Александр Черенов
По следам адъютанта Его Превосходительства. Книга вторая

Пачки звучно шлёпнулись на стол. Там они долго не залежались, ибо тут же они стали добычей трясущихся рук несостоявшихся «подельников».

– Благодарю Вас, господин полковник…

Голос ротмистра дрогнул почти драматически: хоть сейчас —

на сцену. Нос его издал, пусть и менее благородный, но не менее достоверный хлюп.

– Вы – благородный человек, не то, что некоторые!

Пятясь задом к двери и по пути раболепно раскланиваясь, все трое экс-компаньонов вышли вон. Впервые за много дней Концов смог перевести дух. Что он и сделал, отдав себя во власть мягкого кожаного кресла…

А Барон, тем временем, уже ехал в посольство одной из «тех самых» стран в Париже. Он не стал откладывать выяснения отношений «на потом». То есть, Барон решил «ковать железо» в том состоянии, о котором ещё Александр Сергеич сказал: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…». Горение Его Высокопревосходительства не пропало втуне: принявший его военный атташе был откровенно напуган разъярённым видом главы РВС.

– Что случилось, Ваше Высокопревосходительство? – предусмотрительно отступил он к стене под натиском скалой надвигающегося на него Барона. – На Вас буквально лица нет!

– На мне нет? – взревел Барон. – Сейчас его на Вас не будет! Вместе со всем остальным!

– Я Вас не пони…

Договорить фразу, а с ней – и продемонстрировать благородное возмущение – атташе не удалось: в лицо его влепились с размаху брошенные фотографии «стальных комнат».

– Это и есть ваши гарантии?!

Казалось, ещё минута – и Барон одним только взглядом испепелит съёжившегося атташе. В этот момент тот сожалел лишь о том, что, как назло, в поле зрения не наблюдалось ни одной подходящей щели, в которую можно было бы забиться, чтобы переждать варварский гнев этого русского.

Но так как прятаться действительно было некуда, пришлось избрать другой метод защиты. И атташе с преувеличенным вниманием, только бы затянуть паузу, могущую оказаться спасительной, начал разглядывать фотокарточки.

Наконец, он оторвался взгляд от снимков и медленно перевёл его на Барона. Взгляд этот был весьма красноречивым: атташе был непритворно напуган. И не перспективой быть избитым Бароном, хотя это вовсе не исключалось. Он был поражён увиденным им на фотокарточке. Точнее – не увиденным там.

– Вы хотите сказать, что…

Указательный палец его правой руки сепаратно от взгляда ткнулся в один из снимков.

– Вы удивительно догадливы!

Барон уже частично взял себя в руки. Атташе повезло: ведь вместо себя Его Высокопревосходительство мог взять в руки его! И это взятие едва ли стало бы частичным!

– Именно это я и имею в виду!

Барон придавил взглядом атташе, и без того уже основательно деформированного его натиском.

– Именно это: сотрудники вашей дипмиссии в Москве обокрали нас! Обокрали, как уличная шпана в тёмной подворотне!

Несмотря на не самый подходящий момент для демонстрации благородного возмущения, атташе, сын лорда и выпускник привилегированной Военной академии, не смог удержаться от того, чтобы не поморщиться. Заметив это, Барон продублировал текст – и сделал это демонстративно громким голосом.

– Именно так, господин атташе: как уличная шпана в тёмной подворотне! Джентльмены так не поступают!

Вернувшись в исходное – вертикальное – положение, атташе сдержанно поклонился Барону. На это ушли последние остатки фирменной невозмутимости, которые ему пришлось наскрести буквально «по сусекам».

– Я немедленно свяжусь с министерством, и как только у меня будут результаты…

– Вы немедленно свяжетесь с ним в моём присутствии!

Осваиваясь на кожаном диване с беспардонной решительностью, Барон не позволил атташе озвучить свои заверения.

– Поэтому не советую тянуть время: звоните прямо сейчас!

Переживая очередное унижение, атташе постоял столбом примерно с полминуты – большая продолжительность была чревата последствиями – и дрожащей рукой поднял трубку. «Отсутствовал» он – Барон не понимал по-английски – не больше двух минут. А когда он «вернулся», лицо его было бледным, как полотно.

