Эдуард Павлович Петрушко
Стажировка. Керки
Глава III
Мокрое, унылое утро ватой окутывало мысли, делать ничего не хотелось. Но мы образец для молодых солдат, поэтому – умываться и бриться холодной водой. Песок, песок, песок. Песок валялся на одеялах, залезала под бушлаты, въедался в кожу. Он налипал на наушники радиостанций, забивала стволы автоматов, и очиститься от него было практически невозможно. Отупевшие, покрытые песочной пылью, мы старались делать меньше движений, жизнь загустела, оставшись лишь в теплых бушлатах или под двойными одеялами.
Важным и счастливым событием стал для меня и всей заставы тот факт, что из нас сделали роту собаководов. Самым главным отличием этого подразделения являлось, то, что мы не ходили в наряды по кухне!!! Санитарные нормы. Я полюбил это словосочетание, как сладкий виноград. Кроме того, я все детство просил у родителей купить мне собаку и вот в 19-ть лет моя мечта осуществилась. У меня целых 15-ть собак! Подфартило.
Наше «собачье» расположение было в 700-ах метрах от основного учебного пункта и включало – свою палатку для проведения занятий, учебный инвентарь, пищевой блок и соответственно будок двадцать с худыми пасами. Хорошие собаки служили на границе, на учебный пункт отдавали так называемый «брак» или старых особей. Хотя было несколько исключений. Я днями пропадал в «учебной» части и развлекался с собаками. Со многими овчарками я сразу установил дружеский контакт, прикармливая их сухарями, несколько собак были замкнуты, а одна была агрессивная, которая не брала подачки и подпускала только инструктора.
На почве собак сдружился с сержантом инструктором – Соболевым Виктором. Виктор был из хулиганов, с пригорода Перми, гордился своим золотым зубом. Улыбка у него агрессивная, словно оскал акулы перед укусом. Голос был тусклым, напоминая глухой стук медленно перекатывающихся в грязи булыжников. Но на самом деле Соболев оказался добрым малым, заботящийся о солдатах и любящий собак.
На учебный пункт Соболев прибыл со своей собакой по кличке Флора, которую привез на границу из дома. Флора, крупная темная овчарка, получила ранение во время задержания в голову и стала немножко «дурковать». Соболев не хотел усыплять собаку и планировал с ней вернуться после срочки домой, поэтому отправился дослуживать полгода на учебный пункт.
Под треск дров, сержант часто рассказывал о Флоре:
– Мыкался со своим лопоухим щенком по районным клубам Перми, всюду от нее отмахивались и никак не хотели принять в члены. Не давали направление на дрессировочную площадку, потому что родословная на собаку оказалась чуть ли не липовой, самодельной. Я не сдавался, попал в Клуб юных собаководов, где меньше всего обращают внимание на бумажки. Там и был встречен с Флорой как желанный, обогрет и обласкан. Натаскал ее. Флора стала очень умной и рабочей. Два раза Флора выигрывала соревнования.
Стараясь меньше показываться в расположении батальона, днями пропадал с подразделением в нашей учебном расположении. Идти до него далеко, офицеры приходили редко, только Шамханов приходил чуть ли не каждый день, видя, что я на месте и план учебных занятий выполняется, он уходил обратно. Я проводил политинформацию, занятия по партийно – политической работе, организовывал выпуск газет и боевых листков. Сержанты, прошедшие службу на границе, занимались с личным составом тактикой погранвойск, собаководством и изучением материально – технической базы.
Бродя по «расположению» этакому мини собачьему анклаву в пустыни, время от времени подходил к палатке, где сержанты проводили занятия, бубня, что-то про детали АК -74. От безделья игрался с собаками. Они гремели цепями и радостно приветствовали меня. Присев на корточки гладил за ухом старого пса по кличке Алый, который в знак благодарности, словно щенок, лизал мне руку.
Вдруг все оставалось в этой безрадостной пустыне. Ничто не перемещалось в воздухе и на земле, не подавало голосов. Даже собаки забились в будки. Алый тоже заскулил и попятился в свое убежище. Потянуло влажностью и какой-то прелостью. Казалось вот-вот, что – то объявятся и сменит свет дня, обитателями мрака. Беспричинно, сама по себе, тревога не возникает. Я чувствовал: с минуты на минуту что-то изменится в устоявшемся покое, непременно распадется, как распадается детская мозаика от грубого или неловкого чужого прикосновения.
Ногти, сжатые в кулак пальцев глубоко впивались в кожу, и я не сразу сообразил, откуда в ладонях эта тупая не проходящая боль. Неожиданно налетел ветер, не частями, без разгона, а сразу всей массой и злобой. В лицо брызнул песок и начал кусать открытые части тела. Сразу потемнело как ночью, собаки завыли. Небо над головой гудело, расплывалось свинцовыми чернилами. Я кинулся в учебную палатку, сержанты, впустив меня, застегнули брезентовые полы. Начиналась буря.
Свирепствовала она не долго, но страху нагнала по самые не балуй. Палатку трясло, ветер рвал ее на куски. Разбилась лампочка, через минуту вырубило свет.
Один угол палатки, сорвало и все кинулись его удерживать, получилась толкучка, команд сержантов слышно не было. Кто-то из солдат крестился, кто-то упал на пол и лежал тюком. Такой мини Армагеддон. Все закончилось также быстро, как началось. Прийдя в себя, даю команду, строится.
