Александр Сергеевич Долгирев
Молодость
Глава 3
Пышка
Ничто снаружи большого старинного особняка, расположенного на одной из тихих улочек, не указывало на то, что в этом здании ведет работу один из лучших публичных домов Рима, но, разумеется, это обстоятельство не мешало известности сего заведения. Сказав сухонькому старику, который вовсе не тянул на амбала-охранника, секретное слово, Диамантино, а вслед за ним и Кастеллаци вошли в мир позолоты и бархата, а также странного трудноопределимого аромата, который всегда присутствует в публичных домах и на светских приемах.
Кастеллаци никогда не менял деньги на любовь – ему виделось в этом что-то унизительное. С возрастом, к тому же, он понял, насколько смешно выглядит молодящийся старикан рядом с, пусть размалеванной и давно утратившей невинность, но все же девой. Когда Диамантино впервые предложил ему посетить это место, Сальваторе был изрядно удивлен. Комбинация с лже-Куадри тогда только началась, и Кастеллаци даже поначалу решил, что Бруно пошутил, когда предложил отметить их негласный договор в компании проституток.
Согласиться на это предложение Сальваторе заставил соблазн увидеть, как забавно Диамантино будет выглядеть в окружении молодых женщин. Что сподвигло самого Бруно сделать такое странное предложение человеку, с которым он до этого не общался больше десяти лет, так и осталось для Кастеллаци загадкой.
Мадам этого заведения все звали просто Клареттой, хотя настоящим ее именем было Анна, и нынешнему ее статусу предшествовала долгая и интересная жизнь, которая забавно, причудливо и одновременно весьма страшно переплеталась с судьбой Италии нынешнего века. Об этом Кларетта рассказала Сальваторе в приватном разговоре в одно из посещений. Она уже давно сама не работала, и Кастеллаци хорошо запомнил удивление на лице Диамантино, когда Кларетта сама предложила свои услуги, да еще и по стандартной цене. Сальваторе здесь любили.
– С возвращением в «Волчицу», синьоры.
Аккуратно одетый мужчина лет тридцати пяти стоял за небольшой кафедрой красного дерева, на лицевой стороне которой было написано с немалым изяществом известное изображение Капитолийской волчицы, к сосцам которой в образе Ромула и Рема припали двое мужчин в одежде современного фасона.
– Добрый вечер, Джулио. Мари сегодня свободна?
Если была возможность, Диамантино всегда выбирал одну и ту же девушку. Сальваторе поймал себя на мысли, что никогда не видел ее. И тут же на еще одной: что хочет ее увидеть.
– Да, синьор Росси. Поднимайтесь…
Джулио отвлекся на книгу, лежавшую перед ним.
– …в четырнадцатый номер, скоро Мари к вам присоединится.
Диамантино кивнул Джулио, попрощался с Кастеллаци и направился в указанный номер. Когда он отошел достаточно далеко, Сальваторе обратился к мужчине:
– Как твои дела, Джулио?
– Обыкновенно, синьор Кастеллаци. Одна из девушек перебралась в Милан, сказала, что получила приглашение играть в театре. Ничему некоторых людей жизнь не учит – поманили пальчиком, и тут же побежала к замаячившей на горизонте звездочке…
– А кто именно?
– Фран… Фульвия. Вы бывали с ней, синьор Кастеллаци?
– Нет, Джулио, я не любитель женщин, которые втыкают мне в язык булавки.
Джулио посмотрел немонимающе.
– Не бери в голову… Твоя мать здесь?
– Да, в столовой. Но если вы хотите с ней поговорить, учтите, настроение у нее сегодня не ахти.
– Спасибо за предупреждение, Джулио. Удачного вечера.
– Так мне подготовить кого-нибудь для вас, синьор Кастеллаци?
За разговором с Джулио, Сальваторе немного позабыл о цели своего визита.
– Да, пожалуйста.
– Кого?
«Кого бы ты хотел сегодня?..» – Кастеллаци немного подумал, а потом решил довериться судьбе в лице Джулио:
– На ваш выбор.
