Всеволод Шахов
Глубокая выемка
Теперь огонь заглатывал и мелко исписанные тетрадные листки с рассказами. Ковалёв нещадно отрывал листок за листком. Пробегал взглядом и, кривясь, шептал: "Вот тебе ещё… вот тебе тачки… вот тебе экскаваторы… вот трупы… ешь… вот… меня можешь забрать… Глубокая выемка".
Ковалёв попытался сунуть руки в огонь и одёрнул. Смотрел мутным взором в никуда. Постепенно накрывала пелена, сладкая слабость убаюкивала. "Вроде хочется увидеть будущее, а вроде и нет"
Из памяти всплыли строчки, написанные в молодости.
Скажи, как пробудиться ото сна?
Как отогреть замёрзнувшую душу?
Как панцирную корку изо льда
Мне расколоть и выбраться наружу?
Как мне найти того, кто все поймёт,
Кто знает, где искать источник жизни?
И кто меня с собою уведёт
В тот мир, который я не видел даже в мысли?
Но, незнакомец скажет мне:
"Ты оглянись вокруг, и все поймешь,
Ведь цель, к которой ты идёшь -
Есть мир, в котором ты живёшь!"
14
Несмотря на резкую боль в шее, Виктор всё же повернул голову к Ивану: "Давай ещё нарежу!". Иван забинтованными ладонями подхватил жёлто-красное яблоко из корзины и передал Виктору. Тот резал тонкими пластинками. Иван аккуратно брал кусочек в рот и, осторожно смыкал припухшую челюсть. На лице попеременно отражались, то оскал от боли, то удовольствие от сладкого вкуса.
– Яблочный спас, не могу же я пропустить, – Иван не пережёвывал, просто надавливал нёбом, и отправлял кусочек дальше, – в деревне всегда до отвала наедался… А ты где взял?
– Егорыч принёс, – Виктор медленно разогнул спину. Тупая боль в правом боку с огромным синячищем мешала сделать это быстро, – Говорит, в этом году хороший урожай, в Мысово у знакомого купил. Виктор подошёл к перилам балкона и, с размаху, левой рукой запустил огрызок яблока. Проследил, как тот пролетел сквозь сочные тёмно-зелёные листья липы.
– Витька, какие там новости? Пять дней провалялся, толком ничего и не знаю, – Иван зажмурился, отправляя в рот кусочек яблока.
– Да, есть новости, – Виктор начал с хорошего, – Макарова перевели в другой район, на повышение. Поговаривают, что крупное дело раскрутил, – большую партию зеков на Север отправляют.
– У-у, – Иван в знак одобрения поджал губы и кивнул.
– Через две недели, вроде на тридцатое августа, назначили сдачу Глубокой выемки высокой комиссии из Москвы, – Виктор нежно потирал ладонью бок.
– Ну, через две недели, я думаю, уже оправлюсь, чувствую, быстро заживёт, – Иван посмотрел на Виктора и усмехнулся, – а ты в этой рубашке на праздник пойдёшь?
Виктор расправил заштопанную в нескольких местах свою любимую рубашку в старых следах угля, земли, крови.
– Эх, когда-то белоснежная была… и досталось же ей… повидала жизнь… – Виктор погладил передок рубашки, встал и подошёл к тумбочке, взял листок "Перековки".
– Свежая? – Иван заинтересовался, – у меня пальцы ещё в бинты замотаны, даже и не помышляю взять.
– Да, вчерашняя, – Виктор посмотрел на дату, прочитал вслух, – от пятнадцатого августа.
– А, ну чего пишут? – Иван скользнул глазами, увидел на одной из фотографий знакомое лицо, – постой, так это ж ты! Ну-ка, ну-ка… "Инженер Соболев, не жалея себя, предотвратил крупную аварию на Глубокой выемке…" Да ты, герой!
Виктор смутился, но всё же дал Ивану дочитать заметку.
– Ладно, я не это хотел показать. Тут рассказ Ковалёва напечатали, – Виктор показал обратную сторону газетного листка, – …единственный оставшийся… Егорыч говорит, что целиком исписанная тетрадь была… всё сжёг… в тот вечер… когда с тобой случилось.
