Александр Бабин
Узник концлагеря Дахау

По порядку быстрым шагом шел председатель сельсовета, ударяя ладонью по ноге, повторяя одни и те же слова: «Вот оно как…». Не дойдя до дома, где проходила свадьба, остановился. Из кармана пиджака достал кисет, из обрывка газеты скрутил козью ножку, набил ее табаком, спичкой зажег. Дед Самойл, хорошо угостившись на свадьбе, сидел на лавочке у своего двора, отвалившись спиной на забор палисадника, заметив прохожего, крикнул:

– Василь Степаныч, идешь молодых поздравить? Уважаю! Дело государственное! Надо это, надо. Ивану досталась справная девка, да и он не хухры-мухры, вот она какая нынешняя молодежь! Властям спасибо! А я уже отплясался, ноги не держат.

Председатель исподлобья посмотрел на деда, недокуренную скрутку бросил под ноги и хромовым сапогом с силой ее затушил.

– Я что говорю, советской власти спасибо, – добавил дед, повысил голос, ожидая, взаимного приветствия.

– Оно, видно, и так, а как же иначе, – председатель пробубнил слова и пошел к дому новобрачных, так и не поздоровавшись. В створе праздных ворот остановился, не решаясь зайти во двор. Отец Ивана, заметив председателя, почти подбежал к нему:

– Василий Степанович ты, что ж у ворот стоишь как неродной, заходи, поздравь молодых. Вон они на крылечке сидят, – кивнул в их сторону. – Воркуют голубками!

– Тут вот какое дело, – председатель межевался, переминаясь с ноги на ногу, на секунды замер, потом, как бы очнувшись, перебрал слова: – Что же я, как же, оно и верно, поздравить надо.

Петр Никифорович дошел до стола, взял стопку с водкой, подошел к председателю и отдал ему, он уже стоял напротив молодых. Молодожены встали, Татьяна поправила на себе свадебное синее платье в белый горошек.

– Иван и Татьяна, от себя и от правления колхоза от всей души поздравляю. Живите дружно, любите друг друга, рожайте советской власти колхозников, а работы в селе всем хватит, – и резко замолчал, держа стопку перед собой, не решаясь ее выпить. Морщась, все же с затягом выпил до дна.

– Василий Степанович, пойдем за стол, что же мы у крыльца стоим, – ухаживал Петр Никифорович.

Председатель, подойдя к столу, снял с головы фуражку, комкая ее в руках, с болью в голосе сказал:

– Сельчане, тут вот какое дело: к нам в дом пожаловала проклятая война, – с трудом выдавил слово «война». – Гитлер сегодня утром напал на страну, уполномоченный только что от меня уехал. Вот оно как.

После его слов свадьба разом приумолкла. Председатель тоже молчал, смотрел на испуганные лица людей. Взгляд остановил на молодоженах. Иван прижимал к груди невесту, она, обмякшая, повисла на его руках.

Тишину нарушил гармонист, развернув на полную гармошку:

– Как родная меня мать провожала – а – а, тут и вся моя родня набежала. Ах, куда ты, паренек, ах, куда ты – ы. Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты, – весело пропел он слова из известной песни.

При слове Ванек Татьяна всхлипнула и громко зарыдала, гармонист на секунды замолк и тут же раздухарился:

– Мужики, бабы, мы на свадьбе или справляем за упокой! Ну и война, что из этого, лиха беда начало! Красная армия всех сильней!

Председатель его осек:

– Немец, он тебе не японец, силенок у него поболе, с гармонью наперевес его не одолеешь. Сейчас главное скажу, уполномоченный от военкома привез список, он у меня в сельсовете. Мужики, к шести часам подходите, зачитаю, хотя и так его помню, – обведя глазами людей. – Петр Никифорович, готовься, тебя в первый эшелон внесли, завтра к обеду приказали прибыть в военкомат. Собери что в дорогу на первое время, а как оно там будет, кто его знает, может, и до войны не доедешь. Немца выкинут за шиворот, привезешь нам победу. Завтра всем селом торжественно проводим призывников, выделим подводы, сбор у конторы.

– А я в том списке есть, – не успокаивался хорошо подвыпивший гармонист.