– В посольстве в Москве – переполох… Ограбление… Вызвана русская полиция… или… как её, там… милиция…

Барон хмыкнул.

– Ну, конечно: сами украли – сами и вызвали! Молодцы! Ловко придумано!

Он рывком встал с дивана.

– Я иду к послу!

Пока Барон добирался до кабинета посла, атташе своим звонком успел предупредить его о них обоих: и о Бароне, и о его вопросе. Но это предупреждение не помогло послу ни подготовиться к встрече надлежащим образом, ни хотя бы сохранить на лице фирменную британскую чопорность.

Решительно убрав с дороги секретаря, хотя тот намеревался всего лишь исполнить обряд представления гостя, Барон стремительным шагом вошел в кабинет посла. Тот, уже направившийся к нему с улыбкой и протянутой рукой, был остановлен тем же оригинальным способом, что и атташе: пачкой фотокарточек, с размаху брошенной в лицо.

И без того хрупкая невозмутимость посла тут же разбилась об эти фотокарточки. Поэтому бурный «обмен мнениями» имел место только в исполнении Барона. По его завершению Его высокопревосходительством была оглашена резолюция, которая гласила о том, что джентльмены так не поступают. После отказа послу в признании его джентльменом его неджентльменский поступок был квалифицирован негодяйством и свинством, а творец поступка – соответственно негодяем и свиньёй.

Частично восстановив речевые кондиции, посол не захотел соглашаться с такой формулировкой. Он заявил, что считает невозможным продолжать разговор в подобном духе. Насчёт «участия» и «духа» посол, конечно, несколько преувеличил. Если он и участвовал – то только в качестве духа, отсутствуя и лицом, и голосом. В заключение посол блеснул слезой – и куртуазно заверил Барона в том, что тот может не сомневаться в немедленном уведомлении им Форин-оффис о поведении Барона. При этом он – на всякий случай – подыскивал глазами варианты отступления: кто его знает, этого русского?!

– Не забудьте поздравить своего министра с удачей! – не преминул съязвить Барон, ногой открывая дверь кабинета. – Скоты! Союзники хреновы! Ничего, вы ещё вспомните о нас, когда «красные» надерут вам задницы!

Утрачивая последние остатки сэра в себе, посол схватился рукой за сердце и побледнел. Трубка выпала из его рук. Достойно, а равно и недостойно ответить на выпад русского генерала он не смог: голос вновь отказал ему в повиновении.

Хлопнув дверью, Барон выскочил в коридор. Вернувшись в Ставку, он немедленно вызвал к себе Концова. Когда, недоумевая, зачем он понадобился Барону уже через час после встречи, Концов вошёл в кабинет, Его высокопревосходительство не стал тянуть с «огорошиванием»:

– Павел Андреич, социалистическая революция, о необходимости которой всё время твердили большевики, свершилась!

У Концова округлились глаза и отвисла челюсть.

– Нет-нет! – махнул рукой Барон. – Я – в здравом уме, Павел Андреич! Просто – небольшое заимствование у вождя большевиков. Потому, что – в тему!

Подтянув челюсть, Концов живописно двинул бровью. Перевод Барону не потребовался.

– Да-да, полковник! То, о чём мы с Вами говорили, как о будущем, стало настоящим!

Его высокопревосходительство с размаху упал в кресло

– Хватит с меня! Надоело! Ухожу…

Последнее слово Барон произнёс еле слышным шёпотом. Наступило молчание. Не могло не наступить – после таких-то слов! Каждый думал о своём, но в чём-то – об одном и том же: что дальше? И, если мысли Барона не представляли собой загадки, ибо заняты они были только отставкой и вопросами пенсионерского быта, то Павлу Андреичу надлежало решить более сложный вопрос: оставаться или нет?

За этими раздумьями он и не заметил, что Барон, опередив его на дистанции, уже вышел из состояния задумчивости и теперь внимательно разглядывал своего офицера для особых поручений. Вероятно, лицо полковника было столь выразительным и столь наглядно отображало идущий в его мозгах процесс, что Барон не смог остаться равнодушным. По этой причине, в очередной раз изменяя себе, он даже расщедрился на сочувствие Концову.

