Эшли Дьюал
Свободные

Я киваю и на ватных ногах захожу в смежный кабинет.

– Который час?

Останавливаюсь. Прямо передо мной стоит худощавая, высокая женщина с блестящими от лака волосами и узкими глазами скорее от гнева, чем от яркого солнца. Она скрещивает на груди руки и повторяет:

– Который час, Зои?

– Половина девятого.

– Ты собираешься идти на занятия?

– Ну да.

– Тогда почему ты пришла ко мне тогда, когда должен уже начаться первый урок? Ты решила его пропустить? Сочла неважным прийти немного пораньше?

– Простите, я просто не…

– Это неприемлемо, – перебивает меня директриса и подплывает к деревянному столу, окруженному книжными шкафами. Я застываю с открытым ртом, а она продолжает: – Впредь приходи вовремя. Я знаю, в какой ты ситуации. Знаю, как тебе сложно. Но учти, меня это не волнует. Ты в моей школе, а здесь мои правила.

Директриса испепеляет меня пренебрежительным взглядом, и, вместо того чтобы покорно кивнуть, я расправляю плечи и говорю:

– Простите, но я и не сомневалась, что никому здесь нет до меня никакого дела.

– Значит, не разочаруешься.

– Не разочаруюсь.

– Садись.

– Я постою.

Складываю перед собой руки: если это поединок, я сдаваться не собираюсь.

– Как хочешь. Итак, твои оценки. Средний балл – четыре с половиной. Вполне подходит для нашего лицея, однако сомневаюсь, что результат останется неизменным после контрольных тестов. Программа у нас сложная. Тебе придется многое наверстать, чтобы хорошо сдать экзамены, ты это понимаешь?

– Понимаю.

– Советую записаться на дополнительные занятия по основным предметам и, конечно, по тем, на которые ты рассчитываешь при поступлении. Ты уже выбрала институт?

– Планы изменились, как видите. Сейчас все иначе.

– Не тяни резину, никто не сжалится над тобой, Зои. – Директриса слегка горбится и облокачивается бедрами о стол. – Что насчет внеклассной деятельности? Ты занималась чем-то в прежней школе?

– У нас не было кружков.

– Поешь?

– Нет.

– Танцуешь?

– Нет.

– И рисовать наверняка не умеешь.

– Не умею.

– Чем же ты планируешь заниматься? Развитие определяет степень просвещенности, культуры. Нет развития – нет изменений, а стоять на месте – значит быть мертвым.

– Простите, – к собственному удивлению, я усмехаюсь. – Но я ничего не умею. Нет во мне никакой культуры, увы.

– Отсутствие культуры – не всегда отсутствие таланта. Неужели нет того, что приносит тебе удовольствие? Зои, это даже как-то обидно.

– Я люблю музыку. Но как это поможет мне в жизни и при сдаче экзаменов?

– Возможно, никак. Однако я буду спокойна, если ты займешься чем-то дельным помимо школьных занятий.

Так и хочется спросить, какое вам дело? Но внезапно я понимаю, к чему она ведет. Дочь стриптизерши, заблудшая душа в коридорах престижной, дорогой школы. Какому директору такое придется по душе? Вместо того чтобы воспитывать городскую элиту, ей придется следить за тем, чтобы я не обкурилась и не обдолбалась в блестящих туалетах. Вот уж непосильная задача: свалить себе на плечи трудного подростка с кучей дополнительных бонусов. В одну секунду эта высокая женщина вызывает во мне не просто злость, а открытое презрение. Я знаю, что не являюсь примером для подражания, но еще никогда я не чувствовала себя таким ничтожеством.

– Мне можно идти? – говорить сложно, но я упрямо вскидываю подбородок. Смотрю этой стерве прямо в глаза и не моргаю. Пусть знает, что ее угрозы меня не пугают.

– Да, и запомни: твой отец немало сделал, чтобы тебе выпал этот шанс. Не упусти его.

– Не упущу.

Я срываюсь с места и пулей вылетаю из кабинета. Даже в коридоре не сбавляю темп. Все бегу и бегу, и думаю о том, куда попала и кем теперь стану. Как же сражаться с такими людьми? Они высосут из меня все соки, все силы! А как она на меня смотрела? Она не видела перед собой семнадцатилетнего подростка, она видела протухший продукт, который вдруг ее заставили съесть. Ну и подавись, стерва!

