Владимир Стрельцов
Трупный синод
Тишину внезапно нарушил скрип тяжелой входной двери. Теофилакт вздрогнул и выругался, готовясь дать суровую отповедь слугам, нарушившим его приказ никого не пускать в подвал во время допроса. Однако слуги оказались ни при чем. По каменной лестнице, в подвал, нарочито тяжелой поступью командора, вошел Альберих, граф Камерино.
– Приветствую тебя, благородный Теофилакт. И нижайше прошу прощения, что вторгаюсь в твои дела без спроса и приглашения.
– Приветствую тебя, мой друг. Оставь свои извинения при себе, у меня нет секретов от друзей.
– Напрасно, друг, напрасно. Бывают такие дела, в которые нельзя посвящать даже самых близких. Брат Хатто, вы ли это? Какая неожиданная встреча!
– Мое почтение, благородный мессер Альберих.
– Вот как, вы знакомы? – в голосе Теофилакта читалось разочарование. Похоже, этого монаха действительно придется отпускать.
– Да, и я имел удовольствие отметить, что сей монах является человеком весьма незаурядных качеств.
– Благодарю вас, мессер Альберих.
– Однако, я вижу, что разговор у вас, по всей видимости, не слишком приятный, если вы, конечно, не решили уединиться в этом мерзком подвале единственно затем, чтобы с глазу на глаз отведать вот этого вина, – и Альберих насмешливо указал на бутылки.
– Это вино было подарено монахом Хатто святейшему папе Теодору, да упокоит его Господь в убежище своем навеки. Подарено накануне смерти епископа, – сказал Теофилакт.
– И ты, мой друг, чинишь по сему поводу дознание?
– Именно так.
– Есть основания для подозрений?
– По всей видимости, нет, вино проверено слугами и есть свидетели, что сей монах пил это вино вместе с покойным папой и, как видишь, жив-здоров, и даже сейчас осушил еще один кубок.
– Стало быть, Хатто пора отпустить.
Разговаривая с Альберихом, Теофилакт заметил краем глаза, как при словах последнего монах облегченно вздохнул.
– Видимо, да. И твое знакомство с ним только подтверждает мой вывод, что он здесь ни при чем. Только…
– Что только? – с интересом переспросил Альберих.
Хатто видимо напрягся.
– Моя Теодора убеждена, что папу отравили. У него в эти дни было много гостей, но большинство составляли пилигримы из дальних стран. А ты ведь знаешь, что любовь к римским папам возрастает по мере удаления от них.
– Но почему именно Хатто?
–Я ни в чем не обвиняю монаха. Только смутное чувство говорит, что …..
– Ну что?
– Не знаю. Я, видимо, устал.
Альберих подошел к монаху, положил тому на плечо свою тяжелую руку, немного помолчал, а потом, не снимая руки, повернулся к Теофилакту:
– Благословляю тот миг, когда судьба подарила мне такого друга как ты, Теофилакт. Силы твоего меча боятся сарацины, энергии твоего разума дивится Рим. Сегодня ты потряс меня своей звериной интуицией, жертвой которой может оказаться даже самый прожженный лис. Ибо ты совершенно прав!
– Что? – вскричал, поднявшись со своей скамьи, Теофилакт. Монах побелел, ноги его подогнулись и, падая на колени, он возопил:
– Мессер, пощадите!
– Да-да, мой друг, не кто иной, как именно смиренный братец Хатто, отравил нашего святейшего Теодора, став орудием заговора, во главе которого стоят Агельтруда и Сергий.
– Что вы делаете мессер? – взмолился Хатто и вдруг, вскочив, яростно закричал:
– И вы, и вы граф!
– Все верно, – спокойно заметил Альберих, – и я.
– Так, так, хорошие дела, – придя в себя от потрясения, произнес, внешне вновь став невозмутимым, Теофилакт, – рассказывай монах, как было дело.
– Да, брат Хатто, расскажите, как вы умудрились пить отраву вместе с Теодором и уцелеть.
Хатто молчал. За него все обстоятельства дела рассказал Альберих. После того, как тот закончил свое повествование, Теофилакт мрачно процедил:
– Готовься к виселице, монах!
