Владислав Морозов
Охота на охотника

История 1
Мой отчим был турецкий подданный. Суета в тылу большой войны

Окрестности города Брезно. Словакия. 4 августа 1944 г.

Когда я открыл глаза после пронизывающей сырости апрельской ночи, вокруг было тепло и солнечный свет причудливо играл в зеленой листве деревьев – конец лета, благодать, леса еще толком не начали желтеть. В чаще вокруг меня одуряюще пахло свежей и прелой травой, смолой, медом и какими-то цветами, в воздухе жужжали насекомые, слышались и голоса каких-то птиц. Например, по специфическому свистящему треску я понял, что мое появление шугануло любящих тишину сорок. А раз они всполошились, значит, человека давно не видели. Это было хорошо – свидетели мне точно не требовались. Немного осмотревшись, я понял, что, судя по всему, попал куда нужно. Слева, где-то у самой линии горизонта смутно маячили за деревьями невысокие то или хребты, то ли сопки, поросшие лесом. Надо понимать, словацкие Рудные горы. Если это было так, мне следовало в точности соблюдать инструкции Блондинки и идти направо – сначала подобрать оставленную работодателями закладку с документами и прочими «причиндалами первой необходимости», а затем выбираться через лес к дороге. Нужный мне городок Брезно должен был находиться километрах в десяти южнее места моего появления.

Пройдя километра полтора в предписанном заранее направлении (хотя я и не уверен, что удерживал его на 100 %, за отсутствием компаса и иных средств навигации), я быстро нашел то, что искал. На сей раз местом для закладки был выбран довольно приметный старинный серый каменный крест, который я после недолгих поисков обнаружил на лесной поляне, за кустами терновника. В принципе, через поляну проходило нечто, похожее на тропу. Но судя по высоченной, вымахавшей за лето в стрелку траве, здесь очень давно никто не ходил. Да и вообще, как я уже успел отметить, каких-то признаков присутствия человека в этом лесу категорически не обнаруживалось. Кстати говоря, что это был за крест – я, честно говоря, не очень понял. Хотя на поросшем мхом выщербленном веками атмосферных осадков кресте я смог рассмотреть какие-то буквы и очень характерный символ в виде чаши. Гуситы? Если этот крест действительно имел отношение к ним, то это аж XV век. То есть очень давно. И что такого забыли в горах Словакии буйные последователи Гуса и Жижки – черт его знает. Это вполне могла быть и могила какого-нибудь «божьего воина», и просто какой-нибудь памятный знак. Вникать я не стал, тем более что мне не было решительно никакого дела до этого креста, а историей Гуситских войн я никогда не интересовался. Да и не за этим я сюда пришел.

Как и сказала мне Блондинка, позади холмика у основания креста лежал практически неразличимый в траве плоский камень, который вполне мог быть куском расколотой могильной плиты или чего-то подобного, но выглядел значительно свежее креста. Слава богу, в этот раз копать мне не пришлось. Подцепив руками края камня, я приподнял его и с удовлетворением обнаружил в открывшемся углублении (кусок дерна под камнем был кем-то аккуратно срезан) два небольших целлофановых свертка.