Останавливаюсь возле окна в пол. Смотрю на газон, высотки вдалеке и хочу вернуться домой. Я знаю, там у меня не было возможностей, не было даже шансов на хорошее будущее. Но кому нужны эти мечты, если после их достижения ты превращаешься в бесчувственную глыбу? Тут и сказать нечего, да и о чем говорить, когда человек, чья профессия подразумевает любовь к детям, только что вылил на меня столько грязи?

К счастью, не все учителя хотят увидеть, каким прекрасным, алым цветом заливаются мои щеки, поэтому большинство занятий проходит более-менее спокойно. Конечно, меня бесят чужие взгляды, шептания за спиной, но кто сказал, что будет просто? Да и я бы наверняка с трепетом обсуждала «свежее мясо». Такое испытание обязан пройти каждый новенький, это своего рода посвящение, однако уже к концу четвертого урока я даже привыкаю к чрезмерному вниманию и перестаю на нем зацикливаться.

В столовой со мной никто не садится. Я говорила с парочкой блондинок на занятии по литературе, правда, не думаю, что они рискнут и присоединятся ко мне. Это слишком опасно, когда речь идет о собственной репутации. Занимаю единственный свободный столик около входа и кисло осматриваю еду: школа вроде хорошая, а еда отвратительная. Вареные овощи, вареное мясо, какой-то светло-желтый компот. Так и сарафан на мне перестанет держаться. Скептически разрезаю филе серебряным ножом – о да, я уверена, это настоящее серебро – и удивленно оборачиваюсь, заметив, как кто-то садится рядом. Уже хочу сказать «привет», но замечаю два хитрых, карих глаза и цепенею. О нет! Так и тянет кинуться прочь, ведь перед собой я вижу того самого парня, что избил Сашу возле мотеля. Он едва заметно улыбается, растягивая тонкие губы, и по-хозяйски облокачивается о край стола.

– Кого я вижу, – говорит он, – маленькая лгунья.

Я натянуто улыбаюсь и возвращаюсь к еде. Решаю, что с меня хватит плохих событий на сегодня. Парень не шевелится. Краем глаза замечаю, как он играет с зубочисткой, крутит ее во рту, зажимая белоснежными зубами. Его движения напоминают мне повадки скользкой змеи. Он и сам змея, судя по тому, что сделал с Сашей. Гадкий, неприятный тип. Глядя на его острые черты, созерцая эти невероятно холодные глаза, невольно хочется отвернуться.

– Удивительно, – тянет он, водя длинным пальцем по столу, рисуя на нем невидимые узоры, – как ты оказалась здесь?

– Стечение обстоятельств, – отвечаю я без особой охоты. Он усмехается, но мне совсем не кажется, что это игривая ухмылка. Скорее – предупреждение. Я солгала ему. Неужели меня ждет та же судьба, что и Сашу?

– Выглядишь потерянной, – продолжает он низким голосом, – тебя смущают местные ребята? Если хочешь, я накажу обидчика.

– Я в порядке. Спасибо.

– Видимо, ложь – твой талант.

Вновь смотрю на парня и почти явственно ощущаю, как от него исходят неприятные, колючие волны. Мне вдруг становится страшно. Возникает ощущение, что он вполне мог бы ударить меня сейчас. Хочется рвануть вон из столовой, как можно дальше отсюда, но в голове вновь просыпается это ноющее желание постоять за себя. Глупое желание.

– Не говори так со мной, – отрезаю я, стараясь имитировать ту же холодность, что и парень.

– А как же с тобой говорить? – с наигранным интересом спрашивает он и поправляет пышную светлую шевелюру. На запястьях сверкают золотые запонки. Наверняка новенькие. Те были испачканы кровью. – Ходят слухи, твоя мамочка была той еще штучкой. Это правда?

– Может, ты просто найдешь себе другое место?

Между нами вспыхивает что-то опасное. Парень глядит на меня упрямо, словно и вправду ждет ответа на свой идиотский вопрос. Его глаза сияют азартом, каким-то странным и глупым желанием. Секунду спустя я понимаю, что желание это простое – унизить меня. Покрыть грязью. Точно так же, как он сделал это с Сашей. Молча смотрю на него, стараясь не выглядеть жалкой. Он изгибает губы в презрительной усмешке и едва ощутимо касается пальцем моей щеки. Я отстраняюсь, резко и быстро.

