Эдгар Аллан По
Рассказы

ГЛАВА XIX

Мы шли почти три часа, так как деревня отстояла на девять миль от берега, а дорога шла по очень неровной местности. По пути толпа дикарей (с Ту-Уитом отправились все сто десять человек, бывшие в челнах) постоянно росла, так как к ней то и дело присоединялись новые партии душ по шести-семи. Они являлись, по-видимому, случайно, но эта случайность вызывала мысль о системе; у меня невольно возникло недоверие, и я сообщил о своих опасениях капитану Гаю. Теперь, впрочем, поздно было думать о возвращении, и мы решили, что самое безопасное для нас делать вид, будто мы вполне полагаемся на честность Ту-Уита. Итак, мы продолжали путь, наблюдая исподтишка за поведением дикарей и не позволяя им разделить нас. Таким образом, перебравшись через глубокую пропасть, мы достигли единственной, как нам говорили, деревни на острове. Когда она явилась перед нами, Ту-Уит испустил громкое восклицание и несколько раз повторил слово «Клок-Клок», которое мы приняли за название этой деревни или всех вообще деревень.

Постройки имели невыразимо жалкий вид, и каждая была сооружена на свой манер. Некоторые (принадлежавшие, как мы узнали позднее, «вампу» или «ямпу», т. е. вождям) состояли из дерева, срубленного на высоте четыре фута от земли, вокруг которого свешивались черные шкуры. Под ними и ютились дикари. Другие состояли из больших сучьев, прислоненных под углом градусов в сорок пять к куче земли неправильной формы вышиной в пять или шесть футов. Иные, наконец, были простые ямы, вырытые в земле и прикрытые ветвями, которые снимались, когда хозяин входил в землянку, а затем настилались снова. Немногие были устроены в развилинах древесных стволов, причем верхние сучья были надломлены, так что спускались над нижними, образуя густой шатер. Но большинство представляли пещерки, выдолбленные в стене утеса, состоявшего из какой-то черной земли вроде сукноваляльной глины и окружавшего деревню с трех сторон. У входа в эти первобытные жилища лежали камни, которыми хозяин тщательно задвигал свою хижину, когда уходил из дома. Для чего это делалось, не знаю, так как камни не закрывали входа и на одну треть.

Деревня, если только можно назвать деревней подобное становище, находилась в глубокой долине, в которую можно было проникнуть только с южной стороны, так как с остальных она была окаймлена упомянутым выше утесом. Среди долины струилась шумная речка с такой же странной водой, как та, что мы видели раньше. Мы заметили подле жилищ каких-то странных животных, по-видимому, ручных. Самое крупное из них напоминало нашу обыкновенную свинью формой туловища и рыла, но обладало мохнатым хвостом и тонкими ногами, как у антилопы. Движения его были крайне неуклюжи и нерешительны, и мы ни разу не заметили, чтобы оно пустилось бежать. Были тут и другие животные, похожие на первое, но более удлиненной формы и покрытые черной шерстью. Много было разнообразной домашней птицы, составлявшей, по-видимому, главную пищу туземцев. К нашему удивлению, мы заметили множество черных альбатросов, совершенно ручных, периодически улетавших в море кормиться, но всегда возвращавшихся назад и гнездившихся на близлежащем берегу. На гнездовье они жили совместно с своими друзьями пингвинами, но пингвины никогда не являлись в деревню. Мы заметили также уток, почти таких же, как наших, черных бакланов и большую птицу, похожую на сарыча, но не хищную. Рыба здесь, очевидно, водилась в изобилии. Во время нашего посещения мы видели много сушеной семги, трески, голубых дельфинов, макрели, камбалы, морских угрей, скатов, пеструшек, барвен, доршей, палтусов и рыб других пород. Мы заметили также, что большинство напоминали породы, водящиеся подле Ауклендских островов под пятьдесят первым градусом южной широты. Галапагосские черепахи также попадались во множестве. Мы видели диких зверей, но мало; все они были небольшой величины и не походили ни на один из знакомых нам видов. Две-три змеи самого страшного вида переползли перед нами дорогу, но дикари не обратили на них ни малейшего внимания, из чего мы заключили, что они не ядовиты.

