Влас Дорошевич
Граф Витте

Приходят к убеждению:

– А ведь, действительно, чёрт возьми, мы не знаем, что такое Россия!

Всему. цивилизованному миру так чужд наш строй.

Все видят, что война разоряет Россию.

Но…

– Что ещё могут заставить их сделать? И есть ли, наконец, что-нибудь, чего не могут их заставить сделать?!

Двадцатому веку трудно понять:

– Что возможно и что невозможно в шестнадцатом?

Европа и Америка решают:

– Если уж эти так упрямы, нажмём на тех, – те, всё-таки, ближе к нашему веку, к нашим понятиям и нравам. Не разоряться же всему миру из-за их войны!

И нажимают.

Япония уступает.

С. Ю. Витте одерживает первую русскую победу над Японией.

Портсмутский договор, – печальный сам по себе, – всё же самый лучший, на который можно было надеяться.

На который даже нельзя было надеяться.

В «credit'е» С. Ю. Витте он всегда останется колоссальной цифрой, сколько бы граф Витте ни вписал ещё себе в «debet».

Сравнительно, конечно, но, – увы! – портсмутский договор – единственная блестящая страница в этой истории, написанный с кляксами человеческой кровью, ненужной и бесполезной.

– Японцы заняли весь Сахалин. Витте отдал им только половину. Среди всех русских генералов, штатский Витте один отнял у японцев назад взятую позицию, – справедливо писал один французский журналист.

Дорога от Портсмута до Петербурга – сплошной триумф.

«Первый и единственный победитель!»

Все понимают, все знают, что «воскресший из мёртвых» человек не ляжет обратно.

Ни для кого не секрет, об этом говорит вся заграничная печать:

– Витте предстоит сыграть огромную, историческую роль. Его ждёт исключительный пост.

Г. Витте должен делать крюк.

Он должен заехать по дороге в Париж. Он должен остановиться в Берлине.

Чтоб с королевскими почестями проехать в Потсдам.

Его желает видеть Лубе, с ним желает беседовать император Вильгельм II.

Один ли Вильгельм II.

Его величество Ротшильд, их величества Мендельсоны и прочие «князья мира сего» желают побеседовать с г. Витте «теперь».

То, что должно совершиться, не тайна ни за границей ни в России.

«Московские Ведомости» уже начинают кампанию против будущего «конституционного премьер-министра».

Черни, которая может получать эту газету «со значительной скидкой, на самых льготных условиях», внушается.

Печатаются вещи, невиданные на серых, как сукно арестантских халатов, страницах русской печати.

Про представителя России, про посланника страны печатают:

– Изменник… Что ему честь России?.. Готов погубить родину…

Это уже подготовление к Варфоломеевской ночи.

Это г. Грингмут в роли Сен-Бри, – красная рубаха каторжного площадного ката ему больше к лицу, – благословляет дубины чёрных сотен.

 
«У Руси есть враги
С Витте во главе!» –
 

запевает он на мотив из «Гугенотов».

На что хор чёрных сотен где-то, – чуть ли всё не в том же Кишинёве, – самый, оказывается «патриотический» город, хоть и цыганский! – на что потом хор чёрных сотен должен отозваться диким аккордом:

– Витте изменник! Казнь ему!

Что делает в это время г. Витте?

Из ума г. Витте, конечно, можно выкроить сотню умов, и каждый из них будет считаться у нас «государственным». И каким!

Г. Витте понимает, что:

– Времена меняются.

И мы должны следовать за ними.

Если хотим избежать столкновения и катастрофы.

В октябре 1904 года министр внутренних дел объявил «доверие» к стране.

Вещь, неслыханная нигде, кроме России.

Во всём остальном мире страна выражает своё доверие или недоверие министрам.

– Министр, который взял бы, да и заподозрил всю страну!

Во всей Европе, Америке, Австралии и даже в Азии – в Японии все померли бы от смеха при таком «трюке».

Иначе этого назвать нельзя.

Такого юмористического положения не приходило в голову ни Твену ни Джерому!

А у нас вся страна чуть с ума не сошла от радости:

– Министр нам выразил доверие.