– Лучше ты найди себе другое место, маленькая лгунья.

– Иначе что ты мне сделаешь?

– Найди другое место, – настойчиво повторяет он, хватая меня за руку так сильно, что мне кажется, будто после этого останется жуткий синяк, – или тебе сильно не поздоровится.

– Отпусти. Мне больно!

– Привыкай к этому чувству, лгунья, – ледяная улыбка растягивает его губы, – ты еще не раз испытаешь его, если снова прикроешь своего названого братца.

Мы смотрим друг на друга еще пару секунд, и, кажется, весь мир вокруг остановился, замер, а затем я наконец вырываю руку из его пальцев и подрываюсь с места.

– Отправляйся к дьяволу, больной ублюдок, – шиплю я, глядя в кошачьи глаза. – Еще раз подойдешь ко мне, пожалеешь!

Подхватываю с пола сумку, закидываю к себе на плечо и решительно несусь к выходу. В столовой так тихо, что я слышу собственные шаги. Наплевать. Пусть смотрят.

Я иду по стеклянному коридору, не оглядываюсь и сдерживаю рыдания где-то в глубине души. На физкультуру прибегаю вся взвинченная. Одеваюсь в желтую униформу, едва не порвав шорты. Плевать на всех, плевать! Завязываю волосы в тугой хвост, даже не смотрю на своих одноклассниц, которые так и таращатся на меня во все глаза, и выбегаю на стадион. Ах, идите к дьяволу! Все к дьяволу! Ношусь по кругу как угорелая. Учительница меня хвалит, говорит: у меня талант. О да, что вы говорите! Пойдите, доложите директрисе, она сто процентов обрадуется! К концу урока едва дышу. Я вся потная и жутко уставшая, мне уже даже злиться сложно. Просто хочется поскорее покончить со всеми делами и вернуться домой. Ну, или куда там. Куда получится. Я плетусь обратно в раздевалку и радуюсь такому маленькому плюсу, как душевые кабинки. Мне сейчас крайне необходимо смыть с себя не только пот, но и лишние эмоции. Одноразовые белоснежные полотенца сложены в пирамиду на невысоком, стеклянном столике. Я беру одно из них и слежу за тем, куда идут остальные девушки. Через пару минут я оказываюсь в широкой, просторной комнате, оборудованной закрытыми душевыми. Хотя бы что-то хорошее за весь день. Я решаю не мыть голову. Потираю плечи, живот и слушаю, как о чем-то разговаривают одноклассницы. Становится немного грустно. Я невольно вспоминаю о том, что никто здесь не мечтает обзавестись новым другом, как вдруг чувствую чьи-то пальцы на спине.

– Зои?

Вздрагиваю и оборачиваюсь. Уже готовлюсь отбиваться всем, что попадется под руку, но натыкаюсь на миловидную блондинку. Она неожиданно протягивает:

– Ты молодец!

– Что? В смысле?

– То, что ты сказала Диме. Это правильно. Ему надо давать отпор, а то совсем заигрался.

– Вот, значит, как, – неуверенно киваю. – Да, он странный.

– А что ты хочешь от парня, отец которого буквально держит весь Питер? – Она хмыкает и пожимает худыми, красивыми плечами. – Главное, потерпи. Он успокоится со временем. Так всегда бывает, поверь.

– То есть я не первая, кого он хочет убить?

– Убить? – Блондинка звонко смеется. – Нет, конечно нет. Не ты первая, не ты последняя.

В ее голосе и интонациях есть что-то такое избитое, что я усмехаюсь. Очередное клише после злой мачехи и крутого, ненормального психа – именно глуповатая блондинка.

– Ладно, я… хочу помыться, если ты не против.

– Конечно! Просто хотела сказать, что думаю. – Она хихикает и уходит, виляя голыми, идеальными бедрами. Отлично! Теперь у меня есть союзник. Самое настоящее достижение.

