Александр Черваков
Две стороны. Часть 3. Чечня
Армия. Перезагрузка
«Саша, просыпайся! Приехали!» – кто-то настойчиво тряс Щербакова за плечо.
Александр с трудом разлепил опухшие от сна глаза. Он лежал на нижней полке плацкартного вагона. Под столиком плацкарта перекатывались несколько пустых водочных бутылок. Колеса поезда неторопливо постукивали на стыках рельс и протяжно скрипели на стрелках. В дальнем конце вагона кто-то из солдат терзал струны плохо настроенной гитары:
Я дорого дал бы за встречу с тобой,
Полжизни, не меньше, – как шутит комбат.
Наверно, нескоро вернусь я домой,
По горным дорогам длиннее назад…
Полежав еще немного, лейтенант медленно сел, опираясь локтями на потертую столешницу с полудюжиной пластиковых стаканчиков и коробкой остатков сухпая. В грязном окне вагона мимо проплывали платформы с военной техникой.
– Где мы? – спросил пересохшими губами Щербаков у капитана в тельняшке. На камуфлированной куртке офицера блестели эмблемы десантных войск.
– Ханкала, – ответил тот, – Сейчас выгружаться будем.
О, если б ты знала, как тянет домой…
Но все между нами останется пусть.
Сниму запыленный берет голубой,
Тебя расцелую, когда я вернусь!
Эшелон, потолкавшись еще немного по путям, остановился. Перрон отсутствовал, и десантники, с какими приехал Щербаков, прыгали с подножки вагона на пыльную землю, покрытую не успевшей засохнуть от жаркого солнца травой. В нескольких сотнях метрах виднелся палаточный городок – расположение 56-го десантно-штурмового полка (ДШП).
В штабе десантников, находившемся в большой ротной палатке, Щербакову выделили кровать.
– Завтра свяжемся с вашим полком, – сказал замначальника штаба ДШП, – скажем, чтобы тебя забрали. А пока располагайся. На обед-ужин с нами в офицерскую столовую позовем, туалет на улице направо.
– Спасибо, товарищ майор, – Щербаков задвинул свою сумку с надписью «СССР» под кровать и улёгся на её скрипучую сетку.
В голове всплывали события промелькнувшего как один день отпуска. Вроде бы только вчера он приехал из Чечни, наконец-то увиделся с родителями, друзьями, даже успел купить новую бежевую «Жигули» «шестёрку». Поначалу было очень странно видеть гуляющих по ярко освещенным улицам людей, которые не пригибались, переходя открытые пространства и не оглядывались по сторонам, боясь получить снайперскую пулю.
Но главное, всем просто наплевать на то, что происходило на Кавказе. Про войну мало кто говорил или упоминал, кроме тех, у кого там находились родные. Щербаков вспомнил себя студентом, первую чеченскую и как ему тоже была не интересна эта тема. Сейчас же он сам попал в эту мясорубку.
Отпуск пролетел незаметно, и буквально двое суток назад в Волгограде Александра уже сажал в эшелон начштаба Кукушкин, а сегодня, 24 мая, лейтенант вновь лежит за сотни километров от дома в душной палатке.
Следующим утром по засекречивающей аппаратуре связи (ЗАС) связались с командованием мотострелкового полка, стоящего на Терском хребте в 12 километрах по прямой от Ханкалы. Речь на ЗАС сначала кодировалась, а потом раскодировалась, из-за этого практически невозможно разобрать слов собеседника. На хребте не понимали, кто приехал, Щербаков не мог разобрать, что ему отвечают и когда его отсюда заберут. Оставалось надеяться и ждать.
К обеду следующего дня за лейтенантом на ЗиЛ-131 приехал зампотех танкового батальона майор Крылов.
– Щербаков, ты что ли? – заглянув в палатку и увидев сиротливо сидевшего на кровати Александра, сказал Александр Григорьевич. – А мне говорят, езжай в Ханкалу, приехал кто-то. Кто приехал – непонятно.
– Товарищ майор! Здравия желаю! – вскочил Щербаков. – Я уж думал век тут жить буду.
