Алив Чепанов
Моя правда! Серия «Русская доля»

2. Возвращение

На всю жизнь Михаил Иванович запомнил эту длинную, длинную дорогу в незнакомую и дикую Сибирь. Кое-как добрались до Урала с его невероятными былинными горами, прозрачными серебристыми речушками и ручейками, и обильными, дурманящими головы, душистыми, годами нескошенными травами. Здесь путешественники устраивали частые дневные и ночные привалы. Эти места были краше родных, да вот только пахотных земель было здесь маловато. Иногда всё же появлялись пахотные поля и русские деревни. В одной из них Дуся и родила мальчика, которого тут же назвали Андреем. Дальше нельзя было ехать с некрещенным ребенком. В случае преждевременной внезапной смерти, как гласило поверье – ребенка в рай не примут. Михаил хотя и сомневался в существовании рая, но уступил жене в её просьбе. Она редко так горячо и настойчиво просила его о чём-нибудь. Новорожденного окрестили в той же деревне в которой он и родился.

Через пять дней после родов, странники продолжили путь. Младенец жадно вдыхал свежий воздух, согревался теплом и любовью матери, и питался её молоком. Так, в телеге, по-цыгански, по пути из Европы в Сибирь, родился Андрей Михайлович Животов – отец Вани. Уже в Сибири, на первом сроке контракта, в семье произошло ещё одно пополнение – родился мальчик, которого назвали Тимофей…

…По истечении срока контракта, многие из завербованных крестьян с семьями оставались на постоянное поселение в необъятных степях Зауралья, где обилие земель просто завораживало и притягивало как магнитом всех приезжих крестьян. Михаила же всё время пребывания в Сибири, неудержимо иногда прямо до смертной тоски, тянуло домой на родную землю, в родную Писаревку. Отработав еще один срок по контракту, он к окончанию второго срока, уже распродал тамошнее домашнее хозяйство, в одночасье решительно собрался и с лёгким сердцем, всей своей уже подросшей семьей, двумя подводами, двинулся на Родину. Опять его подгонял этот неудержимый сумасшедший «ветер странствий», который дул теперь уже из Сибири в сторону дома. Этот ветер нёс Михаила и его семью, казалось отрывая и подводы и лошадей от земли, будто у них вдруг выросли крылья. Так Михаил спешил домой, так опостылела ему за десять лет чужбина…

…Наконец стали появляться, похожие на родные, ландшафты: русские деревни в окружении бескрайних полей, березовых рощ и извилистых речушек. Перед путниками вдруг предстала во всей красе давно забытая картина русского крестьянского быта. Картина сенокоса. Все косари периодически деловито подходят к металлическому эмалированному ведру и, черпая такой же металлической эмалированной кружкой, не торопясь, чинно выпивают водки кто сколько зачерпнул. Такую картину, едущие из Сибири не видели уже больше десятка лет. На передней подводе возвращающихся из Сибири сидел сухой, жилистый, широкоплечий, местами с еле заметной сединой дядька со свой смуглой, слегка раздобревшей, черноволосой супругой. Это был Михаил Иванович Животов со своей супругой Евдокией и их многочисленной семьёй. Чтобы было веселей в дороге, он вел беседу с самим собой и ещё, наверное, с женой, когда она его слушала.

– Не-е, уж в другий раз я в Сибирь ни по чём не поеду. Никуды больше не поеду и точка! – громко в слух рассуждал Михаил Иванович. Надоела мне эта езда за тридевять земель в тридесятое царство, да и стар я уже стал, – признался в первый раз он в слух. – Буду устраиваться на постоянное жительство в своей родной деревне, где я родился, где родились мои отец и мать, и их отцы, и их матери и все, все наши предки. Попрошу у общины на сходе в Писаревке, в этом нет ничего унизительного, чтобы мне выделили усадьбу, где-нибудь среди деревни, хотя бы и на косогоре. На всё кажись буду согласен, – не очень уверено добавил Михаил Иванович, – только бы на Родину обратно осесть. – Уж больно мне опостылела энта вся Сибирь, да и работа на дядю тоже. То ли дело наша земля, она никогда тебя не обманет и не обсчитает. Как ты поработаешь, так и получишь. Проспал – пеняй на себя. А то там…, – он указал небрежно куда-то назад по ходу движения телеги, – ты пашешь во всю свою силу, стараешься, как всегда, как привык с рождения, а другой только показывает вид что работает, а деньги одинаковые – ар-те-ль-ные! – передразнил Михаил Иванович кого-то и смачно плюнул в сторону.

