она обращалась к своим маленьким внукам, а Саши как-будто бы и вовсе не было в спальне, начала повествовать о событиях необычайных и ужасных:

«… Жили-были в одном восьмидесятиквартирном доме мама, папа, дочка и муж дочки или – „примак“, по русски говоря. Жили они не-то чтобы, как бы это выразиться пообразнее: „как пауки в банке“ – нет, но и не особенно дружно. Поругивались, бывало, ну и… не без рукоприкладства частенько выходило. Но все же это была, какая-никакая, а – семья – основная социальная ячейка общества и главное – крыша была над головой, и – теплые стены вокруг, оштукатуренные стены без щелей и дырок, … горячие батареи, горячая вода… о-о-о-о… – бетонная старуха с горестным вожделением застонала о безнадежно утраченной ею возможности когда-нибудь окунуться в горячую воду и погреть там проржавевшие старые кости. Впрочем стонала она недолго, своевременно спохватившись, что ее слушают засыпавшие внуки, она продолжила сказку: – В общем, жили они и особенно не тужили, но однажды „примак“ отмочил такую штуку – подарил теще на пятидесятилетний юбилей Черную Шаль…».

Черная шаль. Пролог

«Вечер выдался безветренным, но в полночь неподвижный воздух дрогнул, и под внезапным порывом урагана черные тучи дружной стаей полетели куда-то во мрак ночи, освободив место на небе для лунного света.

Голубой свет яркой круглой луны сразу же залил огромное кладбище мощными потоками, отразился сверкающими красными точками в выпуклых глазах трех цыган, грабивших свежую могилу, зажег призрачные бледные огоньки на металлических и стеклянных частях многочисленных памятников.

От неожиданно вспыхнувшего лунного освещения, толстая бельмастая цыганка, стоявшая в тени высокой раскидистой березы возле края могилы, визгливо ойкнула, а ее муж Вишан, кидавший со дна могилы рыхлую землю, выронил лопату.

– Ты что визжишь, дура?! – крикнул Вишан на жену и голос его зазвучал приглушенно от внезапно заклокотавшей в нем ярости.

– Вай, вай, вай, Вишан! – таким же приглушенным голосом запричитала жена, – Посмотри, какая луна яркая! Бежать нам надо отсюда, а то худо будет!

– Замолчи! – прошипел Вишан и взяв оброненную лопату в руки, с силой воткнул ее в землю. Железное острие заскрежетало обо что-то металлическое.

– Есть! – радостно произнёс Вишан. В голосе его не осталось даже следа от недавнего приступа бешенства. Шумно, облегченно перевела дух и бельмастая цыганка Шита. Неуверенно растянул губы в неприятной желтозубой улыбке, патологически трусливый деверь Вишана, Дюфиня.

– Что – точно, Вишан, мы не ошиблись?! – взволнованно спросил приободрившийся Дюфиня.

– Копай, копай, Дюфин, – засмеялся счастливым детским смехом Вишан, – Вишан знает, что делает! А ты, Шита, – коротко бросил он жене, – все-таки повнимательней по сторонам поглядывай! Хоть и ночь, и кладбище, а мало ли что!

Через полчаса напряженного труда, чертыханий Вишана и оханий Шиты, голубой лунный свет сверкающими ручейками растекся по поверхности великолепно отполированной крышки массивного чёрного гроба.

– Может быть, луна как раз и кстати, – задумчиво глядя на откопанный гроб, процедил Вишан, – Только бы нас не застукали – в этот раз, чувствую я, здесь найдется богатая добыча…

– И я получу свою тысячу баксов, да?! – перебивая Вишана, торопливо спросил нервный Дюфиня.

«Хрен ты на мелкой ряске получишь, а не тысячу баксов!», – злорадно подумал Вишан, но вслух ничего не сказал, лишь согласно кивнул, с надсадным кряхтеньем опускаясь на корточки рядом с роскошным гробом, испускавшим, как и все предыдущие раскопанные им гробы, физически осязаемые волны тепла, до странности уютного, почти домашнего тепла. Хотя, в общем-то, это были даже и не гробы, потому что в них никогда не лежали покойники.