– Давай собирайся.
– Да я уже давно собран, – лейтенант вытащил сумку из-под кровати. «Спасибо за всё, мужики!» – на прощанье крикнул он дежурившим в палатке десантникам.
Пригород Грозного Ханкалу за многие километры можно было опознать по стоящему над ней пылевому облаку – здесь находилось несколько воинских частей, участвовавших в боевых операциях, и множество ремонтных баз военной техники, поднимавшей своими гусеницами и колесами эту пыль. Во время дождей пыль превращалась в непролазную грязь. Ханкала находилась в паре километров от Грозного, еще 18 километров через город до штаба полка, стоящего на Терском хребте с 1 МСБ.
Щербаков переживал, что на хребте Купцов будет ругать его за долгое отсутствие. Хотя Александр же не виноват, что отдыхал полтора месяца – как пошёл первый эшелон в Чечню, так он и приехал. Но комбат ничего не сказал Щербакову по этому поводу, вероятно, подумал, хорошо, что лейтенант вообще вернулся, а ведь мог бы и «закосить».
На следующее утро Щербакова перевезли на Сунженский хребет во 2 МСБ на прежнее место. Абдулов очень обрадовался, увидев прибывшего из отпуска лейтенанта. Про столь долгий срок отсутствия командир роты тоже не заикнулся – знал, что эшелоны сейчас редко ходят, да и теперь-то его самого точно отпустят в отпуск.
И вновь служба пошла своим чередом. Танкистов из последнего призыва осталось всего несколько человек. Кравченко и Обухова Александр в батальоне не застал – наводчик и так был уже дембель, механик уехал по телеграмме из дома – что-то случилось, хотя и его вскоре пора было увольнять. Дембеля уехали, новых танкистов еще не привезли. Из офицеров только Абдулов и Щербаков, да старшиной прапорщик Петров Юра. Теперь командир роты стал заметно лучше относиться к лейтенанту. Частенько они вдвоём сидели у Абдулова на позиции. Олег рассказывал о своём детстве, о том, как он учился в военном училище, как познакомился с будущей женой Татьяной, имя которой сейчас написано на бортах его танка. Щербаков говорил про учёбу в институте, свою жизнь в общаге и о работе на железной дороге. Они всё больше узнавали друг о друге и меняли своё мнение в лучшую сторону.
В роте осталось 5 танков с неполными экипажами, остальные пять загнали в глубь круговой обороны и поставили на временную консервацию, скрыв за деревьями. Круглосуточно их охраняли сменяемые часовые – оставшиеся бойцы танковой роты.
Щербаков жил в большой землянке на семь человек, вместе с его новым экипажем нары делили бойцы мотострелкового отделения. Собаку Джохара комбат Бельский, не спрося, отдал омоновцам с нижнего блокпоста после одной из посиделок, пока экипаж Щербакова ездил на родник в боевом охранении колонны.
Изредка шли непродолжительные дожди, потом опять жара, всё мгновенно высыхает, и от этого зелень прёт из всех щелей. Однажды пошёл дождь с градом. Град с голубиное яйцо долбил по броне, разлетаясь мелкими осколками льда, вскоре всё растаяло, вновь печёт солнце и стоит страшная духота. Вокруг цвели черешни, в зеленой траве прятались белые цветы одичавшей клубники – часть расположения батальона находилась на давно заброшенных дачах.
На одном из тактических учений танковый взвод выехал в прилегающие к Сунженскому хребту поля, заросшие красными маками. Маки, словно волны огромного кроваво-красного озера, колыхались на ветру. Танки летели по алеющему полю, и за ними в небо вместо пыли устремлялись тысячи красных лепестков. Это сказочно красивое зрелище навсегда осталось в памяти Щербакова.
К концу мая привезли недостающие экипажи, но в начале июня Абдулов уехал на десять суток домой, и сейчас первой танковой ротой «рулил» Щербаков, исполняя обязанности командира роты. Лейтенант сам проводил все занятия по вождению танков и их обслуживанию, а также тактику по старым конспектам Абдулова. Тяжело справляться с целой ротой, но куда деваться? Щербакову с порядком и дисциплиной помогал старшина роты прапорщик Петров Юра.