Когда мы подошли к деревне, огромная толпа бросилась навстречу Ту-Уиту и его спутникам с оглушительными криками, среди которых мы различили уже знакомое «Анаму-му» и «Лама-Лама»! Мы с удивлением увидали, что люди, за одним или двумя исключениями, были совершенно нагие. Только дикари, встреченные нами в челнах, носили черные шкуры. По-видимому, в их руках находилось также все местное оружие, так как население деревни было совершенно безоружно. Тут было много детей и женщин, в своем роде довольно красивых. Высокие, стройные, хорошо сложенные, они отличались фацией и свободой движения, редкой в цивилизованном обществе. Губы их, однако, были так же толсты и мясисты, как у мужчин, так что зубов не было видно, даже когда они смеялись. Волосы были тоньше, чем у мужчин. Среди этого голого населения мы заметили человек десять – двенадцать, одетых, подобно спутникам Ту-Уита, в черные шкуры и вооруженных копьями и палицами. По-видимому, они пользовались большим влиянием среди своих соплеменников, которые величали их титулом «вампу». Им же принадлежали шатры из черных шкур. Шатер Ту-Уита помещался в центре деревни и был гораздо больше и лучше устроен, чем остальные. Дерево, служившее для него опорой, было срублено на расстоянии двенадцати футов от земли; пониже оставлено несколько ветвей для крыши, состоявшей из четырех огромных шкур, скрепленных деревянными иглами и прибитых к земле колышками. Пол был покрыт толстым слоем сухих листьев.

Нас торжественно ввели в эту палатку, а за нами втиснулось столько народу, сколько могло поместиться. Ту-Уит уселся на листьях и знаком пригласил нас последовать его примеру. Мы повиновались и очутились в самом неудобном, чтобы не сказать критическом положении. Мы, двенадцать человек, сидели на земле, так плотно стиснутые дикарями, которых набилось в палатку сорок человек, что в случае нападения не могли бы ни воспользоваться своим оружием, ни даже встать на ноги. Народ столпился не только в палатке, но и вокруг нее; тут очевидно собралось все население острова, и если нас не задавили насмерть, то только благодаря увещаниям и окрикам Ту-Уита. Вообще, главной гарантией нашей безопасности был сам вождь; мы окружили его как можно плотнее, решившись умертвить его при первом проявлении враждебных намерений.

После суматохи установилось относительное спокойствие, и вождь обратился к нам с длинной речью, напоминавшей приветствие при первой встрече с той разницей, что слова «Анаму-му» повторялись на этот раз чаще и выразительнее, чем «Лама-Лама». Мы с глубоким вниманием выслушали этот спич, на который капитан Гай отвечал уверениями в вечной дружбе и расположении, предложив в заключение подарок: несколько ниток голубых бус и нож. К нашему удивлению, дикарь презрительно повел носом при виде бус, зато несказанно обрадовался ножу и тотчас велел подавать обед. Обед подавался через головы присутствующих и состоял из сырых, еще трепещущих внутренностей какого-то неизвестного животного, – по всей вероятности, одной из тех свиней на тонких ножках, что мы заметили в деревне. Видя, что мы не знаем, как приняться за еду, он показал нам пример, начав уписывать, ярд за ярдом, это соблазнительное кушанье, так что мы решительно не могли выдержать и проявили самые недвусмысленные признаки революции в желудке, изумившие его величество почти не меньше, чем зеркала. Во всяком случае мы наотрез отказались принять участие в пиршестве, объявив, как умели, что незадолго перед тем плотно позавтракали.

Когда вождь насытился, мы завели разговор, напрягая всю свою изобретательность, чтобы выведать, есть ли на островах какие-либо ценные продукты и можно ли извлечь из них выгоду. Наконец он, по-видимому, догадался, что нас интересует, и предложил провести нас в такое место, где в изобилии водятся трепанги (он показал нам это животное).

Мы обрадовались случаю вырваться из толпы и знаками выразили свою готовность следовать за ним. Затем мы вышли из палатки и в сопровождении всей деревни отправились за вождем к юго-восточной оконечности острова, поблизости от бухты, в которой стоял на якоре наш корабль. Тут мы прождали около часа, пока дикари не пригнали к нам четыре челна. Вся наша компания уселась в один из них, и мы отправились вдоль рифов, о которых я уже упоминал, к другой гряде утесов, подле которых я увидел такую массу трепангов, какую вряд ли встречали старейшие из нас, несмотря на то, что южные широты вообще изобилуют этим ценным животным. Убедившись, что тут найдется чем нагрузить хоть дюжину кораблей, мы вернулись на шхуну и простились с Ту-Уитом, взяв с него обещание привезти нам столько уток и галапагосских черепах, сколько поместится в его челноке. В течение всего этого времени мы не заметили ничего подозрительного в поведении дикарей, кроме разве систематического появления новых отрядов по дороге в деревню.

