Эдгар Аллан По
Рассказы

ГЛАВА XXII

Наше положение, однако, оказалось почти столь же критическим, как в то время, когда мы считали себя погребенными заживо. Нам предстояло или быть убитыми, или влачить жалкое существование в плену у дикарей. Мы могли, конечно, спрятаться от них в лабиринте холмов или в расщелине, из которой только что выбрались; но в конце концов пришлось бы или погибнуть от голода и холода в суровую полярную зиму, или выдать себя дикарям.

Местность вокруг нас, по-видимому, кишела дикарями, толпы которых прибывали на плотах с других островов, без сомнения для того, чтобы помочь своим единоплеменникам захватить и ограбить «Джэн». Корабль по-прежнему стоял спокойно на якоре; по-видимому, оставшиеся на нем матросы не подозревали об опасности. Как хотелось нам в эту минуту быть с ними! Разделить их участь, вместе уйти или умереть защищаясь. Но мы не могли даже предостеречь их, не навлекая гибель на свои головы. Выстрел из пистолета показал бы им, что случилось какое-то несчастье, но не объяснил бы, что единственный способ избегнуть гибели – немедленно сняться с якоря, что честь не обязывает их остаться, так как товарищи уже погибли. Услыхав выстрел, они не могли бы приготовиться к атаке лучше, чем были уже приготовлены. Стало быть, пользы от выстрела не было бы никакой, а вред мог бы оказаться громадный. Итак, по здравому размышлению, мы решили не стрелять.

Затем нам пришло в голову попытаться захватить один из челнов и добраться до корабля. Но невыполнимость этого отчаянного плана была слишком очевидна. Как я уже заметил, местность буквально кишела дикарями, прятавшимися за кустами и пригорками, чтобы не быть замеченными со шхуны. Поблизости, загораживая нам дорогу к берегу, стояла толпа воинов в черных шкурах с Ту-Уитом во главе, по-видимому, ожидавших подкрепления, чтобы начать атаку «Джэн». Да и в челнах, которые стояли у входа в гавань, виднелись дикари, без сомнения, имевшие при себе какое-нибудь оружие. Итак, нам поневоле пришлось остаться на месте простыми зрителями схватки, которая вскоре и последовала.

Через полчаса шестьдесят или семьдесят плотов обогнули выступ, защищавший бухту с южной стороны. У дикарей не было другого оружия, кроме коротких дубин и камней, наваленных грудами на плотах. Тотчас с противоположной стороны появился другой отряд, еще более многочисленный и так же вооруженный. Четыре челна быстро наполнились дикарями, прятавшимися в кустах, и присоединились к атакующим. Таким образом «Джэн» была окружена громадной толпой негодяев, решившихся овладеть ею во что бы то ни стало.

В успехе предприятия невозможно было сомневаться. Шесть человек, оставшихся на судне, при самой отчаянной защите не могли устоять против такого подавляющего большинства, не могли даже управиться со своими пушками. Я думал, что они вовсе не окажут сопротивления, но в этом ошибся. Я увидел, как они повернули корабль левым бортом к челнам, находившимся уже на расстоянии пистолетного выстрела, тогда как плоты еще были за четверть мили. Не знаю почему, может быть, вследствие волнения наших злополучных товарищей, очутившихся в таком отчаянном положении, только первый залп был сделан неудачно. Картечь пролетела над головами нападающих, не задев ни одного челна, не убив ни одного дикаря. Они только были поражены неожиданным грохотом и дымом до того, что в первую минуту, казалось, хотели пуститься наутек.

Так бы и было, по всей вероятности, если бы наши товарищи сделали новый залп из ружей, который при близком расстоянии причинил бы вред дикарям и заставил их отступить. Но вместо этого матросы кинулись к левому борту, а дикари тем временем оправились от испуга и убедились, что никакого вреда им не причинили.