– Я понимаю Ваше состояние, Павел Андреич – особенно в связи с заявлениями, сделанными каких-нибудь пару часов назад… Но и Вы поймите меня: я не могу и не хочу больше участвовать в этом фарсе! Хватит мне волочь крест на Голгофу: я – не Христос. Мне это – не по силам…

Сумрачный Барон потемнел лицом: изыскал, таки, резервы.

– То-то обрадуются эти негодяи…

Концов согласно кивнул головой: реквизиты «негодяев» оглашать не требовалось, а в их реакции он не сомневался. Тут они с Его Высокопревосходительством не грешили против истины.

– В связи с последними событиями и моим решением, окончательным и бесповоротным, я освобождаю Вас от всех клятв и обещаний… От всех… Думаю, что Вы сами, без моих подсказок, сможете распорядиться своей судьбой… За сим прощайте, Павел Андреич – и да хранит Вас Господь!

Барон подошёл к Концову и молча пожал тому руку, печально кивая головой. Взгляд его при этом был устремлён в район верхней пуговицы кителя полковника. Павел Андреич напоследок вспомнил устав – и даже щёлкнул каблуками. Уже выходя из кабинета, он увидел, как Барон нажимает кнопку вызова секретаря…

Глава сорок четвёртая

… – Значит, Вы убеждены в том, что представленные в музее ценности являются лишь незначительной частью того, что спрятано на Зевакинских складах?

Клеймович подошёл вплотную к Телятьеву и в упор уставился на него знаменитым жандармским взглядом.

Ротмистр боднул головой.

– Так точно, Ваше превосходительство. Тем более что…

В этот момент в кабинет без стука вошёл Кутахов. Телятьев замолчал и вопросительно уставился на начальника контрразведки.

– Продолжайте, ротмистр! – усмехнулся Кутахов. Он теперь имел право и на то, и на другое – то есть, и на распоряжение людьми Клеймовича, и на усмешку: третьего дня Барон подал в отставку с поста главы РВС, и генерал занял его место. Так что Клеймович, являясь отныне подчинённым Кутахова, при всей своей неприязни к нему, вынужден был терпеть его присутствие в момент доклада своего человека, да ещё по такому «щекотливому» вопросу.

Телятьев щёлкнул каблуками.

– Слушаюсь, Ваше высокопревосходительство!

Лицо Клеймовича искривилось, как от зубной боли: согласно табели о рангах, генерал-лейтенант не имел права на обращение к себе как к «Высокопревосходительству» – это было привилегией чинов двух первых классов. Телятьев явно перестарался в своём подобострастии.

Зато самому Кутахову подобное обращение, несомненно, пришлось по вкусу. Он даже потеплел взглядом, явно поощряя ротмистра к дальнейшему служебному рвению в том же духе.

– Итак, ротмистр?

Телятьев хлопнул глазами.

– Последними Вашими словами были «тем более что»… Тем более – что?

Кутахов улыбался едва ли не добродушно.

– Так точно, Ваше высокопревосходительство!

Мгновенно сориентировавшись в обстановке, вторым дублем ротмистр нанёс ещё один удар по самолюбию Клеймовича.

– Я имел сказать, что сами устроители выставки сообщили экскурсантам, что демонстрируется только часть найденных вещей, и у них есть все основания считать эту находку далеко не последней. Во всяком случае, Ваше высокопревосходительство, доступ посторонним лицам на склады был тут же закрыт под предлогом внеплановой комплексной ревизии. И почти тут же на склады, по слухам, нагрянули «археологи с Лубянки». Но подтвердить слухи у нас не было возможности. Однако, думаю, что они соответствуют действительности.

– Почему Вы так думаете? – сверкнув глазом, напомнил о себе Клеймович.

– Какие-то люди явно не бухгалтерской наружности на склады прибыли – в тот же день: это мы видели сами, Ваше превосходительство!

Выслушав доклад, Кутахов задумался – сепаратно от Клеймовича. Но долго отдыхать Телятьеву не пришлось.