ГЛАВА XX

Вождь исполнил свое обещание и в изобилии снабдил нас съестными припасами. Черепахи были очень хороши, утки оказались лучше всякой нашей дичины: нежные, сочные, тонкого вкуса. Кроме того, дикари привезли нам кучу сельдерея и ложечной травы и целую лодку сушеной и свежей рыбы. Сельдерей оказался очень вкусной приправой, а ложечная трава отличным лекарством для больных скорбутом. В самое короткое время все больные поправились. Нам доставили также много других припасов, в том числе какие-то раковины, видом напоминавшие обыкновенную ракушку, но вкусом устрицу; креветки, яйца альбатроса и других птиц, большой запас мяса свиней, о которых я уже упоминал. Большинство матросов находили его сносной пищей, но мне оно не нравилось, так как отзывалось рыбой. В обмен за эти припасы мы дали дикарям голубые бусы, оловянные кружки, гвозди, ножи, куски красной материи. Они, видимо, были очень довольны этой меной. Мы открыли торг на берегу под прикрытием пушек, причем дикари относились к нам с полным доверием и вели себя вполне прилично, чего мы никак не ожидали, помня их поведение в деревне Клок-Клок.

Эти дружественные отношения продолжались в течение нескольких дней; дикари нередко являлись на шхуну, и наши люди ездили на берег, совершали продолжительные экскурсии вглубь острова без всякой помехи со стороны туземцев. Убедившись, что корабль нетрудно нагрузить трепангами благодаря дружественным отношениям с туземцами, которые охотно помогали нам ловить этих животных, капитан Гай предложил Ту-Уиту заключить контракт насчет постройки запасного магазина и собирания трепангов дикарями, между тем как мы воспользуемся хорошей погодой и поплывем дальше на юг. Вождь охотно согласился на это предложение. Таким образом был заключен договор к удовольствию обеих сторон. Решено было, что шхуна останется у острова, пока не будет выбрано место, построен магазин, вообще сделаны все необходимые приготовления, для которых потребуется наше участие; а затем мы поплывем дальше, оставив трех человек для надзора за исполнением нашего плана и сушки трепангов, которой они обучат и дикарей. Вознаграждение будет зависеть от усердия дикарей во время нашего отсутствия. За свою работу туземцы получат столько бус, ножей, красной ткани, сколько соберут трепангов.

Быть может, некоторым из читателей небезынтересно узнать, что это за животное и каким образом его приготовляют. Я расскажу об этом вкратце. Следующее описание заимствовано мной из одного новейшего путешествия в южный океан:

«Моллюск, известный в торговле под названием трепанг, водится в Индийском океане. Он в изобилии ловится у островов Тихого океана специально для торговли с Китаем, где этот моллюск ценится так же высоко, как пресловутые съедобные гнезда, которые, вероятно, делаются ласточками из студенистого тела трепангов (в зоологии – голотурись). У них нет раковины, ног, вообще никаких членов, только пищеприемное и извергающее отверстия на противоположных концах тела, но посредством своих эластичных колец они ползают подобно червям в мелководье. Тут во время отлива на них набрасываются ласточки и своими острыми клювами достают из нежного тела моллюсков клейкую массу для гнезд.

Эти моллюски бывают разного объема, продолговатой формы, от трех до восемнадцати дюймов длиной; мне редко случалось видеть экземпляры менее двух футов. В разрезе они почти круглые, слегка сплюснутые на стороне, обращенной к морскому дну, от одного до восьми дюймов толщиной. В известное время года они выползают на отмели, вероятно для размножения, так как в это время их часто встречают парами. Они приближаются к берегу, когда солнце сильно нагревает воду, часто выползают на такие мелкие места, что после отлива совершенно обсыхают под лучами солнца. Но размножаются они в мелководье; по крайней мере, нам никогда не случалось видеть на отмелях детенышей, а только взрослых животных. Пищей им служат главным образом коралловые полипы.