– Послушайте мой друг, – сказал Альберих, – что из того, что вы предадите смерти этого низменного червя? Какие бенефиции вы сможете получить? Для начала вам придется предать смерти и меня, как соучастника заговора.
– Вам нечего беспокоиться Альберих. Я вырву ему язык еще до прихода палача, и эта тайна умрет вместе с ним.
Монах отчетливо застучал зубами.
– Тогда тем более, что вам будет за выгода? Пять солидов за шкуру убийцы и ничего более? А все инициаторы заговора останутся безнаказанными?
– Что предлагаете вы?
– Я думаю, что брат Хатто нам гораздо более ценен будет живым и, по возможности, в здравии. А вы, мой смиренный брат, – слово «смиренный» Альберих произнес, вложив в него весь сарказм, – напрасно в последние минуты мысленно осыпали меня проклятиями – а ведь осыпали, признайтесь?! – и насылали на меня Люцифера. А ведь я пришел сюда, как спаситель вашей презренной шкуры. Да будет вам известно, что Агельтруда сделала все возможное, чтобы вы не вернулись в Монте-Кассино. По дороге в монастырь вас ждет организованная ей засада, ибо ей совершенно не нужно и даже опасно существование ваше в этом мире. Вам стоит благодарить меня, брат Хатто.
Монах смиренно поклонился. На этот раз его смирение было абсолютно искренним.
– В чем он может быть тебе полезен, Альберих?
– Нам, он может быть полезен, нам, мой друг. Живой и невредимый брат Хатто для нас сильнейший козырь в уже начинающемся торге за папский престол. Покуда жив этот жалкий отравитель, мы сможем вытрясти из наших скользких сполетских и тосканских друзей максимальные выгоды. Но! Такой козырь не стоит торопиться пускать в дело, сторонники Формоза, быть может, окажутся щедрее скупердяйки Агельтруды.
– Ты начинаешь опасную игру Альберих. В Италии мало кто может сравниться своим могуществом с властителями Сполето. И не забывай, Ламберт – император!
– Поэтому повторяю тебе, этот монах нам может еще ой как пригодиться. А покамест предлагаю тебе найти ему приют при твоем дворе или хотя бы в тюрьме Теодориха, поместив его под арест как своего должника. Сам понимаешь, я не могу его спрятать, поскольку Агельтруда распоряжается моим двором и поместьем, как своим собственным, она считает, что я буду лобызать ее дряхлые груди до конца своих или ее дней за один только титул камеринского графа! Ну а сын ее, император, быть может, и славный паренек с ангельской мордашкой, но, чтобы быть достойным императорского венца, необходимо быть хотя бы немного сволочью! Вот отец его был самая настоящая сволочь, только такой мог перевернуть всю Италию вверх дном!
Последние слова Альберих произнес почти рыча, явив немногочисленным свидетелям свое истинное отношение к сполетскому дому.
Теофилакт, немного поразмышляв, вышел к слугам и распорядился насчет Хатто. Вскоре слуги увели монаха и Теофилакт с Альберихом остались наедине.
– Я не ошибся в тебе, мой друг? – спросил Альберих, – или тебе может по сердцу участь доброго верного пса? Должность уважаемая, кто спорит, вот только хозяев в последнее время развелось что-то больно много! Коронованных мерзавцев больше, чем шалав в порту Амальфи! Маленький, жалкий Сполето правит Италией, вертит ей, как собака своим хвостом,какая чушь! Италией должен править только Рим, а хозяин Рима…
– Только папа, – закончил за него Теофилакт.
Альберих согласно кивнул. Еще одну вещь он хотел сказать Теофилакту, но не решался. Отчаянный головорез, ничуть не считающийся ни с какими принципами, он свято соблюдал одну, придуманную самим для себя заповедь, впрочем, весьма распространенную в мужском братстве – не говорить друзьям об их личных бедах, даже если друг густо обрастает рогами. В какой-то момент камеринец собрался с силами и:
– Еще об одном хотел тебе сказать, мой друг, – начал Альберих, но запнулся.
– О чем?
Но тот уже передумал.
– О нахождении у тебя Хатто не должен знать никто….. даже твоя жена. Ты понимаешь, – вдохновенно продолжил он, обрадовавшись тому, что нашел выход из щекотливого положения, – что в твоей тюрьме будет находиться, возможно, залог нашего будущего триумфа.