– Вы с Иваном вторым эшелоном идете, дату военком не указал, – посмотрев жалостливо на жениха. – Может, с утра пришлет новый список, щас жизнь пойдет по-военному. У меня бабы на вас надежда, колхоз останется без мужиков, в список вписаны кому восемнадцать исполнилось. А некоторые на подходе, так что опустеет деревня. Лошадей приказали держать наготове, заберут на фронт, на быках и на коровах придется управляться. Пойду по дворам, как бы чего, – недоговорив, пошел со двора, все, молча, смотрели ему вслед, понимая, на его плечи ляжет жизнь в селе.

Петр Никифорович подошел к молодоженам, стараясь их подбодрить, сказал:

– И вправду, что же мы про гостей забыли. Сейчас уже ничего не изменишь, дорогие гости, давайте к столу, – приглашая их рукой.

Люди, как в замедленном кино, молча усаживались за стол. Иван с Татьяной, обнявшись, продолжали стоять. Никто из гостей уже не кричал им «горько», понимали – это лишнее, все думы у всех были о войне.

Гармонист подошел к молодоженам, положил руку на плечо Ивану и хвастливо сказал:

– А я не буду ждать второго эшелона, завтра же пойду добровольцем. Из ружья в утку на лету попадаю, что же я в немца-борова промажу, перья ему поощипаю! Иван, что нам ждать повестки, к тому времени война закончится, поможем нашим отцам, трое, двое – не один! – пытаясь шутить, хоть как-то поднять настроение у людей.

– Я тебя не отпущу, – прослезилась Татьяна, прижимаясь к Ивану.

– Все наладится, ну что ты, успокойся, – Иван попытался найти правильные слова, но не мог, понимая, если товарищи пойдут добровольцами на войну, ему оставаться в стороне нельзя, что подумают люди, под бабью юбку спрятался. Непригоже русскому человеку в кустах прятаться. А что скажет сосед, дед Самойл, старый вояка, измельчал русский народ, как потом жить в деревне, на порядок не выйдешь, от стыда сгоришь.

Гармонист, взял в руки гармошку и задорно заиграл плясовую, но никто из гостей не вышел на круг. Какое-то время еще поиграл и вдруг как будто протрезвел, отложил инструмент, подсел к отцу Ивана:

– Дядя Петя, одолеем мы врага, не может быть, чтобы правда была не на нашей стороне. Сталин, он ведь знает, что делать? – произнес повзрослевшим голосом, что все гости уставились на него. Повзрослел на десяток лет, понимали люди, понимал и он, стыдясь недавнего ребячества. Ведь там, на войне молодые парни, такие же, как и он, в это время воюют с врагом. И в эту минуту кто-то получил смертельную рану, лежит на поле боя, истекая кровью, и думает, неужели это конец жизни, но это не справедливо, его ждут дома мать, отец, любимая девушка. Он ведь еще молодой. Почему бог допустил такую несправедливость, человек должен умереть своей смертью, а не от пули. И почему эта пуля досталось ему, а не тому солдату, кто сейчас в атаке. И кто на этом свете решает, кому жить, а кому умереть.

Петр Никифорович по-отцовски посмотрел на гармониста, потом на молодых, на рядом сидящую с ним супругу Анну Андриановну с заплаканными глазами. Ему почему-то захотелось взглянуть на небо или от того что там за холмами слышны раскаты грома, а может, его душе захотелось попрощаться с ключанским небом. А такого красивого неба нет на всем белом свете, на голубом покрывале плыли белые кучерявые облака, и они так близко, стоит только подпрыгнуть – дотронешься рукой.

Семен Иванович прервал его думы:

– Сват, сейчас дождь подойдет, ишь как молния разыгралась, вымокнем, столы в дом надо занести.

– Пожалуй, – подумал вслух Петр Никифорович и встал, не переставая думать, как без него и сына справятся с домашним хозяйством жена, престарелая мать, сейчас прибавилась невестка. Если что помогут соседи, так мужиков под корень заберут на войну, если что дед Самойл и его возраста сельчане, но они им не помощники, самим понадобится помощь.