– Я знаю, – Иван покусал губу, отвёл глаза в сторону, – мне Анька рассказала, на следующее утро он умер. Вышел к умывальнику и упал… сердце остановилось… Говорит, здесь недалеко похоронили.
– Да, на деревенском кладбище, – Виктор кивнул, – родственников у него не было.
Помолчали.
– Вить, знаешь, я чего подумал… ну, вообще, подумал, пока лежал… в этом графском доме удобно думать… тепло, сухо. Вечерами, как королевна с балкона смотрю, мысли так и ходят. Короче, меня через месяц досрочно освобождают, – Иван сделал паузу, посмотрел в сторону оконного проёма и быстро продолжил, – но я решил остаться на Строительстве. В Мысово перевезу жену. Никитишна говорит: можно поселиться в деревне, рядом с усадьбой. Потом вроде завод строить начнут. Плотницкое дело – это мое. Главное, чтобы руки зажили… а уж работать я умею.
Виктор улыбнулся, посмотрел в светлые глаза Ивана и приобнял за плечо.
– Эх, Ванька… ещё поработаем… вся жизнь впереди…
– Вить, почитай вслух… – Иван сглотнул, прикрыл глаза.
* * * Записи Ковалёва. Искусственная река. * * *
Стайка ребят, лет десяти, застыла перед витринным стеклом первого этажа административного здания. Уменьшенный макет трассы канала "Москва-Волга", выставленный для всеобщего обозрения, занимал несколько квадратных метрах пола. Фанерные листы служили основой для масштабной карты местности. Между городом Москва и селом Иваньково, расположенными по углам карты, через возвышенности и низины, пересекая небольшие речушки протянулась извилистая голубая лента канала. Большие водные пространства, – водохранилища, – подпирались дамбами на речках. На самом большом водохранилище, обозначенным, как Иваньковское, стояла гидроэлектростанция. Макет не был плоским, все неровности рельефа, – холмы и впадины, – воссозданы из папье-маше по топографическим картам. Миниатюрные гидросооружения, искусно вырезанные из дерева, выделялись сочным белым цветом.
– Искусственная река… – проговорил с серьёзным видом долговязый паренек, – а вот, те штуки, которые пересекают канал, называются шлюзами.
– Серёжка, а ты откуда знаешь? – девочка, помладше, с двумя беззаботными косичками, прижалась щекой к стеклу.
– Мне папа рассказывал, – долговязый Серёжка продолжал объяснять, повернувшись к остальным ребятам, – Москва находится выше той местности, где протекает Волга, поэтому воду будут закачивать насосами. Чтобы вода обратно не выливалась, нужны дамбы, но не простые, а специальные – ведь ещё и корабли будут ходить. Их называют шлюзы. Смотрите, целых три в районе Дмитрова. Там перепад высот большой. Так вот, это открывающиеся с двух сторон камеры. Когда корабль идёт в Москву, открывают нижние ворота, корабль заходит, ворота закрывают. Теперь, камеру медленно заполняют водой насосами, корабли поднимаются, потом верхние ворота открываются и корабль идёт дальше. И так по "лесенке" забирается. Понятно? – на лице Серёжки проступила серьёзность.
Егорыч, закончив покраску фасада, внимательно наблюдал за ребятами. Они, водя пальцем по стеклу, продвигались по трассе канала к району Глубокой выемки.
– Вот здесь… здесь наше Хлебниково, – объявила другая шустрая девочка, ликующе повернулась к Егорычу, ожидая подтверждения. Он кивнул.
– Серёжка, а что это такое? – лохматый парень в штопаных штанах показал на полукольца белого цвета, немного выдвинутые к воде, расположенные на противоположных берегах друг напротив друга. На одном берегу стояло белое зданьице в форме простой четырёхгранной призмы.
– Не знаю, Юрка, – Серёжка задумчиво рассматривал сооружение.
– Это заградворота, – Егорыч, в который раз, любовался участком Глубокой выемки, ему особенно нравился рельеф из папье-маше, – наш художник очень старался, смотрите, как детально проработал…
– А что такое заградворота? – Юрка следил за взглядом Егорыча..
