Влас Дорошевич
Граф Витте

Вопрос самый существенный, вопрос жизни и смерти, земельный вопрос, который нужно разрешить какою бы то ни было ценою до марта, проваливается в январе в совете из-за разногласия гг. министров.

Так воз вечно останется «и ныне там».

И «кабинет», который расходится во взглядах, продолжает существовать.

И беспомощный премьер-министр продолжает оставаться во главе министерства, где у всякого своя политика.

«Премьер-министр», когда «кабинета» не существует!

Это звучит уже как:

– Адмирал швейцарского флота.

Какая беспомощность в самом начале.

Из Петербурга провозглашается «действительная неприкосновенность личности», – и это сопровождается массовыми избиениями в Одессе, Симферополе, Феодосии, Киеве, Харькове, Твери.

От Томска до Кишинёва.

В 130 городах.

Каждый губернатор, каждый полицмейстер имеют собственную политику.

Там разрешают милицию, здесь учреждение милиции считают мятежом.

И снова ничего, кроме жалоб.

Новые расписки в беспомощности:

– Что ж делать, если некоторые… по своему усмотрению… самовольно…

В доказательство этого некоторые отзываются, смещаются.

Что ж это за новый Куропаткин, у которого каждый генерал ведёт свой собственный бой и чуть ли не свою собственную войну?

Какая беспомощность всё время.

Вопрос прост.

Какая задача была поставлена графу Витте.

– Осуществить свободы, объявленные манифестом 17-го октября.

Прошло три месяца.

Что сделано?

Где Государственная Дума?

В чём состоит свобода слова, если каждую неделю прикрывается столько изданий, сколько их не прикрывалось в год ни при Сипягине ни при фон Плеве!

Где свобода союзов? Где свобода собраний?

О неприкосновенности личности говорить в стране, в столице которой запрещается выходить на улицу после 12-ти часов ночи, и где в Севастополе высылают людей «за знакомство с Куприным», – я нахожу неприличным.

Это значило бы издеваться над бедною родиной.

Никогда ещё жизнь русского человека не была так дёшева, как она стала с 18-го октября 1905 года.

– Но тысячи причин, условий!

Никаких условий!

Результатов! Результатов!

Речь идёт о жизни страны.

Какие причины, какие условия тут могут приводиться, как извинения?

Человек под хлороформом. Человек лежит на операционном столе. Ему делают операцию, от которой зависит его жизнь и смерть.

Жизнь и смерть его висят на волоске.

Какое это время, какое это место для того, чтоб:

– Извиняться?

Какие извинения?

– Волнения… тревожное время…

Человек не может справиться с волнениями. Человек не может справиться с составлением кабинета. Человек не может справиться со своими подчинёнными.

Что же и требуется доказать?

Это уж начинает напоминать анекдот.

– Почему вы не стреляли? – спросил Наполеон у одного из своих генералов.

– На это было одиннадцать причин, ваше величество!

– Первая?

– Пороху не было.

– Довольно. Остальные не интересны.

Но, милостивые государи…

Страна, как огромной тучей, была накрыта и закрыта от остального мира.

Железные дороги не действовали. Почта – тоже. Телеграф – тоже.

Что там происходило за тучей?

Неизвестно.

Виднелось только, что туча вспыхивает кровавым светом.

Молнии.

И вы могли идти в любую банкирскую контору во Франции и менять ваши сто рублей.

Вам давали 263 франка.

Вместо 265, которые дают, когда погода – яснее не бывает.

Вспомните время русско-турецкой войны.

Какие скачки – вниз, через десять ступеней! – делал этот бедняга русский рубль:

– Первая Плевна… Шипка… Вторая Плевна…

Что было бы с ним теперь, при этих:

– Севастополь!.. Москва!.. Тифлис!.. Владивосток!

Не какие-то там Плевны!

Биржа! Такая чувствительная дама!

Способная упасть в обморок – и в какой обморок! – от известия о катастрофе на Мартинике.

Что ей Мартиника?

Подумайте, что сделалось бы с нею в 1878 году, если б она прочла в газетах:

– На Тверской расстреляли дом Коровина!