В первом был паспорт с вложенными в него бумажками и туго набитый кожаный бумажник самого что ни на есть пижонского вида. Ну, паспорт был, как мне и пообещали, тот самый, международный турецкий, не новый (состарить, как, впрочем, и напечатать, турецкий паспорт периода первой половины ХХ века для тех, кто меня сюда прислал, видимо, было сущим пустяком), серо-зеленого цвета, в центре титульного листа обложки оттиснуты позолоченный полумесяц, между «рогов» которого расположилась пятиконечная звезда. Вверху было написано «TURKIYE CUMHURIYETI» – «REPUBLIC OF TURKEY». А пониже полумесяца имелась вторая надпись «PASAPORT» и тоже с переводом с турецкого на международный – «PASSPORT». Звали меня сейчас, как меня предупреждали, Йыгыт Йылдырым. Вроде бы «Йыгыт» это какое-то производное от «Джигит». Фотография в паспорте была моя, только я там был какой-то слишком уж загорелый, с маленькими усиками, излишне хитрыми глазами и странной прической – волосы по моде тех лет зачесаны назад. В таком виде я сильно напоминал сам себе отпетого негодяя или американского шпиона из советских фильмов 1950-х гг. (кстати, тогда мерзавец и вражеский агент очень часто совмещались в лице одного персонажа) и выглядел очень подозрительно. Оставалось надеяться, что разного рода сексоты и жандармы не обратят внимания на подобные досадные мелочи. Что еще сказать – паспорт был выдан Министерством внутренних дел Турецкой Республики в декабре 1942 года. И, судя по украшавшим соответствующие его страницы многочисленным штампам, за последние полтора года я не менее восьми раз бывал на территории Третьего рейха, а также по нескольку раз проезжал через Болгарию, Венгрию, Румынию, Словакию, Хорватию и даже Швейцарию. Последний по времени штамп свидетельствовал о том, что венгерско-словацкую границу я пересек 29 июля 1944 г.

В паспорт была вложена некая сложенная вчетверо бумажка на увенчанном имперским орлом со свастикой в лапах казенном бланке, с моей фотографией, несколькими подписями и донельзя солидного вида германскими печатями. Насколько я понял этот немецкий текст, там было сказано, что «Нerr Y. Yildirim» (то есть я) работаю в фирме, ведущей дела с Reichswirtschaftsministerium (оно же RWM – Имперское Министерство экономики), а конкретно с его 1-м главным управлением, занимавшимся промышленностью и торговлей. Рассмотрев подписи внимательнее, я увидел, что, между прочим, этот документ подписан самим статс-секретарем RWM, группенфюрером СС Отто Олендорфом, при этом одна из украшавших сей «папир» печатей была личной печатью данного деятеля. Эта фамилия показалась мне смутно знакомой, и после некоторого напряжения памяти я вспомнил – ну да, был у арийцев такой голимый злыдень из самых что ни на есть черных СС. До момента, когда этого хренова Олендорфа отправили укреплять имперскую экономику, он успел покомандовать различными айнзатцгруппами на юге оккупированной части СССР. Так или иначе, под его непосредственным руководством тогда поубивали массу народа (в основном, как обычно, невинного, из числа гражданских), а сбежать за границу или отмазаться от обвинений трибунала после краха Третьего рейха герр Олендорф не сумел, в результате чего и был повешен 7 июня 1951 г. Такая вот «шикарная карьера». Что мне давала эта бумажка – не очень понятно, тем более что там ровно ничего не было сказано насчет оказания мне какого-либо содействия или чего-то в этом духе. Однако, при серьезной полицейской проверке, какую-то роль подпись и печать статс-секретаря в ранге группенфюрера СС вполне могла сыграть. А вот если я, с этой бумажкой в кармане, попадусь к каким ни есть партизанам или подпольщикам, меня могут запросто и без лишних разговоров укокошить как «пособника оккупантов». Так что следовало сто раз подумать, перед кем стоит светить сей документ, а перед кем вовсе даже наоборот.

Также в паспорте лежали два выписанных на мое имя разрешения на ношение оружия – одно не вполне понятное мне турецкое (у турок и буквы вроде бы похожи на латинские, но вот слова из них всегда складываются какие-то, напрочь непроизносимые), второе выданное немцами. Конечно, Европа 1944 г. – это вам не Дикий Запад времен фронтира, но таскать пистолет в кармане – вовсе не лишняя предосторожность для коммерсанта, а уж тем более иностранца.

