Алексей Котаев
Гидроторакс
Кровь хлещет из левой руки, мочит рукав кофты. И плечо левое мокнет. Чуть выше груди попал, больно, но не очень. Жжется только. А вот пальцы, на руке раненной, мерзнуть начали. Крови им мало. Тряпки из рюкзака вынул, намотал на порез на предплечье. Задавил его, чтоб кровь не мешала, а то уже и в перчатку натекла, падла такая. Перчатку хоть выжимай красным…
А вот с плечом хуже. Из-за него уже кофта сырая насквозь. Будто и не было над ней плаща. Прикасаешься – больно. Не прикасаешься – кровь хлещет. Но ниче. Мне немного. Туда и обратно, просто заткнуть чем-нибудь. Чтоб все не вытекло. А там пусть хоть гниет. Я хлеб из своего рюкзака достал, вынул его из спиртового пакета, сжал, чтоб тоненький стал, и в рану сунул. Глубоко сунул. Хлеб крови напился, разбух и дыру заткнул. Протер и скотч наклеил. Прозрачный, поганый, но скотч. Как вторая кожа. Как кожа у лягушек. Прозрачный, внутренности видно. Но хлеб держит.
Иголка с ниткой в верхнем кармашке рюкзака лежат. Вот бы зашить… да не хочу. Тут идти то…
Выволок мертвую тушу на улицу и бросил у крыльца, пусть твари его забирают. Мне он тут ни к чему. А вот рюкзак оставил. В рюкзаке хлеб и вода. И коробочка свинцовая. Тоже что ли трехтысячник? Ну да и ладно. Одним меньше.
Вещей сухих у него не было, но были какие-то мягкие стельки в обувь. Берег их, видать. Как я баб на колечке берегу. Патронов нет, но оно и понятно, иначе хана мне. Да и у меня их осталось не весть сколько.
Так, а вот пистолет у него другой немного. Да и рожа незнакомая, видимо из другого хаба шел. Куда шел? Патроны мои влезают. Раз, два, три, четыре, пять… ах черт. Больше пяти. Из тех, что к моему пистолету не подходят. Тяжелый. Положу в другой карман, чтоб с обеих сторон тянуло.
Я снова зажег фонарик и задернул гнилые одеяла, под завывания ветра. И чудовищ со второго этажа. Представить трудно, сколько их там.
А ведь выше есть еще этажи. Даже выше пятого есть. И до скольки они там идут – никто не знает. Потому, что никто и не возвращался. Туши мрут как мухи от любой глупости. Залез в воду – помер. Решил посмотреть, че на других этажах – помер. Посмотрел на глаза гиганта – помер. Свечку задул на улице – помер. Каждый чертов шаг – смерть. Сегодня я облокотился на фонарный столб. И тоже, считай, помер.
Красивые девушки на пластиковых карточках смотрят на меня. А я на них.
Мир внутри меня
Глава 2
Порез на руке опух и начал давить повязку. Плащ дырявый в двух местах, а я бреду по широкой площади, с восхитительной красной брусчаткой. Часть кирпичиков красные, но есть и черные. Это плесень воюет. Горло дерет от вони плесени, так, что даже шарф не спасает. Туман исчез почти, и влага не давит плесень к земле.
Ноги устали, ботинки сырые и тяжелые. Стельки мягкие только хуже делают, кажется, что по болоту иду топкому.
Раньше как-то проще это давалось. Тогда, когда еще наставник был. Мне было пятнадцать, когда меня привели в хаб, к этим тушам. Откуда привели – не помню. Ваще ниче не помню. И как говорить учился не помню, будто всегда знал слова. С цифрами бардак, а слова нормально знаю. Больше, чем многие. Но тут и наставник помог. Я тогда пришел в одних штанах и футболке. И тут же заказ получил. Коробочку. Маленькую, как сейчас. Только легче была, железная, не из свинца.
Я тогда открыть ее хотел жутко. А наставник за мной увязался и пакостить не позволил. Плащ запасной дал. Это я сейчас понимаю, что он снял его с трупа, но тогда он мне жутко помог. Показал че к чему. Про дождь, про чудищ местных. Показал, как до трубы дойти, да до плотины. Ну и вышку связи показал. Чтоб я хоть как-то ориентировался.
Он многое показал. Только я всего и не помню. Он иногда слова такие говорил, что они в ушах до сих пор звенят. А че значат – не пойму. Будто он больше всех знал. Говорил, что к знаниям тянуться надо.
Да какие, к черту, знания?!
Выжить надо.
А потом ушел. Трехтысячную отнес и все. Он умный был, сильный. Живее всех был. Скорее всего, его даже лечить не пришлось Сухим.
Я, вот, его сейчас понять не могу. Мальчишки мелкие приходят, но как их учить? Они же в страхе трясутся. Не слушают ни черта. Ты им про тварей, они тебе про то, зачем все это. Я посмышленее был. То и жив сейчас.
Я похлопал коробочку за пазухой. Трехтысячную несу.