Залп с левого борта произвел опустошительное действие. Семь или восемь плотов потонули, человек тридцать или сорок дикарей были убиты, да человек сто, большинство тяжело раненные, попадали в воду. Остальные, ошалев от ужаса, обратились в бегство, бросив на произвол судьбы своих изувеченных и вопивших о помощи товарищей. Этот успех, однако, не мог предотвратить гибели наших храбрых моряков. Челны уже подошли к шхуне, и человек полтораста дикарей вскарабкались на палубу, прежде чем фитили были поднесены к пушкам левого борта. Ничто не могло удержать их зверской ярости. Защитники шхуны в одно мгновение были окружены, смяты и буквально разорваны на клочки.

Заметив это, дикари, бывшие на плотах, оправились от страха и поспешили принять участие в грабеже. Через пять минут «Джэн» представляла самое жалкое зрелище. Палубы были прорублены и изломаны, веревки, паруса, все вещи на палубе исчезли точно по волшебству. Затем негодяи ухитрились прибуксировать судно на челнах, подталкивая его в корму и в бока, к берегу и передать Ту-Уиту, который во все время схватки, как настоящий генерал, оставался на своем наблюдательном посту и только теперь снизошел до того, чтобы спуститься вниз и принять участие в грабеже.

Уход Ту-Уита дал нам возможность оставить наше убежище и осмотреть холм по соседству с расщелиной. Ярдах в пятидесяти от нее мы увидели ручеек и утолили одолевавшую нас жгучую жажду. Поблизости от источника мы нашли заросли кустарников с орехами, о которых я уже упоминал. Они оказались съедобными и напоминали вкусом обыкновенные английские лесные орехи. Мы набрали их две шляпы, снесли в расщелину и вернулись за новым запасом. В то время как мы собирали орехи, нас испугал шорох в зарослях, и мы хотели уже спрятаться в свое убежище, когда большая черная птица вроде выпи тяжело поднялась над кустами. Я был так ошеломлен, что стоял разинув рот, но Петерс бросился к ней, прежде чем она успела набрать высоту, и схватил ее за шею. Она так отчаянно билась и кричала, что мы хотели было выпустить ее, опасаясь привлечь внимание дикарей, которые могли оказаться поблизости. Однако удар ножа живо прекратил ее крики, мы стащили ее в расщелину, радуясь, что добыли пищу, по крайней мере, на неделю.

Теперь мы решились продолжать рекогносцировку и спустились довольно далеко по южному склону, но не нашли ничего годного в пищу. Собрав порядочный запас хвороста, мы вернулись, заметив, что толпы дикарей возвращаются в деревню, нагруженные добычей с корабля, и опасаясь, что они заметят нас, проходя мимо холма.

Нашей ближайшей заботой было по возможности скрыть свое убежище, для чего мы прикрыли кустарниками проход, из которого впервые увидали голубое небо и долину, когда выбрались на площадку. Мы оставили только небольшое отверстие, через которое могли бы наблюдать за бухтой, оставаясь сами незамеченными. Устроившись таким образом, мы поздравили себя с безопасным убежищем: здесь нас никто не найдет. Никаких следов дикарей не было видно в расщелине; но, когда мы подумали, что она, по всей вероятности, недавно образовалась вследствие землетрясения и другого пути сюда нет, нас не столько обрадовало это обстоятельство, сколько напугала мысль, что нам никогда не удастся выбраться из нее. Мы решили при первом удобном случае исследовать вершину холма как можно тщательнее. Пока мы ограничились наблюдением за дикарями.