Трепанги ловятся обыкновенно на глубине трех-четырех футов; затем их вытаскивают на берег и делают на конце тела надрез в дюйм или больше, смотря по величине животного. Через это отверстие выдавливаются внутренности, которые вообще походят на внутренности других низших обитателей моря. Затем животное обмывают и варят – операция довольно важная, так как недоварить или переварить моллюска одинаково вредно. Потом зарывают на четыре часа в землю, снова варят и высушивают на огне или на солнце. Высушенные на солнце они больше ценятся, зато сушка идет в тридцать раз медленнее, чем на огне. Хорошо приготовленные, они могут сохраняться в сухом месте два-три года, но время от времени, приблизительно раза четыре в год, их все-таки нужно осматривать, не завелась ли сырость.

Китайцы, как выше сказано, считают трепангов лакомым блюдом и приписывают ему способность укреплять и обновлять организм и восстанавливать силы, истощенные вследствие разного рода излишеств. Первый сорт стоит в Кантоне девяносто долларов за пикуль (133 1/2 ф.), второй – семьдесят пять долларов, третий – пятьдесят, четвертый – тридцать, пятый – двадцать, шестой – двенадцать, седьмой – восемь, восьмой – четыре; но маленькие грузы часто приносят и большую выгоду в Маниле, Сингапуре и Батавии».

Итак, заключив контракт, мы тотчас принялись отыскивать место для постройки складочного магазина. Была выбрана широкая площадка на восточной стороне бухты, где оказалось вдоволь воды и леса, неподалеку от рифов, подле которых водились трепанги. Все мы рьяно принялись за работу и в самое короткое время к великому изумлению дикарей свалили кучу деревьев и вывели сруб магазина. В два-три дня постройка подвинулась настолько, что остальную работу можно было поручить троим остававшимся матросам: Джону Карсону, Альфреду Гаррису и Петерсону (все уроженцы Лондона), которые добровольно предложили свои услуги.

К концу месяца все было готово для отъезда. Мы обещали, однако, навестить перед отплытием деревню, и Ту-Уит так упорно настаивал на исполнении этого обещания, что мы сочли неблагоразумным оскорбить его отказом. Кажется, в это время никто из нас не питал ни малейших подозрений относительно враждебных замыслов со стороны дикарей. Они вели себя вполне прилично, охотно помогали нам в наших работах, старались доставить всевозможные удобства, часто без всякого вознаграждения, и ни разу не стянули у нас ни одной вещицы, хотя, очевидно, высоко ценили наши богатства, судя по восторгу, с которым принимались подарки. Женщины были особенно любезны во всех отношениях, и нам решительно не могла прийти в голову мысль о каком-либо вероломстве со стороны людей, относившихся к нам так предупредительно. Но вскоре нам пришлось убедиться, что эта кажущаяся любезность была результатом глубоко обдуманного плана нашей гибели и что эти островитяне, к которым мы так некстати прониклись дружбой, были самым варварским, коварным, кровожадным племенем негодяев, когда-либо осквернявшим землю.

Мы отправились в деревню с прощальным визитом первого февраля. Хотя, как уже сказано выше, у нас не было и тени подозрения, но все-таки меры предосторожности не были забыты. На шхуне остались шесть человек, которым было строго-настрого приказано не пускать никого ни под каким предлогом на корабль и не оставлять палубы в наше отсутствие. Абордажные сети были подняты, пушки заряжены двойными зарядами картечи, фальконеты мушкетными пулями. Шхуна стояла за милю от берега, и ни один челнок не мог бы подойти незамеченным.

В деревню отправилась партия в тридцать два человека. Все мы были вооружены с ног до головы ружьями, пистолетами и кинжалами; сверх того у каждого из нас был длинный нож, напоминающий охотничий, которые так распространены у нас в западных и южных штатах. Сотня воинов в черных шкурах встретила нас на берегу, чтобы сопровождать в деревню. Мы не без удивления заметили, что они были совершенно безоружны; и на наш вопрос, почему так, Ту-Уит ответил просто: «Матти нон уи па паси», т. е. оружия не нужно там, где все братья. Мы приняли его слова за чистую монету и отправились.