Смываю оставшийся на коже гель и заматываюсь в полотенце. Материал приятный. Такой мягкий. Интересно, сколько же эта школа может себе позволить, если она расщедрилась даже на подобную мелочь? В размышлениях выкатываюсь из душевой и растерянно примерзаю к месту, увидев на крючке вместо собственной одежды неизвестный белый пакет. В груди что-то вспыхивает. Я нервно осматриваюсь, все надеюсь увидеть этот чертов сарафан, блузку: вдруг они упали? Но поиски тщетны.

– Блин! – Я закатываю глаза и разъяренно подпрыгиваю к оставленному подарку. Что же внутри? На что способны мои креативные одноклассницы? Из легких вышибают весь воздух, когда я достаю алый корсет, гольфы, трусы-шортики. В глазах начинает покалывать, правда, я держусь. Да. Держусь. – Кто это сделал? – смотрю на тех, кто переодевается, и вскидываю брови. – Ну?

Все молчат. Они глядят на меня с сожалением, но оно не поможет. Попробуй они сделать хотя бы шаг в мою сторону, и уже завтра именно их одежда будет непонятно где спрятана.

Я плюхаюсь на скамью и понятия не имею, что делать. Выйти в полотенце? Пожаловаться директрисе? Сидеть здесь до конца второй смены? Или, может, позвонить папе?

Ответ взрывается в голове фейерверком. Я одержимо хватаю корсет, сбрасываю с себя полотенце и одеваюсь в это. Как когда-то одевалась она. Натягиваю гольфы, щелкаю застежками, распускаю слегка влажные волосы. Реакции на мой поступок у директрисы может быть две: или она меня исключит, или оставит. У Костика особо вариантов нет: придется принять меня такой, какая я есть. А вот с подростками куда сложнее. Они могут решить, что я сумасшедшая, или смелая, или такая же, как и моя мать. Тут уж кто знает, но мне бы хотелось вызвать удивление. Пусть понимают, что я способна на те вещи, о которых их слабые душонки могут только видеть сны.

Выхожу из раздевалки и гордо вскидываю подбородок. Никогда не думала, что сотни разных взглядов способны выражать одни и те же эмоции. Шок. Удивление.

Я довольно улыбаюсь и как можно увереннее переставляю ноги. Вижу ненормального психа. Он обнимает ту самую – да-да, черт ее дери! – миловидную блондинку за плечи и не двигается. Смотрит на меня во все глаза и наверняка придумывает новый, изощренный план, после которого я уж точно не смогу так лыбиться. Однако на данный момент – мне плевать. Я покидаю школу под прицелом сотни глаз. И мне нравится, что все в шоке. Нравится, что я могу их поразить. В конце концов, они ничего обо мне не знают, а мне есть что сказать.

Глава 5

Саша садится в машину с каким-то пакетом и громко хлопает дверью.

– Просто не верится, – причитает он. – Ты спятила!

– А что мне нужно было делать?

– Зои, да что угодно, но только не дефилировать в кружевном корсете! Это же безумие, у тебя будут огромные проблемы. Черт! – Парень неожиданно начинает смеяться. – Ты – мой идол, мой гуру. Первый день – и такой успех.

– Успех? – Я выхватываю пакет из его рук и вытаскиваю чью-то школьную форму. Хочу спросить, кому именно она принадлежит, но передумываю. Какая разница. В любом случае я сгораю от стыда и хочу как можно скорее прикрыться. – У меня, блин, украли одежду! На меня наорала директриса. Твой друг, – делаю кавычки пальцами в воздухе, намекая, что совсем он не друг, – сказал, у меня будут неприятности, если я его ослушаюсь. И это называется успех?

– Именно!

– Отвернись. Давай.

Саша отворачивается, а я надеваю чью-то блузку. Она пахнет лавандой, и я успокаиваю себя мыслями о том, что ее хозяйка была аккуратной. Снимаю чулки, забрасываю их в сумку и с ужасом сглатываю: не верится, что я решилась на подобное. Как и после всех сумасшедших поступков, на смену небывалой уверенности приходит стыд. Надеваю сарафан и бросаю:

– Все.

– Поехали, – командует Саша, и машина тут же трогается с места. Складываю остальную одежду в сумку и перевожу настороженный взгляд на парня.

– А как твой день?

– Уж получше твоего.

– В этом я и не сомневаюсь. А что этот псих? Приставал?

– Приставать он может только к тебе, а ко мне у него совсем иные претензии.