В эту странную могилу, случайно два года назад открытую для себя Вишаном, с постоянным упорством строго раз в четыре месяца закапывался ящик из красивого прочного сорта дерева, неизвестного полуграмотному Вишану – длиной в три метра и высотой в метр. Именно такой ящик и был откопан Вишаном и Дюфинёй в эту ветреную лунную ночь посреди обширного муниципального кладбища. Впрочем, для удобства Вишан всегда называл раскапываемые чёрные ящики «гробами».

– Тепло, как от печки! – удивленно произнес Дюфиня, прикладывая ладошки к крышке гроба. – Хорошо, наверное, лежать в таком теплом гробу, особенно зимой!

– Ты, видно, сам не соображаешь, что мелешь! – злобно и дико вытаращился Вишан на деверя.

А на деверя вдруг вновь накатила леденящая волна жуткого необъяснимого страха, заставив его желтые нечистые зубы отбить звонкую дробь.

– Да не дрожжи ты так, – несколько смягчился грубый Вишан, – мне самому тоже не очень весело. Недолго уже осталось. В машину все быстренько перетащим и через час уже водку дома пить будем. Так что не дрожжи и перестань стучать зубами, они у тебя не казённые, – и Вишан негромко рассмеялся своей немудреной шутке.

Новый порыв, было утихшего ветра, заставил березу возмущенно зашелестеть густой листвой, откуда на толстую Шиту щедро посыпались голодные майские клещи. Вдалеке, там где кладбище смыкалось с темным сосновым лесом, какая-то загадочная ночная тварь порадовала слух троих цыган необычайно громким и продолжительным ревом. Дюфиня охнул, и ничего не соображая от страха, ничком свалился в рыхлую тёплую землю рядом с гробом.

– Вишан, это сам дьявол пришел на кладбище за душами грешников! – как будто бы начала пороть откровенную горячку, перепуганная не меньше Дюфини, Шита. – Бежим отсюда!

– Молчи лучше, дура, пока я не перее …л тебя лопатой! – зашипел на жену Вишан, – Это ревёт заблудившаяся корова, не кормленная и не доеная корова! И если ты еще раз раскроешь рот, проклятая проститутка, то клянусь, что точно уе… у лопатой!

Рев вскоре неожиданно оборвался и к глубокому удовлетворению трёх цыган больше ни разу не повторился.

Вишан, предварительно символически поплевав на ладони, взялся обеими руками за хромированную, такую же странно теплую, как и весь гроб, ручку, торчавшую прямо посередине крышки, и повернул ее. Плавно и без нажима (он прекрасно знал, как нужно управляться с подобными ручками). Раздался щелчок невидимых мощных пружин, и массивная крышка гроба легко и изящно откинулась в сторону, обнажив внутренности блестящего чёрного гроба…

– У-у-у-х-х!!! – шумно и дружно вырвался у цыган вздох изумления.

Несмотря на тот неприятный факт, что на этот раз в гробу оказался покойник, радости цыган не было предела. Вишан включил мощный ручной фонарь и в снопе жёлтого света семицветными радугами заискрились грани крупных прозрачных кристаллов, сваленных беспорядочными кучами и немного напомнивших глупой Шите мармеладки; зазолотились сложные узоры на скибках тяжёлой, явно очень дорогой, ткани, лежавшей вперемежку с радужными кристаллами; засеребрились чудного вида литые металлические кувшины, тазы и кубки; сверкнул настоящим чистым тяжелым серебром увесистый метровый жезл, инкрустированный по всей длине филигранными резными узорами, увенчанный рогатой головой не-то козла, не-то мифического фавна, искусно отлитой до самых мельчайших деталей, включая зрачки в глубине больших выразительных глаз и распахнутую в циничной усмешке зубастую пасть, откуда насмешливо или, напротив, угрожающе, высовывался длиный раздвоеный язык. Но специально никто из цыган не задержал удивленного взгляда на выдающемся произведении ювелирного литья неизвестного мастера, так как навалено было в гробу ещё много всевозможного сверкающего, яркого и пёстрого барахла, отчего у всех троих зарябило в глазах и помутнело в мозгах. Присутствие и необычный вид богато обряженного покойника нисколько не смутил отважных гробокопателей.