В моем бумажнике обнаружился толстый пресс из примерно десяти тысяч рейхсмарок. Там были зеленовато-коричнево-бежевые бумажки по 20 рейхсмарок и серо-зеленые купюры по 100 рейхсмарок, стандартного для Дриттенрайха мрачноватого дизайна: с одной стороны – какой-то скульптурный профиль в венке, в окружении странноватых древних полуодетых баб, с другой стороны – портреты каких-то пожилых государственных деятелей в старинных сюртуках. Также там было пять сотен английских фунтов, полторы сотни долларов (интересно, как в тогдашнем Третьем рейхе относились к тем, кто таскает в бумажнике вражескую валюту?). Плюс к этому, в бумажнике лежало россыпью небольшое количество прочих валют. В частности там было около сотни синеватых турецких лир-пятерок с портретом какого-то государственного деятеля во фраке и белой бабочке и зеленоватые бумажки по 10 лир, пара тысяч словацких крон, зеленовато-бежевыми бумажками по сотняге (с изображением герба Словакии и какой-то бабы в национальной одежде), а также около тысячи весьма странных венгерские пенге (всю жизнь думал, что у них в качестве национальной валюты всегда были форинты) – зеленовато-коричневые бумажки номиналом по 10 и 20 пенге, тоже с какими-то бабами, и красноватые по 50 пенге, с портретом некоего пышноусого мэна в старинном головном уборе непонятного фасона.

На лежавшую вместе с бумажником чековую книжку я особого внимания не обратил – чтобы воспользоваться ею, мне сначала требовалось основательно потренироваться в искусстве росписи, ориентируясь на подпись господина Йылдырыма в паспорте.

Во втором свертке было то, на что у меня было разрешение в двух экземплярах – заряженный пистолет знакомой мне системы «Люгер», он же «Парабеллум» (калибр 9 мм, модель, похоже, 1908 года, стандартный армейский образец, только отделан чуть богаче тех, что мне попадались раньше) и две запасные обоймы к нему. Вообще, это в традициях восточных торгашей и путешественников – всегда иметь при себе серьезный и многозарядный ствол. В конце концов, тот же знаменитый «Маузер К96» с его длинным стволом, изрядным боекомплектом и деревянной кобурой-прикладом (еще до того, как этот пистолет сердечно полюбили германские и японские офицеры, красные комиссары и прочие испанские анархисты и троцкисты) позиционировался производителями именно как наилучшее средство защиты для путешественников по диким местам и колониям.

Кроме пистолета там лежал швейцарский армейский складной нож, коричневого цвета, как и положено, с красно-белым щитком на рукоятке и клеймом с буквами «Wenger Delemont» у основания самого широкого лезвия. Подозреваю, что в нашем времени такой ножичек стоит немалых денег.

Также во втором свертке была явно недешевая зажигалка марки «Зиппо» и две непочатых пачки сигарет «Кэмел». Я сам не курю, но эту логику моих работодателей вполне понял – иногда куда полезнее дать кому-то закурить, чем отказать. Это неизменно придает общению душевности, особенно если сигаретку просит некто в форме и с оружием. Судя по отсутствию в закладке консервов, ручных гранат и бритвенных принадлежностей, путешествовать налегке мне предстояло недолго.

Рассовав все найденное по карманам и проверив пистолет, я, с помощью зажигалки, сжег упаковочный целлофан, подождал, пока догорело, вернул крышку тайника на место, отряхнул руки и пошел в ту сторону, где, согласно данным мне инструкциям, должна была проходить дорога в сторону Брезно. Шел я довольно долго, однако не скажу, что это было слишком утомительно – здешние культурные леса не изобиловали оврагами, ямами, колючими кустами или, к примеру, звериным либо человеческим говном, коварно притаившимся в траве и поджидающим одиноких путников.

В какой-то момент по моим ушам неожиданно ударил смутно знакомый звук, похожий на очень громкий, но предельно неразборчивый человеческий вопль. Я остановился и замер, старательно прикинувшись ветошью. Неужели это меня окликнули? Однако «внебрачный крик аморала» разом сменился другим знакомым шумом, и спустя считаные секунды я понял, что это, видимо, цокот конских копыт. Значит, дорога действительно была уже где-то рядом. Судя по дробному, множественному звуку там скакало несколько всадников, но явно не в мою сторону. И, по-моему, к стуку копыт примешивался еще какой-то слабый шум. Я ускорил шаг, а когда за деревьями наконец замаячили какие-то продолговатые темные пятна, я остановился посреди кустов и отошел за ствол ближайшего дерева. Высунулся из своего укрытия и обомлел – по мощенной камнем дороге скакали с десяток рыцарей с длинными копьями на изготовку. Вроде бы вполне себе средневековых, в доспехах, с перьями на глухих шлемах с забралами и в разноцветных плащах, с вычурными гербами на щитах. Судя по всему, лязг их доспехов и был тем дополнительным звуком, который накладывался на цоканье копыт. Это что, блин, такое?