Гости как бы ждали команды хозяев застолья дружно вставали из-за стола и по очереди подходили к молодоженам, поздравляя и в то же время, извиняясь, решили покинуть свадьбу. Все понимали: Петру Никифоровичу завтра идти на войну, ему нужно отдохнуть, собраться в дорогу. Мужики, уходя, вернули ворота на их законное место. Там, за воротами, осталась спокойная размеренная жизнь, какая она будет завтра, никто не знал…

Утром следующего дня призывники собрались у конторы. В сторонке их ожидали подводы. Председатель сельсовета торжественно прочитал напутственную речь, наказав с честью защищать родную землю, не осрамить своих отцов и обязательно вернуться живыми. Призывники решили пройтись по деревне пешком, попрощаться с родными местами. Выйдя за околицу, остановились у кромки леса, и каждый завязал узлом ветку березы. Узел для них станет оберегом, если сохранит свою форму, солдат с войны вернется живым. Эту традицию придумали не они, а их отцы, уходя на первую мировую войну. Сейчас тот же враг топчет русскую землю…

Прошло две недели войны. Поздно вечером в дом Ивана постучался председатель, войдя в избу, снял фуражку, встал у порога. Иван, посмотрев на его мрачное лицо, понял, вот и подошла очередь и до него идти на войну.

– Здравствуйте, извините, за столь поздний визит. Иван тут вот какое дело, я только что от военкома, с утра за тобой машина подойдет. Повезут сразу в Курган, по пути из соседних деревень мужики подсядут, – сразу изложил суть своего прихода. – На железнодорожном вокзале формируется состав из зауральцев. Вот оно как получается, военком так и сказал: «Красная армия не может одолеть немца».

Первая запричитала Анна Андриановна, за ней бабка Прасковея. Татьяна, выйдя из горницы, второпях проговорила:

– Я добегу до родителей, – и выскочила из избы.

– Может, и не придется тебе повоевать, столько народу на фронт мобилизовали в первую партию, миллионы. Дадут немцу прикурить! – решив смягчить разговор, смотря на мать Ивана и на бабушку Прасковею. Они, прижавшись, забились в угол под божницу. Свет от керосиновой лампы освещал лик иконы Иисуса Христа, его глаза смотрели на него. Подумал: наверно, господь им не доволен, принес в дом горестные вести.

– Дядя Василий, вы уж моих не оставляйте, помогите, если что. Тесть, конечно, поможет, мужиков в округе скоро всех позабирают на фронт. А из нашего села еще кого призывают? – с надеждой спросил, приходя в себя, начиная понимать, что, может, и не вернутся с войны. Если отцы за две недели не смогли победить немца. Значит, и не так все хорошо на фронте, как пишут в газетах – враг остановлен и скоро будет разбит. Дед Самойл тут на лавочке рассказывал, что немца нахрапом не возьмешь, у него все по полочкам расставлено, аккуратный гад.

– В этот раз тебя одного призывают. Военком сказал, сначала курс молодого бойца пройдете, оно и правильно: не обстрелянных солдат и в пекло, какие из вас вояки, пушечное мясо. Я вот в армии служил, имею кое-какой опыт, просил военкома послать меня на фронт, сказал, пойдешь в последнюю очередь, страну кормить надо. Скоро на полях тоже фронт развернется. Бабами командовать буду, вон оно как, – и сел на скамейку у печи. – Несколько ночей не сплю, посеять посеяли, а вот кто уборочную отведет, к осени в деревне останутся из мужиков я да дед Самойл со своим взводом стариков. Не собери вовремя урожай, говорить тебе не надо, органы приедут и арестуют, сейчас с этим делом строго. Анна Андриановна, я в избе покурю, – спросил разрешения.

– Кури, – безрадостным голосом ответила она ему, подошла к печи и открыла вьюшку, взяла спички и разожгла в печи дрова:

– Хлеба тебе, сынок, в дорогу спеку, думала с утра испечь. Соли, соли, не забыть положить.

Иван не сводил глаз с председателя, он закручивал козью ножку, ему тоже захотелось покурить, но вспомнил: дал обещание жене не курить. Представил, как они будут прощаться с женой, какие сказать ей слова, пообещать вернуться живым. Наверно, так и надо говорить. А если вернется инвалидом, вот как дед Самойл ноги еле волочит, примет ли его. Она девка молодая, что всю жизнь будет маяться с калекой. Дурные мысли лезут в голову, а времени совсем не остается.