Они уже совершенно ограбили корабль и приготовлялись сжечь его. Вскоре мы увидели густые клубы дыма, поднимавшиеся из главного трапа, а затем огромный сноп пламени вырвался из передней каюты. Снасти, мачты, обрывки парусов занялись мгновенно, и вскоре огонь охватил всю палубу. Тем не менее толпы дикарей еще копошились на ней, отбивая каменьями, топорами и пушечными ядрами металлические цепи и другие металлические части. На берегу в челнах, на плотах собралось не менее десяти тысяч туземцев, не считая тех, которые тащили добычу на берег или на соседние острова. Мы ожидали катастрофы и не обманулись в своих ожиданиях. Предвестием ее явилось сильное сотрясение (которое и мы почувствовали, как слабый удар гальванической батареи), не сопровождавшееся, однако, признаками взрыва. Дикари, очевидно, были поражены и на мгновение прекратили свою работу и гвалт. Только они хотели вновь приняться за дело – из трапа вырвался чудовищный черный клуб дыма, похожий на грозовую тучу, потом столб пламени высотой в четверть мили, потом пламя разлилось кругом веером, потом в одно мгновение, точно по волшебству, атмосфера наполнилась обломками, кусками железа, клочьями человеческих тел, – и наконец разразился взрыв, от которого мы попадали на землю, холмы загудели и дождь мелких обломков посыпался со всех сторон.

Опустошительное действие взрыва превзошло все наши ожидания. Дикари пожали достойные плоды своей измены. Не менее тысячи погибло от взрыва, да столько же было изуродовано. Поверхность бухты была буквально усеяна тонущими в смертных муках негодяями; стоявшим на берегу пришлось еще хуже. Дикари были так поражены неожиданным финалом своего предприятия, что даже не помогали друг другу. Наконец мы заметили странную перемену в их поведении. От полного столбняка они разом перешли к страшному возбуждению и забегали как сумасшедшие по берегу со странным выражением ужаса, бешенства и крайнего любопытства на лицах, оглашая воздух криками «Текели-ли! Текели-ли!»

Наконец толпа дикарей кинулась к холмам и вскоре вернулась с кольями в руках. Они направились к тому месту на берегу, где собралось всего больше народа. Толпа расступилась, и мы увидели причину их возбуждения. Мы заметили на земле что-то белое и сначала не могли разобрать, что это такое. Наконец мы разглядели чучело странного животного с красными зубами и когтями, пойманного нами в море восемнадцатого января. Капитан Гай снял с него шкуру, чтобы отвезти в Англию. Я помню, что он распорядился на этот счет еще до прибытия на остров и что чучело было уложено в его каюте в сундуке. Взрывом его выбросило на берег; но почему оно произвело такой переполох среди дикарей, мы не могли понять. Они столпились на близком расстоянии от чучела, но, видимо, не решались подойти к нему. Дикари, принесшие колья, воткнули их в виде ограды вокруг чучела, и как только эта работа была окончена, вся толпа бросилась в глубь острова с громкими криками «Текели-ли! Текели-ли!»

ГЛАВА XXIII

В течение шести или семи следующих дней мы оставались в своем убежище, выходя с величайшими предосторожностями только за водой и орехами. Мы устроили на площадке род навеса, настлав под ним сухих листьев и соорудив стол, служивший в то же время очагом. Мы без труда добывали огонь трением двух кусков дерева, твердого и мягкого, один о другой. Птица, которую мы поймали, оказалась прекрасной, хотя несколько грубой дичью. Она была не из морских птиц, а вид выпи с черным в серую крапинку оперением и маленькими, сравнительно с величиной птицы, крыльями. Мы видели подле расщелины еще трех таких птиц, по-видимому, отыскивавших первую, но нам не удалось их поймать.

Наше положение было довольно сносно, пока мы не прикончили птицу, но затем пришлось подумать о провизии. Орехи плохо утоляли голод и к тому же вызывали сильные колики в желудке, а в случае неумеренного употребления жестокую головную боль. Мы видели на востоке от холма много крупных черепах и легко могли бы поймать их, если бы нам удалось добраться до берега незамеченными. Итак, мы решили попытать счастья.