– Что же ты натворил? Знаю, это не мое дело, но Саш, этот парень ненормальный. У него явно какие-то проблемы с головой.

– Он просто избалованный мальчишка, – улыбается Саша, но я вижу, как он нервничает.

– Надеюсь, ты никого ради него не убил.

– Поверь, для подобного он привлекает других людей.

– Что? – недоуменно вскидываю брови. – Я же пошутила.

– А я – нет. – Саша небрежно потирает веснушчатый нос. – Его отец только официально числится как управляющий какого-то отдела в администрации. На самом деле он держит всех шлюх, наркоторговцев, владельцев баров, подпольные казино… Вот кто настоящий псих. А его сынок – лишь жалкое подобие.

– И почему же он до сих пор на свободе? Ты так спокойно об этом говоришь, будто данная информация – достояние всех и каждого!

– Так и есть.

– Но в чем логика? Все знают, что он – плохой парень, и молчат?

– А кому говорить, когда он контролирует весь город? Что уж тут поделать, есть неприкосновенные люди. У них много денег, у них большие связи. Куда ни ступи – везде земля Болконского, и с этим ничего не сделаешь.

– Идиотизм. От того и его сынок решил, что ему все позволено.

– Яблоко от яблони… как известно.

Неожиданно до меня начинает доходить, с кем я связалась. И мой сгоряча заданный Диме вопрос: «Что ты мне сделаешь?» – сейчас кажется безумно глупым. Теперь ясно – он может абсолютно все. Я отворачиваюсь и отвлекаюсь на красивый вид за окном. Никогда еще не видела ничего подобного. Мне не приходилось выезжать за пределы родного города, и поэтому единственное, что я вызубрила – старую и грязную улицу Ленина.

Санкт-Петербург – красивый город, не яркий, не модный, а какой-то родной. Спокойный и горизонтальный, как водная гладь. Жаль, что я раньше не вырвалась исследовать уголки своей страны, ведь наверняка повсюду много чего удивительного.

– Ты как? – неожиданно спрашивает Саша, и я оборачиваюсь. Жизнь – странная штука. Ты барахтаешься в ней совершенно беспомощный, слепой до тех пор, пока кто-то вдруг не хватает тебя за руку и не вытаскивает на поверхность. – Любишь Кинга?

– Кинга? – Я растерянно выплываю из мыслей. – Да. Вполне.

– Тогда, может, после того как ты приедешь от папы, посмотрим «Сияние»? Я давно хочу посмотреть, но одному как-то страшно. А с тобой чего-то бояться – себя не уважать.

Я смеюсь. Классно, что Саша считает меня смелой. Если бы он только знал, сколько раз за сегодняшний день я едва сдерживала порыв разрыдаться!

– Отлично, – киваю я. – Договорились.

– Круто!

– Приехали, – громко произносит водитель.

Я зажмуриваюсь и мысленно восклицаю: все будет хорошо, все будет в порядке.

– Не волнуйся, – будто прочитав мои мысли, отрезает Саша. – Я не думаю, что директриса уже успела нажаловаться. К тому же на тебе школьная форма. Вряд ли папа что-то заподозрит.

– Ага.

Я забрасываю сумку на плечо и открываю дверь. На улице теплый апрель, солнце так и жарит голову, и я прищуриваюсь, осматривая невысокое здание городского суда. Чего именно мне бояться – разговора о маме или о моем звездном дефиле?

Неожиданно я замечаю пожилую женщину. Она случайно роняет пакет с продуктами, и в тот же миг зеленые, блестящие яблоки заполоняют ровный тротуар хаотичными бусинами.

Я подхожу к ней и присаживаюсь рядом. Помогаю сложить продукты обратно.

– Все в порядке? – Я перевожу взгляд на женщину, а она кладет руку поверх моей ладони и кивает. Молча. Старики – совсем другие люди. Они не говорят много. Они знают: о чувствах не кричат, чувства показывают.

– Зои?

Я оборачиваюсь и вижу его: Константин стоит в тонком, черном плаще и смотрит на меня немного растерянно. Не знаю, что именно его удивило: то, что я умею сопереживать, или то, что я действительно приехала.

– Здравствуйте, – откашливаюсь и неуклюже выпрямляюсь. – Я не вовремя?

– Да нет, все в порядке.