Теофилакт вынужденно согласился. Альберих громко выдохнул, повернулся к нему спиной и подошел к бутылкам с вином.
– Очевидно, Хатто пометил одну из бутылок заранее, – заметил Теофилакт. Альберих ничего не ответил, а поднес полную бутыль ко рту:
– Если со мной что-либо случится, ты знаешь что делать, – с кривой улыбкой сказал Альберих и выпил добрую половину. Утершись рукой и сочно отрыгнув, он зло продолжил:
– Формозианцы и сполетцы думают, что они будут выбирать нового папу. Глупцы! На сей раз папу будем выбирать мы!
Эпизод 26.
1651-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Льва Мудрого, 6-й год правления франкского императора Ламберта (январь 898
года от Рождества Христова)
Меж тем события начали развиваться стремительно. Сполетская партия не собиралась тратить ни минуты времени впустую, стремясь воплотить свое сиюминутное преимущество в инициативе в полноценный стратегический успех, венцом которого стало бы воцарение Сергия на троне Святого Петра. Наступление сполетцы вели одновременно по трем направлениям, у каждого из которых был свой вдохновитель и куратор. Сергий усердно окучивал своих собратьев по служению Господу, Агельтруда вела ежедневные переговоры с римской знатью, кнутом и пряником склоняя на свою сторону знаменитые фамилии. И, наконец, Адальберт с его поистине бездонным кошельком задабривал все слои римского плебса, в результате чего очень скоро в римских тавернах и притонах вместо испуганного пересказывания другу другу разных страшилок про суд над Формозом и небесную кару, справедливо постигшую всех зачинщиков судилища, вдруг начали раздаваться пьяные здравицы за благопристойного и смиренного отца Сергия, самого достойного кандидата на пост римского понтифика.
Не меньшего успеха добился и сам Сергий. Впрочем, его задача значительно облегчалась отсутствием множества сторонников Формоза, уехавших из Рима в канун рождественских праздников и до сей поры не осведомленных о трагической кончине папы Теодора. В итоге в Риме наблюдался отчетливый перевес сергианцев, так что в скором времени Сергий и Агельтруда окончательно уверились в своем преимуществе в священнической сфере при грядущем голосовании по выбору папы.
Но оставалась еще своевольная и корыстолюбивая римская знать. Сполетцы для окончательного перехода своей возможной победы из категории высокой вероятности в категорию неизбежности во чтобы то ни стало стремились заполучить преимущество и здесь. Как бы ни было неприятно Агельтруде византийское семейство Теофилактов, очень скоро она убедилась, что путь к победе лежит через их согласие. В итоге Агельтруда вынуждена была, при всей своей нелюбви к Теодоре, надеть на себя милейшую маску дружеского расположения и посетить дом Теофилактов в аккурат на следующий день после памятного допроса Теофилактом монаха Хатто.
Агельтруда пребывала в прескверном расположении духа. Ей донесли, что злополучный монах внезапно исчез из Рима и до сей поры не появился в окрестностях монастыря Монте-Кассино, в результате чего все хитроумные ловушки, расставленные для него герцогиней, оказались пустой затеей. Хорошо, если этого чертового монаха постигла какая-нибудь внезапная смерть в результате загула, встречи с лихими людьми, или же банальной болезни. Однако Агельтруда понимала, что рассчитывать на это глупо и пока она не получит явного свидетельства смерти монаха, ночи ее будут обречены на бессонницу. Монах оказался слишком хитер и наверняка, после выполнения своей деликатной миссии, затаился, справедливо опасаясь за свою жизнь, и, возможно, к стоимости своих услуг теперь намеревается присовокупить все свои моральные издержки. Что, если он в отчаянии поспешит открыть секрет смерти папы Теодора кому-то из правителей Рима? Агельтруда холодела от одной такой мысли и принималась с еще большим рвением за скорейшую организацию папских выборов. Если папой станет ее человек, то даже объявившийся со своими разоблачениями монах ей уже не будет страшен.
