Эдвард Радзинский
Бабье царство. Русский парадокс

Опасная тетка

Но, уезжая, Петр не забыл о Софье. Он знал себя и потому хорошо знал родственницу. Не выдержит, бросится, как только он уедет. Петр усилил караул у Новодевичьего монастыря. Теперь Софью стерегли солдаты его потешных полков, Преображенского и Семеновского. Те, над кем правительница когда-то потешалась…

На сломе века, с 1700 года, оба полка будут именоваться лейб-гвардейскими и станут отборной, привилегированной частью армии Империи.

Москву Царь оставил на боярина Федора Ромодановского с его пыточным Преображенским приказом и вечной ненавистью к стрельцам, погубившим отца и брата. Ему в поддержку были даны боярин Шеин, первый русский генералиссимус (он получил это высшее звание за взятие Азова) с русскими войсками и генерал Гордон с полками Иноземного строя.

Путешествие преобразователя

Царь поразил Европу любознательностью и фантастическими способностями. Его интересовало все. Он жадно учился, освоив множество профессий. Он – пушкарь, боцман, кузнец, токарь, оружейных дел мастер, он изготавливал фейерверки и проектировал ветряные мельницы. Он изучил технику гравировки (сам гравировал картину «Торжество Христианства над исламом»), научился бальзамировать трупы и пытался освоить мастерство хирурга…

Искусство августейшего хирурга приводило в трепет придворных. Они скрывали от него свои болезни. Царь, узнавая о них, моментально спешил к больному со своими инструментами… Петр любил посещать анатомический театр. Увидев там отвращение на лицах вельмож, он повелевал им рвать мускулы у трупов. Погибая от ужаса и отвращения, рвали. Когда палач отрубил голову его прежней возлюбленной Марии Гамильтон, Царь взял окровавленную голову красавицы из рук палача и на ней преподал присутствовавшим на казни вельможам урок анатомии…

Но главным его занятием стало плотницкое ремесло. Царь, искусно владевший топором, без устали работал на голландских верфях, где начали строить корабли для России.

Европа как образцовая фабрика

Так Петр очно встретился с Европой.

Но царя интересовала лишь одна сторона европейской цивилизации – передовые технологии. Наш знаменитый историк Ключевский писал: «Забирая европейскую технику, он был равнодушен к жизни людей Западной Европы. Европа была для него образцовой фабрикой и мастерской. Понятия, чувства, общественные и политические отношения людей, на которых работала эта мастерская, он считал делом посторонним для России. Осмотрев множество достопримечательностей в Лондоне, он только раз заглянул в парламент». Да и то смотрел с крыши через стекло. Как пошутил современник: «Сегодня видел сразу двух повелителей – короля в зале, царя на крыше».

В «Записных книжках», писавшихся им для себя, Ключевский подытожил: «Петр, по-видимому, думал, что Россию с Европой связывает временная потребность в промышленной технике, которая там процветала. И по удовлетворении потребностей эта связь разрывалась. По крайней мере предание сохранило слова, сказанные Петром… «Европа нужна нам еще на несколько десятков лет, а там мы можем повернуться к ней спиной».

Так что западником Петр был своеобразным.

И снова стрелецкий бунт

Но путешествие по Европе Царю пришлось прервать. Как и предполагал Петр, после его отъезда началось. .

При новом порядке стрельцы перестали быть надворной пехотой, лишились привилегий. Взамен им дана была тяжелая служба – охранять границы Государства. И стрельцы в отсутствие молодого Царя вспомнили былое. Они привычно начали бунтовать, потребовали отпустить их со службы в Москву – к семьям и на заработки. Но начальство, получившее инструкции от Царя, было глухо к их требованиям.

Стрельцы ли снеслись с Софьей или Софья сама снеслась со стрельцами? Так или иначе, но она узнала о брожениях в стрелецком войске и решилась: пора!