– Вы хотели поговорить…

– Зои, – вздыхает отец. – Давай на «ты». Прошу тебя.

– Ладно. Ты хотел поговорить.

– Будешь кофе?

– Я не люблю кофе.

– Тогда, может, чай? – Он как-то по-детски улыбается и кренит тело немного вперед. Если бы я не знала, что между нами творится, я бы определенно решила, что Константин стесняется.

– Отлично. Чай сойдет.

Мы молча идем минут пять, затем сворачиваем на широкую, залитую солнцем улицу, и мне открывается сказочный вид Питера. Этот город – бесспорно подходящее место для таких людей, как мой отец, его жена, их знакомые, ведь только они в состоянии соперничать красотой с окутанными тайнами петербургскими переулками, с его величественной панорамой. Едва мой отец ступает на мост, как тут же мир преображается, становится зарисовкой какого-то романа о богатом человеке. Но, едва на мост выхожу я, история перевоплощается в рассказик о девушке, чье место отнюдь не под солнцем, а в его тени.

– Я люблю дышать свежим воздухом, – неожиданно говорит Константин и кивает какому-то прохожему. – В Питере солнечные дни редкость, поэтому каждый раз я стараюсь пройтись хотя бы немного. Тебе ведь нравится?

– Да. Здесь красиво.

– Я говорил с Любовью Владимировной. – Мое лицо обдает жаром. Я перевожу взгляд на мужчину, а тот поджимает губы. – Она рассказала мне о твоем уходе из школы в костюме…

– Простите… то есть прости. Я не хотела. Это случайность! – Я смотрю по сторонам, пытаюсь найти себе оправдание, причину. – Я не подумала о том, как это отразится на вас… тебе.

– Зачем ты так поступила?

– Мою одежду спрятали. И повесили это.

– Но почему ты не попросила у кого-то помощи?

– Потому что в этой школе ни о какой помощи не может идти и речи.

Константин подзывает меня в сторону небольшого кафе с затемненными окнами. Внутри так вкусно пахнет, что я замираю. Смотрю на людей, сидящих у окна, и думаю: так бы каждый день – приходить в ресторан, заказывать горячий парижский фондант и сидеть в тусклом зале, разговаривать с друзьями, отдыхать от работы. Чем не жизнь? Прекрасное существование без проблем и недугов. Беззаботное детство. Осознанное взросление. И спокойная старость.

Да. Деньги определенно играют важную роль в жизненном цикле.

Мы садимся в углу. Константин заказывает чай, свежую выпечку, а я нервно складываю на коленях руки, понятия не имея, как себя здесь вести. Наверное, надо тихо говорить и ровно держать спину. Подождать, пока остынет чай. Размешать сахар, едва касаясь ложкой краев.

Только бы ничего не забыть.

– Я ведь хотел устроить сцену! – усмехается Константин, вешает плащ и присаживается напротив. Смотрит на меня как-то по-доброму. – Я даже придумал речь! Выбежал на улицу и вдруг увидел тебя с той женщиной. Знаешь, Зои, я, может, чего-то в жизни и не понимаю. Но мне кажется, разгуливать в подобном корсете наперекор правилам и одновременно помогать незнакомцам… на это не способен один и тот же человек. Так что тут два варианта: или меня обманули, или ты никому не пыталась помочь. Вот только второе я видел. Выходит, у первого должно быть рациональное объяснение. Правильно?

– Правильно. – Я киваю и решаю воспользоваться подходящим моментом. – Первый день был сложным. Я просто не подумала и приняла решение сгоряча.

– Впредь больше так не делай. Выйти в откровенном белье со словами: я не такая, как моя мать – противоречие. Ты пытаешься объяснить окружающим, что они не правы, делая именно то, чего они от тебя ждут.

– Они определенно ждали совсем другого.

– Да? И чего же? Того, что ты наденешь все это? Что ты в этом выйдешь? Что ты будешь выглядеть как твоя мать?

Я недоуменно свожу брови. Что он пытается сказать? Что хочет объяснить? Неожиданно разговор приобретает острый характер, и я смело расправляю плечи.

– Но моя мать не была такой. Она…

– Что, Зои?

