Алексей Котаев
Гидроторакс
Бляха… Ладно. Толкаю тяжелую стальную дверь, она со скрипом впускает сырой воздух, и передо мной вырисовываются в темноте ступени. Иду наощупь. Три тысячи раз уже… почти три тысячи раз по ним поднимался. Может и больше. Шаг в темноту, и воздух становится ну уж совсем влажным. Он забирается между слоями одежды, начинает щипать больные глаза. Только легким становится лучше. Кашель стихает от этой сырости, и дышать получается проще.
А наверху все тот-же мрак. Капли дождя колотят по маленькому навесу над норой хаба, гудят. Воздух трясется и издали, со стороны центра города, доносится вой гигантов. Я легонько выглядываю, смотрю в пол, чтобы периферией поймать их в темноте. Вижу. Две точки глаз. В паре тысяч шагов от меня. В глаза смотреть нельзя, иначе сюда придут. Чуют взгляд…
Только точки светящихся глаз гигантов, что через разрушенные дома перешагивают, и видно. И больше ничего. Туман. А они через туман смотрят. Ждут, когда случайно на них зыркнешь…
Тут всегда туман этот едкий. И дождь. Не было ни дня, когда бы сухо было. Таня рассказывала про солнце, но я его не видел. Говорит, как лампочка, но че толку от лампочек в таком доже, да тумане…
Руку вытягиваю, и кончики пальцев скрываются от меня. Сегодня сверхплотный. Вода в воздухе стоит и глаза щипать начинает. Я натягиваю маску, цепляю на рожу шарф и делаю шаг из-под навеса. Ноги в жиже тонут, грязь в подошву забивается и ботинки тяжелеют. А дождь по спине колотит. Холодный, сука. Забирается между рюкзаком и плащам. И пистолет этот железный карман тянет. Выкинул бы его, да нельзя. Танин подарок.
Перебираюсь через дыру в заборе, ступаю на брусчатку, что в дневном свете, через туман и тучи, красная. От плесени красная. Дышу реже, пока иду по мертвой аллее, пересекаю ее, ныряю в пятиэтажку, а там квартирами. Дыр понаделали, кирпич на полу сырой и рыхлый. Стену тронешь – осыпается. Вода лужами даже тут стоит. Паркет вспух и вылез, торчит, как цепкие пальцы из-под пола.
– Погодите-ка… – ловлю взглядом новую дыру. Смотрю в нее, пристально вглядываюсь. Понимаю, что не нормальная дыра какая-то. И начинаю бежать.
Не дыра это! Сука!
С самого первого шага, блядь! Почему в эту сторону то? Какого долбанного черта тут зеркало?
– Сука, – кашляю на бегу, переваливаясь через нормальные дыры, не через те, которые сожрать меня не хотят. Твари эти… Зеркала… Они смотреть заставляют… Сука. Я видел, как одна туша перед ним стояла. День стояла. И через неделю того-же маршрута стояла. Я мимо ходил, когда… А через две уже не было. Пропала туша!
И ведь, блядь, туша смотрит в эту тварь. И видит че-то. Сначала себя видит, а потом че – хрен знает. Но видать нравится, раз стоит. Иные туши говорили, что нельзя дергать такого, мол, с собой стоять оставит. А я сам чуть стоять не остался сейчас! Я так рад, что глаза слепые и не видят ни хрена!
Я в ужасе вывалился из кирпичного дома, пробежал, как мне тогда показалось, километр по разрушенным и гнилым комнатам. Даже оглядеться не успел. Бежал туда, где отражение мое не мелькало в дверях и дырах. Там зеркал этих… Будто рассадник. Будто там только и живут. И это только первый этаж был…
Я уже много лет такого страха не чувствовал. Он к глотке подступил пеной. С отрыжкой каша вылезла. Я сплюнул алую жижу, прочавкал железным вкусом по небу, воду достал из рюкзака и запил эту мерзость. Достал ворох таблеток, что Таня дала, и всем скопом проглотил. Чтоб на язву легли, которая от пробежки открылась. А то больно много крови в животе. Противно. Слюни красные.
Скитальцы, блядь… Почему Сухие нас так называют? Мы же сами друг друга тушами называем…
Я скатился по распухшей от влаги перилле и сел у крыльца мертвого дома. Пятиэтажного. Туман слегка расступился, гоняемый ветром и сквозняком, а вокруг… Десяток таких домов.
Шаги издалека донеслись. Ровные, выверенные. Редкие. Редкие, блядь… Я голову опустил, чтоб лица видно не было. Так, чтобы только дорожку перед собой видеть. Шаг знакомый. Ноги метра два в длину. Босые вытянутые стопы остановились передо мной, постояли и дальше пошли. Дыхание задержал, кашель задержал. Дохлым прикинулся. Как старшие учили… Чтоб смотритель мимо прошел. Ни разу не видел его вживую. Только ноги егоные, бледные, с длинными пальцами и черными ногтями. Хотел посмотреть. Каждый раз хотел голову поднять. Нельзя!