– Едрит твою мать! – невольно вырвалось у меня вслух. Рыцари, значит. Тяжелая, растудыть ее, кавалерия… Только этого мне и не хватало… Это куда же, интересно знать, меня занесло? Неужели мои чертовы работодатели на сей раз столь пошло ошиблись? Между тем, рыцари проскакали мимо меня мелкой рысью, и я чисто машинально отметил, что вид у них какой-то, мягко говоря, не очень достоверный (ткань плащей, доспехи и оружие выглядели как-то легковесно и дешево, а гербы на щитах, такое впечатление, нарисовали по трафарету), да и дорога все-таки была слишком современной для Средневековья. Миновав меня, рыцари несколько сбавили ход и проскакали за поворот дороги. А спустя пару минут я неожиданно услышал усиленный явно мегафоном грубый и уже, можно сказать, смутно знакомый голос (а это именно он проорал что-то неразборчивое накануне), возгласивший на чистой немецкой мове:

– Stop! Geschossen! Danke an alle! Eine Pause!

Ага, стало быть, стоп, снято, всем спасибо, перерыв. Я пригляделся и увидел, что рыцари остановили коней и с трудом спешиваются. А на дорогу у поворота выехал темно-зеленый пикап на базе малолитражки «Вандерер» и высыпали какие-то люди, чей облик вполне соответствовал нужному мне столетию – несколько мужиков в кепках и мятых широких брюках с расстегнутыми воротами рубашек, среди которых затесалась завитая мелкими кудряшками баба в цветастом платье с обширным бюстом. Потом появилась еще одна баба, помоложе и ниже ростом, в переднике поверх синего платья и с подносом в руках. На подносе были какие-то чашки. Кофе пьют или чаек? Или шнапс хлещут под видом кофе?

Меж тем мужики принялись помогать рыцарям спешиваться и освобождаться от шеломов и доспехов, что, судя по всему, было не так уж просто. Слышались продолжительные «доннерветтернохайнмали». Чуть дальше едва просматривалась еще пара легковых машин и, кажется, громоздкая, старинная кинокамера на каком-то хитром, подвижном станке и несколько осветительных приборов.

Фу-у. У меня сразу же, что называется, отлегло от сердца. Стало быть, это действительно всего лишь кино. Важнейшее из искусств в период полной неграмотности народонаселения. А раз говорят по-немецки, значит, это какая-нибудь гитлеровская студия «UFA-Film». Ну-ну. Никто так не снимал кино, как Лени Рифеншталь… И то, что эти геббельсовские киношники снимали свое кино в Словакии, вполне логично – здесь пока что было спокойно, и сытнее, и фронт еще довольно далеко, да и сильно не бомбят. Хотя уже не так долго осталось до того момента, когда и здесь начнется бог знает что.

От нервного напряжения возник пикантный момент – мне сильно захотелось по-маленькому. Я отошел от дерева немного в глубь леса, расстегнулся и с наслаждением оросил ближайшие кусты жидкостью, завезенной сюда из далекого будущего.

– Т-т-товарищ, – неожиданно и совершенно не к месту прозвучал в лесной тишине чей-то робкий и даже какой-то детский голос. Что характерно – ровно в тот момент, когда я застегнул брюки. Очень деликатно со стороны неизвестного. А ведь мог бы окликнуть и раньше, а потом и по башке меня стукнуть, в донельзя удобный момент, когда я от неожиданности второпях защемлю зиппером крайнюю плоть.