Джулио улыбнулся:
– Хорошо, тогда просто кивните мне, когда поговорите с мамой. Двенадцатый номер будет вас ждать.
– Спасибо.
Сальваторе прошел к тяжелой занавеске, за которой скрывалась дверь в жилые помещения, аккуратно отодвинул ее и постучал.
– Войдите!
Кларетта в одиночестве сидела за длинным обеденным столом и пила кофе. Помимо кофейной чашки, перед ней стояла большая турка, из которой Кларетта, очевидно, себе подливала, и тяжелая бронзовая пепельница, в которой скопилось не меньше десяти окурков. Лицо женщины было отрешенным, а взгляд был уставлен в одну точку. Она не посмотрела на вошедшего Кастеллаци.
– Добрый вечер, Кларетта.
Она медленно повернула голову и рассеянно посмотрела на Сальваторе, который, глядя на ее лицо, в очередной раз подумал: «лет бы на двадцать пораньше…» – двадцать лет назад и Кастеллаци, и Кларетта все еще верили в любовь, чего никак нельзя было сказать о нынешних временах.
– Привет, Тото. Опять явился сеять в моих девушках сомнения?
– Ну да, и в тебе тоже.
– Со мной можешь не стараться – я сама уже постаралась… Ну ты бы еще в другой комнате уселся! Иди сюда, хочу тебя поцеловать.
Сальваторе подошел поближе и смог рассмотреть нынешний наряд Кларетты получше. Наряд был диковинный – на красное платье, облегавшее трепетно-оберегаемую фигуру, был повязан простенький фартук с цветочным рисунком, который предохранял вечернее платье от неприятностей подобных хлопьям пепла или каплям кофе. Как мадам «Волчицы» Кларетта должна была быть готова в любой момент появиться в заведении во всем своем блеске, но, как уставшая почти пятидесятилетняя женщина, она не могла себе отказать в крепком кофе и крепких сигаретах. Легкие поцелуи в щеку завершили нехитрый приветственный ритуал. Сальваторе устроился на стуле по правую руку от Кларетты.
– Хочешь кофе?
– Нет, спасибо. Скажи лучше, с чего это ты так меланхолична сегодня?
– Женщины склонны к перепадам настроения, старики склонны погружаться в воспоминания – сложи это и получится меланхоличная старуха.
– Ты вовсе не старуха, Кларетта.
– Спасибо за вежливость, Тото…
– Это не просто вежливость. Разве я, по-твоему, старик?! Я бодр, полон сил, у меня даже геморроя нет, а спина болит только, когда я бодрствую. А ты намного младше меня!
Кларетта грустно улыбнулась:
– Всего на десять лет.
– На целых десять лет, дорогая! На самом деле даже больше, чем на десять.
Сальваторе не знал, подействовали ли его слова, или Кларетта просто собралась в кучу, решив загнать неуверенную в себе невротичку поглубже, но, так или иначе, мадам пришла в себя и улыбнулась уже по-настоящему:
– Ладно, старый хрен, убедил! Я еще вполне себе – всем своим девкам могу фору дать! Кстати о девках: кого будешь в себя влюблять сегодня?
– Еще не знаю, предоставил выбор Джулио.
– Скорее всего, он отправит к тебе одну из новеньких. Вряд ли Наду – она венгерка, по-итальянски ничего, кроме слова «свободна» не знает. Тебе там поживиться будет нечем. Вторая, Лоренца, поаккуратнее с ней, Тото, очень уж легко ее обидеть. И еще, о прошлом ее особенно не спрашивай – это даже для меня было тяжело услышать.
– Хорошо, обещаю.
– Ты снова пришел с Диамантино?
Кларетта, разумеется, давно знала, кто скрывается под именем синьора Росси.
– Да.
– Ума не приложу, почему ты все время приходишь с этим бухгалтером?
– Он забавляет меня. Кроме того, именно он привел меня в «Волчицу» впервые.
– Но сейчас-то ты можешь приходить в любое время, Тото.
– Я не хочу в любое. Даже самое сладостное наслаждение многократно умножается от ожидания, Кларетта и, напротив, уменьшается от злоупотребления.