В свободное время Щербаков читал «Мастера и Маргариту» писателя Михаила Булгакова. Книгу, еще пахнущую типографской краской, нашёл Олег Абдулов в одном из домов Грозного и перед отъездом в отпуск дал почитать Александру. «Мастер и Маргарита» настолько захватила Щербакова, что он отдавал её чтению любую свободную минуту.
Каждое утро вниз по дороге к блокпосту отправлялась группа разминирования. Сапёры медленно шли, осматривая обочины и колею грунтовки на наличие фугасов и мин. Сзади медленно ехал единственный «живой» БТР огневого прикрытия. Пока не проверена вся дорога до асфальта, выезд из батальона был запрещен.
В первой половине дня шли занятия по тактике, огневой или технической подготовке, порой вместо этого занимались обслуживанием техники. Щербаков вел занятия по работе на танковой радиостанции, дневной и ночной стрельбе, оборудованию основной и запасной позиций, а также занимался документацией роты. В 14:00 обед, затем отдых. Во второй половине дня в основном ничего не делали, потому что начиналась страшная жара, от которой спастись можно только в тени. Носки или портянки, по возможности, приходилось стирать каждый день – в жару офицеры ходили в берцах, солдаты в кирзачах. Ноги прели и покрывались сыпью.
Вечером на вытоптанном плацу проходило построение батальона, потом ужин, ночью проверка постов. По ночам в городе изредка слышались выстрелы, порой одиночные, иногда очередями. Чаще всего огонь вели милиционеры на блокпостах – в городе действовал комендантский час, и ночью стреляли без предупреждения на все звуки или во всё, что движется. Стоило начать стрелять на одном блокпосту, как вскоре стрельбу подхватывали на следующем, и вскоре грохотало по всему городу. Через какое-то время всё постепенно успокаивалось. Но порой стрельбу провоцировали оставшиеся в Грозном боевики, маскировавшиеся под мирных жителей. Диверсантов потом вычисляли и ловили на зачистках.
Ночевал чаще всего Щербаков прямо на трансмиссии танка, в тесной землянке стояла духота. Ночи тёплые, черное небо усыпано звездами. Глядя на мерцающие серебряные точки, лейтенант часто думал о далёкой Родине. Вроде бы и небо здесь точно такое же, но всё же это чужая земля.
Танк Щербакова прятался в окопе на тех же позициях 5 МСР, командовал ею Саня Тищенко. Саня, здоровый старший лейтенант, оборудовал у себя на позициях «качалку» из подручного железа, где занимался сам и разрешал «качаться» всем желающим. Бывало, скажет проходящему мимо Щербакову: «Привет, Санёчек! Посты проверяешь? Заходи "на чай"». У Тищенко и медсестры Марины (или, как все её уважительно называли, Марины Юрьевны) случился роман, и теперь они жили вместе. Марина, симпатичная блондинка лет двадцати пяти, перебралась из медпалатки в большую ротную землянку, где для неё и Сани вырыли отдельную комнату, отгородив занавеской от остальной «казармы». Руководство батальона отнеслось с пониманием к ситуации и влюбленным не препятствовало. Забегая вперед, нужно сказать, что Александр и Марина, по возвращении в ППД, поженились.
Взвод лейтенанта Щербакова, как и в Шелковской, был определен в штурмовую группу. Красная и зеленая ракета – выход штурмовой группы, танки третьего взвода мгновенно заводятся и собираются в колонну у штаба батальона, где уже ждет взвод 4 МСР. Пехота по отделениям прыгает на броню – и вперед, куда прикажут. Чаще всего выезжали на различные зачистки совместно с ОМОНом, в основном в Заводской район Грозного, в частный сектор или на заброшенные промзоны. Александру нравились такие мероприятия – всё не так скучно сидеть в расположении. К тому же сейчас 2 МСБ в открытые столкновения с противником не вступал, в городе орудовали мелкие диверсионные группы, их отлавливали и порой на месте уничтожали отряды ОМОН и СОБР. У Щербакова на зачистках была возможность пообщаться с бойцами этих подразделений, которых все уважали, и они с таким же уважением относились к танкистам. Один раз Александр даже сфотографировался с их спецвооружением – автоматическим пистолетом Стечкина и снайперской винтовкой ближнего боя ВСК-94.