Уже вскоре стрелецкий полковник Маслов, вставши на телегу, читал ее письмо. Софья звала стрельцов идти на Москву: «А если солдаты преградят путь на Москву – биться с ними до победы! После чего встать у стен Лавры и просить Царевну вернуться на державство». Стрельцы всё исполнили. Написали челобитную Софье, просили ее взять обратно державу. И двинулись к столице.

В Москве началась паника… На пути стрельцов встали войска генералиссимуса Шеина и генерала Гордона. Выставили пушки и начали уговаривать стрельцов разойтись, выдав зачинщиков. Но мятежники приготовились к бою… Однако боя не было. После первых же пушечных залпов стрельцы побежали.

Шеин быстро провел следствие. Зачинщиков пытали и казнили. Правда, доказательств участия в бунте Софьи Шеин не получил, да и не старался получить. Он не хотел преследовать вчерашнюю правительницу. Дело Шеин считал законченным. Однако глава пыточного Преображенского приказа князь Ромодановский имел все основания думать совсем иначе. Он знал Петра – Царю нужна была Софья.

Еще шло следствие Шеина, когда Петр, прибывший в Вену, получил сообщение Федора Ромодановского о Стрелецком бунте. Петр понял: долгожданный момент наступил. Теперь он сможет расплатиться за все ужасы детства. «Это их семя… семя Милославских…» – написал он Ромодановскому. Князь понял: это приказ.

«Мин херц» Алексашка

Петр прервал венские встречи, и царские кучера, загоняя лошадей, понеслись в Москву. Вместе с Царем в карете был его новый странный друг – Александр Меншиков. Молодой человек самого подлого звания, вчерашний продавец пирогов, с которым Царь неразлучен…

Алексашка (как всю жизнь звал его Петр) родился в великий век, когда путь из лачуги во дворец был порой так же короток, как и путь из дворца обратно в лачугу. Все это продемонстрировал Меншиков своею судьбою. Он возглавляет целую когорту всесильных фаворитов, которыми будет славен наступавший XVIII галантный век. Но из этой пестрой когорты только он и Потемкин оставят воистину великий след в истории Государства.

В жизни Петра Меншиков появился совсем молоденьким, тринадцатилетним высоким мальчуганом. Отец Алексашки был одним из многочисленных конюхов юного Петра – из них царь и набрал свое детское потешное войско. Платили гроши, на жизнь не хватало. И новоиспеченный воин отправил на заработки своего сына. Алексашка на улице торговал пирогами. На улице его и увидел тогдашний царский любимец Лефорт. Он понимал людей. Рослый красивый мальчуган с хитрыми, умными глазами, весело, с прибаутками продававший пироги, был тотчас взят им на службу. Алексашка светился здоровьем, веселой жизнерадостностью, но острый нос-клюв и волевой подбородок выдавали хищника.

(Впоследствии Меншиков очень старался исправить свое незавидное происхождение. Литовское дворянство дало ему грамоту о происхождении из старинного дворянского литовского рода. Не вышло! Русское боярство никогда не забывало, кто он такой – худородный Алексашка Меншиков…)

Лефорт верно оценил способности мальчишки. Меншиков быстро усваивал суть всякого нового дела, не гнушался никакой работой, и главное – не знал невозможного. Швейцарец понял: не худо бы ему иметь при Государе именно такого «своего человека». И рекомендовал юношу Петру.

С тех пор Меншиков – царский денщик, должность исключительно важная. Он слуга и телохранитель и, что существенно, – весь день на глазах у повелителя. Денщиков у царя много, но Меншиков сразу занял особое место. Он умел служить, то есть не только исполнять повеления, но предугадывать их.

Постепенно он становится «альтер-эго» Петра. Он при Царе неотступно. Когда Петр, узнав о смертоубийстве, задуманном Софьей, бросился в ночной рубашке в лес, одежду принес ему верный Алексашка. Он успокоил повелителя, он поскакал с ним в Троице-Сергиеву Лавру.