Весьма своевременное было решение Михаила Ивановича о возвращении. К концу 19-го века, Россия, вслед за Западной Европой, окунулась в пучину острого промышленного кризиса. Уже резко сократилось металлургическое производство и железнодорожное строительство. Меньше средств выделялось и на строительство Транссибирской магистрали. Закрывались промышленные предприятия. Только на селе было, как всегда, полно работы, независимо ни от экономического, ни от политического, ни от какого-нибудь еще кризиса.

– А разве можно сравнить сибирские земли с нашинскими? – продолжал выступать Михаил Иванович. – Едешь, едешь, а кругом ковыль – да ковыль, нет ни деревни, ни деревца, ни горы, ни реки, степь, да степь кругом, аж глаза болят. А то покажется, прости меня грешного, царица небесная, вроде как какая-то деревня и даже ветлы стоят возле пруда. И все это не далеко, на косогоре, вроде как в часе езды, а едешь, едешь до темноты и ни только пруда с ветлами, а и деревни-то нет никакой. Мираж. Перекрестишься и поддашь ходу. Только в Уральских горах и можно спрятаться от этих миражей, – так рассуждал Михаил Иванович, следуя уже с боку перегруженной подводы.

Его жена, Дуся, молча кивала и слегка улыбалась, полулежа на подводе, обнимая двоих самых младших деток: Андрюшу и Тимошу, которые любили слушать выступления отца, хотя иногда и не понимали о чём он. Старшие детишки ехали на второй подводе, где правил, важно восседая на узлах с добром, самый старший уже совсем взрослый двадцатилетний Александр.

«Деньги я зря тратить не буду, не пропью. Это Дуся зря про меня сказала, что я пьяница. Это она с тоски. Я ведь пью только по великому случаю, или по делу, или за компанию какую, но тоже только для пользы, а главное всегда умеренно. У меня детей много. Александра уже женить надо, Машу и Любашу за муж пора выдавать, а малых: Андрюшу и Тимошу еще вырастить надо. Чтобы не попасть в кабалу к кому-нибудь ухарю, обязательно нужно обзавестись собственным хозяйством и много, много работать. Эх, землицы бы только в обществе побольше дали. А что? Деньги есть и прикупить можно», – размышлял про себя Михаил Иванович, словно подводя итог очередному этапу своей жизни.

Не так скоро, как это сказывается в сказках, но всё же Михаил Иванович, обремененный своей большой семьей, приехал туда, откуда он десять с лишним лет назад, казалось, уехал навсегда и где его уже никто не ждал. Его пожилые родители за время его отсутствия умерли. Старший брат Илья, похоронив родителей, продал всё хозяйство и съехал из Писаревки в деревню Лутовиново Новосильского уезда, как он писал Михаилу в Сибирь. Брат – Константин по-прежнему ни подавал никаких известий из армии. Только теперь Михаил по-настоящему, всеми фибрами души ощутил одиночество и всю ответственность, которая теперь лежала полностью на нем, как на главе семьи. За свою жизнь он достаточно насмотрелся на тех, кто не осилил такую ответственность, не смог удержаться на плаву и упал на самое дно. На первое время деньжата конечно были, но разве они были для этого предназначены, разве для этого они были заработаны таким тяжким трудом на чужбине, чтобы прожить их тут просто так. Нет эти деньги он должен использовать умело, по-деловому, по-хозяйски…