Я сунул руку в правый боковой карман куртки, где лежал пистолет, и резко повернулся на голос. В кустах, метрах в трех от меня мялась, переминаясь с ноги на ногу, некая облезлая личность небольшого роста. Харя у неизвестного была молодая и курносая, без всякого сомнения славянская, хотя сильно небритая, с заметно ввалившимися от длительного недоедания глазами и щеками. На голове неизвестного проклевывался неряшливый ежик светлых волос, из чего можно было понять, что до недавнего времени мой собеседник был обрит наголо. На неизвестном были мятые серые брюки и пиджак, испачканные на локтях и коленях землей и травяной зеленью (по-пластунски ползал?), как минимум на размер больше, чем ему было предопределено природой (из чего я заключил, что шмотки эти были краденые – к гадалке не ходи). В излишне широком вороте пиджака проглядывала непонятного цвета грязная бязевая рубаха, а на ногах неизвестного (хотя я и плохо видел его ступни среди травы и кустиков) были крайне грубые бутсы, самого что ни на есть арестантского вида. В опущенной правой руке мой собеседник держал небольшой ломик с расплющенным и слегка загнутым концом, который в русском языке обычно именуется «гвоздодер», «монтировка», а еще почему-то «разрыв-трава». Не иначе тоже успел где-нибудь ненароком скоммуниздить…

Вот только не хватало мне, для полного счастья, в самый неподходящий момент нарваться на такого, с позволения сказать, «беглого каторжника»…

– А ну брось! – сказал я по-русски. После чего вынул «люгер» из кармана, дослал патрон в ствол и прицелился в переносицу неизвестному.

Тот то ли не ожидал от меня такого резкого сюжетного поворота, то ли ему было уже все равно. Во всяком случае, пальцы его руки послушно разжались, и железка упала на землю.

– Тамбовский волк тебе товарищ, – сказал я, все так же держа его на прицеле. – Ты вообще кто такой, чудо в перьях, что здесь потерял и зачем по этим лесам шляешься? Я так понимаю, что ты из лагеря слинял?

– А как вы догадались? – искренне удивился мой собеседник.

Тоже мне теорема Ферма, блин…

– Одежда у тебя ну очень характерная, явно с чужого плеча, – охотно пояснил я. – Физиономия предельно отощавшая, ну и прочее в том же стиле. Так что мне насчет тебя все до слез понятно, даже если ты и не захочешь ничего рассказывать. А ну-ка, докладывай, как на духу, почему это ты ко мне подошел и при этом первым делом задал вопрос по-русски?

– А я сначала увидел, как вы шли лесом. Пошел за вами. А потом, глядя на всадников, вы выразились по-нашему…

Ну да, вот так вот шпионы (даже самые гениальные) и прокалываются, на всяких там долбаных мелочах и деталях вроде отпечатков пальцев на чемодане с рацией, бумажек с совпадающим шифром, неряшливо зарытого в лесу парашюта или забытого в такси перочинного ножа. И интересно, почему это я не слышал, как он крался за мной? А ведь он явно сопровождал меня довольно давно. Все-таки неисправимо городской я человек, полный ноль в лесу… Что тут сказать – явное мое упущение, переходящее прямо-таки в злостное раздолбайство…

– И что это за хреновы рыцари? – спросил я, продолжая держать собеседника на мушке. Надо сказать, что он не трясся, глядя в черноту дула. Или уже привык, что его без всякого повода бьют по почкам и тыкают в нос пистолетом, или понимал, что, скорее всего, я не буду стрелять – а то киношники услышат и набегут. Только ведь он упускал другой немаловажный момент. Забыл о том, что пристрелить типа вроде него на территории Дриттенрайха или какой-нибудь союзной Гитлеру страны – мелочь, о которой не стоило даже говорить.

– Какая-то киногруппа, – последовал ответ.

– Это я, милок, и сам вижу. Не слепой.

– Снимают какое-то историческое кино. Псы-рыцари. Прям «Александр Невский» какой-то, только ихний. Ну а говорят сплошь по-немецки, стало быть фрицы…

– Спасибо, это я тоже уже успел понять. И зачем ты, интересно знать, их пасешь?