Странные отношения с Петром

До наших дней дошла сплетня того века, которая заставила размышлять даже серьезных историков, – будто Петр бисексуал и делил постель со своим фаворитом. Во всяком случае, в народе возвышение Меншикова приписывалось преступным, по тогдашнему закону, отношениям с Государем. За распространение слухов «о блудном их житье» были арестованы богатый купец Гаврила Никитин и каптенармус Преображенского полка Владимир Бояркинский.

Чтобы прекратить слухи, Петр показал себя гонителем гомосексуализма. Он установил строжайшее наказание за мужеложество в России – кнут и вечную каторгу. Но исполнять строгости не хотел. Гвардейского капитана, заявлявшего, что «Государь живет с Меншиковым бл***ким образом», всего лишь выслали в дальний батальон.

Одна из причин серьезного отношения историков к этой версии – письма Петра к Меншикову. В них – постоянные нежнейшие обращения царя к вчерашнему денщику: «мин херц» («сердце мое»), «мой лучший друг», «мой любимейший товарищ», «брат мой»… Заболев, Петр пишет Меншикову: «…я терпел долго, а более уже не могу, как болезнь мне тоска разлучения с тобою». Подобных писем Петр не писал никому из мужчин…

Да и письма Меншикова к Петру ничем не напоминают принятые в России обращения подданного к Государю. Алексашка смеет не употреблять в них слово «Величество», предпочитая величать Петра тем чином, который Царь в это время присвоил себе по службе, – капитан, полковник. Но что еще удивительнее, докладывая о своих распоряжениях, Меншиков никогда не пишет обязательное «по твоему указу, Государь», «по твоему повелению, Государь», а просто говорит: «поступил так-то и так-то». Меншиков не подписывается, подобно другим сановникам, «Ваш холоп» или «Ваш раб». К примеру, фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, один из родовитейших сподвижников Петра, ставил под своими письмами к Царю подпись: «Ваш холоп Бориско». И другие знатнейшие подписывались по тем же правилам: «наиподданнейший раб твой». Все в стране – рабы и холопы царские. Но безродный Меншиков подписывает письма просто: «А. Меншиков».

Француз Вильбоа (о мемуарах которого мы еще поговорим) определенно пишет, что «Петр с юности ночевал с денщиками, и Меншиков стал одним из них, но самым любимым». «[Петр] … являлся настоящим чудовищем сладострастия. Он был подвержен, если можно так выразиться, приступам любовной ярости, во время которых он не разбирал пола».

О денщиках Петра уточним. Царь действительно ночевал со своими денщиками… Но секс, видимо, был тут ни при чем. Как писал современник, Петр боялся, что во сне случится приступ его нервной болезни (возможно, он страдал эпилепсией). И потому спал с денщиками, положив им руки на плечи.

Впрочем, гомосексуалистами в том веке были самые блестящие монархи – великие полководцы король Пруссии Фридрих и король Швеции Карл XII, а также шведский король Густав III и Вильгельм III, правитель Нидерландов, король Англии и Шотландии…

Конец Московии: финал сакральной бороды

Итак, примчавшись в столицу, Царь вызвал в Преображенское знатнейших бояр. Он принял их в чужом, иноземном, камзоле. Лицо православного Царя тоже было незнакомое, бритое, над губой торчали острые усики. Сидел Царь мрачный, страшный. Нервная судорога пугающе искажала молодое лицо. Воскрес Иван Васильевич Грозный! Бояре почувствовали грозу…

Петр сразу объявил: «Бунт затеяло семя Ивана Милославского». И повелел боярам «разведать всю правду». Тут умные поняли, почему не позвал Царь на встречу любимого прежде боярина Шеина. В немилости будет генералиссимус до конца своих дней, ведь не допытал, не выбил из стрельцов угодное Петру – участие в бунте ненавистной Царевны Софьи.