На время отсутствия Абдулова с Терского хребта прислали начштаба ТБ Эдика Кукушкина, и теперь он жил в большой землянке, ранее вырытой для командира роты. Эдуард Кукушкин как начальник штаба танкового батальона был образцовым офицером. Вся документация у него всегда в порядке, всё оформлено правильно и в срок, подшито и пропечатано. Сам он одет с иголочки, форма с кучей нашивок в любых условиях опрятная, берцы начищены до блеска. Но вот штатного места в танке начальнику штаба не предусмотрено. Во время боевых действий НШ Кукушкину приходилось сидеть в штабе, хотя он рвался в бой. Эдуарда не пускал комбат. В своё время Эдик служил в отдельной танковой роте морской пехоты, носил форму морского пехотинца, а теперь, сидя в штабе за документами, очень переживал оттого, что вместо штурма вражеских позиций ему приходится писать какие-то штабные бумажки и наградные листы на отличившихся в бою танкистов.
Через положенное время вернулся Абдулов, стало полегче. Жизнь текла своим чередом, слово «война» уже не звучало так часто. Батальон занимался тем же, что делал бы в мирной обстановке – занятия, учения, теория и практика. Как в обычной жизни проходили мероприятия, посвященные дням рождения офицеров, присвоениям очередных званий и вручению наград.
Все расслабились, и вновь начались случаи неосторожного обращения с оружием и нарушения воинской дисциплины.
Один «дембель», стоящий в карауле, решил вытащить из гильзы пулю калибра 12,7 красивого красного-бордового цвета, «на память». Он начал ковырять гильзу плоскогубцами, в результате патрон взорвался у него в руках, оторвав два пальца. «Дембеля» вместо дома увезли в госпиталь.
Недавно прибывший контрактник тоже недолго задержался в батальоне. Ему был отдан приказ снарядить пулеметную ленту спаренной зенитной установки 23-миллиметровыми снарядами. Один из снарядов, похожих на большой патрон, никак не хотел залезать в железную ленту, и контрактник не придумал ничего лучшего, как забить его туда молотком. От удара по капсюлю осколочно-зажигательный снаряд сдетонировал и взорвался, оторвав контрабасу несколько пальцев и выбив глаз.
Еще одно происшествие случилось во время мероприятия, на котором обмывали награды. Молодой контрактник сержант Мамаев, прибывший в первую танковую роту, часто проводил свободное время с такими же контрактниками из ремонтного взвода. В ремвзводе «порядки» были попроще, поэтому контрабасы-ремонтники любили выпить «без палева», а если удавалось, выкурить «косячок». Мамаев, пользуясь тем, что офицеры танковой роты ушли на обмывание наград, решил сходить в гости к своим новым друзьям. Там контрактники сначала употребили припасенную водку, а потом еще и «дунули». Откуда Абдулов и Кукушкин получили информацию, что сержант Мамаев проводит время у ремонтников, неизвестно, но, узнав об этом, встали из-за праздничного стола и пошли его искать.
На позиции спускались сумерки, солнце закатилось за Терский хребет. Увидев офицеров, направлявшихся в сторону железного вагончика, где «отдыхали» контрабасы, стоявший «на шухере» солдат из ремвзвода побежал предупредить контрактников.
– Там это, офицеры с танковой сюда идут! – запыхавшись, сказал солдат, заглянув в дверь к отдыхающим.
– Бля, это за мной! – со страхом в голосе промолвил Мамаев, которого после косяка пробило «на шугняки». Он вскочил с места и выбежал из вагончика. Контрактник понимал, что если его найдут сейчас и учуют запах водки, то будут бить и очень сильно.