По древним устоявшимся обычаям и традициям крестьянская община занималась решением земельных и гражданских споров, и даже расследованием мелких преступлений, вынесением решений о наказаниях и их исполнением. Эти обычаи и традиции век за веком санкционировались государственной властью и постепенно становились нормами права. Эти нормы могли существовать как в устной, так и в письменной форме. Царское правительство всячески поощряло развитие общин в деревнях. Так было и в то время, когда Михаил Животов вновь вступил на родную землю. Он обратился к общине с просьбой о выделении участка для постройки дома и ведения хозяйства. Никто не стал ему перечить. Во-первых, потому, что община обязана была это сделать, во-вторых, Михаил Иванович никому никогда не сделал ни какого зла. Однако, было заметно, что особого добра ему желали тоже далеко не все. Ему отвели участок для постройки дома внизу, на крутом склоне, под верхней слободой, а приусадебный участок, отдельно за верхней слободой, вблизи каменоломни. Деревня Писаревка стояла на правом крутом берегу реки. Средняя часть Писаревки – Селезневка делилась на две слободы: верхнюю – западную, полностью заселённую и нижнюю восточную полупустынную. По нижней тянулся к реке крутой склон. Из-за неудобства расположения, нижняя слобода почти не застраивалась. Вот в этом то не удобном для строительства месте и отвели Михаилу Ивановичу участок для возведения дома, а для огорода отвели землю в другом, отдаленном от будущего дома, месте. Расположение выделенных участков было весьма неудобно и, при других обстоятельствах, Михаил Иванович повернул бы поводья, и уехал, например, к старшему брату в Новосильский уезд. Но, дело в том, что за последние годы, он привык к самостоятельности и независимости. Кроме того Михаил Иванович твердо решил для себя больше никуда не уезжать из родных мест и заняться своим любимым делом – сельским хозяйством.

На выделенном участке можно было бы построить дом с окнами на юг с прекрасным видом на реку и на помещичью усадьбу, но тогда дом стоял бы к деревне задом, что означало демонстративно противопоставить себя всей деревне. Михаил был вынужден вопреки своему желанию и здравому смыслу, поставить дом, как и все жители нижней слободы Селезнёвки, окнами на деревню, значит на север. Значительные неудобства вызвал и обособленный участок под огород, где можно было посадить только картофель или посеять коноплю, а таких, крайне необходимых овощных культур, как, например, огурцы, лук, морковь посадить было невозможно, так как, невозможно было обеспечить охрану посадкам.

Михаил Иванович никогда в своей жизни не пасовал перед трудностями и на этот раз горячо с энтузиазмом принялся за строительство собственного дома и нового хозяйства. Приобретенные на чужбине навыки строительства и врождённое трудолюбие были использованы по максимуму. Тем более, что Михаил Иванович теперь работал сам на себя, а это совсем другая работа, кто понимает. Его окрыляло то обстоятельство, что он теперь работал только для своей семьи, без всяких артелей и без начальников сверху и только по своему желанию, расписанию и настроению. Был сам себе голова. Всей постройке он старался придать повышенную прочность с расчетом на вечность. Он строил просторную хату, чтобы не было тесно его большой семье, чтобы все могли собраться под одной семейной крышей всеми своим семьями. Михаил Иванович строил дом с запасом, как он любил, с расчётом сразу и на внуков и на правнуков. Дом был сложен из красного кирпича, чтобы в случае, не дай бог, пожара остались стены.

Михаил Иванович Животов вскоре обстроился, завёл хозяйство и всеми видимыми и невидимыми внутренними корнями врос в родную деревню. Своим трудом и умением он завоевал заслуженный авторитет у односельчан. Постепенно подросли детки, некоторые уезжали в город на заработки, другие помогали по хозяйству. По своему трудовому жизненному опыту Михаил находил дело всем домашним, в том числе и малолетним, начиная с семилетнего возраста. Хозяйство с каждым годом разрасталось и набирало силу. Вместе с хозяйством рос и крепчал авторитет Михаила Ивановича в деревенской общине.

