ГлавнаяВоспоминанияЮрий БезелянскийО СССР – без ностальгии. 30–80-е годы

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Юрий Безелянский
О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы

1961 год – 28/29 лет. Первые шаги по журналистской дороге. Первый советский сборник Цветаевой

Из многочисленных событий года выделю лишь три: 1 января – денежная реформа: 1 новый рубль – 10 старых. 12 апреля – Человек в космосе. Первый полёт Юрия Гагарина. 19 сентября – публикация в «Литературной газете» поэмы Евтушенко «Бабий Яр».

Теперь о себе. С января не бухгалтер-экономист, а редактор экономического журнала. «СПК» – первая ступенька. «Журналистика, – злословил Гилберт Честертон, – это когда сообщают: „Лорд Джон умер“, – людям, которые не знают, что лорд Джон жил». А советская журналистика – это нечто особенное, в основном пропаганда советского образа жизни, успехи и достижения и немного дозированной разрешённой критики.

В который раз сожалею, что не вёл дневник и поэтому приходится напряжённо вспоминать, как ЭТО БЫЛО. Поэтому не дневниковыми, а своими словами. Влился в коллектив журнала быстро, освоился и сразу понял, что не боги горшки обжигают. Навык пера, наработанный дневниками, очень пригодился. И в мартовском номере журнала в рубрике «Передовики семилетки» появилась первая моя публикация «Письма о хороших людях», обзор читательских писем, поступивших в редакцию. Концовка в духе советского пропагандизма:

«В письмах читателей рассказывается о многих хороших людях, которые вдохновенно трудятся на своих, пусть небольших, но важных постах семилетки».

Обзор вышел без моей подписи, но главный редактор (пришедший в «СПК» из «Красной звезды») Михаил Максимович Рамзин похвалил мой редакционный опус. Рамзин был хороший человек, но с особым увлечением любил говорить не о журнале и газетах, а о сборе грибов. Заядлый грибник!.. Ну, а я остался заядлым собирателем поэзии и аккуратнейше записывал понравившиеся стихи в маленькие ученические тетрадочки (выпускались тогда такие).

Ты пришла в шоколадной шаплетке,
Подняла золотую вуаль.
И, смотря на паркетные клетки,
Положила боа на рояль…

Это – Игорь Северянин, и он же: «Встречаются, чтоб разлучаться… Влюбляются, чтоб разлюбить…» «В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом…» И т. д. и т. п.

Беру себя в руки, обрываю завлекающего не туда Северянина и обращаюсь к основному занятию – к журналу. В первый же год трижды съездил в командировки. Новый жанр жизни. О них я написал в январе 1972 года в фотоальбоме, сделанном к своему 50-летию. Приведу так, как было написано.

Три командировки

Поездка в Иваново за критическим материалом в сфере общепита, как кормят на селе. Таково было задание для старого, прожжённого, матёрого фотокорреспондента Жаркова и почти юного, робкого, застенчивого Безелянского. Уже спевшаяся парочка: Севидов и Рейнгольд, Рудаков и Баринов, Салтыков и Щедрин.

В вагон поезда Москва – Иваново Жарков вошёл пружинистым шагом столичного льва, уверенно расталкивая металлическими локтями бегемотов. Сзади него, пугливо озираясь, притоптывал Безелянский: для него это была первая командировка в жизни.

В кабинет председателя правления Ивановского облпотребсоюза Жарков ворвался, как тайфун, разбрасывая секретарей и стулья. Мгновенно было созвано совещание. Начальники отделов и управлений жадно внимали словам Сергея Михайловича, а когда его рокочущий бас добирался до верхних нот, трепет проходил по их рядам. Им мерещилось увольнение по 47-й статье КЗОТа, пункт «Г», строгие выговоры и материальные взыскания. Становилось жутко. После обильных словоизвержений и страхов был выбран маршрут Иваново – Пестяки. На предмет проверки и… обеда.

Голубело утро, когда «ландо», а точнее, ГАЗ-69, подкатило к гостинице с чугунными львами. Подтянутый начальник общественного питания мсье Петухов ловко открыл дверцу грозным проверяющим из столицы. Весело пропел гудок – и мы тронулись в путь. По дороге Петухов развлекал приезжих важных персон солдатскими анекдотами. Мимо проносились леса и перелески, деревни и посёлки. Вдруг зоркий, почти орлиный взор Жаркова выдернул из унылого пейзажа премиленькое здание чайной посёлка Мыт.