– Значит, Вы убеждены в том, что ценности там есть – и ценности немалые?

Ротмистр не стал прятать глаз от пристального взгляда главы РВС.

– Так точно, Ваше высокопревосходительство!

Кутахов покосился на Клеймовича, словно передавая тому эстафету вопросов вместе с объектом работы. Предваряя текст, Клеймович обозрел ротмистра из-под насупленных бровей.

– Несмотря на то, что задание Вами, по существу, не выполнено, я не стану наказывать Вас. Сведения, которые Вы принесли, действительно представляют определённый интерес. Именно Вам предстоит убедиться в их достоверности, и вернуться назад уже не с пустыми руками! Так, что, готовьтесь, ротмистр!

Он повернул голову в сторону Кутахова.

– Ротмистр Вам больше не нужен, Ваше превосходительство?

Последняя часть обращения была произнесена Клеймовичем намеренно чётко и с явным акцентом на первый слог. Кутахову не оставалось ничего другого, как сделать вид, будто ничего особенного он и не услышал. Чтобы добиться этого, а заодно и лишить удовольствия конкурента, он вынужден был «внезапно заинтересоваться видами из окна».

– Вы свободны, ротмистр! – отрывисто бросил Клеймович: итогом работы с Кутаховым он был удовлетворён лишь частично. Ведь Кутахов мог прореагировать на его тонкий намёк и более непосредственно. Слово за слово – и, какой-никакой, а завязался бы обмен мнениями. А так, получается – за что боролись?!

Когда за Телятьевым закрылась дверь, Кутахов перевёл взгляд с окна на огорчённое лицо Клеймовича. Вид конкурента не мог не доставить главе РВС некоторого удовольствия – ведь тот де-факто огорчался за двоих.

– Владимир Николаич, Вы, конечно, отдаёте себе отчёт в том, что всё это…

Он кивнул головой в сторону исчезнувшего за дверью Телятьева.

– … как говорится, «вилами по воде писано». Даже, если предположения ротмистра верны, то светлый день их реализации наступит ещё очень нескоро… Если вообще наступит… А деньги нам нужны, как говорится, «ещё вчера»! Мы не можем ждать до бесконечности и надеяться на чудо! Настроение среди личного состава и так – хуже некуда! И всё – по причине недофинансирования, которое уже принимает катастрофические размеры! И незачем нам отвлекаться на эти сказки Шехерезады! Деньги нам нужны прямо сейчас! Немедленно и любой ценой!

Лицо Кутахова побагровело от напряжения и констатации горестного факта.

– Даже ценой удовлетворения требований «СтарКо»…

Клеймович взметнул голову, но возразить не успел.

– Да-да, дорогой Владимир Николаич, Вы не ослышались: даже путём согласия на ультиматум «СтарКо»! Только у них есть деньги! И только они их могут дать – и уже дают! – серьёзным политическим силам эмиграции! Хватит нам уже держать позу… и разгрузочные дни!

Камедь на лице главы РВС уже заместилась сажей, копотью и жжёной костью – необходимыми ингредиентами не только чёрной краски, но и нормального сумеречного взгляда.

– Если понадобится, за наши дурацкие амбиции и недальновидность я готов принести извинение руководителям «СтарКо»…

Кутахов выдержал паузу – и закончил тихим голосом:

– … даже – стоя на коленях…

Клеймович не выдержал.

– Но Вы только вспомните, чего они требуют! Как это?.. Ага: «абсолютная прозрачность статей расходов»! Слово-то, какое выдумали: «прозрачность»! Это значит, что мы будем вынуждены отчитываться перед ними за каждую израсходованную копейку! И тогда – конец всякой конспирации! А другое их требование: «достоверная информация о внутриполитическом и внутрихозяйственном положении Советской России»! При этом, конкретный характер требуемой информации будут определять они сами! Сами!

Кутахов молча выслушал гневную тираду Клеймовича – и огорчённо развёл руками.

– А что Вы хотите: рынок! Клиент заказывает нам конкретный товар и согласен оплатить только его, а не то, что мы можем предложить. Да и потом: как мне прозрачно намекнул их начальник департамента экономической безопасности…

– Этот отставной штабс-капитан? Как его там… Михаил Николаевич?