И внезапно… я замолкаю. Не знаю, что сказать! Горло сводит судорогой, и мне становится так обидно, что хочется провалиться сквозь землю. Черт подери, пусть мама и носила подобные вещи, она была моей матерью, и я ее любила, и я никогда ни при каких обстоятельствах не назову ее… шлюхой. И пусть все думают иначе. Мне наплевать. Откидываюсь на спинку стула и скрещиваю на груди руки.

– Может, я была не права. Но у меня не оставалось выхода.

– Зои, ты всегда можешь позвонить мне или Саше.

– И что? Может, вы еще за меня и со всеми этими избалованными кретинами разберетесь?

Пожалуй, я задаю вопрос слишком громко. Несколько посетителей обращают на меня внимание, и мне тут же становится дико стыдно. Пообещала ведь вести себя прилично.

– Прости, – вновь извиняюсь я. – Случайно вырвалось.

– Ничего страшного. – Константин не ругается, однако я чувствую, как от него волнами исходит неодобрение. Нам приносят чай, горячую выпечку, но мне не до еды. Чувствую себя паршиво. – Давай поговорим о чем-нибудь другом, – внезапно предлагает отец. – Маргарита когда-нибудь говорила обо мне?

– Нет. Никогда.

– И как же она объяснила то, что вы живете одни?

– Люди одиноки, когда до них нет никому дела. Вот и нас все кинули. Я не знаю, что произошло у вас, но родители мамы прекратили с ней общение сразу после моего рождения. Так что бабушку с дедушкой я тоже никогда не видела.

– Они были странными людьми, – отпивая чай, шепчет Константин.

– А ты?

– Что я?

– Почему ты ее бросил?

Этот человек отставляет белую кружку и глубоко втягивает в легкие воздух.

– Маргарита сама ушла, Зои.

– Что? Серьезно? – Я недоверчиво прыскаю. – Шутишь? Моя мама сама решила голодать, танцевать на блестящих табуретах? Правда?

– Она приняла решение.

– А ты ей не помешал.

– Нет.

– Почему? – Я округляю глаза. – Почему ты не остановил ее?

– Я не мог. Это сложно объяснить… – Константин пожимает плечами. – Так вышло.

– Что вышло? Она была не из вашего круга? Не подходила внешне? Или что? Скажи, давай, потому что моя мать была самой красивой женщиной из всех, что я видела.

– Мы познакомились слишком поздно, Зои. Я уже был женат на Елене.

– Что? – Меня словно окатывают ледяной водой. – Женат?

– Да. Едва Маргарита узнала о том, что Елена ждет ребенка, как тут же…

– О боже.

Я хватаюсь руками за лицо и с ужасом смотрю на человека, сидящего напротив.

Былая легкость испаряется. Я забываю о том, как мы шли по мосту, как смотрели на дома и молча наслаждались весенним воздухом. Теперь я вижу безответственного человека, едва не разбившего на части несколько дорогих ему жизней.

– Но почему ты пропал? Мог бы помогать. Хотя бы немного. Я знаю, это наивно, но… вы ведь в состоянии позволить себе подобную мелочь.

– Я пытался, правда пытался ее найти, – горячо восклицает Константин, но я ему не верю. – Ничего не вышло. А затем, да, я опустил руки, у меня родился сын, надо было жить дальше.

– Ты не знал, что мама беременна?

– Нет. Более того, Зои, о твоем существовании я узнал относительно недавно!

Не знаю, что испытывать, не знаю, что ощущать. Прошлое сто́ит оставлять в прошлом. Но гордость и обида – два слишком сильных чувства. Они жгут изнутри, заставляют давиться собственными мыслями. И сейчас, как бы упрямо я ни старалась держать себя в руках, меня тянет кричать во все горло.

– Зои, ешь.

– Не хочу.

– Почему? Тебе не нравится?

– Мне просто… – запинаюсь и покачиваю головой, – просто не хочется.

– Зои, – Константин устало потирает заросший подбородок, – я знаю, тебе сложно. И мне сложно, поверь! Однако надо же как-то пережить это время, перетерпеть его. Мы ведь с тобой взрослые люди. Мы должны принимать взрослые решения. Обижаться – не выход.

– Я не обижаюсь. Мне просто неприятно.

– Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь. – Хватаю салфетку и начинаю свирепо мять ее, будто именно в ней эпицентр проблем, корень зла. Прикусываю губу и еле слышно спрашиваю: – Ты хотя бы иногда думал о ней? Думал о маме?