– Развратник…
– Еще какой.
Еще немного поболтав с Клареттой о мелочах, Кастеллаци вышел из столовой, кивнул Джулио и направился в двенадцатый номер. У него не было конкретных идей насчет сегодняшней ночи. Немного походив по номеру, Сальваторе решил поставить эту сцену наиболее минималистично. Он снял с прикроватной лампы абажур и перенес ее ближе к креслу, в котором планировал сидеть, благо, рядом с креслом была розетка. После этого Кастеллаци приладил абажур на лампу широким раструбом вверх так, чтобы получился импровизированный прожектор. На его удачу абажур был почти полностью светонепроницаем. Сальваторе снял с одной из подушек плотную наволочку и постарался прикрыть ею свет, выбивающийся из нижней части лампы. В общем и целом ему это удалось. Он убрал в комнате большой свет, плотно задвинул шторы, сел в кресло и взял импровизированный прожектор в руки, чтобы менять угол наклона по своему желанию.
Через некоторое время раздался аккуратный стук в дверь.
– Войдите.
Дверь отворилась и в полностью затемненную комнату кто-то вошел. Сальваторе увидел силуэт в проеме двери, но вскоре вновь воцарилась тьма.
– Есть здесь кто-нибудь?
Голос был тихим и испуганным, но достаточно приятным на слух.
– Конечно. Иначе, кто же дал вам разрешение войти, синьора?
– Да… Конечно, вы правы, синьор! Я просто…
– …Удивлены?
– Да.
– К тому же вы еще и напуганы, судя по голосу.
– Да, изрядно, синьор.
Это было немного неожиданно для Сальваторе – он не ожидал, что девушка признается в собственном испуге. Такая внезапная откровенность вызвала в его разуме какие-то странные разрозненные обрывки памяти – кто-то уже смог удивить его подобным образом, но было это уже очень давно.
– Вас направил ко мне Джулио?
– Да, синьор.
– Вовсе не обязательно каждый раз называть меня синьором. Сейчас не солнечный полдень на Пьяцца Венеция, когда между людьми так много преград.
– Хорошо, си… Хорошо.
– Джулио ничего не говорил вам обо мне?
– Нет. Только сказал, чтобы я не боялась.
– Тогда отчего же вы боитесь? Вы не доверяете Джулио?
– Я…
Девушка замялась, но Сальваторе не пришел ей на помощь:
– Так что?
– Я здесь совсем недавно, поэтому не знаю, кому можно доверять.
– Можете смело доверять Кларетте и Джулио – они не дадут вас в обиду. Впрочем, я понимаю ваш страх – человеку свойственно бояться темноты, а более темноты, неизвестности, которая в ней скрывается. Давайте поступим следующим образом: сейчас я уберу темноту, неизвестность тоже скоро уйдет, но не сейчас. Чтобы свет не ослепил вас, закройте глаза… Готовы?
– Да.
Сальваторе щелкнул переключатель, и сильное пятно света на несколько секунд ослепило его самого. Когда глаза вернулись под контроль разума, Кастеллаци увидел в круге света совсем молодую девушку. У нее были достаточно широкие бедра и плечи – она не была худышкой. Грудь показалась Сальваторе небольшой, но аккуратной. Впрочем, почти все выводы о теле девушки, которые позволил себе Кастеллаци, были весьма преждевременны, ведь само это тело было скрыто под идеально подобранным платьем, которое подчеркивало достоинства, скрадывая недостатки.
И вновь назойливая память подкинула ему несколько кусочков витражного стекла, по которым нельзя было сделать вывод о содержании мозаики. Впрочем, само это ощущение воспоминания из мимолетного стало вполне вещественным – девушка кого-то ему напоминала, это Сальваторе мог сказать точно.
Лицо ее, в отличие от тела, не было укрыто от его взора. Лишь глаза скрывались за веками. Лицо было красивым. Очень красивым. Кларетта прекрасно поняла красоту этой девушки и не испортила ее лицо обильным макияжем. Сальваторе заметил лишь неяркую помаду и немного тени на глазах. Кастеллаци поднял луч прожектора выше, как бы отсекая тело девушки от головы, чтобы увидеть только лицо.