В течение часа содержимое черного гроба без остатка было перегружено в громадные полосатые мешки, сшитые из ворованных простыней, и далее перенесено в поджидавший грабителей джип «Ниссан», за рулем которого сидел родной брат Вишана, Мишта, вооруженный автоматом Калашникова.

Когда, кроме покойника, в гробу ничего не осталось, тяжело дышавшие Вишан, Дюфиня и Шита, минуту посовещавшись у края могилы, решили снять и одежду, обряжавшую покойного. Уж слишком красиво и качественно она смотрелась, и со стороны практичных Вишана и Шиты оказалось бы непростительной глупостью оставить столь добротные вещи бесполезно гнить в этом дурацком просторном гробу, наполненном домашней теплотой и уютом.

Плечи и грудь покойного укутывало пушистое покрывало, словно подернутое дымкой нежно-бирюзового сияния, смутно напомнившим вконец огрубевшим за долгие прожитые годы цыганам о девственно чистых, омытых искренней добротой и любовью гуманистических идеалах, давным-давно забытых в бесконечно далекой юности.

– Эту шаль меньше чем за пятьсот кусков я не продам! – твердо заявила, совсем ошалевшая от обилия свалившихся на нее из вскрытого гроба богатств, Шита. – Бабы на базаре с ума сойдут от зависти! А может, себе оставлю – а-ца-ца-ца, красавица ты моя! – как молодая мать над младенцем, умильно зацокала, зачмокала языком Шита и цепко схватившись за бирюзово мерцавшую пушистую ткань, сдернула теплое покрывало с костлявых плеч мертвеца.

– А-а-а-х-х-х!!! – Шита зарылась толстой мордой в пышный бирюзовый ворс и застонала так хрипло и сладострастно, что мужчины ненароком подумали: а не испытала ли она оргазм?

– Ладно, Шита, я тебе ее дарю, раз уж она так тебе понравилась, – и Вишан легонько хлопнул Шиту по необъятному заду. – Иди в машину, мы здесь с Дюфей сами закончим.

– Ой, Вишан, ты не представляешь – какая она теплая, какая она легкая, ласковая! Ай, ай, ай, Вишан! – в телячьем восторге затараторила Шита, быстрой танцующей походкой зашагав в сторону притаившегося «джипа», а за нею языком холодного бирюзового пламени летела сквозь ночной воздух украденная у мертвеца, на самом деле никакая не бирюзовая, а черная-пречерная, чернее угля в котельных самых нижних уровней преисподней, шаль. Опьяненная фантастическим успехом предпринятого грабительского раскопа, Шита даже и не заметила, что давно уже выпустила шаль из пальцев и та летит за нею без посторонней помощи сама по себе.

Вишан и Дюфиня вдвоем остались у раскрытого гроба, жадно рассматривая удивительный малиновый комбинезон в золотистую горошинку, плотно обтягивавший длинное сухощавое тело обитателя удивительного гроба. Обувь покойного, как и одежда, также выглядела красиво и необычно, чем-то напоминая цыганам отшлифованные до парадного блеска конские копыта.

– Как ты думаешь, это – кожа? – имея ввиду комбинезон, спросил Дюфиня.

– Думаю, что – кожа, – ответил Вишан, – и очень дорогая. Вот только, как мы его снимем, мне кажется, голова будет мешать.

– Да-а, – задумчиво протянул Дюфиня, глядя в закрытые глаза страшной маски, зачем-то надетой на лицо покойного, – Нужно снять эту маску.

Вишан, ничего не сказав в ответ, присел на корточки и осторожно потрогал сверкавшие под луной загнутые клыки, торчавшие из приоткрытой пасти жутковатой маски, потрепал пальцами за краешки жестких мохнатых ушей, пару раз щелкнул по гладким и прямым стреловидным рогам.