Далее произошло страшное, невиданное. Царь взял в руки огромные ножницы и, с усмешкой подзвав к себе одного из бояр, отхватил у него благословенную бороду! Потом поманил другого обладателя пышнейшей бороды. Но тут его ножницам справиться оказалось не под силу, и Царь обошелся с ним еще страшнее – под гогот присутствовавшего Алексашки Меншикова отрубил бороду топором.

Так началось всероссийское брадобритие. Но это были не просто бороды, а бороды сакральные. Безбородых на Руси не благословлял священник. Бородатые святые глядели с древних икон. Борода – это святая отеческая старина.

Валялись в ногах Царя старые бояре, просили не позорить, ведь до смерти уже недалеко. Умоляли, плакали, но противиться не смели – помнили о царском топоре и о «святой царской воле». Вскоре по всей стране в церквах читали указ о брадобритии, и команды солдат отправились по земле Русской резать священные бороды. Бороды были обложены огромным штрафом. Но страшнее потери денег был царский гнев. И были случаи, когда, не смея ослушаться, обладатели бород кончали с собой…

Право носить желанные бороды Царь-насмешник оставил крепостным рабам, священникам и крестьянам. С тех пор всех их Петр презрительно звал бородачами и говорил, что «бородачи многому злу корень… Отец мой имел дело с одним бородачом [имея в виду мятежного Патриарха Никона. – Э. Р.], а я с тысячами».

Так начиналось преображение страны.

Постригши бороды, царь принялся за головы

По приказу Петра Ромодановский возобновил следствие о бунте… Теперь главным следователем стал Царь! В Преображенский приказ начали свозить стрельцов – участников мятежа.

День и ночь курились костры в Преображенском. В полутора десятках пыточных застенков арестованным стрельцам беспощадно ломали суставы, прикладывали к коже раскаленные угли, поджаривали. Застенками заведовали бояре, назначенные Петром. Сам Государь присутствовал – следил, усердны ли бояре.

Смертельно боясь огромного, непонятного Царя, бояре вовсю усердствовали. Старались добиться желанного царем – показаний об участии Софьи в бунте.

Но стрельцы сознавались лишь в том, что подали Софье челобитную с просьбой принять власть… Пытки усилили. Только тогда стрельцы не выдержали – рассказали о письме к ним Софьи…

Допрошенная в монастыре Софья свое участие отрицала. Пытать вчерашнюю повелительницу Петр не осмелился. Так что пора было закончить расправу и устроить главное представление.

Стрелецкая казнь

Перед казнью в Преображенское приехал Патриарх Адриан со святой иконой (Патриарх Иоаким умер в 1690 году). Как и положено пастырю, Адриан просил о милосердии к заблудшим. Петр велел Патриарху отправиться восвояси, икону поставить на место и не мешать Царю исполнять его трудную работу – казнить преступников.

Началась расправа. Палачи, а вместе с ними Царь с боярами (так приказал Петр) рубили головы стрельцам. Царь показал пример – лично отрубил головы пятерым. Бояре тоже старались, демонстрировали кровавое усердие. Но им было далеко до царского любимца Меншикова. По собственному признанию Алексашки, он обезглавил двадцать несчастных, а одного, распятого на колесе и долго не умиравшего, пристрелил из ружья, прекратив муку…

Царь милостиво предложил другому своему любимцу, Лефорту, поучаствовать в мужской забаве. Но участник петровских потех в этой затее участвовать отказался.

Из села Преображенского представление перенесли в Москву. И потянулись на Красную площадь крестьянские телеги, в которых сидели стрельцы с горящими поминальными свечами в руках… За телегами, вопя, бежали жены, матери, дети. В присутствии огромной толпы на Красной площади рубили головы стрельцам.

Весь октябрь 1698 года бесконечной чередою поднимались на эшафот стрельцы. Троих, сознавшихся после нечеловеческих пыток в том, что писали челобитную Софье с просьбой взять власть, Царь повелел отправить в Новодевичий монастырь. Под окном Софьи этих челобитчиков и повесили. Один, висевший в центре, держал привязанную к мертвым рукам преступную челобитную.