Иван рукой дотянулся до полатей и достал матерчатый брезентовый мешок:

– Дядя Василий, я готов идти воевать, собрал тут на первое время: бритва, кусок мыла, портянки, жена нитки с иголкой положила, – говорил, нервно перебирая слова.

Председатель, видя волнение Ивана, хотел его подбодрить, но не стал, наигранно сделает, еще больше разволнуется.

В дверь вбежала Татьяна и сразу повисла на плечах Ивана, зарыдав, только что осознала: случилось то, чего боялась, может, прощается навсегда. Жгло в груди, не хватало воздуха. Иван, гладя ее волосы, прижимая голову к груди, повторял слова:

– Тише, тише, что вы раньше меня хороните. Вернусь я, обещаю.

Бабушка Прасковея начала молиться, читая полушепотом молитву.

– Ну вот устроили реки слез, дядя Василий, успокойте вы их.

– Бабы, и вправду, что же вы солдата слезами провожаете. Нехорошо это, как-то не по-людски. Ему воевать идти, давайте без этих, – не успел договорить, как в избу зашел Семен Иванович, за его спиной стояла жена.

– Здорово председатель, – недовольным голосом поздоровался он с ним, сняв с головы фуражку. – Это что же такое получается, военкомат всех под гребенку подчищает, нельзя ли Ивану бронь дать, недавно женился. Совесть она хоть какая-то должна быть или что советская власть ее растеряла, – с напором проговорил он слова.

– Семен, щас такая неразбериха идет, дай время. Может, и не придется Ивану повоевать. Красная армия у нас на что. Значит, так надо, не нам решать Сталин мужик с головой, наверно, заранее предусмотрел, как оно будет, если война, – говорил спокойным голосом, как будто негативные слова в отношении советской власти его не задевают. – Военком сказал, пока тяжело Красной армии приходится на фронтах, немец исподтишка напал, дружбу с ним водили, а он, видишь ли, что учудил, города бомбит. Я тут представил, а если бы фашист в нашу деревню пожаловал. А? То-то же! По дворам ходил хозяином, а оно всякое может быть, напьются самогона и на баб наших полезут петухами. И что ты сделаешь, с вилами в атаку пойдешь?! Не мы одни воюем, вся страна сейчас на ногах. Ты что думаешь, мне легко ходить по дворам. В плуг меня запряги вместо коня, поле бы спахал, лишь бы вот так, – кивнув на Ивана. – Послезавтра сына провожаю на фронт, супруга белугой воет, вон оно как, а ты власть хаешь.

– Ладно, Василий, не сердись, сгоряча я. Мне вот бронь дали. Поеду к военкому, буду уговаривать ее снять. Я же охотник, стреляю лучше, чем снайпер, а на войне такие навыки не маловажны, – сказал он, пропуская вперед жену, она прошла и села на лавку. – Тут вот какое дело, не хотел говорить, проверить не мешало бы. В сорочьем лесу ты же знаешь, оно болотистое, в середине есть холм, свежая землянка выкопана с лежанками. Людей не встретил, но видно строили ее не охотники. Я же всех охотников в округе знаю, да и их-то раз-два и обчелся.

– Ребятишки пади играют, сколько вон по буграм землянок у них понарыто. В детстве сам не одну копал. Мальцы озорничают, больше некому. Или ты думаешь – цыгане, а загона для лошадей поблизости не видел?

– Нет, не видел, может, еще построят. Землянка дней пять назад выкопана, земля свежая.

– Цыгане, больше некому, вот сукины дети, щас глаз да глаз нужен, конюхов предупрежу, чтоб не спали.

В разговор вмешалась Анна Андриановна:

– Лошади – это одно, и скотину со двора уведут, не побрезгуют, надо срочно уполномоченному сообщить.

Председатель покачал головой:

– Оно и верно, это его обязанность за порядком следить, но ему сейчас не до цыган, идут первые дни войны. Мало ли что у людей на уме, с гражданской войны осталась контра недобитая, начнет народ баламутить. Не дай бог, красного петуха пустят на колхозные поля. Иван, завтра тебя провожать, а у самого ноги не идут домой, не могу смотреть, как жена убивается, – и вышел из избы.