– Конечно, Зои. Я любил ее.

– И оставил.

– Да, оставил. Не всегда мы делаем то, что хотим. У нас у всех есть обязанности. И моим долгом было вернуться в семью. Но, пожалуй, главное заключается в том, что сейчас я ни о чем не жалею. У меня есть сын, жена. Теперь есть и дочь.

– Но у меня больше нет матери.

– Это не моя вина.

– Кто знает. – Понятия не имею, зачем говорю такое. Константин ни при чем – и идиоту ясно, – но мне хочется сделать ему больно, хочется заставить его сомневаться и думать, думать, думать, ломать голову, сожалеть! Не знаю, что на меня находит. Я поднимаюсь из-за стола и говорю: – Пойду на улицу.

– Сейчас?

– Да.

– Зои. Успокойся, прошу тебя, и не устраивай сцен. Не убегай. Пойдем вместе и обсудим все вопросы, которые тебя волнуют.

Понимаю, что он не отстанет, и потому коротко киваю. Правда, истины в моих глазах столько же, сколько денег в дырявом кошельке. И пока Константин поднимается за плащом и подзывает официанта, я пулей выбегаю из кафе. Ветер тут же ударяет в лицо, смазанная пелена раннего вечера опускается на плечи, и я, изнемогая от безумного желания сбежать как можно дальше от отца, от его денег, от воспоминаний, подхожу к краю дороги и вытягиваю руку.

Будь что будет. Пусть судьба решит, что дальше.

Рядом со мной тормозит огромный, стальной байк как раз в тот момент, когда я слышу обеспокоенный голос отца.

– Зои!

Не обращаю внимания. Смотрю на толстое лицо водителя и спрашиваю:

– Подвезешь?

– Тебя? – Он криво ухмыляется. – Да куда угодно, детка! Запрыгивай!

И, да, я запрыгиваю. Незнакомец ударяет по газам, папина рука хватается за мое плечо, но слишком поздно. Мы срываемся с места, взрываем тихие улицы диким рыком и несемся вперед навстречу чему-то неизведанному. Я крепко прижимаюсь к огромной спине водителя, зажимаю глаза и чувствую себя так отвратительно, что тошнит. Что я делаю? Что творю?

– Это твой папаша? – орет мужик. Чую, как от него ужасно разит, но все же отвечаю.

– Нет.

– Куда подвезти-то, детка?

Интересный вопрос. Я оглядываюсь, вижу, как молниеносно проскальзывают то с одной, то с другой стороны фонари, дома, машины и неожиданно понимаю, что не хочу принимать решения. Больше ничего не хочу. Куда уж больше размышлений на сегодня? Я и так успела вынести себе мозг, так пусть за меня отвечает нечто нематериальное, невидимое. Пусть со мной случится то, что должно случиться.

– Я туда же, куда и ты.

– Что?

– Что слышал.

К счастью, незнакомца я подхватила себе сговорчивого. Вместо того чтобы хорошенько мне врезать за навязчивость, он усмехается и лишь прибавляет газу. Я чувствую, как переднее колесо открывается от земли, как моя спина нависает над асфальтом и верещу что есть мочи. А мужик смеется. Выравнивает байк обратно и кричит:

– Пристегните ремни, леди!

И мы едим так быстро, что я даже кричать не могу из-за буйного, прохладного ветра. Все тело сковывает судорога, я принимаю смерть, представляю, как падаю на очередном, крутом повороте и трусь лицом об асфальт, и мне от этих мыслей становится так паршиво, что живот скручивает в сотни гигантских узлов. Что я делаю? Боже, что я творю? В голове все вертятся мысли о том, как быстро несется байк, как молниеносно проскальзывают по бокам машины, как незаметно и ненавязчиво на Санкт-Петербург опускается мрачный вечер и как истошно от боли кричат все затекшие конечности. Мне кажется, я уже никогда не сойду на землю, никогда уже не смогу стоять ровно, дышать ровно, говорить ровно, как вдруг байк тормозит и я неуклюже ударяюсь лбом о толстое плечо незнакомца.

– Приехали, – говорит он, заглушая двигатель, и оборачивается. Лицо у него удивительно отвратительное. – Что-то еще, детка?