– Это важная штука, – Егорыч, не оборачиваясь, разъяснял, – Канал – сложное гидротехническое сооружение и требует периодического обслуживания: там берег укрепить, там русло подправить, там углубить. Вся трасса разделена на участки. Каждый участок отделяется специальными подъёмными перегородками, которые называются заградворота. Когда надо, воду откачивают только на нужном участке и не надо осушать весь путь.
– Ворота под землёй прячутся? – девочка с косичками нетерпеливо влезла с вопросом.
– Эта штука интересная, называется ферма Томаса. Мы привыкли, ворота – это цельная плоская плита, а здесь, это как бы складная штора. Представьте себе плитки домино, расставьте их вертикально, вплотную друг к другу, лицевая часть к обратной. Плитки настолько гладкие, что и просвета не видно. Теперь, толкните за верхнюю часть самую крайнюю, они все быстро и сложатся. Вот такие подобные плитки, связанные тросами, полулёжа, находятся на дне канала. Натянул трос, плитки встали в ряд, ослабил – плитки легли.
– Классно! – Юрка ухватил суть, – во, точно, Глубокая заградворотами ограничена, вон там и там…
– Да, это место, требующее особого внимания, склон может сползти. Пока строители не знают, как себя почва поведёт, – Егорыч вспомнил опасения Будасси и, глядя на макет, задумался о масштабах проекта.
– А это правда, что на стройке заключенные работают? – Егорыч резко обернулся. Вопрос исходил от белокурого щупленького паренька, самого маленького из ребят.
– Вся страна работает, – Егорыч вздохнул. Странное чувство, не то настороженности, не то обиды. Проскочило, но быстро улетучилось. Взъерошил белокурому мальчугану волосы и, улыбнувшись, обвёл всех взглядом, – да, вся страна работает. Новый мир строится… огромные заводы, фабрики. За техникой – будущее! Вы, молодые, интересуйтесь, учитесь, исследуйте, изобретайте – это теперь ваша жизнь!
Эпилог
Из дневника…
1 мая 1937г. Дмитров.
Протяжные гудки – один, второй, третий… шёл пароход…
Весь берег заполнен людьми, а уж к пристани, так вообще, невозможно протиснуться. Головы, головы, головы… Кепки, кубанки, шляпы, фуражки. Все лица повёрнуты в сторону канала. А там…
…ослепительно белый красавец-пароход с толпами пассажиров по бортам у поручней. Машут руками, кричат "Ура-а-а!", с берега в ответ тоже машут и кричат. Большая надпись на борту – "Иосиф Сталин". И как брызги, буквы поменьше – имя великого вождя на каждой шлюпке, каждом ведёрке, каждом спасательном поясе.
Часть пассажиров сходила с парохода, часть, наоборот, заходила. Скоро дальнейшее следование к Москве. Передовики из вольнонаёмных ещё вчера уехали в Иваньково на Волгу, чтобы оттуда начать движение по каналу.
Он подошёл ко мне сзади. Я улыбнулся, приветливо поздоровался.
– Поздравляю, знаю, вы в списках награждённых, – я попытался не показать, что заметил его какую-то отрешённость и, в то же время, напряжённое состояние. Но он почувствовал, решил прояснить ситуацию и шепнул:
– Ещё не знаешь…? Фирин арестован, Пузицкий арестован. Говорят, ещё сто двадцать человек…
Я замер в растерянности. Только вчера, во всех газетах большие портреты всей верхушки Строительства, а сегодня… вот как…
– За что? – только и смог произнести нелепое.
– Мало что ли чудес у нас в стране…, – он снял кепку, провёл рукой по гладкой голове, – в основном, ромбов арестовали, всех приближенных к Фирину и Ягоде. Вот так, одних сажают, других награждают, – он потеребил лацкан пиджака, – награждение в Москве, в Парке культуры и отдыха… ладно, пойду на пароход, сегодня увижу нашу Глубокую с воды.
Я смотрел на людей, думал. Между тем, чувствовалось, что веселье постепенно охладевает – новости распространялись быстро. И почему-то отметил для себя: в толпе, в этот жаркий день, можно легко узнать награждаемых со спины – они томились в пиджаках, в отличие от остальных, веселящихся в распахнутых лёгких рубашках, а вот сколько там было расконвоированных заключённых и недавно освобождённых, так просто и не определить.
А пароход, по заранее подготовленной программе, грациозно отходил от пристани и держал курс на Москву.