Казалось бы, взрослые люди, практически одного возраста, да и Мамаев не солдат-срочник. Но уж так сложилось, что на употребление алкоголя офицерами и прапорщиками «по поводу» смотрели сквозь пальцы, солдат же и контрактников за это карали нещадно. Об этом знал и Мамаев. Выбежав в сгущающуюся темень, он судорожно заметался среди деревьев, не зная, где прятаться. Через дорогу контрактник заметил силуэт вагончика, накрененного на один конец. Сержант бросился в его сторону, спотыкаясь о кочки. Рядом с вагончиком в окопе стоял танк, а чуть поодаль маячил танкист-срочник, вышедший на ночное дежурство. Контрактник забежал в вагончик, там никого – двое других танкистов ушли «в гости» к соседнему экипажу. В тусклом свете лампочки Мамаев увидел пирамиду, где находились два оставшихся автомата экипажа. Контрабас схватил один из них и выбежал наружу.
– Мамай, ты чё делаешь? – крикнул ему ничего не понимающий часовой.
– Тихо! – прошипел сержант, прыгнул в окоп, передернув затвор и направил автомат в направлении, откуда могли появиться ищущие его офицеры. В голове его клубился кавардак мыслей, пронизанных страхом наказания. И страх этот был вызван смесью алкоголя и анаши.
Если бы Мамаев просто напился водки, то он бы, может, и прятаться не стал, ведь водка делает человека «храбрым». Но вот у анаши есть такой побочный эффект, когда человека охватывает чувство беспричинного страха и беспокойства, а водка еще более усилила эти ощущения.
Контрактник лежал, его колотило от непонятного ужаса, и он судорожно сжимал холодный автомат в немеющих пальцах. Вдали сержант заметил два силуэта – один худой, высокий, второй поменьше, шире в плечах, направлявшихся в сторону вагончика. Мамаев нацелил автомат сначала на одну приближающуюся фигуру, потом перевел прицел на другую. Палец дрожал на спусковом крючке, всё ближе слышны обрывки разговора и шаги, заглушаемые пылью и высохшей травой. Уже можно понять, что это комроты Абдулов, а рядом с ним начштаба Кукушкин.
Страх нарастал с каждой секундой. Когда до позиции Мамаева оставалось около десяти метров, его нервы не выдержали. Сержант выскочил из окопа, кинулся сначала в сторону идущих навстречу офицеров, потом повернул голову к ничего не понимающему часовому: «Передай им, что я хотел жить!» – прокричал Мамаев и, приставив дуло автомата снизу к подбородку, нажал на курок. В ночи грохнуло два выстрела, темя Мамаева разлетелось, устремив в чёрное небо его шапку, мозги и кусочки черепа. Сержант рухнул на землю, заливая всё вокруг кровью.
Абдулов и Кукушкин поначалу стояли как вкопанные, пытаясь понять, что произошло и еще не осознавая, что они были оба на волосок от смерти. Потом вместе с часовым бросились к телу Мамаева. Тот еще дышал. По тревоге подняли медиков и на медицинском МТЛБ контрактника срочно повезли в госпиталь Грозного, но он скончался по дороге, так и не приходя в сознание.
Щербаков про это ничего не знал, лейтенант ушел с мероприятия пораньше и всю ночь проспал на трансмиссии.
«Саша, задание тебе, – после утреннего построения сказал Кукушкин, – ты же рисуешь хорошо. Вот иди и рисуй подробную схему, где этот придурок застрелился. Скоро из военной прокуратуры приедут, им схема нужна будет. Только рисуй всё подробно, чтобы на нас с Абдуловым эту фигню не повесили».
Щербаков пошел на место, где еще недавно лежал контрактник. С помощью одного из танкистов они огородили место самоубийства колышками, натянув на них бечевку. Далее лейтенант подробно зарисовал, где лежало тело, на каком расстоянии от него валялись две еще пахнувшие порохом гильзы и окровавленная шапка. Схему Александр отнес в штаб, куда к обеду приехал военный следователь майор.