Мы начали спускаться с южного склона, так как он казался наименее крутым, но не прошли и сотни ярдов, как наш путь был прегражден рукавом ущелья, в котором погибли наши товарищи. Мы направились по краю этой трещины и прошли четверть мили, когда были остановлены пропастью чудовищной глубины и, не имея возможности перебраться через нее, должны были вернуться обратно.

Теперь мы направились по восточному склону, но с таким же результатом. Проползав около часа с риском переломать себе шеи, мы очутились на дне громадного колодца со стенами из черного гранита, откуда могли выбраться только по тому же крутому склону, по которому спускались. Вскарабкавшись снова наверх, мы решили попытать счастья на северном склоне. Тут нам пришлось пробираться с величайшей осторожностью, так как мы то и дело рисковали быть замеченными в деревне. Мы ползли на четвереньках, иногда даже совсем ложились на брюхо, стараясь спрятаться в кустарниках. Так мы ползли очень недолго, потому что вскоре наткнулись на пропасть еще более глубокую, чем те, что попадались раньше. Наши опасения вполне подтвердились, мы действительно попали в совершенно неприступное убежище. В полном изнеможении вернулись мы на площадку и, бросившись на мягкую листву, проспали крепким сном несколько часов.

После этих бесплодных попыток мы в течение нескольких дней самым тщательным образом обшаривали утес. Мы убедились, что на нем нет ничего, пригодного в пищу, кроме ядовитых орехов и ложечной травы, которая, впрочем, росла на небольшом пространстве, так что мы скоро съели ее подчистую. Пятнадцатого февраля, если не ошибаюсь, от нее не осталось ни травинки, да и орехи почти все были съедены, так что наше положение становилось отчаянным. (Этот день замечателен еще тем, что мы увидели на юге огромные клубы сероватых паров, о которых я уже упоминал раньше.) Шестнадцатого мы снова осмотрели стены нашей темницы в надежде отыскать какой-нибудь спуск, но с таким же успехом, как и раньше. Попробовали мы спуститься в трещину, где нас засыпал обвал, со слабой надеждой отыскать какой-нибудь проход в главное ущелье. Но и здесь нам пришлось разочароваться. Мы нашли только одно из ружей, засыпанных землей.

Семнадцатого мы решились осмотреть тщательнее пропасть с черными гранитными стенами, куда спускались еще в первый день наших поисков. Мы вспомнили, что одна из трещин этого гранитного колодца была осмотрена нами кое-как, и решились исследовать ее, хотя и не рассчитывали найти выход.

Мы без особенных затруднений спустились на дно пропасти и на этот раз исследовали ее очень старательно. Это было удивительно странное место, так что мы с трудом верили в его естественное происхождение. Длина пропасти от восточной до западной оконечности была около пятисот ярдов, считая все извивы; по прямой же линии ярдов сорок – пятьдесят – не больше. На верхнем краю, то есть футов на сто от вершины холма, стены пропасти резко различались и, по-видимому, никогда не представляли одного целого: одна состояла из мыльного камня, другая из мергеля с прожилками какого-то неизвестного мне металла. Среднее расстояние между утесами достигало в этом месте футов шестидесяти. Ниже оно уменьшалось, и стены шли параллельно друг другу, хотя все еще различались по структуре. На расстоянии пятидесяти футов от дна они становились совершенно одинаковыми по структуре, цвету и совершенно параллельными. Они состояли из блестящего черного гранита, а расстояние между ними на всем протяжении пропасти было ровно двадцать ярдов. Я попытался изобразить форму пропасти на бумаге; к счастью, у меня была записная книжка и карандаш, которые уцелели в течение всех дальнейших приключений. Таким образом я мог записать много подробностей, которые иначе исчезли бы из моей памяти.