Подходил к концу 1903 год, старший сын Михаила Ивановича – Александр женился, уехал в Питер и там устроился на Путиловский завод. Двух дочерей: Марию и Любовь Михаил Иванович выдал замуж, но оставалась ещё довольно большая семья: сам Михаил с женой Евдокией и трое детей: Виктор восемнадцати лет, Андрей тринадцати лет и самый младший Тимофей десяти лет. Андрей уже третий год успешно учился в, недавно построенной на выгоне, общиной школе. Умел читать и писать, что, в то время, было большим достижением. Теперь уже Животовым не надо было ходить к Богачевым и просить Митьку, чтобы он прочитал или написал письмо. Наоборот, теперь соседи стали ходить к Андрею и просить, что бы он прочитал или написал им письмо. Андрей читал и писал всем, так как соседям не принято было отказывать, а Михаил Иванович прослушивал всё что читал сын, как он объяснял: «для пользы». Андрей, несмотря на свой малолетний возраст, таким образом способствовал ещё большему подъему авторитета отца среди односельчан. Его, как грамотного, умеющего и читать, и писать, после обязательного поклона главе семьи Михаилу Ивановичу, уважительно зазывали, то в одну избу, то в другую, как только, кто-нибудь из односельчан получал письмо или надо было что-нибудь написать.

Раньше, по приезде семьи Животовых из Сибири, Андрею в народе дали деревенское прозвище: «Привезенный», так как он родился далеко от родного дома в далекой Сибири и был оттуда привезен вместе с младшим братом Тимофеем. А всю семью стали называть: «Чепановы». Чепан – это пестрый расшитый золотыми нитями сибирский халат, такой был привезен Михаилом Ивановичем из Сибири. Его, глава семейства, любил надевать по праздникам и воскресным дням. Порой даже, когда уже очень кому-то было надо, даже к сыну Михаила Ивановича, Андрею, обращались с уважением, и с совсем небольшой иронией, по имени и отчеству: Андрей Михайлович, несмотря на его малолетний возраст. В те времена, умеющих читать и писать, особенно в сельской местности, можно было пересчитать по пальцам и это были самые уважаемые в деревнях люди, после старосты, кузнеца и актива общины. Михаил Иванович очень гордился Андреем, его образованностью и положением в деревенском обществе. Ему и в голову не приходило, что вместе с грамотой и учением, весьма полезными в жизни, в юную ещё головку его сына проникало и нечто другое: это даже не «ветер странствий», действие которого испытал Михаил Иванович сам на себе по молодости лет, и который пронес его через пол-России в далёкую Сибирь, туда и обратно. Это было нечто иное, неизведанное, всепоглощающее и в тоже время, страстно влекущее и завораживающее, одновременно, это был скорее «ветер разрушений», а не «ветер странствий». Вместе с грамотой, в умы многих образованных людей того времени, приходило осознание крайней несправедливости, царившей в обществе, неравномерности распределения материальных благ в крупнейшей и богатейшей стране. В душе образованной молодежи тех лет с самого раннего возраста зарождался неудержимый, подкрепленный молодым задором и юношеским максимализмом, протест против существующей социальной несправедливости, материального неравенства, ущемления прав и свобод граждан, против насилия и эксплуатации человека человеком.

3. К царю за правдой

Образование всегда давало человеку возможность сформировать свое мировоззрение и отношение к существующему общественному порядку. В начале 20-го века образованные люди понимали: любое государство является орудием подавления и принуждения основной массы общества в интересах отдельной группы, находящейся у власти в тот или иной момент истории. Перед образованным человеком, вместе с полученными знаниями, представали все недостатки отживающего самодержавия и капиталистического строя, все несправедливости и искажения в распределении общественных материальных благ, преобладающие в России того времени. Рост благосостояния господствующей группы за счёт другой, несоизмеримо большей, но по воле судьбы угнетаемой и ограниченной в правах части общества, вызывал бурное и справедливое недовольство последней. Монархическая верхушка и приближенная к власти крупная буржуазия того времени осознавали хрупкость созданной ими системы и тщательно её оберегали от каких-либо существенных перемен. Находящихся у руля и так всё устраивало, так как они наблюдали постоянный рост своих капиталов, причём несмотря на все катаклизмы и кризисы, выпадающие на долю всего народа. Война, приносившая народу только горе, капиталистам приносила баснословные прибыли. Понимая, что чем образованней граждане, тем сложнее ими манипулировать, власть не старалась увеличить количество образованных подданных, скорее наоборот, её вполне устраивало тёмное безграмотное население. Капиталистическое государство во главе с царём, вело неустанную борьбу с интеллигенцией, привносившей в низшие общественные слои свет образования. Власти в свою очередь вели жестокую борьбу и с разного рода вольнодумцами, народниками и анархистами. Несмотря ни на что, в России активно действовали подпольные организации, которые существенно влияли на рост революционных настроений в обществе. Начиная с 90-х годов 19-го века запрещённые подпольные организации провели ряд громких покушений на царствующие особы, крупных государственных деятелей и полицейских чинов, что вызвало безусловное, хотя и молчаливое, одобрение простого народа. В тоже время кровавые акции вызвали жесткие ответные операции полиции и жандармерии против активных граждан по всей России. Государство дало старт отрытой борьбе со своим собственным народом.