На Тверской?

Как пишет старичок г. Земский в своих объявлениях:

– На «известнейшей» Тверской улице.

Да ещё не дом какого-нибудь Гиршмана. А Коровина.

Ко-ро-ви-на!

И биржа упустила бы случай полететь, по крайней мере, на 40 копеек?

А тут…

Надо было, чтоб вся Пресня превратилась в развалины, чтобы рубль понизился ещё на 3 сантима.

На одну и сто двадцать пять тысячных копейки!

За Пресню даже обидно.

– Это сделала золотая валюта.

А кто сделал золотую валюту?

Всё время этой ужасной и печальной для исстрадавшейся родины междоусобной борьбы, когда реками текла братская кровь, – граф Витте оставался тем, чем был просто С. Ю. Витте:

– Министром финансов.

Я не знаю, находит ли он досуг писать свои мемуары. Вряд ли. Но если да, – глава, как ухитрились удержать в это время русские бумаги от окончательного падения на иностранных биржах, – будет самой интересной главой его жизни.

Какие усилия были для этого сделаны, – пока неизвестно.

Но глава будет рассказывать настоящее чудо.

Обстоятельство, которое заставляло всех русских, бывших в это время за границей, от всей души говорить:

– Спасибо графу Витте!

Жаль, что этого не могли сказать те русские, которые оставались в это время в России.

– Но Витте не был в это время министром финансов!

Но за границей знают Витте.

– Раз Витте во главе министерства, он всегда и во всех обстоятельствах останется. министром финансов.

«Кабинета», может быть, и не будет. Но министр финансов будет всегда. И этим истинным министром финансов будет Витте.

Вы могли спросить любого банкира:

– Что это русские бумаги не летят окончательно? Чего дожидаются?

Вы слышали один и тот же ответ:

– Мы верим в Витте. Пока Витте…

И г. Рувье, который сам Витте…

Т. е. министр финансов, прежде всего.

Г. Рувье, не будь во главе русских правителей Витте, не поднялся бы на трибуну для того, чтобы «успокоить финансовый мир» и сроком на три года поставить бланк французского правительства на русских обязательствах.

– Не беспокойтесь. Я знаю. Интересы по займам на три года обеспечены.

Это Рувье, глава французского правительства, ставил бланк на обязательствах графа Витте.

Трогательная, если хотите, картина.

Кастор и Поллукс.

Два великих министра финансов, подающие друг другу руку.

И на каком расстоянии!

Рыбак рыбака видит издалека.

Никто, кроме Витте, не смог бы в эту бурю держать голову поверх воды на иностранной бирже.

И никому, кроме Витте, Рувье не кинул бы спасательного круга.

Слово Рувье для капиталиста всё.

От слова Рувье «бумага» в кармане расправляется и перестаёт корчиться, как береста на огне.

Один из величайших авторитетов в наживных делах.

Как министр финансов, С. Ю. Витте был гениален.

В финансах Архимед.

– Дайте мне точку опоры, и мы задолжаем целому свету!

Я смело ставлю слово:

– Гениален.

Доказательств?

При С. Ю. Витте мы взяли у Франции 12 миллиардов франков.

А за пятью миллиардами франков начинается гениальность.

Бисмарк взял 5 миллиардов контрибуции.

А Бисмарк был гениален.

С. Ю. Витте взял их двенадцать.

Итого, по самому арифметическому расчёту, он почти в два с половиной раза гениальнее Бисмарка.

Сравните при этом их «точки опоры».

У Бисмарка:

– Мы победили!

Истинно железная точка опоры, как и полагается «железному» канцлеру.

Что было у С. Ю. Витте?

– Мы, может быть, когда-нибудь сможем быть в чём-нибудь вам полезными.

Это какие-то взбитые сливки, а не точка опоры.

И 12 миллиардов.

Не гениально?

Быть может, он ещё гениальнее, как бухгалтер.

Но где кончается бухгалтер и начинается министр финансов?

Возвращаюсь к тем же отчётам, ежегодно сопровождавшим государственную роспись.

Эти блестяще написанные отчёты в течение десяти лет из года в год были всегда как нельзя более утешительны.