– Какого цвета ваши глаза?
– Карие с серым.
– Как вас зовут?
– Лоренца.
– А по-настоящему?
Девушка вновь замялась. В этот раз Сальваторе пришел ей на помощь:
– Впрочем, вы правы – не стоит. Оставайтесь и далее Лоренцей. Сколько вам лет?
– Восемнадцать.
А вот это показалось Кастеллаци чистой правдой.
– Кларетта подобрала вам платье?
– Да. Вам нравится?
– Оно идет вам. Вы напомнили мне Пышку.
На лице девушки появилось расстроенное выражение, а губы начали немного дрожать. «Вот, что имела в виду Кларетта! Но неужели так легко и просто?!»
– Простите меня, я ни в коем случае не желал обидеть вас, Лоренца. Пышка, это персонаж из моего далекого детства. Персонаж очень положительный. Вы напомнили мне ее.
Сальваторе хотел еще добавить, что такая легкая ранимость является страшной слабостью Лоренцы, которой обязательно будут пользоваться, но решил, что это дело Кларетты. Девушка взяла себя в руки и кивнула.
– Этот наряд прекрасен, но мне бы хотелось, чтобы вы его сняли. Сейчас я выключу свет и дам вам время раздеться. На стуле, справа от вас лежит простыня – возьмите ее.
Девушка решила, что уже достаточно привыкла к свету, поэтому открыла глаза, но часто заморгала, а потом закрыла лицо руками.
– Простите меня, Лоренца, комната слишком мала – свет не успевает рассеяться. Давайте я вам помогу.
С помощью подсказок Кастеллаци девушка смогла нащупать простыню.
– Когда разденетесь, сможете прикрыться ею…
После этих слов Сальваторе резко выключил свет, успев увидеть недоумение на лице Лоренци. Послышалось копошение, затем звук упавшей на пол ткани.
– Мне полностью раздеваться?
– Да.
Когда Кастеллаци снова включил свет, его взору открылись руки и плечи Лоренци, а также ее левое бедро и ступни – все остальное было скрыто тканью простыни.
– Вы не устали стоять?
– Немного.
– Тогда, присаживайтесь на кровать. Идите прямо вперед, Лоренца. Никаких преград перед вами нет, поэтому ступайте смело, только помните, что комната совсем невелика. Хорошо… Стоп! Вы на месте.
Когда девушка села, воспоминание стало вещественным настолько, что оставалось лишь дать ему определение, но какая-то часть души Сальваторе страшилась этого. Он произнес:
– Обнажите одну грудь.
Лоренца стянула ткань с левой груди. Как и предположил Кастеллаци – небольшая, но аккуратная.
– Теперь вторую. Но молю, не ниже!
Сальваторе не мог скрыть волнение – он уже ставил эту сцену.
– Теперь, Лоренца, самое сложное для вас, но самое важное для меня – когда я скажу, откройте глаза. Я не отверну лампу, но вы не должны будете щуриться. А еще вы должны будете улыбнуться. Не соблазняя, не развратно, а по-человечески, тепло! Сделаете это, Лоренца?
– Д… да.
– Хорошо, откройте глаза.
Она была умницей – она справилась. Лишь один раз девушка захотела моргнуть, но он запретил. Он видел, как на ее глаза наворачиваются слезы, как рука сжимает ткань простыни с нарастающим напряжением, но Сальваторе и сам не смел моргнуть. Он все вспомнил. Наконец, Кастеллаци погасил прожектор и дал двум измученным парам глаз отдых. Через несколько минут он нарушил установившуюся тишину:
– Спасибо вам, Лоренца. Я плачу двойную цену за ваш труд. Деньги будут лежать на столике. Сейчас я направлю свет в потолок – он больше не будет вас слепить, но я смогу видеть вас, а вы меня.