– Сынок, ты бы поспал перед дорогой, ляг, отдохни, – мягко сказала Анна Андриановна, мешая деревянной палкой в миске тесто.

Иван посмотрел на часы-ходики, висевшие на стене около божницы. Стрелки показывали полдвенадцатого:

– В дороге высплюсь. Председатель сказал, что из зауральцев состав формируется. На поезде первый раз в жизни поеду, в книгах пишут под стук колес хорошо спится. Высплюсь, – и тоже сел на лавку, прижимая к себе Татьяну.

– Иван, и вправду приляг часок-другой поспи, – сказал с теплотой в голосе Семен Иванович.

– Пойдем, – повторила Татьяна, встала и пошла в горницу. Иван, повинуясь, пошел за ней…

Лежа в постели, Татьяна решилась сказать важную новость для них:

– Ваня, тут я с девками мешки с зерном грузила, машину из Куртамыша прислали, может, живот потянула и такое бывает. У нас баб по-разному происходит, какой организм.

– Беременная! – радостным голосом чуть не прокричал Иван и начал ее целовать.

– Надо подождать неделю-другую, там видно будет.

– Напиши письмо сразу же, слышишь, – продолжая целовать жену.

– Куда писать-то, ты первый пиши, адреса твоего же не знаю.

– Береги себя, завтра председателю расскажу, пусть тебе работу подыщет полегче. Человек он обязательный. Как думаешь, сын у нас или дочка? – задал вопрос жене, не дав время ей ответить, сказал: – А не все ли равно, одним ребенком не остановимся, семья богата детьми. Вот вернусь с войны, срубим себе новый дом, ох и весело заживем! За стол гурьбой сядем, в чашках ложки запляшут гопаком.

– Председателю обо мне не говори, не надо торопить событие, счастье сглазим.

Иван с Татьяной еще какое-то время проговорили и заснули. Анна Андриановна под утро испекла хлеб, села на лавку и стала смотреть на часы-ходики. Стрелки в это утро шли быстрее обычного, ей показалось, что у них сломался механизм. Посмотрела в окно, над холмом засверкали первые лучи солнца. «Пора», – произнесла вслух это слово с тяжестью в груди.

– Ты чего, – поддела ее бабушка Прасковея, лежа на кровати.

Не ответив ей, зашла в горницу, и, осторожно ступая по половикам, подошла к кровати молодых. Они, обнявшись, крепко спали, рука потянулась к голове сына, захотелось погладить по его русым волосам, но убрала, думая, – пусть еще чуть поспит. Смотрела на его лицо, как бы запоминая, почему раньше не замечала, что сын так возмужал. Совсем недавно бегал по двору в сатиновых штанах, размахивая ракитовой палкой, крича на всю ивановскую: «Ура!». И вот ему скоро идти в атаку на настоящего врага. Может, сына спрятать в погреб, председатель придет, скажу, не знаю, где он прячется, а там и война закончится. Опять же уполномоченный и в погребе найдет, человек он с опытом, не зря в округе весь народ его боится.

Иван, как бы чувствуя взгляд матери, открыл глаза и прошептал:

– Мам, что пора? – от его слов проснулась и Татьяна.

– Сынок, светает, – смогла она сказать ему лишь такие слова, заплакав, вытирая кончиком платка на глазах слезы.

Иван встал с кровати оделся, подошел к матери и ее обнял.

– Мама, вернусь живым, обещаю. Сначала солдат учат воевать, время пройдет, я и до фронта-то не доеду, а там и война закончится, – веря, что так и произойдет. – Пойду, умоюсь, машина подойдет, а я не готов, подведу председателя.

– Сынок, поешь в дорогу, я тебе картовницу спекла, щас в погреб за молоком схожу, – заторопилась она, продолжая плакать.

– Я на двор пойду, за одним и слажу в погреб. – Зайдя на кухню, сказал: – Татьяна, а твои родители ушли, но скоро, видно, вернутся, по хозяйству управятся. – Иван пытался держать себя в руках, чтоб не расстраивать родных.

