Влас Дорошевич
О суде присяжных

Судебный отдел печатается-то даже петитом, чтоб занимал поменьше места.

Обычный размер для отчёта от 30 до 100 строк. Maximum до 150. 200 уж для дел «сенсационных».

А дело становится «сенсационным» часто только после того, как его переврут газеты. A priori сенсационных дел сравнительно немного.

Занимаясь тульским делом (Грязнова) об «отцеубийстве», я спросил у одного московского редактора:

– Не было ли у вас напечатано чего-нибудь об этом деле?

– Была заметка. Строк в 35.

А ведь на этих заметках по 35 строк и был основан весь тот шакалий вой, который был поднят по поводу оправдания «заведомого отцеубийцы».

Что может при таких условиях написать репортёр? Что мог бы при таких условиях сделать Достоевский, Толстой, Шекспир? Можно ли в 30-100 строках рассказать обстоятельства дела, изложить показания свидетелей и речи сторон, подчеркнуть и выяснить те существенные обстоятельства, которые легли в основу приговора?

Да, этого и не напечатают:

– Не размазывайте!

Репортёру даже незачем, в сущности, присутствовать на суде и сидеть в том тёмном, тесном, неудобном уголке, откуда плохо видно, очень плохо слышно, куда сажают в суде «представителей гласности», долженствующих «совершенно точно» передать обществу всё происходившее.

В 30-100 строках дай Бог изложить только содержание обвинительного акта.

Так и делается.

Сообщается содержание обвинительного акта и приговор.

Что происходило на суде, подтвердились ли и насколько подтвердились данные обвинительного акта, что осталось от обвинительного акта на судебном следствии, и осталось ли от него что-нибудь, – ничего этого публика не знает.

Публика судит о виновности подсудимого только по содержанию обвинительного акта: только это ей и сообщено. Но ведь, если бы выносить приговоры только на основании обвинительного акта, все были бы всегда виноваты. Ведь обвинительный акт – уж потому, что он «обвинительный», – это одностороннее освещение дела, часто неверное, неосновательное, ошибочное. Ведь это не какой-нибудь безусловный документ. Его нужно ещё проверить. Для проверки его и существует судебное следствие. При проверке этого документа иногда выясняется такая его ошибочность, что прокурор даже отказывается от обвинения. Обвинительный акт составлен на основании свидетельских показаний, данных следователю без присяги. Часто на суде, когда приходится говорить как перед Богом, под присягой, свидетели меняют свои первоначальные показания.

Оказывается, что они следователю говорили неправду. Ещё чаще оказывается, что следователь не так понял, не так записал показание свидетеля. Наконец на суде являются новые свидетели, свидетели со стороны защиты, которые только здесь на суде оглашают новые обстоятельства. Часто на судебном следствии совершенно меняется картина, нарисованная в обвинительном акте. На судебном следствии никогда почти не остаётся без изменения картина, нарисованная обвинительным актом.

И всё это, вся истина, добытая судом, остаётся для общества совершенно неизвестной!

Общество читает только содержание обвинительного акта, часто даже прикрашенное…

В этом нужно сознаться, но не будем за это строго судить репортёра: у него есть скверная привычка есть. И чтоб обеспечить помещение заметки, он пускается на маленькую спекуляцию, придаёт делу «некоторую сенсационность», и суконный язык обвинительного акта украшает блёстками своего красноречия. К слову «убийца» прибавляет «безжалостный», к слову «жертва» – «несчастная», картину преступления зовёт «раздирающей душу» и руку убийцы всегда титулует «бестрепетной и незнающей сострадания». Ему хочется есть. Он так дрожит, что заметку о случае, в котором нет «ничего сенсационного», так сократят, что умрёшь с голоду.