Лоренца не ответила. Когда Кастеллаци включил лампу, он увидел, что девушка закрыла глаза левой рукой, продолжая правой придерживать простыню – очевидно, она все еще приходила в себя. Сальваторе распечатал конверт, который ему дал Диамантино, и положил обещанную сумму на столик. После этого он подошел к Лоренце и попросил ее встать. Она оказалась на голову ниже него.
– Вы позволите?..
Сальваторе деликатно отстранил ладонь девушки от ее глаз и увидел, что они покраснели, а на щеках остались дорожки от слез.
– Можете ли вы простить меня за такое испытание?
Она помолчала, потом упрямо вытерла глаза рукой и, наконец, сказала:
– Да, со мной все нормально.
Сальваторе хотел сказать что-то ободряющее, что-то, что сможет вновь сделать Лоренцу такой, какой она вошла в номер – теперь он видел, что ранимость, которая была ее великой слабостью, была и самой важной, самой красивой ее чертой. Кастеллаци вспомнил, как девушка чуть не расплакалась, когда решила, что он смеется над ее внешностью. Нужные слова сами всплыли в его сознании:
– Вы очень красивы, Лоренца.
Девушка подняла на него взгляд своих покрасневших глаз и улыбнулась, чем вновь возродила в Сальваторе давно подавленные воспоминания.
В тот день они с Катериной увидели «Форнарину» Рафаэля, а вечером Катерина повторила композицию вплоть до мельчайших деталей. Она была его Форнариной. Теперь Сальваторе задавал себе один и тот же вопрос раз за разом: «Как я мог забыть?» Вся его связь с Катериной ожила в памяти Кастеллаци в самых мелких деталях.
И все благодаря юной Лоренце. Он не выдержал и крепко поцеловал девушку, а после этого, скомкано распрощавшись, вышел из комнаты.
Глава 4
Утюги
В отличие от почтенного синьора Кастеллаци, свободно распоряжавшегося своим временем, Чиро Бертини жил в тесных рамках рабочего расписания, потому и не мог себе позволить посещать ресторанчик на Пьяцца Навона в четыре часа пополудни в будние дни. Чиро работал на заводе, производившем утюги.
В Риме юноша жил недавно – лишь второй год. Родом же он был из Понтекорво – небольшого городка, расположенного примерно в ста километрах на юго-восток от Рима. В первый момент Рим ослепил Чиро своим громадным великолепием. Он видел женщин столь прекрасных, что в иных местах они бы сами по себе были городскими достопримечательностями. Дорогие машины везли изысканно одетых мужчин и этих волшебных женщин к вершинам сладкого, ничем не сдерживаемого транжирства. Как же хотел Чиро дотянуться до них, стать таким же, одеться в костюм, который стоил половины Понтекорво, лихо откусить кончик сигары, приобнять одну, а лучше двух женщин, усыпанных драгоценностями, и начать швыряться деньгами, печатая их прямо у себя в карманах. Но Чиро засовывал руки в карманы и не находил там печатных станков, а равно и денег.
В связи с этим прискорбным обстоятельством мечту о красивой жизни пришлось немного отложить и сконцентрироваться на чем-то более конкретном, например, на утюгах.
Они плыли мимо Чиро по конвейерной ленте с чинностью тяжелых броненосных кораблей. Его работа была невелика. Бертини не был работником с повышенной ответственностью – он не ставил на них нагревательных элементов, и не он надевал блестящий корпус на тяжелое днище и начинку. Чиро лишь прикручивал на ручку резиновую вставку, благодаря которой ладонь заботливой итальянской домохозяйки не будет скользить.
Бертини хорошо справлялся с этим нехитрым трудом, развлекая себя ассоциациями. Аналогия с броненосцами продлилась в его разуме и наткнулась на детское воспоминание. На уроке истории им рассказывали о морском сражении при Лиссе – это было первое сражение броненосных флотов в истории. Блистательным итальянским морякам противостояли проклятые австрийские оккупанты. Итальянцы сражались как львы, но неудачное стечение обстоятельств привело их к тяжелому поражению. Впрочем, недолго австрийцы радовались этой победе, ведь, благодаря силе итальянского оружия и прусской помощи, течение всей войны завершилось в пользу Италии, что позволило ей вернуть блистательную Венецию. Именно итальянскими броненосцами, идущими к Лиссе, и казались Чиро эти утюги. Они были так спокойны и уверены в собственной непогрешимости, что ни на мгновение не сомневались в победе.