В октябре 1905 года, ровно через год, уже правительство должно просить доверия у страны.

Этого нельзя было не предвидеть.

И г. Витте…

Чем он занят на своём долгом пути, с заездами, с остановками, из Портсмута в Петербург?

Он интервьюируется.

Корреспондент у него, – нет желаннее гостя!

Я цитирую иностранные газеты.

– Как вы нашли Рузвельта?

– О, в восторге. Главное, что мне в нём нравится, – это, прежде всего, удивительно искренний человек!

В Париже:

– Ваше мнение о Лубе, excellence?

– Лубе? Да это сама искренность! Я люблю Лубе. Люблю, потому что искренность меня всегда чарует!

– А как вы находите Рувье?

– Рувье тоже очень искренний человек. Вот настоящий искренний человек. Сознаюсь вам, – искренность – это моя слабость.

В наши «лукавые времена», как их зовут даже отцы церкви, такая любовь к искренности – большая редкость.

Которую приятно отметить.

Г. Витте в государственном человеке выше всего ставит искренность.

Похвальней что же может быть?!

Но не слышится ли вам, прекрасные пастушки, ритурнеля, приглашения к танцам?

 
Ah, du, mein lieber Augustin,
Augustin, Augustin!
 

Человек, который через несколько дней должен будет просить доверия у всего мира:

– Наше желание – осуществить реформы искренно!

Готовит почву.

«Предупреждает» весь мир, что он большой любитель искренности.

– «Разумейте, языцы». То-то же.

И когда начинается танец, все дамы танцуют о графом Витте.

Франция, Германия, Англия, Австрия и т. д., и т. д.

Все.

За исключением одной.

России.

С человеком, который танцевал со всеми, не хочет танцевать никто.

Первый же русский «кабинет» никак не может составиться.

Граф Витте, окружённый портфелями!

Он и «кабинет», он и «все министры».

Новый Поток-богатырь!

Он танцует один среди зала.

Один в пустоте.

А по стенкам сидит масса людей и только смотрит на странный танец, прочно поджав под себя ноги.

– Нет-с! Танцевать мы с вами не пойдём!

Граф Витте ищет «партии».

И не находит.

И плачется иностранным корреспондентам:

– Я один! Совсем один! Во всей России нет благоразумного человека, чтоб со мной потанцевать!

Эпидемия «неблагоразумия» охватила страну!

И чем дальше, тем хуже.

Человек, которого все считали своим, все считают чужим.

Реакционеры его обвиняют в революционерстве.

Революционеры в реакции.

– Он отец конституции.

– Он отнимает у нас конституцию!

– Он задушил революцию!

– Он развязал руки революции!

Чудо бога Вишну удалось только наполовину.

Пастушки перешепнулись:

– Как я счастлива! Кришна выбрал меня и танцевал только со мною!

– Ну, уж это вы, милая, оставьте! Себе-то я больше верю! Кришна танцевал не с кем с другим, а со мной!

– Вы ошибаетесь! Со мной!

– Со мной!

– Со мной!

И их, таких, пятьсот!

Пастушки расхохотались или заплакали.

Но очарование исчезло.

Всё было так рассчитано, и всё-таки не удалось!

Поистине, жаль гениального плана и уж очень простых арифметических вычислений и потерянных интервью.

Были люди искренние, верящие, которые, «тем не менее», убеждали нас всех танцевать.

– Ничего не значит! Танцуйте! Вы должны танцевать!

– Почему?

И вот единственный аргумент.

– Но ведь Цезарь… виноват, Витте честолюбив. Поймите же вы, – он играет перед историей. Обновитель России! Не захочет же он ни отказаться от такой роли ни провалить её. Окажите кредит его честолюбию.

Честолюбив.

Большая красота в государственном человеке. Большая.

Ужасно красит его в глазах потомства.

Будут любоваться им.

Но потомки…

Честолюбивый государственный человек, по-моему, тигру подобен.

Любоваться им нужно издали, – из-за решётки, да и то на расстоянии.

А лицом к лицу…

Потомкам хорошо. Они на расстоянии.