– Как она, интересно, снимается? – озадаченно спросил он вполголоса, обращаясь скорее к самому себе, чем к Дюфине.

– Наверное – за уши, или – за рога, – предположил Дюфиня.

Вишан с силой подергал сначала за уши, потом за рога – маска не поддалась ни на миллиметр.

– Подержи ему ноги, – коротко буркнул, опять начавший раздражаться Вишан деверю, – иначе у меня ничего не получится.

Дюфиня забрался в гроб, встал на колени и крепко сжал потными пальцами копытообразную обувь покойника. Вишан взялся за рога, поднатужился и рванул на себя. Послышался громкий неприятный хруст. Голова вместе с рогами и длинными ослиными ушами легко оторвалась от туловища, и Вишан, согласно закону инерции, рухнул на спину, задрав кверху ноги.

Дюфине сделалось смешно, но он благоразумно не рассмеялся и, чтобы Вишан не увидел кривой ухмылки на его лице, наклонился низко к покойнику, якобы – получше рассмотреть золотистые горошинки, щедро разбросанные по малиновому фону комбинезона. Но проклятия Вишана слились в ушах Дюфини с далеким воем милицейской сирены и затем совсем растворились среди загадочного жужжанья, раздавшегося где-то совсем-совсем рядом. Ледяная волна животного ужаса затопила убогую душу Дюфини еще до того, как он осознал, что жужжание доносится непосредственно из толщи крышки гроба. И далее он, скорее ощутил, чем догадался, что должно произойти.

– Дюф… – услышал Дюфиня растерянный голос Вишана.

– Вишан!!! – нечеловеческий вопль деверя обречено заметался в узком пространстве могилы, – Помоги мне!!!

– Что ты орешь, дурак! Вылазь скорее! – в обычной своей грубой манере посоветовал Вишан, однако прежней уверенности в голосе его не слышалось – он почуял неладное и непревиденное.

– Я не могу, Вишан – меня что-то держит!!!

Загадочное зловещее жужжанье прекратилось, послышался мощный щелчок и крышка гроба изящно захлопнулась, гулко стукнув Дюфиню по голове и повалив рядом с только что обезглавленным трупом.

И как ни крутил потом хромированную ручку на крышке гроба Вишан, крышка упрямо не хотела подниматься. А тем временем, милицейская сирена взвыла где-то совсем недалеко, и Вишан, пробормотав что-то вроде: «Да, Дюф, придется тебе подождать до следующей ночи, авось не задохнешься. А мне из-за тебя срок мотать неохота!», вынужден был поскорее выбраться из могилы и бежать к поджидавшему «джипу».

То, что он продолжал крепко сжимать за рога оторванную голову покойника из чёрного гроба, Вишан заметил лишь в машине. Одновременно он догадался, что никакой маски не было – рога, ослиные уши, вытянутая, поросшая шерстью морда и вурдалачьи клыки – всё, оказалось настоящим. И когда он выдохнул:

– Поехали отсюда скорее – мы раскопали могилу черта! – Шита и Мишта решили, что Вишан бредит… Однако Шита вздрогнула и испуганно взглянула на бирюзово светившуюся шаль, но испуг быстро прошел и она крепче прижала шаль к полной груди. Про Дюфиню никто не догадался спросить – слишком напуганным и подавленным выглядел Вишан и милицейская сирена звучала уже в опасной близости. Мишта нажал на газ, и «джип», негромко урча, покатился по извилистым улочкам города мертвых – подальше от милицейской сирены и от могилы, где остался лежать в гробу невезучий Дюфиня…

Базар

С самого раннего утра наша большая пятикомнатная квартира начала напоминать потревоженный муравейник. Чуть рассвело, как приехали какие-то гости из Мурманска – тещины то ли тётки, то ли сёстры, то ли чёрт их знает – кто они такие…