Долго они висели. Долго вчерашняя правительница не смела подойти к окну.

Вдоль каменной стены Новодевичьего монастыря второй стеною висели две сотни повешенных стрельцов.

Жизнь в монастыре

По приказу Царя в Новодевичьем монастыре Софью постригли в монахини. Ее родным сестрам запрещено было навещать монахиню Сусанну. Только на Пасху и в храмовый праздник монастыря Царевны имели право повидать сестру.

В те немногие встречи Софье приходилось узнавать о многом. Узнавала она новости и от прислужницы, которая шепотом величала Петра Антихристом. Вал событий обрушил на страну новый Царь. Покойный Патриарх Иоаким запрещал носить иноземную одежду. Царь объявил свой закон: нельзя носить одежду дедовскую, велел сбросить прежнее платье, в котором ходили отцы. В камзолы втискивали свои телеса дородные бояре. Величественные старинные одежды было велено резать солдатам, если кто посмеет их носить. И резали!

Новая феминистская революция

Потом Петр принялся за женщин. Повелел, чтоб в теремах повесили зеркала. В строившихся новых боярских дворцах никаких теремов теперь не было. Боярыням предписывалось сбросить любимые телогреи и одеться в европейское платье. Оделись…

Груди вываливались из корсажей, пышные юбки колоколом скрывали толстые бедра – обожаемое на Руси обилие женской плоти. Беспощадная шнуровка и крепкие мускулы крепостной служанки создавали новомодную фигуру боярынь… Обычная сцена: самая дюжая крепостная девка, упершись ногой в жирную спину хозяйки, беспощадно затягивает шнуровку на талии вчерашней затворницы. Красавица теперь должна быть пышногрудой и с тонкой талией. Кто более несчастен – обессилевшая служанка или еле дышащая в корсете госпожа?

Варварские ассамблеи

Рассказали Софье сестры о новых обычаях. Вечером вместо молитвы и покойного сна мужьям приказано везти жен на бесовские ассамблеи – балы, где боярыни пляшут, как ведьмы. И пьют вместе с мужчинами. Попробуй не привези! На этих дьявольских сборищах назначенный Петром «царь бала» граф Ягужинский (из новых, худородных людей) ведет список не пришедших. Но Ягужинский не только балами заведует. Он генерал-прокурор – око Государево. Не приди боярин на бал – в особую книгу запишет. И жди тогда царского гнева! Но коли пришел – пляши! Не умеешь – учись или пляши, как умеешь. Потому как худородный граф Ягужинский безумен в танцах. Как и сам Царь. Танцы часто длятся до утра. Только когда Царь устанет отплясывать, заканчивается ассамблея.

И вот наконец Петр удаляется. Радостно вздыхают истомленные бояре («вельможи» – так их теперь принято называть). Только приготовились отправиться по домам, глядь – Царь возвращается! Объявляет, что по пути понял: недоплясал. И бояре продолжают веселье, и с ними отплясывают жены – вчерашние теремные затворницы.

Но на ассамблеях не только танцуют. Там смертно пьют вместе с молодым Царем. И кто-то после ассамблеи отправляется под стол, а кто-то и в могилу. Что делать, хочешь быть у Государя в фаворе – учись плясать и смертно пить.

Более того, ассамблеи – эти пьяные танцульки – соседствовали с неким удивительным сборищем знатнейших вельмож…

Всешутейший, всепьянейший и воистину – сумасброднейший собор

«Царь Петька», или «Антихрист», как его часто звали в народе, после этих таинственных сборищ устраивал шествие участников Собора. Люди, глядя на это шествие, возглавляемое грозным Царем, только испуганно крестились…

Молодой Петр создал этакую раблезианскую пародию на религию – на православие и на католичество – Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший Собор.