Теофилакты встретили герцогиню также с разным настроением. Теодора, которую в последние дни не раз и не два словом и делом умасливал граф Адальберт, приезд герцогини рассматривала как окончательное закрепление союза в преддверии выборов папы. Она горячо поддерживала кандидатуру Сергия на апостольский трон, продолжая сохранять свою верность сполетскому лагерю. Однако ее муж, глава римской милиции Теофилакт, медовые речи герцогини воспринял довольно прохладно. Честолюбие у незаурядного воина и администратора било через край, он не без оснований считал, что давно заслужил право к статусу уважаемого гражданина Рима присовокупить благородный титул. Об этом он без лишней дипломатии сказал герцогине прямо в лицо. Однако Агельтруда этот выпад хладнокровно парировала:
– Дорогой мессер Теофилакт, считаю, что каждый ваш шаг император Италии и герцогство Сполетское щедро оплачивают назначением на высшие гражданские посты Великого Рима и достойными бенефициями!
Иными словами, Теофилакту за поддержку кандидатуры Сергия была обещана очередная рента за труды и, возможно, присоединение к списку его городских обязанностей еще парочки, быть может, весьма обременительных функций. Агельтруда, казалось, уже принципиально была настроена против допуска греков в круг равных себе. Теофилакт был настолько разочарован разговором с Агельтрудой, что даже увещевания его супруги не повлияли на его решение. Вечером того же дня он отправился на поиски Альбериха, собираясь предложить ему извлечь пред высокомерные очи Агельтруды весомый козырь в лице бенедиктинского монаха Хатто.
После долгих и нудных поисков он нашел Альбериха в одном из многочисленных притонов, раскинувшихся в Трастевере, на правом берегу Тибра. Появление высокого городского чиновника спугнуло тучу продажных девок и нечистых на руку дельцов возле дома, на который слуги Альбериха указали Теофилакту, как на вероятное место нахождения своего хозяина.
Теофилакт застиг Альбериха, когда тот был на полпути в сладостное забытье. Рядом с ним играли в кости и совершали аналогичные жертвоприношения Бахусу трое его друзей, которых Теофилакт встречал и раньше, на пирушках своего друга. Альберих, при виде Теофилакта, проявил искренний восторг:
– Приветствую тебя, мой друг! Надеюсь, ты здесь не по долгу службы и не откажешься пропустить со мной пару кубков вина из погребов нашего сладкого, как мед, графа Адальберта. Рекомендую тебе моих друзей, которые при случае, уверен, не задумываясь положат за жизнь мою свои жизни, ну и я не замедлю ответить им тем же, случись обратная ситуация! Вот так!
Альберих продолжал:
– Рекомендую, благородные воины Марк, Максимус и Кресченций! Умоляю, не сочтите это за оскорбление вашей чести и поклонитесь, друзья мои, моему лучшему другу и верному слуге Рима, мессеру Теофилакту Аргосскому!
Друзьям Альбериха было около двадцати трех – двадцати пяти лет. Маленький шустрый, со взглядом отчаянного пройдохи, Максим поднялся и протянул руку Теофилакту первым, за ним последовал Марк, здоровенный верзила с немного лошадиным и рябым лицом. Третьим был крепко сбитый, коренастый Кресченций, круглое лицо которого хотя и было помято многочисленными пирушками и фривольным поведением, тем не менее, выдавало в нем спокойного и на редкость уверенного в себе человека. Он также протянул руку Теофилакту.