Этот рисунок (рис. 1) показывает лишь общие очертания пропасти без боковых углублений, которых было много, причем каждому соответствовало такое же на противоположной стороне. Дно было покрыто слоем тончайшей, почти неосязаемой пыли дюйма в три-четыре толщиной, под которым оказался такой же гранит, из какого состояли и стены. Направо, на нижнем конце рисунка, заметен округлый выступ; это и есть трещина, о которой говорилось выше и которую мы хотели хорошенько осмотреть. Мы пробрались к ней, обломав ветви кустарника, преграждавшие нам путь, и разбросав кучу остроконечных кремней, напоминавших наконечники для стрел. Мы не смущались препятствиями, так как заметили слабый свет в конце трещины. Наконец мы пробрались в нее под низкой правильной аркой, вокруг все было усыпано такой же тонкой пылью, как и в пропасти. Продолжая идти на свет, мы свернули в галерею такого же характера, как та, в которой мы сейчас были, только другой формы (рис. 2).

Общая длина этой пропасти от входа а до конца d пятьсот ярдов. Подле с мы открыли выступ, такой же, как в первой галерее, и также заросший кустарниками и заваленный грудами кремней, похожих на наконечники стрел. Мы пробрались по галерее и, пройдя футов сорок, вышли в третью галерею. Она также только по форме отличалась от первой (рис. 3).

Общая длина этой третьей пропасти оказалась триста двадцать ярдов. В точке а мы обнаружили выступ в шесть футов шириной и пятнадцать длиной, упиравшийся в пласт мергеля, но не выходивший в новую пропасть, как мы ожидали. Мы уже хотели уйти из этой ниши, в которую проникал очень слабый свет, когда Петерс указал мне на ряд странных фигур на поверхности мергеля. При некотором усилии воображения левая или самая восточная из этих фигур могла быть принята за изображение человека, стоящего прямо, с вытянутой рукой. Остальные фигуры напоминали до некоторой степени буквы, и Петерс упорно доказывал, что это и есть буквы. Я, однако, доказал ему, что он ошибается, обратив его внимание на обломки мергеля, валявшиеся в пыли. Они совершенно подходили к углублениям на стене и, очевидно, отвалились вследствие какого-нибудь естественного сотрясения.

Рисунок 4 представляет точную копию этих значков.

Убедившись, что из этих странных пещер нет выхода, мы вернулись на вершину холма в глубоком унынии и отчаянии. В течение следующих суток не случилось ничего замечательного; только на дне третьей, восточной галереи мы нашли два глубоких треугольных колодца тоже со стенами из черного гранита. В них мы не сочли нужным спускаться, так как колодцы имели вид естественных углублений без всяких признаков выхода.

Каждый был футов двадцати в окружности; их форма и положение относительно третьей галереи изображены на рис. 5.

ГЛАВА XXIV

20 февраля, убедившись, что не можем более питаться орехами, причинявшими нам нестерпимые страдания, мы решились во что бы то ни стало спуститься с южного склона. Стена пропасти состояла здесь из очень мягкого мыльного камня, но спускалась совершенно отвесно, местами даже наклоняясь вперед, на глубину в полтораста футов. После долгих поисков мы открыли узкий карниз футах в двадцати от края пропасти. Петерс соскочил на него с помощью связанных носовых платков, которые я держал за один конец. Затем спустился и я, и мы убедились, что есть возможность спуститься и дальше таким же порядком, как мы выходили из расщелины, т. е. вырезая ножами ступеньки в мягком камне. Разумеется, попытка была страшно рискованная, но ничего другого не оставалось.