Но Кутахов не поддержал иронии Клеймовича.

– Да, генерал: именно «этот отставной штабс-капитан Михаил Николаевич»! Тот самый Михаил Николаевич, от заключения которого зависит вопрос, будет ли «СтарКо» финансировать нас или нет! Поэтому Вы, Владимир Николаич, в Ваших же собственных интересах, забудьте о том, кем он был, и помните лишь о том, кем он стал! «СтарКо» сегодня – это не только крупнейшая многопрофильная фирма, созданная русскими эмигрантами! Это ещё – и одна из крупнейших монополий Франции! Сотрудничать с ней считают за честь все деловые люди Европы! И не только Европы: недавно американский миллиардер Дубон встречался с Кобылевским «тет-а-тет» в Париже! А это, дорогой Владимир Николаич, говорит о том, что силу концерна «СтарКо» уже начинают признавать и за океаном!

Сметённый аргументами начальства, Клеймович сконфуженно молчал. У него не было контрдоводов. Потому что он не был силён ни в политике, ни в экономике: он «специализировался» в иных направлениях человеческой деятельности. «Специализацией» его – и «специализацией» пожизненной – являлись душа и тело. И не абстрактные, а конкретного носителя информации. Поэтому, нехотя, через силу, но он был вынужден согласиться с Кутаховым.

– И учтите, Владимир Николаич…

Палец Кутахова восклицательным знаком уставился в потолок.

– Михаил Николаевич уже сегодня – миллионер, а значит – член своеобразного «клуба избранных», куда допускаются только свои, только те, кто может реально влиять на судьбы миллионов людей и даже целых стран. Не надо мериться силами с паровозом: паровоз сильнее! Не раздавит – так покалечит! Не надо жить прошлым. Это ведь – то же, что жить иллюзиями. Подумайте об этом на досуге. Ну, а я…

Он протяжно вздохнул.

– … сегодня же навещу потенциального «благодетеля» и постараюсь добиться приёма.

Заметив, как изумлённо округлились глаза Клеймовича, Кутахов усмехнулся.

– А Вы, как думали! Нет, Вы определённо оторвались от жизни, генерал! Руководство концерна, имеющее дело с сотнями фирм и компаний, проводящее ежедневно по нескольку встреч с представителями крупного – и не только французского – бизнеса, сейчас имеет право решать, допустить ли ему генерала русской армии хотя бы до приёмной, или же отказать ему в этом! И я, кстати, их понимаю и не осуждаю: они – хозяева, а мы с Вами – попрошайки с протянутой рукой! Так, что, вместо того, чтобы корчить из себя вождей в изгнании, нам надо, засунув самолюбие в одно место, кланяться, просить и выпрашивать! Ничего: не переломимся – только стройнее будем!

На этот раз ковёр в кабинете главы РВС даже не покрылся налётом от стёршихся зубов Клеймовича. Шеф контрразведки был настолько подавлен этой «политинформацией», что у него не нашлось ни сил, ни желания скрипеть зубами по адресу Кутахова. Да и невесёлые мысли о пустой казне, из которой и в карман положить было нечего, также не способствовали ни речевой активности, ни грёзам о собственном председательстве…

Глава сорок пятая

– … Да-а… занятная информация…

Жора задумчиво потёр ладонью подбородок.

– Есть, над чем подумать… Хотя сюжет, надо признать, несколько староват: попахивает классическим авантюрным романом… Но я бы рискнул! Правда, я не расслышал, на каком проценте вы с ним сошлись?

Предваряя ответ, Аксинья элегантно выползла из-под юноши: как и в фигурном катании, «вольные упражнения» и здесь следовали за «классикой».

– Ты не расслышал потому, что мы ещё и «не сходились». Я дала Лесь Богданычу принципиальное согласие только на то, чтобы прозондировать вопрос – и всё.

Она вздохнула.