…Запрещенные книги и листовки, которые так усердно искали, приехавшие из уезда жандармы, были надежно спрятаны четырнадцатилетним Андреем в дымоходе. Было уже тепло и одна из печек давно не топилась и не использовалась для приготовления пищи. В этой нерабочей печке и хранилась, недавно принесённая Андреем на хранение, запрещённая литература. После обыска Михаил Иванович расписался (приложил обмакнутый в чернила большой палец) в акте об отсутствии в его доме какой-либо запрещенной литературы, не ведая о её наличии на самом деле. В случае обнаружения жандармами спрятанной сыном литературы, вся семья могла быть выслана в Сибирь и уже не по собственной воле, а по приговору суда. Михаил Иванович не любил лжи ни в каком виде, а тут приложил собственный палец, как символ правды, на жандармской бумаге. Несмотря на то, что ничего похожего на запрещенную литературу в селе жандармы не обнаружили, учительниц, обучающих грамоте местных детишек, арестовали и увезли в уездный участок. А между тем, все ученики, в их числе и Андрей, слушавшие так называемые «вечерние чтения», за четыре года обучения уже достаточно успели глотнуть бунтарский дух свободы. Учившиеся с Андреем в сельской школе, в отличие от своих ровесников, не имеющих тяги к знаниям или не допускаемых до этих знаний родителями, уже имели кое-какое представление о справедливом обществе, всенародном счастье, свободе, равенстве и братстве. Передовая интеллигенция того времени старалась сблизиться с народными массами. Интеллигенты – «народники» несли в деревню просвещение и новые прогрессивные взгляды через бескорыстное преподавание в сельских школах в самых отдалённых уголках России. Это был выход в народ передовой интеллигенции того времени. Не дань моде, а вполне осознанный посильный личный вклад в дело строительства нового светлого будущего для всех.

Михаил Иванович начал постепенно забывать про Сибирь, от которой он, во время обыска, снова находился очень близко, сам того не ведая. Он неосознанно очень рисковал в тот момент и мог в два счёта поехать в Сибирь уже не в качестве добровольного работника на строительство железной дороги, а уже за казенный счёт в качестве политического арестанта. Там в каком-нибудь из сибирских многочисленных острогов могла закончиться его жизнь, а возможно и жизнь всей его семьи. Михаил Иванович тогда и представить себе не мог, что, скрывая у себя в доме запрещенную литературу, невольно сам участвует в политической борьбе против царского самодержавия и капитализма. В то время, всеми оппозиционными партиями, литературной печатной пропаганде и агитации предавалось очень большое значение. Других средств массовой информации в то время просто не было. Именно печатная продукция формировала в то время революционные настроения общества. В связи с безграмотностью большей части населения России того времени, печатному слову в крестьянской среде оказывалось довольно большое доверие и уважение.

В Тульской губернии, как и по всей центральной России стали, то тут, то там возникать разнообразные молодежные кружки и партии, появлялись первые местные организации социалистов-революционеров. В феврале 1904-го грянула война с Японией. Уже в возрасте тринадцати лет, Андрей через городских учительниц постепенно стал приобщаться к закрытым кружкам социал-демократов. Тайно, но активно, он принимал участие в местной подпольной организации социалистов-революционеров в качестве связного, курьера, разносчика и расклейщика агитационных листовок. Отец не препятствовал сыну и закрывал глаза на его частое отсутствие на хозяйстве, так как очень гордился его грамотностью и уважением к нему со стороны деревенского общества. Селяне шли к ним в дом всегда с подарками и поклонами, когда надо было что-нибудь прочитать или написать…