На карнизе, где мы стояли, росли кустарники; к одному из них мы привязали нашу веревку из носовых платков. Другим концом ее Петерс обвязал себе талию, и я спускал его, пока веревка не натянулась. Затем он принялся выдалбливать глубокое, дюймов в восемь или десять, отверстие в мыльном камне, стесывая над ним кусок породы в виде клина, чтобы затем можно было ручкой пистолета заколотить в отверстие этот клин. Затем я поднял его фута на четыре выше, и тут он выдолбил еще отверстие, как внизу, устроив таким образом точки опоры для рук и для ног. Отвязав веревку от куста, я бросил ему свободный конец, который он привязал к верхнему клину. Затем спустился на всю длину платка, т. е. фута на три ниже второго клина, выдолбил третье отверстие и вбил в него клин, в который и уперся ногами. Теперь надо было отвязать веревку от верхнего клина и привязать ее ко второму, но это оказалось затруднительным, так как углубления были выдолблены слишком далеко друг от друга. После двух-трех бесплодных и опасных попыток достать до узла Петерс решился перерезать веревку в шести дюймах от клина. Привязав ее ко второму клину, он спустился ниже третьего, но уже не так далеко. Таким способом (которого мне ни за что бы не придумать, так что мы обязаны нашим избавлением всецело решимости и изобретательности Петерса) и пользуясь выступами скалы, он благополучно спустился вниз.

Не сразу я решился последовать за ним, но в конце концов рискнул. Перед тем как спуститься, Петерс снял с себя рубашку, которую мы связали с моей, соорудив таким образом веревку. Сбросив вниз ружье, я привязал ее к кустарнику и начал спускаться как можно скорее, стараясь этой быстротой движения заглушить страх, которого иначе не мог бы преодолеть. Этого оказалось достаточным на первых четырех-пяти ступенях, но вскоре мысль о страшной пропасти, которая зияла подо мной, и о ненадежном устройстве ступеней предстала во всем своем ужасе в моем воображении. Напрасно я старался отогнать ее, не сводя глаз с плоской поверхности утеса надо мной. Чем упорнее старался я не думать, тем большую яркость и ужасающую отчетливость приобретали мои мысли. Наконец наступил кризис воображения, одинаковый во всех подобных случаях, кризис, при котором мы начинаем представлять себе наши ощущения во время падения – головокружение, тошноту, последнюю борьбу, дурноту и, наконец, падение во всем его ужасе. Я чувствовал, что воображаемое становится действительным, что вымышленные ужасы превращаются в факт. Колени мои тряслись, пальцы понемногу выпускали клин. В ушах зазвенело, и я подумал: «Это по мне звонят!» Безумное желание взглянуть вниз овладело мною. Я не мог, не хотел смотреть на гладкую стену и со странным, неизъяснимым чувством не то ужаса, не то облегчения устремил взгляд в пропасть. На мгновение мои пальцы впились в клин, и слабая тень надежды мелькнула в мозгу; но в ту же Минуту в душе моей загорелось желание упасть – стремление, жажда, страсть, решительно непреодолимая. Я выпустил клин и, отвернувшись от стены, зашатался. Но вот голова моя закружилась, пронзительный, нечеловеческий голос раздался в моих ушах, какая-то темная, страшная, призрачная фигура явилась подо мной, я вздохнул и с замирающим сердцем полетел вниз в ее объятия.

Я лишился чувств, и Петерс подхватил меня, когда я падал. Он наблюдал за мной снизу и, заметив, что я теряю присутствие духа, старался ободрить меня криками; но волнение мое было так велико, что я не слышал и не понимал его слов. Наконец, видя, что я шатаюсь, он поспешил вверх и подоспел вовремя. Упади я всей тяжестью, веревка несомненно оборвалась бы от толчка; но Петерс поддержал меня, так что я опустился тихонько и висел над пропастью, пока не очнулся четверть часа спустя. Мой ужас совершенно исчез, я сделался как бы новым существом и с помощью моего товарища благополучно спустился вниз.

Теперь мы находились вблизи ущелья, оказавшегося могилой для наших товарищей, к югу от того места, где произошел обвал. Местность была дикая и напоминала мне описания пустыни, расстилающейся на месте Древнего Вавилона. Обломки рухнувшего утеса, возвышались хаотической грудой; поверхность почвы была усеяна огромными камнями, напоминавшими останки какого-то гигантского здания, хотя при детальном осмотре нельзя было заметить следов искусственных построек. Повсюду виднелись груды камня и огромные глыбы черного гранита и мергеля (мергель был тоже черный; вообще мы не заметили светлых предметов на этом острове) с прожилками какого-то металла. Никаких признаков растительности не было заметно на всем пространстве, которое мог охватить глаз. Среди камней шныряли чудовищные скорпионы и другие гады, обычно не встречающиеся в таких высоких широтах.