Оставив за собой ручеек и речку, о которых я упоминал выше, мы вступили в узкое ущелье между утесов, среди которых росли деревья. Это ущелье было скалистое и неровное, так что мы с большим трудом пробрались через него при первом посещении деревни Клок-Клок. В длину оно имело полторы-две мили и прихотливо извивалось среди утесов (по-видимому, оно было когда-то ложем реки), делая крутые повороты почти на каждом шагу. Стены его достигали в среднем семидесяти или восьмидесяти футов высоты, а местами поднимались еще выше, так что свет едва проникал в ущелье. Средняя ширина была около сорока футов, местами же ущелье суживалось настолько, что пять-шесть человек едва могли идти рядом. Короче говоря, место было как нельзя более удобное для засады, и нет ничего удивительного, что мы осмотрели оружие, прежде чем вошли в ущелье. Вспоминая теперь о нашей безрассудной доверчивости, я удивляюсь, как могли мы при каких бы то ни было условиях довериться неизвестным дикарям настолько, что позволили им идти впереди и сзади нас в такой тесноте. Но мы шли именно в таком порядке, положившись на силу нашего отряда, безоружность Ту-Уита и его спутников, верное действие огнестрельного оружия (еще неизвестного туземцам), а главное, на дружественные намерения этих гнусных негодяев. Пятеро или шестеро из них шли впереди как бы в качестве проводников, услужливо расчищая дорогу от камней и сучьев. За ними следовал наш отряд. Мы шли плотной кучкой, стараясь только, чтоб нас не разделили. Шествие замыкала толпа дикарей, соблюдавшая величайший порядок.

Дэрк Петерс, некто Вильсон Аллен и я шли по правую руку от наших товарищей, рассматривая необычное залегание пород на склоне возвышавшегося над нами утеса. Трещина в мягкой горной породе привлекла наше внимание. Она была достаточно широка, чтобы пройти одному человеку, и углублялась в скалу футов на двадцать, поворачивая затем налево. Высота этой расщелины была футов шестьдесят или семьдесят. В ней росли какие-то низенькие кустарники с плодами вроде орехов, которые мне захотелось попробовать. Я быстро свернул в расщелину, сорвал несколько штук орехов и хотел поскорее вернуться, но обернувшись увидел, что Петерс и Аллен последовали за мной. Я просил их вернуться, так как разойтись двоим тут было невозможно, и обещал поделиться с ними орехами. Они послушались, и Аллен уже находился у выхода в ущелье, когда я почувствовал сотрясение, которое ни с чем не могу сравнить, внушившее мне смутную мысль, что земной шар разлетается вдребезги и наступает последний день вселенной.

ГЛАВА XXI

Опомнившись, я убедился, что задыхаюсь в темноте под грудой земли, которая валится на меня со всех сторон, угрожая схоронить заживо. Ужаснувшись при этой мысли, я старался встать на ноги, что мне и удалось наконец. Затем в течение нескольких минут я стоял недвижимо, стараясь сообразить, что такое случилось и где я. Наконец я услышал глухой стон и задыхающийся голос Петерса, умолявшего о помощи. Я пополз к нему и вскоре наткнулся на его голову и плечи. Он был засыпан рыхлой землей и никак не мог из нее выбраться. Я принялся откапывать его и наконец помог ему освободиться.

Оправившись от ужаса и изумления, мы стали соображать, в чем дело, и пришли к заключению, что стены расщелины обвалились вследствие землетрясения или собственной тяжести и похоронили нас заживо. Долго мы предавались безумному отчаянию, какое вряд ли может понять человек, никогда не бывавший в таком положении. Я уверен, что в ряду человеческих бедствий нет катастрофы, соединенной с большими телесными и душевными муками, чем погребение заживо. Черная тьма, окружающая жертву, жестокая тяжесть в груди, удушливые испарения сырой земли, сознание, что не остается и тени надежды, что вам суждена участь трупа, – наполняют сердце человеческое невыносимым, невыразимым ужасом.

Наконец Петерс заметил, что нам нужно еще определить, как велико наше бедствие, и исследовать свою темницу: не найдется ли какого-нибудь выхода. Я с жаром ухватился за эту надежду и стал пробираться среди рыхлой земли. Сделав шаг вперед, я заметил слабый свет, убедивший меня, что, по крайней мере, от недостатка воздуха нам не суждено погибнуть. Мы несколько ободрились, убеждая друг друга не падать духом. Перебравшись через груду, загораживавшую нам путь к свету, мы убедились, что можем двигаться без затруднений, и стали дышать гораздо свободнее. Теперь мы могли осмотреться и увидели, что находимся у верхнего конца расщелины, там, где она поворачивала налево. Еще несколько усилий – и мы добрались до поворота, за которым к своей невыразимой радости увидели Длинную трещину, направлявшуюся вверх под углом градусов в сорок пять, но местами более крутую. Мы не могли разглядеть выхода, но свет, свободно проходивший в эту трещину, убеждал нас, что если только мы доберемся до ее конца, то выйдем на волю.

