Эдуард Павлович Петрушко
Стажировка. Керки
Глава V
Новый год пошёл быстро, как птичка пролетела. Слопав арбузы и выпив коньяка, от безделья играли в карты, в секу на деньги. Я первый раз проиграл 9 рублей, было очень жалко и обидно. Тем более мы нашли применение нашему довольствию.
Недалеко от учебного пункта находился кишлак. Здесь, в поселке, заросшем кустарниками, возле щебечущего родника, пустыня не казалась чем-то страшным и губительным. Наши несанкционированные вылазки выявили в кишлаке наличие небольшого магазина. Работал он без расписания, а продавцом там работала женщина по имени Байхо. Я был удивлен, наличием в этом богом забытом месте дефицитных книг от Дюма до Жюль Верна, сигарет и импортного вермута. В «универсаме» продавались импортные кассетники и даже противозачаточные таблетки. Цены кусались, но мы искренне радовались этому анклаву капитализма в пустыне. Единственно напрягали дворовые огромные как медведи алабаи, которые при виде чужаков впадали в неистовство и пытались рвать цепи, кидаясь на чужаков.
В начале января пошел в кишлак в гости. Моя мама работала библиотекарем, она приучила меня читать и ценить книги. На этой почве мы сошлись с продавщицей по имени Байхо, которая неплохо разбиралась в литературе и цитировала Есенина. Байхо была невысокой женщиной с седеющими волосами и красивыми темными глазами. Однажды она пригласила меня на обед, в свой дом.
Идти до кишлака километра два с половиной. Тоскливо застыли пески, и было неприятно от их вызывающей желтизны. Но вот потянуло запахом печеного хлеба, выдавая близкое присутствие хлебопекарни. Подойдя ближе увидел, что жарят лепешки в тандыре. Долго стоял и смотрел на ловкую работу пекаря. Рядом проехала на велосипеде женщина неопределенных лет – то ли старуха, то ли молодуха, одета неопрятно и неаккуратно. Посмотрела на меня черными глазами и умчалась, нажимая на педали. За ней бежали два потрепанных кобеля, на ходу выискивая съестное. Из хибар в небо ввинчивался белый дым.
Первый раз попал в жилище стоящее в пустыне и с интересом смотрел по сторонам. Дом был небольшой глиняной избушкой. Внутри одна комната, которая совмещала прихожую, зал и кухню. Отдельно находилась спальня. По средине комнаты стоял большой стол, вокруг которого было множество скамеек. На комоде стоял старенький телевизор Рубин, накрытый салфеткой. Байхо суетилась, я пытался снять сапоги и напряженно вспоминал, когда менял портянки. Женщина не дала разуться и повела к столу. В печке весело потрескивает кизяк. В котле жарилось мясо.
Я исподтишка рассматривал Байхо, ее голубые жилки на шее и руках. Черты ее лица выразительны, четко очерчены, правильны. Они указывают на то, что раньше она была красавицей. Особенно мне нравились ее глаза. В ее взгляде нет ни фальши, ни обмана. Через несколько минут передо мной стояла похлебка и лежала теплая лепешка. Я давно так вкусно не ел. Обжигаясь жидкостью, я глотал мясо, закусывая этот приятный микс хлебом. Лишь насытившись, я спросил у Байхо, из чего суп, та ответила что из «козлика». Козлика я ел впервые в жизни и не знал, как реагировать. Пока женщина готовила чай, сел на старенький диван, переваривая сладкую козлятину. Чашка с зеленым плиточным чаем грела ладони. От печи веяло теплом. Коленчатая труба проходила сквозь потолок, выплевывая дым в холодный воздух.
– Что ты здесь читаешь? – спросила Байхо.
– В основном Устав вооруженных. Особо времени нет и холодно. Вот ваши книжки с лавки читаю – Дюма «Двадцать лет спустя». 100 дней до приказа в Журнале Юность. Забрал у солдата…
– А почему забрал?
– Ему сейчас надо другую литературу читать, а не страшилки про армию.
– Ты воевал, Эдик? – неожиданно спросила Байхо.
– Нет, я курсант пограничного училища в Подмосковье, я в этих краях первый раз. Мы в учебном пункте солдат учим Родину любить.
– Да я знаю, вы часто ко мне в магазин ходите. Все вино выпили, – улыбнулась она.
– Кислое оно, ваш чай лучше. Травками пахнет, летом.
Лицо Байхо стало печальным, она сощурила глаза, слегка откинув назад голову и сказала:
– А у меня сын, так и не вернулся… Остался там в Афганистане… Пропал без вести. Зачем эта война, Эдик?