Так как наша главная задача была раздобыть что-нибудь съестное, то мы решили отправиться на берег в надежде поймать черепаху. Мы прошли уже несколько сот ярдов, прячась за каменьями и обломками, как вдруг на нас набросилось пятеро дикарей, выскочивших из небольшой пещеры, и одним ударом дубины повалил Петерса наземь. Когда он упал, все они бросились на него, чтобы прикончить свою жертву, чем дали мне время опомниться. Я бросил ружье, так как замок совершенно испортился при падении с вершины утеса, и, выхватив пистолеты, уложил одного за другим двух дикарей. Они упали, а третий, замахнувшийся уже копьем на Петерса, кинулся на меня. Но мой товарищ живо расправился со всеми. Он не воспользовался пистолетами, а, полагаясь на свою чудовищную силу, выхватил палицу у одного из дикарей и уложил всех троих почти мгновенно.

Это произошло так быстро, что мы не верили в действительность происшествия и остановились над трупами, разинув рты, но крики, раздавшиеся вдали, привели нас в чувство. Очевидно, дикари услыхали выстрелы, и нам трудно было остаться незамеченными. Чтобы вернуться на утес, надо было бежать в направлении криков, да если бы нам и удалось добраться до его подножия, мы не могли бы подняться наверх, не будучи замеченными. Наше положение оказывалось крайне опасным, и мы колебались, куда направиться, когда один из дикарей, в которого я выстрелил и которого считал убитым, вскочил и хотел убежать. Мы, однако, схватили его Петерс заметил, что дикарь может оказаться полезен для нас, если мы заставим его бежать вместе с нами.

Мы дали пленнику понять, что он будет застрелен при малейшей попытке к сопротивлению; дикарь покорился судьбе и побежал рядом с нами к берегу.

Неровности почвы заслоняли от нас море, и мы увидели его только на расстоянии двухсот ярдов. Выбежав на открытый берег, мы заметили громадную толпу дикарей, бежавших к нам со всех концов острова с дикими криками. Мы уже хотели вернуться и спрятаться среди утесов, когда я заметил пару челнов, видневшихся из-за скалы. Мы бросились к ним и убедились, что при них никого нет. В них лежали три большие галапагосские черепахи и запас весел на шестьдесят гребцов. Мы тотчас вскочили в один из них, заставив нашего пленника следовать за нами, и оттолкнулись от берега.

Только отплыв ярдов на пятьдесят, мы сообразили, как нелепо было с нашей стороны оставить другую лодку дикарям, которые тем временем быстро приближались к берегу. Нельзя было терять времени. Мы не надеялись поспеть к лодке раньше дикарей, но ничего другого не оставалось делать. В случае успеха мы могли спастись, тогда как оставить лодку дикарям значило погибнуть наверняка.

Нос и корма челнока были устроены одинаково, так что нам не нужно было поворачивать, а только грести в противоположном направлении. Заметив наш маневр, дикари взвыли еще сильнее и пустились бежать с невероятной быстротой. Но мы налегли на весла с энергией отчаяния и добрались до лодки, когда к ней подбежал только один дикарь, опередивший остальных. Он дорого поплатился за свое проворство: Петерс уложил его выстрелом из пистолета. Передовые из его товарищей были шагах в двадцати или тридцати, когда мы схватились за лодку. Мы хотели стащить ее на воду, но она так плотно засела в песке, что не поддавалась нашим усилиям. Тогда Петерс двумя сильными ударами ружейного приклада проломил ей бок. Затем мы поспешили оттолкнуть свою лодку. Двое из дикарей, ухватились было за нее, но мы отделались от них ударами ножей и пустились в море. Толпа дикарей, подбежав к челну, разразилась страшными криками бешенства и злобы. Вообще по всему, что я видел, они показались мне самым коварным, двуличным, мстительным, кровожадным и дьявольски жестоким племенем из всех живущих на земле. Ясно, что нам не было бы пощады, если бы мы попались к ним в лапы. Они попытались было преследовать нас в дырявом челне, но, убедившись, что это невозможно, еще раз излили свое бешенство в неистовых криках и устремились обратно в горы.