Иван, выйдя на крыльцо, широко разбросил в стороны руки и с упоением вдохнул утреннего прохладного воздуха. Подбежала собака, села напротив, повернув набок голову, высунула язык и стала смотреть на него.

– Что, Жучка, есть захотелось, щас тебе покормят. Ты давай без меня не балуй, за хозяйством присматривай, стереги двор. – Жучка, не спуская с него взгляда, облизывала языком свой рот. Подошел петух, опустил крылья и, клюнув собаке в хвост, отбежал и снова намерился повторить свой удар. – У вас друзья, когда мировая наступит, двор большой всем места хватит, – высказал им такие слова, обведя двор глазами. Новый дом поставлю на бугорке, как у отца. Дом, та же церковь, чем выше стоит, тем ближе к богу, – пришли такие мысли. Надо же какое интересное существо человек, идет воевать, не знает, что с ним завтра произойдет, а строит планы на будущее. Так его учили в школе учителя. Хорошие в деревне учителя подобрались, и школа большая, деревянная, спасибо властям. Дед Самойл рассказывал, раньше учили детей при церкви. За провинность батюшка ребятишек ставил коленками на горох, указкой по голове лупил, как коня подгоняют. В строгости учили. «Что же я, – произнес вслух, как бы очнулся, – пора поторапливаться. Сходил по нужде и в катке с дождевой водой умылся. Спустился в погреб, сел на ступеньку лестницы, взял крынку, из нее отпил молока. Вот также, еще ребенком, утрами залезал в погреб и пил парное молоко. Перед смертью не напьешься, – это что же такое со мной происходит, как будто умирать собрался. Нет, надо гнать дурные мысли, еще нужно выдержать свои проводы. Рева будет на полверсты».

Вылез из погреба, пошел к крыльцу, как раз во двор заходили родители Татьяны и ее братья.

– Ребятишки, а вы что не спите, в такую рань встали?! – поприветствовал он их.

– Дядя Ваня, мы пришли вас проводить, – ответил младший из братьев Афоня.

– Тогда я вам дам наказ! У меня на речке у нашего огорода две корчашки стоят, так вы их снимите, некому их проверять, а то рыба протухнет.

– Мы щас сбегаем, – и братья нырнули со двора.

Тесть Ивана тут же вслед ребятишкам пошутил:

– Им только скажи слово «рыба» и как корова языком слизала. Дружки твои подошли, у дома деда Самойла стоят. Ждут. Всем селом проводим.

– Вот еще людей утруждать, – Иван стеснительно ему ответил…

Автомобиль ГАЗ – АА или, как в народе его называют полуторка, остановился посередине порядка, напротив дома деда Самойла. Он сидел на лавочке, окруженный парнями. В кузове находились несколько призывников и с ними за компанию председатель колхоза.

– Василий Степанович, это что получается и тебя в армию забрили, так и меня бери к себе ординарцем! – дед Самойл решил подбодрить будущих воинов.

Молодежь засмеялась.

– Так ты на коня без табуретки не залезешь, если что стремя до копыт опустить, – ответил председатель также шуткой.

– Что-что, а на бабу залезаю жеребцом, – похвалил себя «ординарец». Молодежь еще громче засмеялась.

– Ну-у тогда скорей беги к супруге, скажи, чтобы галифе и хромовые сапоги из сундука доставала, не по форме ходишь летом и в валенках, – ответил председатель, слезая с кузова. – Мужики, Иван не подходил, – не успел договорить, как из своих ворот вышел Иван в окружении родных. На его плече висел мешок. Подойдя к машине, поздоровался:

– Здорово, мужики!

Призывники вразнобой с ним поздоровались.

Иван сначала попрощался с дружками, затем с родителями Татьяны, погладив по головам Афоню и Ивана.

– Ребята, дедушку Самойла рыбой подкармливайте, он из гольянов пироги любит. Сосед, пообещай, что меня дождешься, не умирай. Договорились?!

– Щас точно не помру. Бей германца, как я его бил, бежал, только пятки сверкали. Сам бы пошел на войну, да вот ноги, – показав на них рукой.

Иван обнял свою мать. Сдерживая себя, чтобы не заплакать, прошептал:

– Мама, я тебя сильно люблю, не обижайте Татьяну.