Бертини отвлекся от своих размышлений и посмотрел на миловидную девушку, которая стояла прямо напротив него чуть поодаль, наклеивая на белые корпусы полностью собранных утюгов фирменную наклейку. Девушку звали Сандра. Чиро уже некоторое время хотел пригласить ее на свидание, натыкаясь на неожиданное препятствие. Молодой человек не испытывал страха перед ней, лишь вполне обычное волнение, которое, впрочем, был в силах преодолеть. Проблемой было то, что представляя, как подходит к Сандре и приглашает ее, Чиро не мог избавиться от ощущения, что сцена получится до ужаса комичной. А Бертини хотел, чтобы она вышла красивой. Киновосприятие, которое он выработал в себе на бесконечных поздних сеансах, позволяло Чиро видеть обыденные вещи красивыми, но сейчас оно мешало ему.
Прозвучал звонок на обеденный перерыв – утюги остановили свое мерное движение. Бертини взял из дома на обед бутылку молока и немного хлеба. Сандра сидела в девичьей компании и смеялась над чем-то, но Чиро не мог расслышать над чем. Разговоры девушек долетали до него беспорядочным чириканьем.
Подошедший Ансельмо отвлек Бертини от размышлений:
– Опять подглядываешь за Сандрой, Чиро?
– Да тише вы, Комиссар!
Ансельмо был одним из самых старших и авторитетных рабочих на фабрике, даром, что не имел никаких дел с профсоюзом. Зато имел дела с Коммунистической партией, за которую весьма осторожно агитировал тех, кто казался ему по толковее. Чиро принадлежал к их числу и агитации, в общем и целом, поддавался. Комиссаром же Ансельмо называли за партизанское прошлое, когда он действительно был комиссаром в одной из Гарибальдийских бригад4.
– Неужели ты считаешь, что она этого еще не заметила?
– Не знаю. Надеюсь, что нет.
– Надежда – глупое чувство, Чиро. Почему ты не пригласишь ее куда-нибудь?
Слова насчет надежды показались Чиро знакомыми, но он не смог вспомнить, где их слышал. Желая переменить тему, Бертини спросил:
– Комиссар, вы говорили, что хотите меня познакомить с одним из товарищей…
– Да, но не в ближайшие дни – Бородач сейчас в подполье.
– Намекните хотя бы, кто он.
– Слыхал о «Красном знамени»5?
– Ничего определенного. Я думал, что они выдумка.
– В общем и целом да, но вот Бородач вполне реален.
– То есть, он троцкист?
– Много вопросов, Чиро. Придет время – сам у него узнаешь… Давай пока не будем о нем.
Бертини кивнул.
– Ты прочитал книгу, которую я тебе дал?
Две недели назад Комиссар передал Бертини небольшого формата книгу в самодельном переплете. Она содержала несколько статьей Антонио Грамши6. Чиро честно прочитал книгу, хотя и не смог глубоко проникнуть в суть размышлений автора.
– Да, прочитал. Извините, сегодня я ее дома оставил. Когда можно будет ее вернуть?
Комиссар немного подумал и ответил:
– Завтра, в обед. Вынес что-нибудь для себя?
– Ну, я, кажется, понял идею насчет гегемонии и мысль о том, что мы должны завладеть гегемонией в общественном сознании, чтобы прийти к власти без вооруженных выступлений. Мне показалось, что это призыв к активной пропаганде…
– Да, но только не к активной, а к пассивной. Пропаганда листовок и пафосных выступлений отпугивает людей – они слишком много страданий натерпелись из-за того, что верили плакатам. Нужна умная пропаганда, которая будет селить наши идеи в сердцах людей незаметно от них. Тогда мы сможем отнять гегемонию у буржуазии. Проблема в том, Чиро, что Грамши слишком идеализирует людей – он находится в заблуждении о том, что переворот в людских умах может произойти без потрясений извне.