Вскоре дело закрыли. Родным Мамаева тело отправили в закрытом гробу с формулировкой «погиб при исполнении воинского долга».
Через неделю новое происшествие, и снова связанное с ремвзводом. На вечернем построении при перекличке выяснилось, что двое солдат-срочников из ремонтного взвода отсутствуют. После построения стали их искать, но ни в расположении ремвзвода, ни в других подразделениях пропавших солдат не обнаружили. Вместе с солдатами пропали их автоматы. Стремительно темнело, солнце скрылось за Терским хребтом, окутав мраком разрушенный Грозный. Кто-то из солдат-ремонтников признался, что слышал, как эти двое собирались в город «вымутить ништяков у ментов или омоновцев». Обеспечивали продовольствием сотрудников милиции и ОМОНа лучше, поэтому они, по возможности, делились едой или сигаретами с солдатами-федералами.
По рации связались с ближайшими блокпостами, на которых несли дежурство сотрудники МВД, сообщили ориентировки и приметы беглецов, но ни на одном из блокпостов солдат не видели. На следующий день разведка на БРДМ спустилась вниз в Грозный, опрашивали местных жителей на рынках, в частом секторе – пропавшие как сквозь землю провалились.
Через несколько дней безуспешные поиски прекратили, решили, что солдаты стали дезертирами или «СОЧинцами» (СОЧ – самовольное оставление части) и подались домой, там их ловить и нужно. Сообщили об инциденте в военкоматы беглецов по месту призыва и уже почти забыли об этом происшествии, но через две недели поступило сообщение – чеченскими милиционерами-гантамировцами найдены два трупа в одном из заброшенных зданий Грозного. Сбежавших солдат опознали только по татуировкам – на трупах была гражданская одежда, а их тела сильно объедены собаками и крысами. Судя по характеру пулевых отверстий, перед смертью солдат поставили на колени лицом к стене и застрелили в затылок.
Происшествия, когда солдаты погибали вне боевых действий по собственной глупости, беспечности или неосторожности случались не только во 2 МСБ, но и во многих других подразделениях федеральных и внутренних войск. Таких солдат отправляли в закрытых цинковых гробах домой с непременной формулировкой: «Геройски погиб при выполнении воинского долга…», в большинстве случаев написав на него представление к какой-нибудь медали. Делалось это по разным причинам. Во-первых, никто не хотел «бросать тень» на своё подразделение и таскаться по военным прокуратурам на допросы, когда солдат и офицеров и так не хватало. Во-вторых, так проще объяснить родным военнослужащего его гибель. В общем, руководствовались принципом «война всё спишет». И она списывала. Только сослуживцы знали, как на самом деле погиб солдат, и что смерть его была вовсе не геройской. Напротив, своими необдуманными действиями он ставил под угрозу жизнь своих товарищей по оружию. Случалось, именем такого «героя» называли улицу в его родном поселке или школу, где он учился, а родственники погибшего могли так и не узнать правду. Но, может, оно и к лучшему…
***
Иногда удавалось съездить на переговорный пункт в Толстой-Юрт, за Терский хребет. Спутниковая связь стоила дорого, однако желающих сделать звонок домой военнослужащих из разных подразделений со всего Грозного приезжало много. Порой просто не хватало времени, чтобы настала твоя очередь позвонить. Особенностью связи через спутник являлось то, что когда ты произнес свою фразу в трубку, собеседник на другом конце провода слышал тебя с задержкой в несколько секунд.
Про вывод 1-го и 2-го МСБ из Чечни постоянно ходили какие-то слухи. Говорили, что формируют некую 42-ю дивизию, которая придёт на замену, но сроки замены постоянно откладывались. Тем временем командир танкового батальона Купцов каждый раз, увидев Щербакова, начинал его уговаривать подписать контракт на дальнейшую службу в армии, порой говорил, что контракт уже подписали за Щербакова. Командир полка Шугалов тоже при случае предлагал Щербакову продолжить службу по контракту, но Александр всё время отказывался или обещал подумать (чтобы отстали) – в армии он оставаться категорически не собирался. Отслужить два года от звонка до звонка – и всё!