– Цирик зажигает огонёк! – бодро пропел он. – А ну-ка, извозчик, останови колымагу.

Начальник областного сельского общепита побледнел. Чайная в Мыте явно не входила в показ передовых предприятий области.

– Не надо, – драматическим шёпотом пролепетал Петухов. Но его «не надо» журналисты проигнорировали. Сделали «стойку» и вошли в чайную. И мгновенно нашли то, что требовалось для написания критической статьи, – массу недочётов. После появления в июльском номере журнала статьи «Почему в столовой мало посетителей» в Иваново была созвана расширенная конференция по вопросам общественного питания, прошли кустовые семинары, индивидуальные накачки. Короче, пока гром не грянет, общепит не шевельнётся. И действительно, служба общественного питания сельчан сделала шаг вперёд, чтобы затем откатиться на два шага назад.

В дополнение к этому старому тексту следует добавить, что проездом побывали с Жарковым в Шуе, в городке, где родился один из моих любимых поэтов Серебряного века Константин Бальмонт, который: «Я весь – весна, когда пою. / Я – светлый бог, когда целую…»

* * *

Следующая командировка в Могилёв (Белоруссия) состоялась осенью. Туда поездом, обратно самолётом (614 км). На этот раз без Жаркова, но снова критика и зубодробительная публикация «О покупательском спросе и равнодушии», которая вышла в ноябрьском номере с обложкой «Решения XXII съезда КПСС – „Вперёд, к коммунизму!“».

В Могилёве побывал на горпищекомбинате, а потом ездил в райцентр Белыничи на продовольственный склад райпотребсоюза. В итоге выяснился дефицит макаронных изделий: трубчатых, лапши, вермишели и др. Публикация была проиллюстрирована художником из «Крокодила» Юрием Фёдоровым. В ней я с гневом писал о том, что в магазинах не всегда можно купить макароны, рожки и другие необходимые изделия, хотя на складе они имеются, правда, низких сортов и плохого качества.

По публикации в «СПК» в Могилёвском облпотребсоюзе были сделаны выводы (отклик «По следам наших выступлений»), и многие товарищи, в том числе какой-то т. Грибайло, получили выговоры. Советские СМИ успешно боролись с мелкими недочётами и просчётами, ну, а система, режим находились вне критики…

Итак, поклонник Анны Ахматовой и Игоря Северянина боролся за качество макаронных изделий на журнальных страницах. Рыцарь макарон и рожков. А кстати, была в давние времена популярная песенка «Макароны», которую исполнял певец Эмиль Горовец, выпускник Гнесинки. «Люблю я макароны!..» – весело распевал он (увы, далее слов не помню). Ещё Горовец пел такие популярные песни, как «Катарина», «Танго любви» и другие. Но именно «Макароны» стали хитом. Но в 1973 году Эмиль Горовец с первой волной эмиграции (Ростропович, Вишневская, Эдди Рознер, Лариса Мондрус и другие) покинул СССР. Стал эмигрантом…

А макароны неожиданно ворвались в газетную рубрику «МК» «Злоба дня» в конце 2018 года. Некая чиновница на жалобы пенсионеров о маленькой пенсии, на которую трудно прокормиться, ответила жёстко: что вы плачете – прожить можно, макарошки дешёвые…

Чиновники и элита жируют, роскошествуют, а вы жрите макарошки! И да здравствует обнаглевшая и ожиревшая власть!.. (9 января 2019 г.)

* * *

И, наконец, третья командировка года. 20–21 ноября в станице Тбилисская Краснодарского края проходил семинар книготорговых работников потребительской кооперации. Съехались более 80 представителей из различных потребсоюзов страны: начальники отделов книжной торговли, товароведы, заведующие книжными магазинами (предполагаю, что сегодня книжных магазинов на селе нет).

На семинар поехали работники Центросоюза, от редакции – Хачатуров и я. Ехали поездом и всю дорогу дули коньяк. Пили во время движения, на остановках, до семинара и после семинара. В какой-то момент я взвился: «Ша! Больше не пью!..» Тогда перешли на еду.

Взвейтесь, соколы, орлами,
А цыплята – табаками…

Цыплята на Кубани были восхитительные. Короче, развлекались, но и дело делали: семинар прошёл на ура. В фотоальбоме я записал один из эпизодов поездки. Вот краткое изложение.