Стельки эти сраные покоя мне не дают. Мотает меня на них. Я вниз посмотрел и краем глаза что-то увидел.
Что?
Взгляд перевел, и ничего. Снова опустил глаза, и снова вижу. Краем. Правого глаза. Смотрю на ноги, иду медленно, тихо. И пытаюсь боковым зрением разобрать то, что впереди.
Поднял взгляд – пропало.
Да блядь!
Нет-нет, вот сейчас. Я остановился. Посмотрел на ботинки и понял, что вокруг меня люди ходят. Не туши эти мрачные, а люди. Много, жуть как много людей на площади. Одежды разные, яркие. Открытые одежды, не для дождя и тумана. Я даже маску снял, чтобы глаз лучше видел. Прокашлялся немного, успокоился. Не убивают. Будто и не видят вовсе.
Просто толпы людей, посреди площади. И если на них смотреть, то нет их. А если не смотреть, то вот они. Даже шум начал появляться. Будто люди перекрикиваются. В звон перерастает.
Ха! Чуть не подловили. Я вышел из оцепенения, ударил себя по ушам, чтоб шум сбить, и глаза вперед устремил. Все! Нету вас! Знаю, щас бы застыл, и не отстыл бы! В любой непонятной ситуации нужно думать, что это твой конец. Да, трусливо, но жить нужно. Нужно посылки носить. Нужно три тысячи сделать.
Стельки эти…
Глаза вниз опустил и понял, что не стельки. Огромное поле брусчатки покачивается от моих шагов, будто волнами вода исходится. Топнул посильнее и пробил плитку, нога утонула в трясине. Блядь!
Это же и есть болото! Под плиткой болото! Под гладью брусчатки трясина черная! Ногу сырую щиплет, а я бежать пытаюсь, и чем сильнее бегу, тем сильнее пробиваю плитку и в воду падаю. Уже карабкаться приходится, по колено забирает муть, я на плитку взбираюсь, а меня вниз тянет, будто раздвигаю перед собой кирпичики, вперед бреду. Блядь! Блядь!
Да сука!
Сил уже нет, я рывок делаю и плашмя ложусь. Вперед. Руки раскидываю интуитивно, будто плыть собрался, а падаю на плитку. Покачивается на волнах все. И я покачиваюсь. Ноги еще в воде, а вот верх лежит. Не тонет. Подбородок разбил об твердое и зуб отколол. Выплюнул.
Я ползком. Ползком. Вперед понемногу. Яма за спиной осталась черная. На жопу перевернулся и смотрю назад, пока дождь грязь с ног смывает. Плитка из-под черной воды всплывает и обратно. Хаотично обратно, в кучу как-то. Покачалась, утряслась, и снова ровной стала, по кирпичикам сложилась. И снова красно-черная брусчатка. Ток черного больше стало.
Больно. Плечо опять сырое и теплое. Горит даже. Боль такая, что чуть сильнее обычной. Как будто в хабе сухого воздуха надышался и легкие дерет. Вот так, примерно. Ладно, надо идти, а то туман к вечеру опять плотный. Опять в кучи собирается. А мне на стрелку налево надо. В какое-то НИИ. Зато обратно попроще будет.
Нога гиганта угодила прямо в болото. Брусчатка брызгами вверх взлетела, волна пошла такая, что меня накатом выбросило на заборчик вокруг площади. Я снес его, разбил в дребезги, и на землю повалился. Земля сырая, но твердая. И я сырой. Болото отступило в привычную ему яму и снова брусчаткой заросло. Живое, видать… Чуть не пожрало.
– Спасибо, – шепотом говорю гиганту, что бредет по своим делам. Сам в лес за площадью захожу. Глаза поднимаю, потому что шея уже устала вниз смотреть, и понимаю, что туман меня облепил. Полностью. Руку протягиваю, и пальцы не вижу. Как же меня уже достала эта новая дорога. Будто специально самого живучего отправили на такой сложный маршрут. Ну ниче, направление я помню. У меня внутри эта стрелка сидит. Стрелка налево. И Таня тоже внутри сидит. Ждет героя. Я готов был к этому больше остальных, я ведь трех…
– Денис?
– А? – обернулся я на знакомый голос, но никого не увидел. Деревья в странном лесу вверх тянутся, и среди черных столбов различить кого-то сложно. Это как назло… Стоило только путь продолжить и…
– Денис!
– Наставник? – я узнал этот голос. Сквозь двадцать лет его пронес.
– Хватит ворон считать! Маску поправь!
Я обернулся и увидел его. – Наставник…
А он все такой же. Тот же широкий короткий плащ. Каска на голове под капюшоном, очки его двумя зелеными точками светятся в темноте. И красным иногда переливаются, когда он линзы меняет. В руках большой пистолет, длинный такой, тот, что очередями стреляет. И магазин у него не в рукоятке, а впереди. Причудливый. Стрекочет громче тварей. Помню. И ботинки его высокие помню, и штаны водонепроницаемые. Такой же молодой. Смотрю, будто на одногодку своего.