– Соболезную по поводу сына. А там мы помогаем правительственными силами Афганистана в борьбе с маджахетами. Интернациональный долг выполняем.
– А они без нас разве разобраться не могут? Зачем сколько молодежи туда гнать.
– Мы солдаты, куда прикажут, туда и идем.
Байхо интересовалась службой в погранвойсках и их историей. Я удивлялся высокому кругозору этой женщины
– В Москве на улице Большая Бронная есть Музей пограничных войск. Когда вы приедете ко мне в гости, мы пойдём туда. Я сам недавно посетил этот музей. Ходил от экспоната к экспонату и слушал экскурсовода о первых пограничниках, ходивших в лаптях по размокшим дозорным тропам, о сражениях с бандами басмачей, о тех, кто принял на себя внезапный удар фашистов.
Потом мы долго говорили о литературе, новом историке Викторе Суворове, сбежавшем на Запад разведчике по фамилии Резун. Первое его произведение «Ледокол» было посвящено началу Второй мировой войны. Байхо читала этот исторический роман и как любая женщина осуждала войну. Через час я искренне поблагодарил хозяйку и отправился в холодную палатку к своим солдатам и собакам, с их проблемами и трудностями.
А проблем было много, в первую очередь личный состав. Бойцы были разные, и их было много, некоторых я запомнил на всю жизнь. Был такой рядовой Вова Смолов по кличке Тюлень, крупный малый, больше толстый, чем спортивный. Тюлень был ленив, нерадивый и любил поспать. Все его движения походили на скольжения ленивца, а уж где поспать – ему было неважно. Я заставал его спящим во время дежурства по столовой в чане, куда обычно чистят картошку, под кроватями и даже в собачьей будке. Однажды после отбоя, мы вывели Тюленя с курсантом Хотюном в пустыню, стали на расстоянии 50 метров и начали воспитывать соню. Мы поочередно кричали: «рядовой Смолов ко мне!» и Вова по очередно бегал от одного командира к другому. Через час Тюлень, наглотавшись песка и сбив себе ноги, был отправлен в казарму. Каково было мое удивление, когда на следующий день я застал Вову спящим под кроватью прямо на холодном брезенте. Я выволок Тюленя за ногу, он верезжал как молодой кабан и спросонья лягался.
– Ну, все ты попал! – орал я. Сгною в нарядах! Тюлень, хлопая глазами, наивно оправдывался:
– Ну, вы же сами меня после отбоя дрючили, я не выспался!
– Сейчас выспишься, – бушевал я. Сменить дежурного по заставе собаководов! Будешь кашу варить собакам три дня! Бегом марш! Тюлень, застегивая ремень, засеменил к выходу из палатки.
Были солдаты дерзкие и наглые, в основном из числа местных или кавказцев. Служил у меня местный воин по имени Пахлавон, весь черный, в здоровом мужском теле с постоянной растущей щетиной на лице. Когда ему делали замечание, смотрел всегда недобро, но ничего не говорил. Своих сослуживцев не уважал, с сержантами разговаривал через губу, слушал только офицеров и немного меня. При профилактике в пустыне строевого шага, все делал нарочно медленно, ускоряться при передвижении не хотел, что-то шипя в ответ на наши команды, на своем языке. Пару раз мы его дрюкали в пустыне, но никакого эффекта, только затаившееся озлобленность и гнев.
На выходные к Пахлавону приезжало пол аула родни, которые всегда привозили тюки с едой и фруктами. По-восточному незамысловато захотели подкупить меня сначала едой, а еда была действительно шикарной, в виде плова, домашней колбасы и свежих лепешек. Я сначала брал угощения, а потом когда понял что за эти «дары» Пахловон, требует послабление в дисциплине и неприкасаемости со стороны сержантов, от «подношений» отказался. Напряжение с Пахловоном росли, по всей видимости, он делился этой информацией с родней, которая очень негодовала по этому поводу и даже начала угрожать моим сержантам. В один из выходных дней у меня состоялся разговор то ли со старшим рода, то ли с отцом нерадивого солдата.
– Вы зачем обещали, зарезать сержанта? – спросил я седого мужчину с пронзительным взглядом.
– А, что они как с девочкой обращаются с нашим сыном – мой полы, чисти картошку?
– Это армия, обслуги здесь нет, а есть устав и требование выполнения приказов.
– Мы растили мужчину и воина, а вы кого с него хотите сделать, батрака?