Люди пассивны в большинстве своем, к сожалению. Умная пропаганда должна подкрепляться регулярными акциями нашего Движения, чтобы мы могли определить, готово ли общество к переменам. Когда люди начнут поддерживать наши акции, когда даже самые равнодушные из них, привыкшие перелистывать политические новости в газетах, чтобы поскорее перейти к обзору последнего тура кальчо7, станут нам сочувствовать, тогда и совершится Революция.
– То есть, вы предлагаете идти и по пути открытых выступлений, и по пути подспудной пропаганды одновременно?
– Верно, Чиро! Не на запад, не на восток, а во все стороны сразу!
Комиссар широко улыбнулся и, хлопнув Чиро по плечу, встал.
– Пригласи Сандру – она, кажется, хорошая девушка.
С этими словами Комиссар повернулся и пошел к выходу из столовой, слегка припадая на левую ногу – памятка из фашистского плена.
Бертини снова посмотрел на женскую стайку, в которой пребывала Сандра. Она больше не смеялась. Чиро принялся, наконец, за молоко и хлеб, но вскоре остановил себя – «Да и хрен бы с ним!..». Он сделал большой глоток молока, встал и уверенным шагом направился к женской компании. Поняв, что он направляется именно к ним, девушки замолчали и повернулись к Чиро. Почти все они широко улыбались, одна отчего-то захихикала, но Бертини решил не обращать на это внимания.
– Чао, девушки! Сандра, у тебя есть планы на сегодняшний вечер?
Получилось чуть более бесцеремонно, чем он рассчитывал, но Чиро обратил себя в итальянский броненосец не знающий преград.
– Чао, Чиро, нет, пока нету, а что?
– Хочешь сходить куда-нибудь?
– Куда?
Броненосец был пробит и бесславно шел ко дну. «А действительно, куда?» Понимая, что слишком долго мяться нельзя, Чиро ляпнул первое, что пришло в голову:
– В кино.
«А что, отличный вариант!»
– А кто еще будет?
– Никто. Ты и я.
– То есть, это свидание?
Сандра подкрепила свой вопрос улыбкой. Она хотела, чтобы он произнес это вслух, чтобы сжег мост за своей спиной. «Чертовка!» Если она решила, что Чиро это остановит, она ошиблась – он не видел смысла оставлять себе пути к отступлению:
– Да, это свидание.
Сандра взяла паузу, за время которой Чиро успел почувствовать, что его сердце сейчас проломит грудную клетку и, вылетев на свободу, начнет крушить все вокруг в бешеных прыжках. Через пару секунд (Бертини был уверен, что прошел целый век) девушка сказала:
– Хорошо! Во сколько? Где?
Чиро хотел поднять руки в победном жесте, но сдержался. Вместо этого он вполне деловито ответил:
– Если хочешь, можем пойти прямо отсюда.
– Хорошо, я буду ждать тебя на проходной после смены.
– Нет! Это я буду тебя ждать.
Все. Это был его триумф. Сцена получилась очень даже красивой. Теперь нужно было ее красиво завершить, развернувшись и уйдя с прямой спиной. В этот момент в сцену влез нежданный персонаж.
– Господи, да хватит издеваться, скажите ему уже кто-нибудь!..
Это произнесла девушка, которая сидела чуть в стороне. Кажется, ее звали Клаудия, и, кажется, она была единственной, кто не улыбался.
– Чиро, у тебя молоко на усах.
Бертини был готов провалиться сквозь землю, но постарался выйти из положения максимально достойно. Он нарочито тщательно вытер рот рукавом и произнес:
– Спасибо, что сказала, Клаудия. Сандра, буду ждать тебя у проходной после смены. Чао!
И, не дожидаясь ответа, Чиро развернулся и ушел с прямой спиной. Сандра была не первой девушкой в его жизни, но трудно ему было, как в первый раз. Все вышло, как он и боялся – до ужаса смешно. Но Чиро все равно покинул столовую в прекрасном настроении, так и оставив недопитое молоко.