А мы современники. Нам приятен был бы какой-нибудь аргумент.

Честолюбие!

Страшусь я, когда честолюбие является главным аргументом.

Был такой честолюбивый человек.

Наполеон Бонапарт.

12-го вандемьера, вечером, Наполеон Бонапарт выходил из театра Фейдо.

Улицы Парижа в этот вечер были в волнении.

Готовилось восстание.

Народ «строил свои батальоны», чтоб идти в Тюльери, против Барраса и членов конвента.

– А! – воскликнул Наполеон Бонапарт, обращаясь к Жюно, – если б эта толпа поставила меня во главе! Я отвечаю, я даю слово, – через два часа привести их в Тюльери и выгнать оттуда весь этот злосчастный конвент!

Через пять часов он был приглашён Баррасом и членами конвента.

Ему сделали предложение.

Наполеон Бонапарт потребовал трёх минут на размышление.

Решил.

И вместо того, чтобы «выгнать Барраса и конвент», расстрелял толпу.

Правда, потом он всю жизнь раскаивался.

– Он всегда оплакивал этот день, – говорит в своих воспоминаниях Буррьен, – он часто говорил мне, что отдал бы несколько лет жизни, чтобы вычеркнуть эту страницу из своей истории.

Но ни один из расстрелянных от этого не воскрес.

Что такое граф С. Ю. Витте?

– Может Витте восстановит старый строй?

– Нет?

– Может Витте ввести строй конституционный?

Опыт трёх месяцев отвечает:

– Не в силах!

– Может Витте подавить революцию?

Пародируя слова Наполеона:

– Три месяца смотрят на нас с вершины этих пирамид человеческих тел.

И говорят нам.

– Нет.

Как пламя, охватившее нутро овина. Его пригасят здесь, – оно вырвется там. Его притушат там, – оно вырвется тут.

Ногам горячо.

Под ногами всё горит.

– Позвольте! Человек, который не может сделать ничего! Значит, он ни на что не способен?

Подождите!

– Специалист, – сказал Козьма Прутков, – флюсу подобен: он односторонен.

Граф С. Ю. Витте есть, будет и всегда останется тем, чем он был:

– Министром финансов.

Сделайте его хоть папой, – он останется министром финансов.

Граф Витте сделан премьер-министром.

Послушаем его слова.

Его собственные слова.

– Государственная Дума? – жалуется он приехавшей к нему депутации из Москвы. – Почему я сажусь в этот утлый чёлн? Без надежды, конечно, что он может перевезти через бушующий океан. Только потому, что больше не на что сесть.

Возьмём самую спокойную страну, – Англию.

Сколько минут продержался бы премьер-министр, высказавший такие отрадные и утешительные мысли о будущем родины?

Каждый пэр, каждый депутат встал бы и сказал:

– Позвольте, г. министр! Если корабль в таком отчаянном положении, и вы не знаете, как его вести, вам остаётся только уступить своё место другим. Может быть, найдутся люди знающие и умелые. Вы можете садиться в чёлн – или спасаться вплавь, – это как вам будет угодно. Но ведь не погибать же нам всем только потому, что вы не знаете, как управлять в бурю!

Граф Витте неоднократно заявлял, что политика г. Дурново, министра внутренних дел, идёт вразрез с его политикой.

Какая снова расписка в беспомощности!

По тем, другим, третьим условиям…

Условия нам не интересны. Речь идёт о нашей жизни. О жизни родины. Нам нужны результаты.

Условия не подходят, – надо отказаться.

По тем, по другим, по третьим условиям, – но факт тот, что граф Витте не может сделать того, что прежде всего должен сделать премьер-министр:

– Составить то, что называется «однородным» министерством.

Министерство, где все министры держались бы одной политики, представителем которой является премьер-министр.

При существовании премьер-министра мы видим то же, что происходило, когда мы не имели премьер-министра.

Что привело нас к краху.

У всякого министра собственная политика.

Министр внутренних дел, – говорят нам, – проводит собственную политику.

Министр юстиции, у которого тоже своя политика, расходится с министром внутренних дел.