Теперь мы избавились от непосредственной опасности, но все-таки наше положение было очень печальным. Раньше мы видели у дикарей четыре челна и не знали (впоследствии нам сообщил об этом дикарь, наш пленник), что два были разбиты вдребезги при взрыве «Джэн Гай». Мы были уверены, что дикари пустятся в погоню за нами, как только доберутся до того места, где обыкновенно стояли лодки. Поэтому мы постарались как можно скорее уйти от острова, заставив и пленника взяться за весла. Через полчаса, отплыв миль на пять или на шесть к югу, мы заметили целую флотилию плотов, выходившую из гавани, очевидно, в погоню за нами. Но скоро дикари вернулись обратно, вероятно, отчаявшись догнать нас.

ГЛАВА XXV

Теперь мы находились в безбрежном и безотрадном Антарктическом океане за восемьдесят четвертым градусом широты в утлом челноке с тремя черепахами вместо съестных припасов. Долгая полярная зима должна была наступить очень скоро. Надо было хорошенько обдумать, куда нам направиться. Мы видели вдали шесть или семь островов, принадлежавших к одной и той же группе и отстоявших друг от друга миль на пять-шесть, но не решались пристать к какому-нибудь из них. Направляясь с севера к югу на «Джэн Гай», мы оставили за собой самую суровую полосу холода и льдов. Этот факт, противоречивший общепринятым мнениям об Антарктике, был тем не менее фактом, в действительности которого мы не могли сомневаться. Стало быть, возвращаться назад было бы безумием – особенно в такое время года. Оставался только один путь. Мы решились смело плыть к югу, где можно было надеяться встретить новые земли и более мягкий климат.

До сих пор Антарктический океан, подобно Арктическому, оказывался сравнительно спокойным; мы не испытали еще сильных бурь и волнения, но наш челнок, хотя и достаточно вместительный, был слишком ненадежен, и мы постарались улучшить его насколько было возможно. Корпус челна был сделан из коры какого-то неизвестного нам дерева. Ребра из гибких ивовых сучьев, вполне подходивших для этой цели. Длина лодки была пятьдесят футов, ширина от четырех до шести, глубина четыре с половиной, – таким образом она значительно отличалась по форме от челнов, употребляемых обитателями южных морей, с которыми приходилось иметь дело цивилизованным нациям. Мы не могли поверить, что они выстроены невежественными островитянами, у которых мы нашли их, и через несколько дней узнали от нашего пленника, что лодки действительно попали к ним случайно от другого племени, обитавшего на островах, находившихся далее к юго-западу. Мы могли сделать очень немногое, чтобы приспособить челн к плаванию в океане. Законопатили шерстяными лоскутьями от наших курток щели, замеченные нами на обоих концах лодки. Из запасных весел, которых в лодке оказалась целая куча, устроили нечто вроде обшивки на носу, чтобы ослаблять силу волн. Два весла утвердили в виде мачт на бортах, одно против другого, заменив таким устройством реи. Между ними натянули парус, соорудив его из собственных рубашек. Это нам удалось не без труда, потому что дикарь решительно отказался помогать этой в работе, хотя охотно разделял все наши остальные труды. Вид полотна производил на него странное действие. Он ни за что не хотел дотронуться до него, дрожал всеми членами и кричал: «Текели-ли!»