Нас с Хачей на ночь разместили в частном секторе у одной 80-летней глухой актрисы, которая курит со дня революции, чтобы как-то успокоиться от происшедших перемен в России. Первую половину ночи мы с Хачей прыгали по кровати, комодам и стульям и останавливали многочисленные часы, ходики и будильники, чтобы прекратить их громобойное тиканье, мешавшее заснуть. Вторую часть ночи мы хохотали, как безумные. Сказалось напряжение журналистской бурной деятельности. А тем временем хозяйка спокойно спала, и во сне ей виделся императорский Мариинский театр.

Уезжали из Краснодара тяжело. Отменили рейс, и мы с Хачей провели ночь в аэропорту, на пороге комнаты матери и ребёнка. Лишь через сутки брюхатый «Ан» отвёз братьев-журналистов в Москву, где они с большим энтузиазмом сотворили несколько статей, очерков и поэм на волнующие книжные темы… (13 сентября 1970 г.)

Пространный материал о семинаре «Большой разговор на Кубани» вышел в февральском номере уже 1962 года, и в тексте крупным шрифтом были выделены слова: «Пусть книга входит в каждый дом».

В другой журнал – «Советская книжная торговля» – мы дали ещё материал о двух работниках книжного магазина «Подруги». Отдублились.

Да, а первый командировочный материал «Почему в столовой мало посетителей» вышел в июльском номере «СПК» (тираж 93 420 экз.).

Первый советский сборник Цветаевой

Среди книжных событий 1961 года, безусловно, главное – выход первой книги после смерти и забвения Марины Цветаевой: «Избранное» (Худлит, 303 стр., тираж 25 тыс. экз., цена 52 коп.). Книга подписана в печать 5 сентября 1961 года. Купил я её то ли в 61-м, то ли в 62-м. И влюбился в Марину Ивановну. В это же время моя жена, Щекастик, тоже познакомилась со стихами Цветаевой и, по её словам, «обомлела».

Первое стихотворение, написанное в мае 1913 года:

Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Сорвавшимся, как брызги от фонтана,
Как искры из ракет…

«Нечитанные стихи» – так написала 20-летняя Цветаева о своём творчестве, о стихах, которые «никто не брал и не берёт». Но она была твёрдо уверена, что этим стихам «настанет свой черёд». И как в воду глядела!..

Необычайные стихи, острые темы. Советские поэты не писали о смерти (только на поле боя), а Цветаева не раз возвращалась к печальной теме.

Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали…

«С большой нежностью – потому, / Что скоро уйду от всех…» Это 1915 год, но уже предчувствие и знание гибели… Удивление к себе, к своим чувствам: «Откуда такая нежность?..» А какое неожиданное признание к Александру Блоку:

Имя твоё – ах, нельзя! –
Имя твоё – поцелуй в глаза…

И снова удивление, как у ребёнка:

Стихи растут, как звёзды и как розы,
Как красота – ненужная в семье…

И как точно: красота, поэзия – ненужные в семье, в быту, в обыденной жизни. Лирические гири на ногах… А игривое стихотворение: «Когда я буду бабушкой – / Годов через десяточек…»

Так и хочется добавить: а дедушкой десятков через шесть?..

Но вернёмся к молодости. Вот пять строчек стиха «Любовь» (1924). И первая: «Ятаган? Огонь?..» А как точно цветаевское ощущение к творчеству, к писательскому труду: «Мой письменный верный стол…» А как дерзко подняла Цветаева руку на прессу, на газетчиков и читателей:

Глотатели пустот,
Читатели газет…

Но в целом первый советский цветаевский сборник отбирался тщательно, чтобы не было острых углов и тёмных провалов, яростных слов и беспощадной критики, лишь в «Поэме конца» (1924) обжигающие строки:

Жизнь – это место, где жить нельзя:
Еврейский квартал.

Сказала Марина Цветаева, как припечатала. А через 17 лет после этих строк повесилась на крюке в Елабуге… (10 января 2019 г.)

1962 год – 29/30 лет. Год из советского времени

В октябре 1962-го весь мир стал на уши: Карибский кризис! Противостояние двух великих держав! Планета похолодела от ужаса возможной ядерной войны из-за советских ракет, тайком доставленных на Кубу. Но, слава богу, у Хрущёва и Джона Кеннеди хватила разума вовремя остановиться.

Ещё было внутреннее потрясение, но пресса из-за цензурных соображений тогда молчала по поводу волнений и расстрела демонстрантов 1–2 июня в Новочеркасске. Волнения произошли из-за повышения розничных цен на мясо и мясные продукты. Народ живо отреагировал:

Ильич, Ильич, проснись
И с Хрущёвым разберись!
Водка стоит 27,
Сала, мяса нет совсем.
К коммунизму подойдём
И капусты не найдём.