Шумные, здоровые, горластые – все в тещу. У меня от них почти сразу заболела голова. Примерно через полчаса после приезда мурманских гостей, под окнами квартиры на весь квартал начал сигналить микроавтобус с тещиной работы – это привезли к праздничному столу водку, пиво, шампанское, ветчину, мясо, сыр, колбасу, красную рыбу и лососевую икру. Всю эту смесь мы с тестем перетаскивали вручную примерно в течение часа. Я нечаянно разбил одну бутылку водки на лестничной площадке и тем самым сильно испортил настроение тестю. Собственно, так как мы проживали в одной квартире, настроение я портил тестю, как и тёще, часто – сам того не желая. Ну и эту проклятую водку – у ящика оказалось выбитым дно: и одна (хорошо, хоть одна!) бутылка выскользнула, образно выражаясь, из обоймы. И, если сказать честно, тесть на меня посмотрел настоящим зверем, как будто я разбил не водку, а выпил пол-литра его драгоценной, тестевой, крови. Тяжелый, очень тяжелый характер оказался у папы моей жены. Если бы я хоть немного знал этого папу до свадьбы, то еще десять раз бы подумал – жениться мне или не жениться. Да и, собственно, сама тёща – многие ее привычки часто вызывали у меня желание напиться до полного забвения и никогда не возвращаться в здравое состояние.

Кстати, вся сегодняшняя кутерьма с ранними гостями и привозом спиртного и продуктов, была вызвана, на мой взгляд, более чем сомнительным поводом – пятидесятилетним юбилеем тещи. Я всегда считал, что женщину прежде всего украшает скромность, а не количество прожитых лет. И патологическая тяга тещи к шумным многолюдным застольям в дни собственных именин, казалась мне проявлением серьезного морального дефекта или болезненной реакцией на очередной бесцельно прожитый год.

Почти сразу вслед за отъездом освободившегося от продуктов микроавтобуса подвалила очередная компания гостей – с полдюжины каких-то старух, которых видел я первый раз в жизни. Все они тоже оказались тещиными тетками: двоюродными и троюродными, по материнской и отцовской линии. Старухи подозрительно щурились на меня, спрашивали друг у друга: кто я такой? И одна из них, а может быть, и все вместе отвечали сами себе: муж, наверное, Радмилин. На что я, в конце концов, не выдержав, ответил:

– Да, муж – объелся груш.

Жена, поняв мое состояние, всучила мне деньги, заранее отложенные на подарок тёще и проводила до двери со словами: – Купишь вазу, какую мы с мамой смотрели в прошлый раз – она маме, если помнишь, ещё очень понравилась. С зелеными драконами и красными цветами. Не вздумай купить что-нибудь другое, иначе испортишь весь юбилей.

– Не волнуйся, кроме вазы ничего не куплю, – успокоил её я, натянув куртку и выходя за дверь. На лестничной площадке неожиданно для себя я остановился в лёгкой нерешительности, бестолково начав топтаться на месте.

– Ты что? – раздраженно спросила, продолжавшая стоять у приоткрытой двери, жена.

Я обернулся к ней и голосом провинившегося школьника спросил:

– Ты не обиделась?

Она рассмеялась:

– На что?!

– Да так – ни на что, – я пожал плечами, – Из-за этих бабок – может я слишком грубо с ними разговаривал.

– Не переживай, они хоть кого с ума свести могут, – успокоила меня жена, – иди лучше скорей на базар.

– А может – вместе пойдем? – Мне почему-то вдруг сильно не захотелось идти одному и, по большому счёту, вообще, расхотелось идти на базар.

Брови жены удивленно изогнулись:

– С каких это пор, Валя, ты стал куда-либо меня приглашать? – она усмехнулась, и секунду подумав, добавила: – Я бы, честно говоря, с удовольствием пошла, но видишь, – она кивнула в сторону кухни, откуда раздавался гомонящий шум голосов, – готовить нужно помогать – вечером набъётся уйма народа.

– Да, пожалуй, что ты права, – я грустно опустил голову, не понимая, что со мной происходит.

– Валя, ну всё – иди! – решительно сказала жена и захлопнула дверь.