– С позавчерашнего дня ничего не ел…

– Охотно верю. И что? С киношниками какая связь?

– А у них тут, на окраине городка, временный бивак, палатки там, вагончики, буфет и охраны никакой…

– И что с того?

– Хотел, как стемнеет, попробовать разжиться чем-нибудь съестным…

– Ну-ну. Только я не думаю, что у тебя бы это получилось, с твоей-то монтировкой. С вероятностью процентов в восемьдесят тебя при такой попытке повяжут, отметелят как грушу и сдадут в какое-нибудь местное гестапо, гепо или крипо. Даже если там нет оружия и охраны, недостатка в здоровых и сытых мужиках с пудовыми кулаками у этих киношников явно нет. А что, интересно знать, ты про меня думаешь?

– А чего тут думать? Раз вы при оружии и в кустах ховаетесь, значит, наш!

– Какой такой «ваш»?

Сказав это, я увидел, что от данного уточнения моему собеседнику впервые с момента начала нашего разговора стало явно не по себе (его глазенки забегали в явных раздумьях о попытке к бегству). Оно и понятно. В 1944 году «русский» далеко не всегда было синонимом слова «наш» или «советский». Тогда вообще излишне много всякого говна по свету шлялось.

– Ну, разведчик какой-нибудь, – предположил он наконец, подумав несколько секунд. Правильно сформулировал, если наш, то непременно «разведчик», а если враг, тогда «шпион»…

– Да ты молодца, соображаешь. Допустим, что насчет меня ты все правильно понял. Только ведь ты забываешь, что мне теперь, по элементарной логике, придется тебя шлепнуть для сохранения секретности. Даже если я «наш» на сто десять процентов…

– Не надо! – выдохнул на это мой собеседник одними губами, разом поняв, что я мог и не шутить. И в глазах его таки появился страх. – Христом-богом… – так же беззвучно запричитал он без всякой паузы. Ага, раз советский человек бога вспомнил, значит, точно проняло.

– Хорошо, – сказал я. – Убивать тебя я пока погожу. Но ты-то сам кто такой?

Его тихий рассказ был сбивчив и перескакивал с пятого на десятое. Звали моего нового знакомого Вася Жупишкин. А точнее, Василий Маркелович Жупишкин, двадцати трех лет от роду, из Кулунды, Алтайского края. В плен к немцам попал на Юго-Западном, в октябре 1942 года. Дальше обычная история – «Шталаг», рабочие, то есть, лагеря, где работал куда пошлют – разгружал тяжести, надрывал анус в каменоломне, на строительстве дорог, разборке руин и прочих земляных работах. В последнее время, по его словам, работал на каком-то немецком аэродроме в соседней Силезии. Десять дней назад их погрузили в вагоны и куда-то в очередной раз повезли. Ночью, по пути, где-то в районе Закопане их эшелон попал под бомбежку. Охрана частично погибла, частично разбежалась, и, естественно, уцелевшие пленные немедленно дали дёру в разные стороны. Точнее – бездумно ушли на рывок, не думая о маршруте и последствиях. Лично он бежал в компании двух товарищей по несчастью, один из которых был то ли из комсостава, то ли просто шибко грамотный, поскольку немного знал по-немецки и по-польски. Поначалу им, вроде бы, повезло. Сначала натолкнулись на какую-то лесную сторожку, где, судя по всему, жили лесорубы или пастухи, отсутствовавшие в тот момент. Сбили замок с двери, вошли, сперли скудную одежонку и немного хлеба и овощей. Потом старались идти на восток. Однако обратили внимание, что вокруг слышны разговоры на каком-то не очень понятном языке. На третий день вышли к сельской ферме с коровами, где их неожиданно застукал хозяин. Фермер вроде бы понял ломаный польский одного из коллег Жупишкина и поначалу отреагировал на их появление более-менее спокойно. По словам Жупишкина, они с товарищами подумали даже, что хозяин фермы – наш человек, поскольку он отвел их под навес и накормил хлебом и супом. Однако, пока беглецы ели, хитрожопый фермер послал своего пацана за полицией. Явились двое жандармов, после чего Жупишкину с товарищами пришлось срочно разбегаться куда глаза глядят. За Жупишкиным не погнались, но о том, что стало с остальными двумя, он теперь даже боится предполагать, поскольку слышал, как жандармы стреляли несколько раз. В процессе унесения ног до Жупишкина наконец дошло, что на жандармах была очень странная форма, не немецкая, но и не польская. Из этого он сделал вывод, что, кажется, сильно заплутал.