Народ горько шутил, а кое-кто в Новочеркасске смело протестовал. Бунтовщиков убили и тайно захоронили. О событиях в Новочеркасске страна узнала лишь 32 года спустя, в период гласности.

1 декабря на выставке в Манеже в Москве досталось художникам, рисующим не то, что надо отображать. Никита Хрущёв буквально орал на свободолюбивых творцов, и больше всего досталось Эрнсту Неизвестному.

В декабре в «Новом мире» Твардовского появилась повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Страна вздрогнула от ужаса…

Пожалуй, это было главное в 1962 году. В «СПК» всё относительно спокойно: журнал выходил, материалы печатались, появилась новая комиссия содействия партийно-государственного контроля, и меня избрали председателем комиссии, и тут же появилась карикатура с подписью:

Оставь футбольную юдоль
И поведи контрольным оком,
Чтоб, спаси бог, не вышел боком
Тебе недремлющий контроль.

Как кандидату в члены КПСС пришлось играть и в эту игру: главное, чтобы была создана комиссия и умело отчиталась о своей работе, а там – хоть трава не расти!..

На меня нарисовали карикатуру, а я написал эпиграмму на художника Генриха Абрамовича Рогинского:

Он по характеру задирист,
В словесных драках как зубаст.
Но лишь журнал в подобном стиле,
Увы, оформить не горазд.

Но стихов в тот год почти не писал, раздружившись с Музой. Вспомню лишь одно – «Прощание с романтикой»:

Заматерел. Стихов уже не надо.
Душа не рвётся ввысь и к облакам.
Жизнь вся разгадана
и больше не шарада,
И удивляться ей уже не нам.

Как жаль!..
Вот снова мальчуганом
Уйти б в леса, вдыхать снадобья трав
И удивляться незнакомым странам
В зелёной лужице канав.

Смотреть на небо в перистых оборках
И млеть, завидя стаю журавлей.
А сердце… сердце чтоб открыло створки
И было настежь для людей!..

Незнакомых стран в 1962-м не наблюдалось, так, только в мечтаниях: хорошо бы повидать… а далее длинное перечисление чего-то далёкого и несбыточного. А вот по стране пришлось покататься в трёх редакционных командировках.

Весна, Крым

Поездка в Крым в конце марта явилась как манна небесная, очень уж хотелось побыстрее сбросить тяжёлое пальто и хорошенько прогреть на солнце косточки. Однако погода во время моего рейда по кооперативным организациям Крыма не баловала. Почти всё время я просидел в председательской «Волге», с интересом взирая по сторонам, рассматривая южные пейзажи. Побывал в трёх районах – Сакском, Белогорском и Кировском. Обследовал, как работают автолавки по обслуживанию крымчан, как производится откорм свиней, интересовался, есть ли в продаже садовые ножовки. Автолавки бодро бегали по закрученным дорогам, свиньи отчаянно визжали перед забоем, а в магазинах изредка появлялись инструменты для сада и огорода. Словом, рейд был проведён, и я с чистой совестью вернулся в редакцию. (Текст из фотоальбома, 13 сентября 1970 г.)

Да ещё нарисовал самолёт Ту-104Б, на котором улетал из Симферополя в Москву. Материал рейда был опубликован в июньском номере «СПК» под заголовком «На главном направлении». Концовка звучала так: «Грандиозные задачи стоят перед виноградарями Крыма, а следовательно, и перед кооператорами. Но давно известно, чем труднее задача, тем почётнее её выполнять».

Как лихо написано! Боже, что приходилось писать во времена, когда Крым был украинским, а сегодня с печалью вспоминаю ту поезду, когда «Крымнаш»! И русские с украинцами в дикой вражде и в политической конфронтации. И это очень прискорбно… (30 января 2019 г.)

Апрель, Рига

О, Рига – маленький Париж, изящный и уютный, где всё так пронизано духом западной культуры. Как ты памятна мне, Рига, как восторгался я тобою, когда сидел на скамейке бульвара Райниса, с чемоданом и без ночлега. А потом, помнишь, ты одарила меня номером люкс, в котором были роскошные деревянные кровати и пианино. Я тогда подумал, как жаль, что Ю.Б., а не Дебюсси…

Утром бродил по твоим неповторимым улочкам, наслаждаясь видами возвышенной готики. Затем всё перепутал и вместо центрального аэродрома поехал на другой, на «Румбалу». Выручило такси. Я едва успел на лётное поле, где готовился к вылету маленький самолётик Ли-2. Сел, не отдышавшись, и полетел в Даугавпилс. Оттуда добирался до посёлка Суботе на границе Латвии с Литвой. В Суботе я прожил несколько дней, как затворник, в заброшенном костёле, переделанном под контору. Темой редакционного задания были коровы, лошади и парники, о чём я и написал позднее в статье «Кладовая резервов».