– А зондировать-то и нечего… Не к Барону же мне обращаться за помощью, в самом деле, и не к Свинкову? Они, конечно, не откажут в помощи. Но только, что останется на мою долю после такой их «помощи»?.. Прямо не знаю, что делать… «И хочется – и колется»… И такой куш упускать нельзя – если это действительно куш! Вроде, и денег на жизнь хватает – а всё мало! Всё хочется больше! Потому что не заришься только на абстрактные деньги и на тот виноград, что зелен, как у Эзопа. Но то, что может быть твоим – почему не должно быть им?!

Она ещё раз старательно задумалась.

– Нет, сколько ни думай – ничего не надумывается. Ну, нет у меня здесь людей, которым я могла бы доверить такое дело! Народу много, а надежных – ни человечка! Все только и ждут случая, чтобы объегорить тебя!

Жора рассмеялся.

– Как ты, например, когда «кинула» Семён Васильича! Кстати, что это он так скоропостижно уволился? Не кажется ли тебе подозрительной такая скоропостижность? То несколько дней обивал пороги, чтобы получить хоть какое-нибудь место, а то вдруг сорвался в одночасье? Уж не отправился ли он за сокровищами господина Федулова?

Аксинья на мгновение задумалась – и решительно мотнула головой.

– Вряд ли. Федулова он ни видеть, ни слышать не мог.

– Почему ты так уверена?

– Потому что в этот день я сама отправила Семён Васильича в город, не помню уже, зачем. Привратник может подтвердить, что он убыл задолго до появления Федулова и вернулся только после того, как…

Она вдруг оборвала сама себя. На короткое мгновение прекратилась не только «подача звука», но и движение глаз. Проще говоря, Аксинеья молча уставилась на Жору – и пребывала в таком состоянии с полминуты, не меньше.

– А, знаешь: твои предположения не лишены оснований! Мне тоже кажется, что он отправился на поиски сокровищ – только не федуловских, а «дьяволовских»!

Теперь и юноша округлил глаза – и не менее выразительно.

– Ты имеешь в виду ту статью, в которой, ссылаясь на Кобылевского, автор обвиняет Закладина в присвоении ценностей?

– Да. Думаю, что дело обстоит именно так. И если оно обстоит именно так, как я думаю…

Ненароком вывернув фразу наизнанку, Аксинья усмехнулась.

– … то, в таком случае, он не представляет для нас опасности в качестве конкурента.

– Скажи, а тебе не приходило в голову самой заняться поисками сокровищ?

– Федуловских? – не поняла Аксинья Андревна.

– Нет – закладинских. Или, если хочешь – «дьяволовских»?

Аксинья испуганно перекрестилась – и испуг её ни в малейшей степени не был наигранным, театральным.

– Свят, свят, свят! Упаси, Господи! Никогда я не думала об этом – и тебе не советую! Ты даже не представляешь себе, насколько это опасно. Если бы ты только знал, что это за человек: Закладин!

– А я знаю! – не выразил страха юноша. – Ты мне сама о нём рассказывала. Ну, помнишь, тогда, в Киеве?

– Да разве я тебе правду сказала? – нервически закусила губу Аксинья. – Вернее, разве я тебе всю правду сказала? Я и сама её узнала только потом – уже после сделки с Закладиным… До революции наше знакомство с ним было, что называется, шапочным: что-то достал, кого-то привёл… Конечно, в нём уже тогда чувствовался потенциал… Но, если бы я только знала, что это за человек!

– И что это за человек? – уже частично проникся юноша.

– Опасный человек, Жора. Настолько опасный, что я зареклась с ним связываться впредь. И тебе не позволю: кроме того, что он – пройдоха, не нам с тобой чета, он ещё и человек ГПУ. И не каких-то, там, «околоточных»: самых «верхов». И теперь уже наверняка – не только в Киеве… И потом…

Выражение испуга на лице Аксиньи Андревны частично заместилось смущением.

– Деньги-то я от него получила… Конечно, не всю запрошенную сумму – но всю оговоренную, до последнего пенса… Грех требовать ещё чего-то: раньше надо было торговаться…

– Жаль…

Кажется, доводы подруги впечатлили юношу.

– Тогда нам не остаётся ничего другого, как сосредоточиться на варианте Лесь Богданыча.