– Солдата, дисциплинированного и ответственного, – отвечаю я и начинаю нервничать и пристукивать ногой. Старый аксакал внимательно посмотрел на меня и сказал:
– Давай так мы тебе дадим 500 рублей, и ты его на время учебки, отпустишь домой. Он рядом будет, когда надо приедет – покажется. От такого предложения у меня буквально челюсть упала на песок, и я с минуту не знал, что ответить.
– Я доложу комбату, – сказал я и не прощаясь развернулся и чуть ли не строевым шагом пошел в расположение. Комбату, конечно, я не доложил, а помощник комвзвода, вечером сказал, что и меня зарежут, он слышал угрозы родственников в мой адрес.
Догадываясь, что Пахловану могут привести не только яблоки и конфеты, устроил осмотр его многочисленного скраба и еды. Вместе с сержантами проверял прикроватные солдатские тумбочки. Открывал поочерёдно ящички, распахивал дверцы. На положенных местах пребывали положенные вещи: простецкие электробритвы, флакончики с одинаковым у всех одеколоном «Москвич», которым торговали в магазине на колёсах, стопочки конвертов с весёлой картинкой животных – других в автолавке не было, подворотнички, запасные портянки, иголки, подсунутые под катушечные нитки.
Чутье меня не подвело и в набитой тумбочке строптивого Пахлована мы с сержантами нашли анашу и насвай. Эта информация была доложена комбату, позже Пахлована куда-то перевели, подальше от родни, а меня в конце стажировки наградили почетным знаком.
Служил у меня в подразделении шахматист – Быков Игорь. Умные люди в армии закорючка, а умные плюс блаженные – вообще головная боль для начальства. Быков был на удивление неорганизованным и неловким парнем. При ходьбе шаркал сапогами, переваливаясь по-утиному, из строя поначалу вываливался, будто его выталкивали оттуда нарочно. Быков был не просто рядовой учебного пункта, а шахматист второго разряда. Его пару раз вызывали на турниры, которые он выигрывал. Это было приятно, но голова солдата вечно забита этюдами и задачами, а отсюда и не чищеные сапоги и не кормленые собаки. У Быкова была маленькая коробочка с миниатюрными шахматами, которую он доставал в любое свободное время, а теперь вот, пожалуйста, – играл в шахматы во время дежурства.
– Почему играете в шахматы во время службы? – грозно спрашиваю я.
– Я не играю, а анализирую, – беспечно отвечает Быков.
– Какая разница, все равно отвлекаетесь от службы.
– Еще великий гроссмейстер Ботвинник, говорил о важности этого дела.
– При чем тут Ботвинник, и какого дела? – нахмурился я.
– У Ботвинника есть слова о том, что каждый шаг по пути совершенствования строится на анализе… На анализе партии, чтобы можно было, потом критиковать свои собственные ошибки и достижения.
– Быков, я вот влеплю тебе пять нарядов вне очереди – позеленеешь, от счастья. За анализируешься. Ни с оружием обращаться не умеешь, ни кровать заправить, что ты за солдат?
– Товарищ курсант, каждый в этой жизни должен заниматься тем, что умеет – невинно смотря мне в глаза, отвечал Быков. От такой наглости я решил написать рапорт на начальника учебного пункта о «невозможности» сформировать с Быкова хоть что-то наподобие воина. Ибо он конь шахматный и надо его перевести в строй бат или «шахматную» роту.
Через некоторое время меня вызывает заместитель начальника по политической части учебного пункта капитан Березкин. Кивком головы ответил на мое приветствие и попросил присесть на табуретку. Поинтересовавшись, вежливым голосом сообщил:
– Читал ваш опус про шахматиста и даже дал начальнику учебного пункта почитать. Так вот, слушайте его решение: «В переводе рядового Быкова отказать. Талант – это редкость, и его надо беречь и развивать».
– Как он границу будет охранять? Там не сельпо клуб, намучаются с ним, в писари его или в библиотекари, – настаивал я.
– Назаренко не поменяет своего решения. А из Быкова надо сделать настоящего солдата-пограничника. Нужно подумать о том, как пограничная закалка пригодится ему в дальнейшей жизни. Может, у нас растет, чемпион мира, а его – в писари… Надо уметь смотреть вперед.
Все, подумал я, эндшпиль – конец партии, пошел и отобрал у Быкова шахматы и всю литературу. Выдавал я все это назад в виде поощрения, когда он справлялся по службе. Под конец учебного пункта Быков стал собранным и подтянутым солдатом.