И тут, для живости картины, для придания грандиозности совершаемому событию, хотелось бы отыскать или даже, пусть его, придумать наличие какого-нибудь великого знамения, которое, по всем законам жанров Мельпомены, всенепременно должно было явиться в момент этого рукопожатия. Отнюдь, ни одна молния не разразилась в чистом римском небе, не проломился внезапно прогнивший пол таверны, и не завыла дурным воем стая бродячих собак в момент, когда Теофилакт и Кресченций протянули навстречу руки. И никого из них в эту секунду не ударило разрядом электрического тока и не напали, прости Господи, странные корчи. Природа никоим образом в этот момент не подала знака о том, что в мире сейчас произошло нечто великое, что в момент, когда эти два мужественных рыцаря протянули другу другу руки, история Италии начала писать себе новую, великолепнейшую и уникальную страницу. Велико было бы их изумление, если какой-нибудь, случайно затесавшийся в таверну, пророк сообщил бы им сейчас, что их встреча положит начало событиям, которые будут накладывать свой отпечаток на историю Италии в течение следующей тысячи лет. В этот день, в этот момент сошлись, наконец, в одной точке линии судьбы двух великих родов, сошлись, чтобы более никогда далеко не расходиться. Все начинается с малого, и великая река, прежде чем раздольно раскинуться в многомильную ширь, порой начинается с маленького невзрачного родника, спрятанного от глаз людей и бьющего из какой-нибудь обыкновенной, и солнцем, и ветром незамечаемой лощинки. Вот так, с обыденного мирного рукопожатия, совершенного в заурядный январский день 898 года в доме, посещение которого не делает чести уважаемым людям, началась великая история противостояния двух могущественных родов Италии, с течением времени трансформировавшаяся в непримиримую войну знаменитых кланов Колонна и Орсини.
– Мои друзья, у меня, как вы знаете, нет от вас никаких секретов, но интересы Рима, Италии и мира христианского, именно так, ха-ха, не более и не менее, требуют, чтобы я переговорил с мессером Теофилактом с глазу на глаз!
После того как друзья Альбериха с видимой неохотой и недовольством пересели за другой стол, Теофилакт изложил с горечью весь свой разговор с Агельтрудой. На это Альберих весело заметил:
– Ну, вот и пригодился нам наш монах Хатто! Не печалься мой друг, завтра я либо добьюсь от старой, дурно пахнущей потаскухи желаемого, либо наш давний знакомец Хатто отправит всю эту веселую компанию на эшафот!
На следующий день Альберих, со следами мутного похмелья, заявился к герцогине Агельтруде, где с озабоченной миной на лице поведал той, что их общего знакомого, монаха Хатто, верный формозианский пес Теофилакт взял под стражу на выезде из одного римского пригорода и держит у себя взаперти. От одной этой новости герцогиня впала в истерику:
– За что его задержали? В чем обвиняют этого прохиндея? Ах, не знаете? Что, если этого проходимца решат пытать? Он же выдаст всех! И тогда все погибнет! Несдобровать ни мне, ни вам, а Сергий навсегда забудет дорогу в Рим! О, Господи, пострадают тогда даже мои дети, даже Ламберт!
– Осмелюсь сказать, несравненная Агельтруда, римский судья и глава городской милиции Теофилакт мой друг и является сторонником нашего дела. Пусть он в свое время отвернулся от Стефана, но кто тогда от Стефана не отвернулся? Все, до последнего служки, были уверены, что в Стефана вселился Сатана. Но речь сейчас не о Стефане, которого, не сомневаюсь, сейчас раскаленной кочергой щекочут черти, а о Теофилакте, моем добром друге Теофилакте. Наши отношения глубоко доверительны, проверены и мечом, и кубком, и я знаю, что его сильно огорчает невнимание со стороны императора Ламберта и вашей милости к своим заслугам перед сполетским домом! Теофилакт честен, но честолюбив. Уступите же его помыслам, и вы можете больше не бояться проходимца-монаха. Вручите ему то, что он просит, и вам не сыскать более верного меча в Италии. Ну, если только за исключением моего! – с усмешкой добавил Альберих.
Тотчас Агельтруда вновь поспешила в дом Теофилактов и объявила хозяину дома, что, в случае успеха на папских выборах, ему будет гарантирован титул графа Тусколо, патримонии, находящейся в пятнадцати милях к юго-востоку от Рима, в районе Альбанских гор. Итак, мечта греческого семейства, наконец, начала сбываться! Теофилакт с благодарностью принял подарок, но не забыл замолвить словечко и за своего друга, расписав все необыкновенные воинские доблести Альбериха. На это Агельтруда, хотя и скаредно чертыхнулась в душе, милостиво ответствовала:
– О, за него, мессер Теофилакт, вы можете не беспокоиться. Я весьма ценю услуги мессера Альбериха, почитаю его своим другом, другом Сполето и императорской семьи Италии. Передайте ему, что он может рассчитывать на графство Фермо, так же, как и тускуланская бенефиция, оставшееся недавно без сюзерена. Разумеется, в случае нашего общего успеха. Мое сердце радуется, видя какие отношения связывают вас, мессер, с графом Альберихом. В наше коварное время столь редко приходится видеть настоящую дружбу.