Письма домой Александр отправлял часто, минимум раз в неделю. В каждом справлялся о здоровье родителей и просил мать съездить в кардиоцентр, показать отца, да и самой обследоваться. О жизни своей писал только хорошее, чтобы не расстраивать переживавших за него родителей:
…Кормят здесь вкусно, мне нравится, я ведь вообще «столовское» люблю. Готовят женщины-поварихи, одна, кстати, знакомая моего одноклассника Тулина Ромки, который в первую чеченскую погиб, так что у меня доп.паёк есть в виде сгущенки и сигарет с фильтром. Сегодня на обед у нас в «офицерке» были очень вкусные щи из кильки, гречка с тушенкой, салат из свежих огурцов и капусты, сок из алычи. Вечером дополнительно сгущенка, печенье. Солдат, конечно, похуже кормят, но мне грех жаловаться. Взаимоотношения с офицерами у меня нормальные, много хороших товарищей, особенно из самоходной артиллерии. Недавно у нашего старшины Юры был день рождения. Присутствовала основная часть офицеров батальона. Женщины наготовили всякой еды, салаты из свежих овощей, шашлыки. Было здорово! Вчера я заступил дежурным по батальону, сегодня сдаю дежурство. Ком.полка меня подбивает контракт подписывать на капитанскую должность психологом танкового батальона или зам.нач.штаба ТБ, но я сказал, что все разговоры про это будут, как домой вернемся, но вообще я в армии не собираюсь оставаться. Я, как говорится, в армии случайный человек, хотя остальные так не считают.
На этом заканчиваю свою писанину. Надеюсь и верю, что всё же мы вскоре увидимся все живыми и здоровыми! Целую и крепко обнимаю!
Ваш сын Саша. 25 июня 2000г. г. Грозный. Заводской р-н.
***
Минимум раз в неделю Щербаков ездил старшим колонны на источник за питьевой водой в Старопромысловский район. Первым шёл танк огневой поддержки под командованием Александра, за ним один или два ГАЗ-66 с прицепами-бочками и баками для воды в кузовах. От 2 МСБ до источника около семи километров. Сюда за водой приезжали из нескольких районов Грозного, потому как разрушенный водопровод в городе не работал. Местные жители воду набирали в колодцах частного сектора и ручных водяных колонках, а к трубе источника с непрерывно текущим потоком всё время стояла огромная очередь военных автомобилей внутренних войск и отрядов милиции. Из федеральных войск к этому моменту в городе оставался только 2 МСБ. Здесь же располагался мини-рынок, где продавались сигареты, пиво, газировка, пирожки и всякая мелочь типа зажигалок и мыльно-рыльных принадлежностей. Купить можно, если есть деньги. Но денег в батальоне не платили, привозили их очень редко и по чуть-чуть.
Если денег не было, искали способы их как-то добывать. Тем, у кого техника работала на бензине, повезло. Бензин в Чечне очень ценился, неважно какой, 76-й, 92-й или 95-й. Хотя бензин чеченцы делали сами на своих подпольных заводиках, машину им лучше не заправлять, ибо из-за его очень плохого качества через некоторое время двигатель выходил из строя. Поэтому бензин «российский», как называли его местные жители, очень легко уходил за хорошую цену. Водители, как могли, экономили бензин, чтобы потом заработать на его продаже себе на сигареты, спиртное или какую вкусняшку. Потом купленный у федералов или ВВ-шников бензин чеченцы продавали друг другу по еще более высокой цене. На обочинах центральных дорог стояли юные жители Грозного с бутылями, канистрами и картонками с надписью «Бензин российский» и указанной ценой за один литр.
С дизельным топливом всё гораздо хуже. Брали его реже и по цене почти в два раза ниже, чем за бензин. Всё потому, что дизельные двигатели использовались в основном только на электрогенераторах и редко когда на автомобилях. Большим спросом на продажу пользовалось масло двигателя или трансмиссии, в общем, любое техническое. Стоило оно дорого, но и достать его было очень сложно.