Через полчаса я оказался на базаре и первое, что выяснил, придя к посудным лавкам – понравившейся тёще вазы с драконами и цветами не оказалось, кто-то ее, как объяснил продавец, купил буквально за десять минут до моего прихода. Увидев мое огорченное выражение лица, продавец посоветовал сходить в цыганский ряд рынка, с веселой ухмылкой добавив, что «там можно купить всё: от краденых лошадей до презервативов со свистком». Шутка эта продавца мне понравилась, меня разобрал неудержимый тихий смех, и так вот, не переставая смеяться, я зашагал в цыганский ряд.

Мой растянутый до ушей рот сразу привлек внимание разбитных цыганок. Они окружили меня тесной стаей, как голодные сороки кусок сыра, наперебой предлагая шубы, куртки, ковры и паласы, всевозможное яркое заморское тряпье.

– А вазы у вас какие-нибудь есть?! – постарался я перекричать цыганок. – Вазы?!

– Есть, есть, золотой мой – вазы, бокалы, фужеры! – подхватила меня под локоть прочной хваткой здоровенная бельмастая цыганка, – Заграничные красивые вазы, здесь рядом, пойдем, пойдем, не бойся, не прогадаешь! – с недюжинной силой повлекла она меня сквозь толпу, продолжавших орать и брызгать слюной, товарок.

Я уже начал серьезно беспокоиться и подумывать: не ударить ли по печени чересчур навязчивую продавщицу и побыстрее убраться из этого цыганского гадюшника, но идти, к счастью, оказалось совсем недалеко.

Возле громадного пятитонного грузовика стоял полный красноглазый цыган. Меня сразу насторожило его недоброе тёмно-бурое лицо под густыми седыми кудрями и я в очередной раз пожалел о том, что не уговорил Радку отправиться на базар вместе с собой. Кузов грузовика переполняло всевозможное барахло: скибки тяжелых ковров, куртки, шубы, легкая летняя одежда и посуда. Среди посуды я, действительно, заметил несколько фигурных ваз из серебристого металла.

– Вот выбирай, соколик! – подтолкнула меня цыганка к кузову.

Вазы мне не понравились точно так же, как и не понравилось свирепое выражение во взгляде буролицего цыгана, стоявшего рядом с кузовом, скрестив руки на груди. Брезгливо выпятив нижнюю губу, цыган окинул меня с ног до головы оценивающим взглядом и буркнул:

– Если будешь что брать – так бери, а нет – уходи, не отпугивай покупателя!

Я не удостоил хозяина грузовика ответом, невозмутимо продолжая рассматривать барахло, сваленное в кузове.

Вазы, определенно, отпадали. Их более чем загадочная форма не могла мне дать подсказки – для какого рода продуктов они предназначены. Не знаю, что уж мне такое ударило в голову, но подумал я, глядя на начавшие пугать меня причудливые очертания, мерцавших холодным серебристым светом, ваз, о том, как пьют из них вурдалаки на своих вурдалачьих праздниках горячую ярко-алую кровь.

Я даже не сдержался и спросил буролицего цыгана:

– Интересно – из какой дыры вы достали эти ваши вазы?

– Что-о? – угрожающим тоном спросил цыган, еще брезгливей выпятив губу.

Кажется, между нами начинала завязываться ссора, неизвестно, во чтобы вылившаяся, если бы не вмешалась бельмастая цыганка.

В глазах моих что-то ярко сверкнуло, а затем сменилось глубокой непроницаемой чернотой – это цыганка, широко раздвинув в стороны длинные руки, затрясла мне прямо перед носом гигантской шалью сотканной, вероятно, из пуха черного лебедя. А может это был не пух, а – махер.

– Какая красота, посмотрите, мужчина! – с пулемётной скоростью затараторила цыганка, – и дёшево совсем! Жене купишь – зацелует она тебя, красавицей настоящей будет ходить, оглядываться все будут! – и продавщица черной шали восторженно зацокала языком.

Цоканье ли цыганки прозвучало убедительнее всяких разумных доводов или необычно глубокий черный цвет шали и ее искристая пушистая поверхность, при беглом лишь взгляде на которую сразу возникали смутные приятные ассоциации с чьей-то неопределенной девственной чистотой и свежестью, очень понравилась мне, точно не помню, но шаль купил я совсем не торгуясь и почти не испытывая сомнений в правильности сделанного выбора. «Шаль эта теще обязательно должна понравиться!» – твердо решил я, отсчитывая цыганке деньги.