Суботе запомнилась превосходным молоком и потрясающим по вкусноте творогом, я только успевал благодарить – «палдиэс», а мне отвечали – «лудза». На прощанье гостеприимные хозяева подарили мне альбом с фотоснимками Риги и сказали, что Юргис, т. е. я, хороший человек, вёл себя скромно, не как обычный корреспондент какого-нибудь московского издания…

Вернулся в Ригу и кое-что обошёл и посмотрел: остатки замка меченосцев, городской канал, Домскую церковь, церковь Юриса, приятные улочки Трокшня и Скарню. Интересна была автомобильная поездка по живописной дороге Рига – Тукумс – Кулдига. Везде чисто, аккуратно, нарядно, все магазинчики вылизаны. Нет, сюда за критическим материалом ездить бесполезно, только за положительным. Здесь гранд-позитив… (Запись 13 сентября 1970 г.)

Командировка-загул на Киевской земле

Третья командировка в году, по итогам которой в августе в СПК была помешена большая подборка материалов по поездке в Тетиевский район Киевской области – «В ногу с тружениками полей», в ней и мой очерк о коллективе работников одного сельского магазина. Частушка: «Гей, продмаг видкрили новый, / Так заходьте вси до нас: / Сортимент у нас чудовий / Вид цигарок до ковбас…».

Принимали нашу бригаду из Москвы дюже гостеприимно и чересчур пьяно. Нас, приехавших, было четверо: Хача, я, художник Глобов и некто внештатный автор Савельев. Мы приехали «отображать все положительное, накопленное во в одном из лучших райпотребсоюзов Киевской области». Отсюда и сверхгостеприимство: «о нас расскажут всей стране!» После всех расспросов, рассказов и интервью состоялся грандиозный банкет на чистом воздухе, на холмистом берегу Днепра, а, может, и не Днепра. Председатель правления то и дело восклицал «Шампанского!» и на столах появлялись бутылки к дополнению к традиционному борщу с пампушками. Ну, и закусок было не счесть. Пили, ели и горланили песни. Особенно усердствовал художник, который не пел, а умолял:

Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай…

Не дождавшись встречи, Глобов рухнул и заснул мертвецким сном. Не выдержал обильных возлияний и Савельев. Устоял лишь воспитанный на чаче Хача, ну, а я вовремя сумел сказать «Стоп!» Конечно, как говорили древние: «in vino veritas», но не до полной ясности, переходящей в мрак отключки. И я в одиночестве покинул Тетиев и отправился в Киев, в аэропорт Борисполь. В ожидании отлёта сидел в буфете, а когда объявили посадку, схватил свой плащ (было прохладно?), а он, как оказалось, был не мой, но очень похожий на собственный. Через два месяца в Москве объявился какой-то дядя, и мы спокойно обменялись перепутанными плащами. При этом мне пришлось сказать: «Я дико извиняюсь!..»

Вот так: в Риге, в командировке, всё было тихо и благостно, на Киевской земле – буйно и хмельно.

Отдых на Черноморском побережье

И наконец, долгожданный полноценный отпуск. Это не подмосковные Монино и наезды в Барыбино, где жила семья, а полноценный отдых. В 30 лет отправился один к Чёрному морю. Как говорится, вырвался на волю. Да не один – с художницей издательства Центросоюза Наташей К. Никаких отношений до этого с ней не имел, а тут разговорились – у обоих отпуск в одно и то же время – и решили объединиться. У неё был свой адрес на Черноморском побережье, а у меня – свой.