…Сразу после Рождества грянул гром народного бунта. Грянул прямо в столице России – в Санкт-Петербурге. Массовые увольнения на Путиловском оборонном заводе, где работал Александр – старший брат Андрея, спровоцировали ряд забастовок на промышленных предприятиях столицы, которые по началу не возымели никакого успеха. Тогда активом рабочих было принято решение провести массовую демонстрацию с официальным письменным обращением к самому государю. Петиция была подготовлена с участием лидеров забастовочного движения – подпольных социал-демократических партий и передового духовенства в лице действующего священника православной церкви Георгия Гапона. 9-го января 1905-го года, собрав все, накопившиеся за долгие годы страданий, донесения и прошения, народ, всем миром: и стар, и млад, двинулся к самой главной власти в стране – к государю, помазаннику божьему. По своей крайней безграмотности и традиционной уверенности в справедливого доброго царя-батюшку, большинство было убеждено, что Николаю Второму ничего не известно о страданиях народа, а виноваты во всех народных бедах царские чиновники, живущие на баснословные взятки, буржуи-эксплуататоры и помещики-кровососы на местах, дерущие с простых граждан по три шкуры и чинившие крайнее беззаконие по всей России, набивая свою личную мошну в ущерб государственной казне и всему народу. Простые люди считали, что стоит только донести всю информацию и все прошения до царя, как всё чудесным образом изменится и в стране восторжествует справедливость. С этой верой народные массы и двинулись к царскому дворцу. Это была абсолютно мирная демонстрация, основной костяк которой составляли рабочие различных заводских и фабричных предприятий города и предместий столицы, их жены и дети. Люди вели и несли с собой на руках и совсем малолетних детей с целью показать им батюшку-царя, освободителя и заступника всех униженных и оскорбленных. Над толпой повсюду возвышались портреты Николая Второго вместе с православными иконами. Заполнив центр города, демонстранты направились в сторону Зимнего дворца, распевая на ходу псалмы и патриотические гимны:

– Боже, царя храни! Сильный, державный, царствуй на славу, на славу нам! – доносилось ото всюду.

Царю несли прошения: об окончании войны с Японией, об организации профсоюзов, о 8-ми часовом рабочем дне, об отмене выплат для крестьян за освобождение, о наделении граждан личной неприкосновенностью и равенством перед законом. Народ был уверен, что царь на их стороне, он справедлив и всем поможет. Это была вполне законная демонстрация, соответствующая всем правовым нормам того времени.

Появление строя солдат на пути демонстрантов, еще никого из движущихся в передних шеренгах не смутило. К присутствию солдат на массовых мероприятиях городские жители уже давно привыкли и спокойно продолжали свое движение к Зимнему дворцу. Песнопения демонстрантов по мере приближения к дворцовой площади постепенно усиливались. Священнослужители, шествующие в передних рядах демонстрантов, подняли в верх православные кресты, иконы и портреты царя. Громче зазвучали молитвы, призывы и прославляющие царя гимны.

Вдруг, навстречу толпе, заглушив разом все звуки, прогремел оружейный залп тысяч винтовок. Передние шеренги демонстрантов сразу стихли. Прошли секунды, необходимые для перезарядки винтовок, уже почти в полной тишине. Ещё залп. Толпа, застонав и взвыв как общий живой организм, стала медленно сдавать назад, оставляя лежать за собой многочисленных убитых и раненых. Дикие крики и стоны вознеслись к серому пасмурному небу Санкт-Петербурга. Прогремели еще и еще несколько залпов, направленных в самую гущу толпы. Шествие развернулось как по команде и постепенно наращивая скорость бросилось назад, топча ногами, брошенные на землю портреты императора-заступника. Народ стал разбегаться по многочисленным кривым питерским улочкам, переулкам, и проходным дворам, оставляя за собой убитых и многочисленных, уже не способных передвигаться, раненых. Некоторые демонстранты возвращались за своими ранеными товарищами и помогали им подняться, но сами оказывались под оружейным огнём. Расстрел продолжался. В этот день царь Николай Второй окончательно оборвал всякую связь со своим народом, залив народной кровью улицы столицы империи. С этого дня народ полностью разуверился в доброго царя-батюшку, который сразу, после событий 9-го января, получил народное прозвище «Николай Кровавый».