Простоять в очереди за водой можно несколько часов и, выехав на источник утром, возвращались порой далеко после обеда. Об этом все знали, и частенько, набрав воды, «водовозы» занимались своими делами, не особо торопясь назад в расположение.
На рынке толкалось много чеченских детей, начиная с того возраста, когда еще только научился говорить, но все уже с задатками торгашей – постоянно что-то просили продать, от бензина и аккумулятора (типа: их же на танке четыре) и заканчивая оружием. Однажды чеченский мальчик лет шести, с соплёй на пол-лица, просил у Щербакова продать ему АКС-74.
– Ладно, – пошутил Александр, – тащи сто рублей и отдам тебе автомат.
– Сейчас принесу, – маленький торгаш вытер соплю. – Если ты мужчина, отвечай за свои слова. Я принесу сто рублей, ты мне автомат отдашь!
– Пошёл нах отсюда! – лейтенант топнул ногой в сторону сопляка, и тот убежал, что-то крича по-чеченски.
На рынке у источника познакомились с одним чеченцем лет сорока по имени Рамзан. Он утверждал, что ещё в СССР, будучи в армии, служил в 56-м ДШП. У Рамзана была старая синяя «шестёрка», на ней он несколько раз возил Щербакова и одного контрактника на телефонный переговорный пункт в Старопромысловском районе. На блокпостах гражданские легковые машины не досматривали, если видели сидевшего в ней военнослужащего. Что возил Рамзан в багажнике, когда с ним ездил Щербаков, неизвестно, может, и ничего запрещённого.
Одной чеченке-продавщице помогала её племянница Амина, девчонка тринадцати лет, на которую заглядывались солдаты-срочники. Она тоже была не прочь поболтать с бойцами, но солдат от разговорчивой племянницы отгоняла её тётушка. Но потом Амина перестала появляться на рынке.
– А где Амина? Что-то её давно не видно, – спросили солдаты у её старшей подружки Саиды.
– Амину замуж отдали, – грустно сказала Саида.
– Замуж? Ей же тринадцать лет!
– У нас это нормально.
– А мужу сколько?
– Мужу двадцать семь.
– Он с ней что, в куклы играть будет? А ты чего не замужем?
– Старая я, мне шестнадцать уже, – грустно сказала не блещущая красотой толстушка Саида.
***
На очередную зачистку в Ленинский район Грозного выдвинулись ранним утром. Доехав колонной до пригорода Старая Сунжа, подразделения 2 МСБ, участвующие в зачистке, остановились на одной из улиц и долго стояли среди побитых войной многоэтажек, ожидая приказа к дальнейшему выдвижению. Наконец колонна двинулась дальше. Показались окраины города и стоящие там серые девятиэтажные дома, за ними простирались пустыри.
Танку Щербакова поступил приказ занять оборону рядом с блокпостом, сложенным из бетонных плит. Окоп копать нечем – отвал отломан еще в дагестанских горах, поэтому просто поставили танк за лежащими рядом с блокпостом бетонными блоками и заглушили двигатель. С танком осталось мотострелковое отделение под командованием командира взвода лейтенанта Игоря Вологжанина.
Блокпост занимали милиционеры из Мордовии, с которыми экипаж сразу же познакомился. Разговорились, милиционеры здесь почти три месяца, скоро конец командировки, и все мыслями уже дома, но сегодня утром погиб их товарищ. На утренней проверке улицы на предмет мин и растяжек их патруль обнаружил взрывное устройство, замаскированное около тротуара. Милиционер, заметивший мину, склонился над ней, чтобы лучше получше рассмотреть, как прозвучал взрыв – радиоуправляемый фугас привел в действие боевик, «косящий» под мирного жителя. Теперь район прочесывали подразделения ОМОН, а милиционеры и 2 МСБ перекрыли все входы-выходы с этой стороны. На девятиэтажках Щербаков заметил снайперов, нацеливших свои снайперские винтовки в сторону микрорайона и находящегося севернее частного сектора, который шерстили сейчас омоновцы. К вечеру мордовские милиционеры засобирались.