Я терпеливо выслушал этот его рассказ. Конечно, пристрелить бедолагу Жупишкина было бы проще всего. Но, с другой стороны, если он, конечно, не врал, готовый на все человек для разного рода мелкой работы, вроде «сходи-подай-принеси», мне бы в тот момент пригодился. Конечно, считать его явление за некий «рояль в кустах» явно не стоило, поскольку это создавало разные дополнительные сложности. Но я очень надеялся, что агентура моих работодателей поможет мне как-то легализовать этот нечаянный «подарочек судьбы», снабдив его хоть какими-нибудь документами. Лихорадочно прикидывая возможные варианты, я понял, что факты насчет плена и прочего вряд ли поддаются быстрой проверке – татуировки с порядковыми номерами заключенных на левом предплечье делали только в Освенциме и, возможно, в некоторых других крупных концлагерях, вроде Бухенвальда. Но отнюдь не в многочисленных рабочих лагерях для военнопленных. Так что было бессмысленно просить Жупишкина закатать рукав. А значит, в чем-то приходилось верить моему новому знакомому на слово.

– Ты вообще-то кто был, в прежней жизни, то есть до плена?

Как выяснилось, Жупишкин был старшим сержантом ВВС РККА. Летчик-штурмовик, с «Илюхи-горбатого». Стандартная биография. Восьмилетка в родной Кулунде, потом кооперативный техникум в Барнауле и, параллельно, местный аэроклуб, организованный в 1935 году. Едва успев закончить техникум, сразу после начала войны Жупишкин, как и многие, записался добровольцем. Его отправили в авиашколу в Энгельс. Методика обучения несколько раз менялась. Сначала Жупишкина учили как штурмана на бомбардировщик СБ, но потом резко сменили профиль и сократили срок обучения. В итоге выпущен он был пилотом Ил-2 и некоторое время отирался в запасном авиаполку, где при избытке пилотов ощущался хронический некомплект самолетов и вместо «Илов» использовали И-153 – вполне обычное дело для первого года войны. На фронт он попал в самое что ни на есть поганое и горячее время, весной 1942 года, 619-й ШАП, Юго-Западный фронт. О своей боевой деятельности Жупишкин рассказывал путано. В основном, я понял главное – на фронте ему почему-то не везло прямо-таки фатально, хотя раньше, при полетах в аэроклубе или училище, этого не было. Во-первых, он был «вечный ведомый». Во-вторых, всего Жупишкин успел выполнил тридцать один боевой вылет, но при этом ему ни разу (!) не удалось без проблем вернуться на аэродром и нормально посадить самолет. Каждый раз его сбивали или подбивали, иногда на пути к цели, иногда – на обратном пути. В лучшем случае, он дотягивал до своего аэродрома и сажал подбитый или горящий «Ил» на брюхо. В худшем – садился на обратном пути на вынужденную или же прыгал с парашютом. Два раза он оказывался на немецкой стороне фронта, но все-таки удавалось добраться до своих. Благо тогда немцы еще наступали и окопов особо не рыли. В третий раз ему пришлось покидать подбитый Ил-2 прямо над немецкой мехколонной, и тут уже было без вариантов – хорошо, что хоть сразу не пристрелили. Ну, как по мне, эти его похождения были вовсе не признаком невезения, а скорее наоборот. Ведь все эти неведомые лейтенанты и капитаны, летавшие ведущими в звене Жупишкина, уже давно сложили свои головы где-нибудь, между Сталинградом и Воронежем. А в те моменты, когда Жупишкин относительно легко (а он при всем своем пресловутом «невезении» умудрился не получить ни тяжелых ранений, ни серьезных травм) выбирался из разного рода переделок, масса таких же, как он, наших молодых и скороспелых пилотов одноместных Ил-2 гибла в первых трех-пяти вылетах под огнем немецких малокалиберных зениток или бивших в упор из задней полусферы «мессеров». Так что, до известной степени, Жупишкин был «тертый калач»…