– А у тебя есть возможности для его разработки? – даже не усмехнулась Аксинья. Но усмешка не остался невостребованной: вместо Спиральской это сделал Жора – но уже не в отрицательном, а в положительном контексте.

– Вы, дорогая Аксинья Андревна, забыли такого незаменимого во всех отношения человека, как Аркадий Леопольдыч Пинский – или просто Леопольдыч, как он просил называть с себя в момент нашего с ним «тёплого» расставания!

Жора усмехнулся: должно быть, вспомнил количество «градусов», изничтоженных для образования этой «теплоты». Аксинья тут же оживилась: намёк был понят.

– Ну, ну!

– Я не знаю, чем сейчас занимается мой друг – но это и не суть важно. Я убеждён в главном: все его качества, незаменимые для такого дела, остались при нём. Пройдоху ведь не заставишь жить по правилам филистёров! В плане нашего к нему интереса…

– Да-да: именно в этом плане! – не выдержала Аксинья.

– … у него наверняка есть люди, связанные с доступом в погранзону… И угораздило же нашего Монте-Кристо устроить тайник в таком месте! Хотя… не исключено, что он сделал это намеренно: мало ли, что? Во всяком случае, Лесь Богданыч не производит впечатления простачка, который засунул чемоданы в медвежью берлогу от растерянности.

– Пожалуй… – задумалась Аксинья, но только на мгновение: настоящее с будущим интересовали её сейчас больше прошлого. – Ну-ну, дальше?

– Дальше? Я убеждён, что Леопольдыч не брезгует контрабандой: сейчас – золотое время для таких, как он. А, там, где есть контрабанда, есть и каналы её проникновения. И тут, дорогая Ксеня, самое время вспомнить Господа нашего, Иисуса Христа: «Где двое или трое собрались во имя мое – там и я с ними».

– Богохульствуешь! – шутливо погрозила пальцем Аксинья. – А почему ты так уверен в Аркадии?

Явно полагая вопрос лишним, Жора даже не стал тратиться на мимику: ограничился лаконичной усмешкой.

– Ну, не может быть, чтобы такой человек довольствовался окладом ничтожного счетовода! А насчёт возможностей… Один только факт: даже в условиях киевской неразберихи, когда трудно было понять, где фронт, а где тыл, он легко «перебросил» меня по своим каналам на «ту сторону»! И каналы эти были явно не шпионские. А такие каналы не имеют привычки исчезать!

Было похоже, что доводы Жоры не пропали втуне: Спиральская задумалась. Определённо она не приняла слова любовника за плод юношеской экзальтации.

– Ну, если это действительно так, тогда надо предложить тебя Федулову в качестве спутника и запросить с него не меньше двадцати пяти процентов от стоимости клада!

– И как тебе видится делёж этих процентов? – напрягся Жора, даже не пытаясь изображать безразличие.

Аксинья широко улыбнулась.

– Не бойся: не обижу!

Юноша отреагировал моментально. И ухмылка его была откровенно наглой: от былой галантности не осталось и следа.

– «Не бойся – не обижу» – это не ответ, дорогая! Так выражаются как раз те, которые потом и обижают доверчивых подельников!

Лицо Спиральской напрасно пыталось налиться краской: Жора уже стоял подле «с отбеливателем».

– Только не надо вставать в позу «оскорблённого благородства», дорогая! Да и не тебе это делать! Я же не изображаю из себя Дон Кихота! И потом: с чего это ты заговорила в первом лице? «Не бойся – не обижу!» Как будто это – твои деньги! Нет, милая, это – наши деньги! Наши общие: твои, мои и Леопольдыча, ибо каждый участвует в их добывании! Без участия какой-либо из сторон операция становится бессмысленной! А ты говоришь: «не обижу»! Больше скромности, дорогая! И больше трезвомыслия!

Вот так, беспардонно, лицо Спиральской было возвращено в рамки и к исходной цветовой гамме. Выслушав назидательную тираду возлюбленного, Аксинья хмыкнула и покачала головой, словно не веря тому, что она действительно слышала это.