Сначала летели самолётом, а потом пересели на местный поезд, который потащился по берегу моря мимо многочисленных курортных местечек. Наташа, очевидно, рассчитывала, что я сойду на её станции в Лоо и мы будем вместе отдыхать, но у меня был другой адрес – Вардане. А дальше можно вполне вспомнить Маяковского и его стихотворение «Отношение к барышне» (1920):

Этот вечер решал –
не в любовники выйти ль нам?
Темно, никто не увидит нас…

И далее у Владим Владимыча: «…Страсти крут обрыв – / будьте добры: / отойдите, будьте добры…»

Напрашивается перефразировка:

Поезд бежал, и вагоны качались,
И подумалось мне: не качнуться ли нам?
Но потом, образумев, сказал:
«Простите… и желаю успехов вам…»

Короче, я сошёл в Вардане, а несостоявшаяся любовница поехала дальше, в Лоо. Это было более престижное поселение, а Вардане – захудалый посёлочек. Снял угол – и на пляж, к плескающемуся морю. Через несколько дней в Вардане приехал отдыхать Борис Давидовский, а потом и Витя Белецкий. И пошла весёлая холостяцкая жизнь: вино, карты, футбол, море. Но без женщины всё же не обошлось. Познакомился с отдыхающей москвичкой Таней Ватсон. Закрутился курортный романчик, его отзвуком стали написанные строки:

Никогда я не был в этой стороне,
Видел отпечатки яркие лишь марок,
А теперь брожу и слышу, как во сне:
«Вардаке луна, седаке мара…»
О чём слова, о ком слова
Под перебор гитары?
Но лишь заслышу их едва –
Моя кружится голова:
«Вардаке луна, седаке мара».

Я знаю, в суматохе дел,
Каких в Москве немало,
Вдруг вспомню: море, Вардане,
«Вардаке луна, седаке мара».

В Москву возвратился в слякотную осень загоревший и посвежевший (начало отпуска 9 сентября, а конец?..). С Таней один раз встретились в Москве, и – никакого очарования, на фоне столицы она не смотрелась… А была ли Таня?..

А дальше потянулись рабочие будни. Лаконичная запись в дневнике:

1 ноября

В трудовой книжке сделана отметка: «Переведён на должность ст. реактора – зав. отделом заготовок редакции журнала».

Карьерный рост? А в отделе, помимо меня, один человек – Кронский, в неизменной зелёной гимнастёрке, любитель цветов и литературы. Пишет постоянно рассказы и показывает всем. И отзыв один и тот же: ужасно! Но Кронский не падает духом и продолжает писать…

О каждом работнике журнала можно что-то вспомнить, но меня постоянно сдерживает пугающее слово: объём! Объём книги, который очень распухает (а виновата жизнь: длинная!..). В начале был упомянут художник Генрих Абрамович Рогинский. Он не писал рассказов, но был умён и остроумен. Однажды на какие-то денежные поборы в редакции театрально завопил: «Я не скуп! Я нищ!..» Это запомнилось…

«Треугольная груша» Андрея Вознесенского

Ещё одна дата, казалось бы, чужая: 20 августа 1962-го подписана в печать тонюсенькая книжка в мягком переплёте – Андрея Вознесенского «40 лирических отступлений из поэмы „Треугольная груша“», тираж 50 тыс. экз., цена 12 коп. Чужая дата, но книжечка эта стала одной из моих любимых с дарственной подписью Андрея.

В предисловии Андрей написал: «Я работаю над большой сюжетной вещью. Она – об „открытии Америки“».

Тогда это читалось с восторгом, а ныне – в декабре 2018-го – всё идёт к закрытию Америки, как главного врага России.

«Треугольную грушу» я читал и перечитывал, многие строки знал наизусть и совершенно не завидовал Вознесенскому, а, напротив, гордился, что я его знаю и мы вместе учились в 554-й школе, но в параллельных классах.

В памяти всё время всплывают отдельные строчки из его геометрической груши:

Открывайся, Америка!
Эврика!..
Обожаю
Твой пожар этажей…
В ревю танцовщица раздевается, дуря…
Реву?..

«Вы Америка?» – спрошу, как идиот…

Из монологов битников:

Бегите – в себя, на Гаити, в костёлы, в клозеты,
в Египты –
Бегите!
Нас тёмные, как Батые,
Машины поработили…

Пыхтя, как будто тягачи,
За мною ходят стукачи –
17 лбов из ФБР,
Бррр!..

Завораживая, манежа,
Свищет женщина по манежу!..
…Я к ней вламываюсь в антракте.
«Научи, – говорю, – горизонту…»

Я восхищался тогда Вознесенским, его умением жонглировать словами, находить неожиданные сравнения и создавать ароматные, пахучие строки. Даже о футболе: «А ударчик – самый сок, / Прямо в верхний уголок!»

Пройдут долгие десятилетия, и Андрей Вознесенский оценит мою первую книгу «От Рюрика до Ельцина» и на моём творческом вечере в ЦДЛ выскажет свою оценку своему школьному знакомцу: «Поздняя ягода».