Чахла джида, пустынное дерево, растущее возле палатки, было засыпано песком. Некоторые будки тоже засыпало и собаки от страха скулили и царапали песок изнутри. В хозблоке бардак – кастрюли на полу, мешок с гречкой распаялся и перемешался с ненавистным песком.
Личный состав ползал по учебному пункту, который смешался с пустыней как кисель с борщом. Солдаты откапывали и собирал скарб. Все тихо обменивались впечатлениями от пережитого страха. Один из солдат, маленький и тщедушный Семен в очках с толстой квадратной пластиковой оправой, совершенно не шедшей к его худому остренькому личику, обмочился и его под общий гогот отправили в расположение стираться. Не повезло бойцу, обидная кличка прилипнет надолго. Надо присмирить будущих обидчиков, чтобы парень глупостей не наделал.
Сержант Соболев спускает Флору с поводка. Та радостно отряхивается и бежит по территории. Останавливается возле снесенного бархана и начинает разгребать лапами песок. Через несколько минут мы увидели, что Флора достает две крупные черепахи. Вечером я первый раз в жизни попробовал черепаший суп.
С декабря задули пронизывающие ветра. От холода и промозглости, часто начали ругаться между собой. Кожа огрубела, у многих от недосыпа появились круги и морщины под глазами. Били истопников, которые засыпали у буржуйки от невыносимых нагрузок. Срывали злость на личном составе, но в целом оставались справедливыми командирами, твердея как грецкий орех. Закалялись, одним словом.
Ночь, крики заснувшего истопника – его дергал за уши Чеславлев Игорь. Истопники выделялись нам на сутки. Возле буржуйки тепло, но засни он хоть на десять минут, мы застывали на своих кроватях, как пингвины. От этого постоянно хотелось в туалет. Кто-то справлял нужду возле палатки, а некоторые не вставая с кроватей – песок все впитает. Стало вонять мочой. На общем собрании курсантов приняли решение отходить ночью от палатки хотя бы на десять метров, чтобы не жить в смердящем мочей помещении.
Получив по ушам от Чеславлева, истопник засуетился. Рыжие мерцающие отсветы сменились постоянным белым жаром, чугунка загудела, застреляла угольками, горячее тепло поползло волнами по палатке. Я встал, накинул бушлат, протянул к краснеющей боками печке холодные рук. Истопник подумал, что буду его бить, вжал голову в плечи.
– Не ссы, – сказал я и сел рядом глядя на игру огня, сжал-разжал пальцы, наслаждаясь теплом.
Согревшись, вышел покурить. Луна, укрытая толстым одеялом туч, нашла маленькую лазеечку, выглянула краешком глаза, как будто подмигнула мне. Ночной мрак посерел. Спящий лагерь, как стадо отдыхающих динозавров раскинулся по долине.
К нам в палатку постоянно прибегали посыльные, вызывая того или иного курсанта. Иногда мы издевались над солдатами, и давали им нелепые команды, типа окопаться или отжаться. Арсентьев скороговоркой мог громко крикнуть «пшелвонболван», отчего оторопевшие воины серели и присаживались чуть ли не на задницу. Хотя это было не по уставу и некрасиво, мы ржали над каждым выкриком Арсентьева. Ибо смеяться больше особо было не с чего. Сегодня до подъёма полог палатки откинулся, противно захлюпав брезентом. Солдат застыл на пороге, забыв фамилию своего командира.
– Курсант… в расположение! Никто не пошевелился, я приподнял голову:
– Какой курсант, фамилия? Солдат словно проглотил лягушку, мялся и переступал с ноги на ногу. Меня передернуло от потекшего по ногам холода. Застывший на пороге боец, оставив вход не завешенным, принялся заикаться. Не поднимая головы, я зло бросил:
– В трамвае, что ли! Дверь закрой и пошел прочь! Солдат убежал уточнять фамилию своего непосредственного руководителя.
Ползли однообразные дни, мы растворились в их пугающем сходстве, механически выполняли свои обязанности. Такой затянувшийся день сурка. Только пустыня шевелила песчаные барханы, невидимые руки мяли их, вылепливали и постоянно меняя форму. Кара-кум пугающая и одновременно манящая казалось иногда звала тебя.
В один из одинаковых как бублик дней, решил пройтись вглубь этого песочного океана. Один бархан второй, оглянулся пару раз назад, обошел бархан и оп! – потерял ориентацию. Постоял, прошелся вперед – назад. Барханы. Мнилось, что они преследуют меня, лишь зазевайся – они начинают перемещаться по желтому бесконечному полю. Так успокоится. Присел на холодный песок, закурил, смотрю по сторонам, прикидываю куда идти. Вдруг показалось, что из-за бархана кто-то выглянул и сразу скрылся. Сердце начало отплясывать в груди. Вспомнил о рассказе Ивана Ефремова «Аллергорхой-Хорхой» о безголовом толстом черве. Он якобы обитает в пустыне и убивает крупный скот и людей на расстоянии, ядом либо разрядом электричества. Это неизвестное науке животное из пустыни Гоби, многим казалось обычным фантастическим вымыслом, однако уже в Монголии местные жители не сомневаются в реальном существовании этого монстра.
Опять что-то мелькнуло в дали. От страха застучало в висках, и пошла «гусиная» кожа. Я уже начал верить в червя и бабу ягу, когда за барханом раздался противный вой шакала. Неприятно, но не смертельно. Хотя был случай – бешеный шакал покусал одного дембеля и он лежал в госпитале «переслужив» полгода. Через полчаса вышел к расположению по тускнеющим следам, решив больше не ходить на экскурсию в пески.