Собор возглавлял князь-папа, которого выбирали кардиналы. Иногда папа носил титул патриарха – тогда его выбирали архиепископы (прежние кардиналы). Выборы сопровождались «шутейными церемониями».

Помня легенду о женщине, ставшей Папой, у избранного проверяли половой орган. «**й» – наше любимое народное слово, мы найдем в именах элиты Собора: «Пахом, пихай **й Михайлов» – это царь. «Изымай **й» – это сводный брат царя, незаконный сын «Тишайшего» Мусин-Пушкин… Был и «Почини **й» и прочие.

После проверки новоизбранного Папу сажали в чан, полный пива и вина, а участники – вельможная элита, раздевшись догола, пили это зелье из чана, где плавал голый избранник и спьяну мочился. Роль шутовского князь-папы и Патриарха исполнял русский Вакх – полоумный от постоянного пьянства бывший учитель малолетнего Петра стопудовый Никита Зотов… Сам Петр всего лишь служка в этом Соборе – смиреннейший протодиакон Пахом Пихай**й Михайлов.

Матерный язык – язык Собора… Все только им и разговаривали. В Соборе рождалось постыдное словесное ожерелье – «Большой и Малый Загибы», состоящие из одних матерных слов. Большой загиб состоял из 360 бранных слов… «Мать твою ***ть поперек **пы, грушу тебе в ***ду, гвоздь под…****ок и ведьму в **пу и т. д.

Во времена Сталина, почитателя Петра, русский писатель граф Алексей Толстой («красный граф», как его называли в СССР) был знаменит тем, что мог повторить малый матерный загиб. И обожавший мат Сталин высоко ценил это искусство.

«Царь Петька», или «Антихрист», как его теперь часто звали в народе, после окончания заседания Собора обычно устраивал шествие его участников. И люди, глядя на шествия с трудом держащихся на ногах соборян, возглавляемых грозным царем, только испуганно крестились.

К мужскому Собору примыкал женский Сумасброднейший монастырь, куда входили дамы из знатнейших фамилий. Они называли себя «мона***нями». И так же непотребно выбирали игуменью, и так же матерились и смертно пили. В результате все будущие императрицы в XVIII веке (кроме Екатерины II) замечательно ругались, причем самыми постыдными словами.

Герцен писал, что допетровская Россия преобразилась в новую Россию через публичный дом.

Пьянство на ассамблеях и в Соборе требовало отменного здоровья. От пьянства, «столь великого, что невозможно описать… многим случалось от того умирать», – вспоминал современник, князь Куракин. Уцелевшие после встреч «с Ивашкой Хмельницким», как именовал попойки Петр, порой болели по нескольку дней. Но сам Государь после заседаний Собора поутру просыпался свежим, бодрым и как ни в чем не бывало принимался за работу.

К сожалению, в России, как печально отмечал Чаадаев, «новые идеи выметают старые, так как они не вытекают из них, а сваливаются на нас неизвестно откуда». Так было и в петровское время. Еще вчера – добродетельная до изуверства жизнь, похожая на монастырь, а уже нынче приказал Царь – и тотчас наступила жизнь, похожая на пьяный бордель.

Впрочем, многие историки видят в этом своеобразном шутействе-сумасбродстве серьезнейший смысл – этакий скрытый тест на верность Царю. В пьянке, распутстве, издевательствах над религией Петр как бы объединил самых верных соратников, готовых предать все прежние идеалы и потешаться над прежними святынями, если так велит Царь. Недаром шутейную власть в Соборе делит с «папой» Зотовым человек совсем не шутейный – боярин Федор Ромодановский, при упоминании имени которого бледнеют люди. В Соборе он носит почетнейший титул – князь-кесарь. Вместе с ним в Соборе незримо присутствует весь Преображенский приказ – тайная полиция с пыточными камерами, палачами с плетьми, которыми он и руководит. Ромодановский единственный имеет право входить к Царю в любой час дня и ночи… Так что перепившиеся члены Собора должны были очень внимательно следить за своим языком.