То они открывали приятно удивлённым глазам существование «свободной наличности».

Чудесной арниковой примочки, которой можно примочить всякий бюджетный ушиб.

Примочил, – и прошло.

То, за отсутствием свободной наличности, отчёт радостно пускался в статистику.

– Зато благосостояние мужика поднялось! Куда! По статистике, вместо одного куска сахару в год употребляет три!

Немножко напоминало анекдот про одного издателя:

– Как подписка в этом году?

– Втрое лучше, чем в прошлом.

– Да что вы?

– Факт! В прошлом году был один подписчик на газету, – а в этом три.

Но, всё-таки, было утешительно.

Сравнительно!

Только последний отчёт немножко, как это говорится, сплоховал.

Кончался словами:

– Однако, можно надеяться, что с Божьей помощью…

Это уж плохо, когда министр финансов начинает Богу молиться.

Но всякий отчёт неизменно сопровождался любезным слуху одним и тем же рефреном:

– Так и этот год мы закончили без дефицита.

Мы к этому привыкли.

Первого января себя спрашивали:

– Без дефицита?

И, увидев любезную фразу на своём месте, себя поздравляли:

– Безо всякого!

И вот…

Десять лет жили без дефицита и сделали 12 миллиардов долгу.

Ах, бухгалтерия!

Мне всегда вспоминается знаменитый г. Езерский в одном из банковских процессов.

Он был экспертом.

– Да что же, наконец, такое бухгалтерия?! – в отчаянии возопил прокурор. – Наука это или искусство?

«Дедушка русской бухгалтерии» подумал с минуту и ответил:

– Искусство:

Но бухгалтерия – искусство сегодняшнего дня.

Эфемерида.

Живёт мгновение.

Сегодня вы успокоили тонко составленным бухгалтерским отчётом.

Завтра действительность, как камень, свалившийся откуда-то с неба, разорвёт самое искусное бухгалтерское кружево.

Десять лет вы пишете отчёты, а на одиннадцатый:

– Двенадцать миллиардов.

(Какой фатальный порядок в цифрах).

Но С. Ю. Витте был не только министром финансов сегодняшнего, – он был настоящим министром финансов и завтрашнего дня.

Судя по его деятельности, он мало обращал внимания на людей.

Судя по его деятельности, он рассуждал так:

– Люди умирают или лопаются…

Для министра финансов это одно и то же.

Люди исчезают, предприятия остаются.

Мамонтовы разоряются, Алчевские умирают, – но фабрики, но заводы, но железные дороги остаются, меняют хозяев и работают в стране и на страну.

Участь людей, по-видимому, мало интересовала С. Ю. Витте.

Он смотрел через их головы, вдаль.

Он был созидателем.

– Предприятий! Предприятий! Он помогал их увлечениям.

– Стройте! Создавайте!

Он грозил.

Грозил частным железным дорогам:

– Выкуплю! Стройте такие-то ветви! Создавайте! А то выкуплю!

Люди, общества гибли.

А он создавал, создавал, лихорадочно создавал.

Летели перья, часто окровавленные, голубей, коршунов, ястребов.

А он, как орёл, ширял в синеве неба, и не было преград его полёту.

В какой-то творческой горячке он создавал всё.

Завод, продукт, даже покупателя продукту!

Не создавал, а уж истинно творил.

Из ничего.

Нет покупателя?

Крестьянин обнищал, железного гвоздя купить не в состоянии.

Вот вам покупатель:

– Казна!

Рельсы на казну делайте.

Железные дороги строить будем, чтобы только покупателя вам создать.

Этого Витте я люблю, как немножко в душе поэт. Мне нравится его размах, и сила лёгких, с которой, словно грандиозный мыльный пузырь, росла и принимала гигантские размеры и надувалась русская индустрия.

И, словно мыльный пузырь, играла всеми цветами радуги.

И лопалась, и снова надувалась, и снова лопалась и вновь надувалась.

Здесь С. Ю. Витте был властолюбив, честолюбив и завоеватель.

Фараонов сон совершался наяву.

Министерство Финансов, – тощее в России министерство, – поедало другие, тучные.