Покинув базар, я первым делом из ближайшей будки телефон-автомата позвонил домой и сообщил жене, что нужную вазу продали. На другом конце провода некоторое время царило молчание, затем жена каким-то усталым и равнодушным голосом произнесла:

– Ну и чёрт с ней. Приходи скорей домой – работы тут много, – она сразу же, очевидно, хотела повесить трубку, но, спохватившись, спросила: – А что-нибудь купил?

– Да – очень красивую шаль, – ответил я, как можно более радостным голосом.

Жена тяжело вздохнула и ничего не сказав, повесила трубку.

Вскоре я был дома и молча передал жене сверток с подарком. Она скептически взглянула на полосатую хрустящую бумагу, в которую завернула цыганка шаль:

– Пойдем-ка посмотрим в спальню – что ты там притащил.

В спальне шторы на окне до сих пор были задернуты, и там еще по прежнему сохранялся интимный ночной полумрак. Жена развернула сверток и испуганно вскрикнула, а я вздрогнул: нам обоим показалось, что из развернутой бумаги в полумглу спальни медленно поползла беспросветная могильная темнота, пахнувшая холодом и тленом. Сильным брезгливым движением жена отшвырнула от себя мою покупку, как ядовитую змею, и удивительная шаль на целую секунду зависла в воздухе, грациозно расправив широкие черные крылья. И там, где на ее пушистую поверхность попадали солнечные лучи, пробивавшиеся в щели между плотно задернутыми шторами, вспыхивали, изумительные по красоте, лагуны трепетного нежно-бирюзового марева. Затем шаль плавно, по изящной вращательной траектории, по какой падают осенние листья, опустилась на нашу супружескую кровать. Первое, такое страшное и сильное впечатление, произведенное на нас с женой Черной Шалью, исчезло также неожиданно, как и появилось.

– Ты знаешь, Валя, – медленно произнесла жена, глядя расширенными глазами на распластавшуюся по кроватному покрывалу шаль, – если бы золото было черным, оно бы выглядело именно так, как эта шаль. А ты, молодец, не ожидала от тебя такой прыти, – она улыбнулась мне. – Где, если не секрет, ты ее откопал?

– Да так – на базаре, – я неопределенно хмыкнул и пожал плечами, мне не хотелось говорить, что купил ее у цыган.

Жена, как будто и не услышав моего ответа, протянула руку и осторожно взяла шаль за краешек:

– Боже, какая она легкая и теплая! – подкинутая небрежным легким движением женских пальцев, шаль взлетела чуть ли не под самый потолок, зависла там на секунду-другую угольно-черным правильным квадратом и, как мне показалось, не хотя, совершила плавный неторопливый спуск обратно на кровать.

– Прелесть! – жена присела на краешек кровати рядом с шалью и уже откровенно любовалась ею, – Не понимаю – почему вначале она меня так напугала. Я даже хотела на тебя ругаться.

– Она вначале напугала и меня, и я тоже не понимаю: почему? – неторопливо процедил я, в отличие от жены, разглядывая шаль не влюбленным, а озадаченным взглядом. Какая-то фантастическая по сути и очень мрачная мысль стремительно пронеслась у меня в голове, словно грозовое облачко по ясному небу и как-то сама собой она у меня связалась с тем недавним спонтанным необъяснимым нежеланием одному отправляться на базар. К сожалению, я не успел сосредоточиться на этой фантастической и мрачной мысли – жена резко поднялась с кровати, неожиданно обняла мена за шею, жарко поцеловав в губы:

– Все-таки ты у меня умница, Валечка!

Когда мы оторвались друг от друга, то шали на прежнем месте не увидели, она оказалась лежащей метрах в трех от кровати посреди ковра, покрывавшего пол спальни. В течение минуты мы остолбенело смотрели на шаль и совершенно не могли объяснить – каким ветром ее туда унесло?