– Что ты, сынок, об этом и не думай, береги себя, – теплыми словами обласкала сына.

Ей стало плохо, дружки Ивана, взяв ее под руки, довели до лавочки.

– Ваня, я тебя провожу за околицу, – сказала Татьяна.

Иван запрыгнул в кузов, взял ее за руки и легко поднял. Сели на деревянную скамью. Призывники не спускали глаз с Татьяны.

– Красивая у тебя жена, – осмелился один из призывников.

– Она у меня самая красивая! Ромашка! – и крепко прижал супругу к себе.

Над головой закружила стайка ласточек, стрекоча наперебой. Иван поднял голову:

– Вы-то чего прилетели, пришли провожать?! Спасибо, ждите, обязательно вернусь, – сказал он им.

Ласточки, как бы услышав его слова, взмыли ввысь и закружились в птичьем вальсе.

Выехали за околицу, Иван ладонью постучал по кабине:

– Приостанови на минутку, – крикнул шоферу.

Шофер остановил машину. Иван спрыгнул с кузова, принял на руки Татьяну:

– Я, мужики, сейчас, – и быстрым шагом дошел до кромки леса и на березе, где его отец завязал из веток узел, рядом завязал еще один.

Вернулся к машине. Татьяна, сразу обхватила его за шею руками, не давая ему сесть в кузов. Иван, поцеловал жену, разжал ее руки и ловко заскочил в кузов, сдерживая слезы, сказал:

– Таня, я обязательно вернусь. Береги себя.

Машина тут же тронулась. Татьяна прошла несколько шагов и остановилась. Помахивая платком, смотрела на машину, пока она не скрылась за поворотом. Дошла до березы, где Иван завязал узлом ветку, всю ее ощупала, как бы оценивая на прочность, вдруг без причины развяжется. Прислонилась к ней щекой, поцеловала и медленно пошла домой…

Полуторка только к вечеру добралась до Кургана. По пути заезжали в три деревни, призывников набилось полный кузов. Как и говорил председатель, на железнодорожном вокзале формировался состав из зауральцев. Спрыгнув с машины, встали кучкой на перроне. Возле теплушек курили призывники, в хвосте поезда играла гармошка, слышались обрывки матерных частушек вперемешку со смехом. В глаза бросилась полевая кухня, чувствовался запах гречневой каши. Полный мужчина в гимнастерке с поверх надетым белым фартуком поварешкой накладывал в чашки кашу подходившим к нему гуськом призывникам. Недовольным голосом на них покрикивал:

– Добавки нет, добавки нет, вас что дома не кормили…

Шофер ненадолго отлучился, с собой привел коренастого старшего лейтенанта на вид за тридцать.

– Мужики, прощевайте, дай бог еще увидимся, – попрощался шофер, завел машину и выехал с перрона.

– В шеренгу по одному становись, – скомандовал офицер, встав по стойке смирно, приподняв в сторону руку. Вышел на середину, встал лицом перед строем и громко скомандовал:

– Боец, подравняйся, – рукой указал на призывника, он на полшага выдвинулся впереди шеренги. – Равняйсь! – скомандовал он, выдержал паузу, – смирно! Отставить! Все служили или есть новички?

– Есть, – ответили несколько призывников, Иван был в их числе.

– Итак вижу, не лево не право не знаете, – огорчился старлей. – В армии, что не умеете, научат, что не хотите, заставят. Слушай приказ, по перрону не шататься, наш вагон вон тот, – указал рукой на первый вагон-теплушку за паровозом. – Сейчас всем поужинать, чашки и ложки получите у повара, их заберете с собой. Ясно или повторить.

– Ясно, что тут непонятного, – ответил один из призывников.

– Предупреждаю, бардака не допущу, кто везет с собой крепкое, вылейте на землю. Сейчас в это трудное время для страны нельзя нам, ребятки, гулять, немца надо остановить. Потом выпьем за победу, – уже сказал по-приятельски. – Зачитаю список, будьте внимательны, отвечать одним словом «я», и без всяких там тут, не знаем скоро подойдет. Гражданка для вас закончилась, вы – бойцы Красной армии. И помните, вас ждут родные, дисциплина – это ваше благополучное возвращение домой. Все вопросы решать через меня, если что не дай бог случится, живот скрутит, разные болячки вылезут, все через меня. Ко мне обращаться товарищ старший лейтенант. Фамилия моя Башлыков, величают Александр Васильевич. Я сейчас для вас бог, царь и отец родной, непосредственный командир.