Долго не стихали отголоски Кровавого воскресенья – народные волнения и мятежи в Москве, во всех крупных городах и в каждом промышленном центре по всей России. В скором времени в Писаревку пришло письмо от Александра из столицы, в котором он подробно описывал эти события. Письмо пришло с оказией с одним из деревенских мужиков, ездивших по делам в Питер, которого события 9-го января застали на одном из питерских рынков, там же, после расстрела мирной демонстрации и её разгона конной полицией, он и встретил Александра. Поскольку Андрей, после отъезда Александра в столицу, остался единственным грамотным в семье, а может быть и во всей деревне, то читать письмо Александра и озвучивать те страшные события пришлось именно ему. Александр писал о той последней надежде, еще жившей в народе до этого кровавого дня, и которую расстреляли 9-го января вместе с сотнями простых безоружных людей и детей.

Дочитав все подробности о Кровавом воскресении в письме от брата, участвующего лично вместе с товарищами – рабочими Путиловского завода в демонстрации, Андрей глубоко задумался. Он вдруг ощутил какую-то неведомую ранее, не физическую, а какую-то другую глубокую внутреннюю боль. Тяжелую, как камень на сердце, боль за простых, таких же как он, мирных людей, желающих только честно жить и работать на благо своей семьи и страны. Боль за царившую в большом мире такую же большую несправедливость, совсем не соответствующую бабушкиным и маминым сказкам с обязательным счастливым и справедливым концом, когда добро непременно побеждало зло. Андрею до слёз стало обидно за убитых простых безоружных людей, за несчастных Сашиных товарищей, вынужденных всю жизнь от восхода до заката вкалывать за копейки без выходных и проходных по 13—15-ть часов, чтобы только прокормить себя и свою семью, чтобы не дать умереть с голоду своим детям. Это была какая-то новая, неведомая раньше, обида и боль – боль не своя, а общая – народная, боль за всех униженных и оскорбленных.

Как бы в яркий контраст рабочим людям, время от времени в окрестностях писаревских поместий, Андрей встречал, по внешнему виду и поведению, достаточно материально обеспеченных мужчин и женщин. Казалось, что они вообще никогда не работают, только разъезжают туда-сюда на своих дорогих колясках и живут в полное своё удовольствие. Даже в то время, когда вокруг была война, голод, болезни и разные кризисы, они не меняли свой образ жизни, казалось, что они, в ответ на усилившиеся народные беды, еще больше кутили и развлекались, еще дороже покупали себе костюмы и коляски. Эти люди для Андрея были, как будто из другого, какого-то сказочного неземного мира. Глядя на них он постоянно задавал себе вопрос: «Почему, кто-то имеет все, а кто-то ничего. Кто-то работает в поте лица, а кто-то просто забирает себе от общего столько, сколько сам себе отмерил и живет себе в своё удовольствие за счет наработанного другими. Кто, так несправедливо разделил судьбы людей и все блага жизни? Почему так устроено, что большинству людей ничего не достается от общего блага? Нет. Так быть не должно. Он – Андрей Животов точно это знает!» – рассуждал про себя четырнадцатилетний Андрей…

…В конце декабря 1905-го года на своём съезде, социалисты-революционеры приняли программу, конечной целью которой объявлялось достижение социализма в России. Партия эсеров провозглашала обобществление собственности и хозяйства, уничтожение классов и эксплуатации, осуществление «планомерной организации всеобщего труда». Программа партии признавала, что российский капитализм имеет особенности, позволяющие вести с ним борьбу по частям, опираясь прежде всего на крестьянство. Первым ударом по капитализму, по мнению эсеров, должно было стать изъятие земли из товарного обращения и превращение ее в общенародное достояние (социализация земель). Дальше должно следовать уравнительное распределение земельных участков между крестьянами. Программа эсеров включала также требования установления парламентской республики, введения политических свобод, национального равноправия и всеобщего избирательного права. Обещание справедливого раздела земли подкупало среднее и особенно, беднейшее и безземельное крестьянство. Русское крестьянство повсеместно поддерживало партию социалистов-революционеров, помогало ей в трудные годы материально и поставляло в организацию надежные сельские кадры. Одним из таких подрастающих надежных кадров и был Андрей Михайлович Животов.