– Да уж… Научила я тебя трезвомыслию – на свою голову…

– Ты «научила»… – иронично скривил губы Жора. – Жизнь научила, Ксенюшка! Жизнь – змея подколодная!.. Но – хватит лирики… Вернёмся к нашим баранам. Когда у тебя встреча с ювелиром?

Аксинья нахмурилась так, как будто «сдавала» своего человека.

– Послезавтра.

– Где?

– Здесь же, в полдень.

– Будем ждать, – философски заключил юноша…

– Я не рано?

Лесь Богданыч щёлкнул крышкой часов: вопросительный знак в конце его текста пришёлся как раз на тот момент, когда секундная стрелка отметила цифру «двенадцать».

Аксинья Андревна благожелательно улыбнулась.

– Вы точны, как всегда, дорогой Лесь Богданыч! Мне остаётся сказать лишь какую-нибудь банальность, вроде той, что по Вас можно часы сверять! Прошу!

Федулов вошёл в гостиную. Пребывание там постороннего человека его не удивило и не встревожило: он знал, кто этот человек. Лесь Богданыч не зря несколько дней «изучал обстановку» у дома Спиральской.

Аксинья Андревна улыбнулась.

– Разрешите Вам представить моего секретаря и родственника – по мужу – Георгий Сергеича.

Стороны обменялись галантными полупоклонами.

– Прошу садиться, господа.

Участники переговоров сели за стол, как «на заказ» и точно по сценарию оказавшийся действительно круглым. Барабаня пальцами по наборной столешнице, Федулов ждал «приговора». Аксинья Андревна не стала испытывать терпение гостя и делать его ожидание ещё более невыносимым.

– Мы…

Она повела рукой в сторону Жоры.

– … обсудили Ваше предложение, Лесь Богданыч…

– Надеюсь, что не только обсудили?

Лесь Богданыч нашёл в себе силы для многозначительной усмешки.

– Не только, – не стала ни «ломаться», ни интриговать хозяйка. – И вот, что я хочу сказать Вам, Лесь Богданыч… Георгий Сергеич готов составить Вам компанию. Но есть проблема…

– Если Вы – насчёт вознаграждения…

– Нет-нет, Лесь Богданыч! – замахала руками Аксинья Андревна. – Этот вопрос, я думаю, мы решим. Проблема же – другого рода: проникновение в погранзону. Его решение, увы, оказалось мне не под силу…

Федулов молчал – но о его чувствах красноречиво говорило лицо. Сожалея о «случившемся неслучившемся», Аксинья Андревна вздохнула и развела руками.

– Дело в том, Лесь Богданыч, что проблема Ваша – настолько щекотливого свойства, что обратиться за содействием, к кому попало, я не рискнула. Да, здесь, в Париже, у меня – масса знакомых и по Киеву, и по Петербургу. Однако, перебрав всех их в памяти, я поняла, что довериться в таком деле никому из них не могу. На «той» же стороне у меня остались, как это ни грустно признавать, одни недоброжелатели. Зато у Георгий Сергеича «там» есть надёжный человек, который может обеспечить вам проникновение в погранзону и выход из неё с товаром.

Слова хозяйки дома «расколдовали» Федулова – и, вздохнув с облегчением, он промокнул платком выступившую на лбу испарину.

– Правда…

Аксинья Андревна замялась и многозначительно уставилась на Федулова. Но, судя по отсутствию надлежащей реакции ювелира на текст и мимику хозяйки, «товарищ не понял». Или не захотел понять. Пришлось Аксинье спрямить дорогу к мозгам гостя, а «по пути» – «обложить его флажками».

– Буду откровенной… Видите ли, Лесь Богданыч, прежде чем мы приступим к сборам в дальний путь, нам с Вами необходимо решить несколько вопросов принципиального характера…

Теперь Федулов всё понял. Понял – и улыбнулся.

– Я всё помню, Аксинья Андреевна, и готов обсудить Ваши условия. Предлагаемое мной вознаграждение…

– Не вознаграждение! – перестала лучиться Спиральская.

– ??? – не нашёл иного ответа Федулов.

– Двадцать пять процентов!

Хозяйка не стала томить гостя ни предисловием, ни избытком деликатности