И зачитал список, все отвечали одним словом – «я».

– А винтовки когда выдадут, – спросил призывник после проверки.

– Не волнуйтесь, без оружия никто не останется, как только пройдете курс молодого бойца. Все зависит от обстоятельств, сейчас на фронте каждый штык на счету. Обещаю, в тылу не задержитесь. Ваша задача научиться владеть оружием, гранатой, штыком. А сейчас всем строем ужинать и бегом к своему вагону. Состав полностью сформирован, ждем приказа на отправку. Это чтобы вы меня по сто раз не спрашивали. Ясно!

Дорога до Златоуста заняла несколько часов, так назывался город, куда привезли призывников для прохождения курса молодого бойца. Расселили по казармам, выдали военную форму: гимнастерку, кирзовые сапоги, пилотку, обрили наголо. Сразу же приступили к занятиям, утро начиналось с трехкилометрового кросса. Каждодневное прохождение полосы препятствий, умение рыть окопы, ориентироваться на местности в случае попасть в окружение к врагу. Прицельно стрелять из винтовки по мишени, орудовать штыком в рукопашной схватке, бросать гранаты по фанерному макету танка, обезвредить противопехотную мину, оказать первую медицинскую помощь, все, что нужно знать на первое время бойцу Красной армии Иван усвоил успешно. Подружился с серьезным парнем, кровати стояли рядом, тумбочку делили на двоих, решили держаться вместе. Солдату в одиночку прожить трудно, всегда можно положиться на плечо товарища. Шевченко Остап, так он ему представился, когда с ним познакомился. Рослый парень с улыбкой на лице, чуть темноволосый, со щербинкой в зубах. Родом из Украины, когда началась война, с отцом матерью и с сестренкой школьного возраста успели эвакуироваться. Жили почти на границе. Враг бомбил города, и они чудом спаслись. Останься они на оккупированной территории немец их не пожалел бы: у него мать еврейка, а отец украинец. Этого было достаточно, чтобы фашисты их расстреляли, ведь Гитлер ненавидит коммунистов и жидов. Поэтому Остап добровольцем пошел в военкомат и попросился на фронт бить врага.

Командиры разрешили солдатам написать письма родным, предупредив, чтобы в ответ не писали. В любой момент могут послать на фронт, и письма не дойдут до адресата. Иван отправил письмо Татьяне, описав, чем занят его день, с нетерпением ждет время, когда можно будет переписываться, но такая возможность появится только по прибытии на фронт. Но, как говорят командиры, к тому времени война закончится. Понимал расстраивать жену нельзя, вдруг она беременна.

Татьяна, получив письмо, прочитав и не на один раз, показав подружкам и соседям по порядку, радовалась, что ее муж живой. Ведь на двух жителей села пришли похоронки, на тех, кто был призван в Красную армию еще до начало войны. Нет весточки и от свекра, а так хочется многое рассказать, что произошло в деревне за последнее время. После того как пришли похоронки, один из призывников, испугавшись идти на войну, прятался в подполе, сделав себе потайной схрон. Ночью выходил во двор в женском платье подышать свежим воздухом. Уполномоченный его увез в Куртамыш, люди сказывают, дезертира судить не стали, отправили на войну. Председатель, обойдя все дворы, посоветовал не затягивать с заготовкой дров на зиму, лошадей заберут на фронт, а на корове много дел по хозяйству не сделаешь. Отец упрашивал военкома снять с него бронь. Но получил отказ, звероферма в это трудное время как никогда нужна государству, шкурки зверьков дорого стоят, и его рыболовецкая бригада с двойной силой должна помочь стране. Но хочется написать самое главное – она беременна, к рождению ребенка как раз закончится война. Так сказал дед Самойл, узнав о прибавлении в нашей семье. Он первым из жителей села, кто отвел свою лошадь в колхоз, дав всем пример, что, навалившись всем миром на немца, только так мы сможем его одолеть.