Тут я вспомнил, что мы вошли в расщелину втроем и что нашего товарища Аллена нигде не видно. Мы тотчас вернулись и стали искать его. После долгих поисков, сопряженных с серьезной опасностью погибнуть под обвалом, Петерс крикнул мне, что ему удалось нащупать ногу Аллена, который совершенно завален землей, так что невозможно его вытащить. Я вскоре убедился, что он прав и что жизнь, без сомнения, уже оставила нашего товарища. Как ни горько нам было, но пришлось бросить тело на произвол судьбы и вернуться к повороту.

Трещина была так узка, что мы едва помещались в ней, и после двух-трех безуспешных попыток пробраться к выходу снова стали отчаиваться. Я уже говорил, что утесы, среди которых вилось ущелье, состояли из какой-то мягкой горной породы вроде мыльного камня. Стены и дно расщелины, по которой мы пробирались, состояли из такого же камня и были так скользки, что даже в отлогих местах нам трудно было подвигаться вперед, а в крутых затруднение казалось почти непреодолимым. Как бы то ни было, отчаяние придало нам храбрости, и мы, вырезая ножами ступеньки в мягкой землистой массе и цепляясь с риском полететь с кручи за выступы из более твердых пород, выдававшиеся из общей массы, кое-как добрались до площадки, с которой был виден клочок голубого неба в конце заросшей лесом долины. Оглянувшись на расщелину, мы убедились, что она недавнего происхождения, и заключили отсюда, что землетрясение, так неожиданно засыпавшее нас землею, в то же время открыло и этот выход. Так как мы едва могли двигаться и даже говорить от усталости, то Петерс предложил известить товарищей о нашем затруднительном положении, выстрелив из пистолетов (ружья и кинжалы остались под землей). Дальнейшие события показали, что если бы мы выстрелили, нам пришлось бы жестоко раскаяться в этом; к счастью, у меня явилось смутное подозрение, что с нами сыграли злую шутку, и мы решили оставить дикарей в неизвестности относительно нашего местопребывания.

Отдохнув с час, мы стали пробираться вверх и, пройдя немного, услышали страшный гвалт. Наконец нам удалось выбраться на поверхность земли, так как до тех пор мы шли под навесом скал и деревьев, поднимавшихся высоко над нашими головами. Мы осторожно пролезли в узкое отверстие и, окинув взглядом окрестности, разом поняли страшную тайну землетрясения.

Мы стояли недалеко от главной вершины этой цепи холмов. Ущелье, в которое вошли тридцать два человека, извивалось налево от нас футах в пятидесяти. Но на протяжении доброй сотни ярдов ложе ущелья было завалено хаотической грудой земли и каменьев по меньшей мере в миллион тонн – и этот обвал, очевидно, был произведен искусственно. Способ, употребленный при этом, был столь же очевиден, сколько прост; следы зверского дела еще сохранились. В разных местах вдоль восточного края обрыва (мы находились на западном) виднелись деревянные колья, воткнутые в землю. В этих местах скала уцелела, но по всему протяжению обвала сохранились следы, показывавшие, что такие же колья были воткнуты на расстоянии ярда один от другого футах в десяти от края пропасти на протяжении около трехсот футов. Крепкие веревки из виноградных лоз были привязаны к кольям, еще остававшимся на утесе, без сомнения, такие же веревки были привязаны и к остальным кольям. Я уже говорил о странной структуре этих холмов и описывал узкую и глубокую трещину, по которой мы выбрались наверх. Очевидно, эта горная порода в силу своей структуры легко раскалывалась на вертикальные параллельные друг другу пласты. Этой особенностью воспользовались дикари для своих предательских целей. Без сомнения, ряд кольев, вколоченных в утес, вызвал образование трещины, быть может, глубиной в фут или два; затем, ухватившись за веревки (привязанные к верхушкам кольев и протянутые в сторону, противоположную краю утеса), дикари разом дернули их по сигналу, поданному снизу и, действуя кольями как рычагом, отделили целый пласт. Судьба наших злополучных товарищей была нам совершенно ясна. Мы одни ускользнули от гибельной катастрофы. Мы одни остались в живых из всех белых людей, бывших на острове.