– Н-да, паря, это несомненно рекорд, – сказал я, выслушав его рассказ. Специальность летчика сразу же повысила потенциальную ценность Жупишкина в моих глазах. А что до «невезения» – помнится, в старой американской комедии «Горячие головы» был некий седой адмирал с подобной биографией – летчик-герой всех прошедших войн, которого стабильно сбивали в каждом вылете…

– Далеко же ты забежал, – продолжил я. – Но только явно не туда, до фронта еще ой как далеко. И вообще тут тисовская Словакия, союзное Гитлеру государство. Конечно, теоретически, какие-то антифашистские партизаны водятся и здесь, но не в таких количествах, как в Белоруссии или Польше…

– И что мне делать? – спросил Жупишкин, чье лицо приобрело слегка плаксивое выражение.

– Слушай сюда. Мне с тобой нянькаться некогда! У меня, как ты сам понимаешь, задание, которое категорически не совпадает с твоими нынешними устремлениями! Поэтому давай выбирай. Либо расходимся, и каждый идет дальше своей дорогой. Ты меня не видел, я тебя не знаю. Либо можешь остаться со мной. Но тогда ты должен во всем мне подчиняться и открывать рот только по моей команде, тем более что, как я понял, иностранных языков ты не знаешь. И еще – учти, что я направляюсь вовсе не к линии фронта, а в другую сторону, прямиком в Германию. Такое вот у меня важное задание. Если мы его выполним – помогу чем смогу. Как минимум, попробую свести тебя с местным подпольем, а уж они могут или спрятать тебя, или, скажем, отправить к партизанам. Так как?

– Как будто у меня какой-то выбор есть, – засопел Жупишкин. Было понятно, что он согласен, и я опустил пистолет – уже рука затекла стоять с этой железкой на изготовку.

– Это точно. Выбора нет. Тогда пойдешь со мной. Без свидетелей можешь называть меня «товарищ Андрей», на людях обращайся ко мне «пан» или «герр», но вообще старайся помалкивать. Ты машину водишь?

– Вожу. А куда мы идем?

– Километрах в десяти от нас городок Брезно. На окраине должно быть нечто вроде гостиницы под названием «Biela Hora», где ждет наш человек. К нему я, собственно, и направляюсь. Это все, о чем я имею право тебе рассказать.

Сказав это, я понимал, что сильно рискую, а, возможно, вообще делаю непростительную ошибку. Вдруг Жупишкин замаскированный гитлеровский агент или мы с ним каким-то образом попадемся в когтистые лапы полиции или гестапо и он расколется? Хотя в первое верилось слабо (слишком гениальная задумка – заранее прятать соглядатая с такой странной легендой в лесу, если он там, конечно, с некой целью не наблюдал за кем-то из киношников), а вот что касается второго – не особо-то я на этот счет беспокоился. Меня же достаточно банально пристрелить, чтобы я разом исчез из этого времени и провалился обратно, «в исходную точку отправления». Конечно, в этом случае не будет выполнено задание, но, в конце концов, это уже будет не моей проблемой. Однако не будем о грустном.

– А киношники? – уточнил Жупишкин.

– Забудь ты уже про этих хреновых Марик Рёкк и Лени Рифеншталь! – сказав это, я понял, что зря это сказал. При упоминании этих фамилий на физиономии моего нечаянного спутника появилось недоумение пополам с непониманием. Что делать, не знали в довоенном СССР звезд гитлеровского экрана. Это уже потом насмотрелись всякого трофейного…