Кровь из глотки лезет, а я глотаю ее, чтоб звуки не издавать. Жду, когда шаги слышны перестанут быть. И снова звуки какие-то. Рык какой-то… Да ну вот нет! Нет! Ну не сейчас же!
Склизкая собака светит оскалом, на меня смотрит. Знает, что живой. Шаги затихли. А потом снова начали греметь. Именно, что греметь. Сюда греметь…
Я глаза на собаку поднял и бледные ступни мелькнули передо мной.
Глаза в пол! В ПОЛ! Я тугую шею согнул, чтобы не видеть. Краем слепого глаза лишь уловил, как собачья тень во мраке поднялась вверх. И все.
Все…
И ноги пошли дальше.
Тупая собака…
Снова тишина. Только туман стоит редкий, жидкий такой. Дождь льет, гремит по капюшону, а я сижу и подняться не могу. Я только шаг из хаба сюда сделал, а тут уже столько тварей… Я не дойду… Блядь! Я не дойду!
Хотя стоп. Таня дала мне важный груз. Я пошерудил рукой за пазухой и достал свинцовую коробочку. Тяжелую. С швом на боку. Потряс ею, а внутри что-то перекатывается. Что-то важное для Тани. А значит и для меня.
Нет. Надо идти.
Посмотрел на свои ноги, по которым уже начали ползать безглазые ящерицы, смахнул их, они безмолвно упали на грязь и тут же зарылись в нее. Тоже подумали, что я дохлый. Погреться хотели, да пожрать. А я еще не дохлый. Вдалеке шлепнулась собачья туша. Не видно было, но и так понятно, что с большой высоты. Тварь отпустила дворнягу.
Плевать. Надо идти. Наставник всегда говорил, что нужно двигаться. Нужно идти. Твари ждать не будут, найдут меня. Интересно, как он там… Он еще двадцать лет назад трехтысячником был. Живет сейчас, наверное, в сухом городе. А я… Чертов придурок, я догоню тебя!
Ноги сами волочат меня вперед. Пара поребриков, пара маленьких заборов, что рассыпаются от гнили, стоит только их толкнуть. Железо осыпается, превращается в хлопья ржавчины, падает на сырую траву, что, коричневая, перемешалась с грязью. И снова дома, дворики, огороженные сеткой. Сетка тоже поддается, я хватаюсь за нее резиновыми перчатками и разрываю как тряпки, как одежду, которую порвал бы на Тане, если бы мог. Нет, я конечно бы спросил ее, можно ли… А потом порвал бы.
Грохот отвлек меня. Что-то брякнуло. Я огляделся в жидком тумане, крутанулся вокруг себя, одновременно пригибаясь. Черт, старая тачка. Дверь отвалилась. Отгнила и рухнула. Вот только почему сейчас?
Я медленно подполз к рыжей машине по вспученному и рассыпавшемуся асфальту. В салоне гниль. Стекол нет. Дверь валяется и вот-вот рассыплется от ржавчины. Все рыхлое, опухшее от воды. Будто туша, что бродит по городу три дня, и никак выйти не может. Возвращается, а все тело белое-белое, кожа вздулась от влаги и скукожилась, как у самого старого старика. И болит…
Отвратительные ощущения прорвались через память, я закатал рукав и посмотрел на изъеденное язвами запястье. Пока нормально. Не сильно долго тут. Пару часов всего…
В пластиковом бардачке пусто. Чего и следовало ожидать. Туши тащат все, что можно, лишь бы прожить подольше. Даже зеркала оторвали, чтоб за углы заглядывать. Я устало поднимаю глаза вверх и понимаю, что высокое здание, из серого мокрого бетона, уходит так высоко в небо, что теряется в облаках. Или в тумане…
Интересно, а что там, над этой серой фигней? Что выше тумана? Лампочка? Днем ведь светлее, чем ночью. Чуть-чуть, но светлее. Я смотрю наверх, и дождь колотит по маске, капли остаются на стекле, лишая и без того плохой видимости. Если бы не маска, то дождь выжег бы мне глаза до самого конца, оставив барахтаться в полной темноте. Но я не такой тупой, чтобы снимать ее сейчас. Пусть она уже и запотела.
Наклоняю голову, пряча лицо под капюшоном, снимаю с глаз пластик и протираю его кофтой, что под плащом. Плюю, растираю, чтоб дольше не потела, и обратно на глаза.
Внутреннее чутье ведет меня по стрелке налево. В направлении… болот, да?
Я поднимаюсь на ноги снова. Суставы скрипят и не хотят сгибаться, но пара-тройка шагов заставляют их это делать. Кашель пытается пробиться. Но уже не такой болезненный. Влажный.
Высоченный дом остался позади, и идти, не поднимая головы, становится все сложнее. Хочу вперед смотреть, но знаю, что тут могут быть твари пострашнее, чем смотритель. Их хотя бы слышно… Смотрителей.