Теофилакт галантно поклонился. Немного помолчав, Агельтруда набралась смелости начать новую тему:
– Вас же я прошу граф о небольшой услуге. В ваших застенках находится бенедиктинский монах Хатто. Сей монах своими язвительными обвинениями, совершенными в тавернах многих городов, нанес немалое оскорбление мне лично и моему сыну Ламберту, императору Италии. Я прошу вас, граф, выдать мне сего злопыхателя, за которого вы можете назначить приемлемую для вас цену.
Итак, Теофилакту и Альбериху удалось выторговать для себя значительные дивиденды у припертой к стенке сполетской герцогини. Однако Теофилакт, помня наставления Альбериха, решил оставить Хатто в своих заложниках и вежливо, но твердо отказал герцогине в его выдаче. Герцогиня настойчиво повторила просьбу – нахождение монаха Хатто среди живых мира сего для Агельтруды было той самой пресловутой ложкой дегтя, которая отравляла здоровенную бочку меда, нацеженную Сергием и его сподвижниками в последние дни. Теофилакт был непреклонен, Хатто, по его словам, обвинялся в убийстве какого-то богатого горожанина, чья родня требовала тщательного расследования и возмездия. В итоге Агельтруда, отчетливо поскрипев зубами и не найдя весомого повода для объяснения своего живого интереса к судьбе безвестного монаха, пустила в ход другой козырь. Она пообещала, что о переводе Хатто в сполетскую тюрьму в ближайшие дни перед Теофилактом будет хлопотать его друг Альберих, раз на главу городской милиции он имеет, по всей видимости, гораздо большее влияние, чем блистательная Агельтруда. Теофилакт поначалу хотел оставить это язвительное замечание без ответа, но посчитал лучшим вариантом под занавес разговора слегка уступить обиженной герцогине и пообещал, что монах Хатто будет предоставлен Агельтруде сразу после папских выборов и получения его семьей тускуланской патримонии. Хитрость главе римской милиции удалась вполне – герцогиня сразу успокоилась, посчитав несговорчивость грека за жадность и недоверчивость последнего, а не за потаенные замыслы и темную игру, о чем она переживала ранее.
Итак, сполетская партия была полностью готова к выборам главы вселенской церкви. Предстоящий успех Сергия был очевиден, тем более, что вместо императора Ламберта собиралась принять участие в папских выборах его мать. Император же был слишком занят охотой, а равеннские леса и болота были, вероятно, слишком непроходимы, чтобы через них мог своевременно добраться до императора римский гонец.
За пять дней до выборов папы, во время планового объезда крепостных ворот, у Остийской стороны Теофилакта встретил его же слуга Климент, начальник его домашней охраны. Теофилакт был немало удивлен, когда слуга приблизился к нему с просьбой:
– Мой кир, с вами желает побеседовать один из отцов нашей христианской церкви.
Зайдя в помещения Остийской сторожевой башни, Теофилакт увидел Иоанна, священника тибуртинской церкви.
– Приветствую вас, благородный мессер Теофилакт, и вместе с вами возношу молитву к Господу нашему о ниспослании нам достойного служителя Божия на престол епископа великого Рима!
Теофилакт и Иоанн совместными усилиями возблагодарили Небо. Теофилакт, шевеля губами затверженные фразы, мысленно искал наиболее деликатный способ отказать отцу Иоанну в его, вероятно сейчас последующих, прошениях, ибо с чего тому пристало вдруг искать встречи с ним в нейтральном месте, как только для того, чтобы в последний раз попытаться привлечь Теофилакта и городскую знать в его лице на свою сторону? Однако, он ошибся. Священник повел речь о другом.
– Тяжелы груз и ответственность, которые на меня взвалил Господь, обязав сообщить вам, благородный мессер, горестную весть.
– Что случилось? – встревожился Теофилакт.
– До нас дошли нелепые грязные слухи, и я молю Господа, чтобы слухи эти остались только слухами о недостойном поведении одного из рабов Господа!
– О ком вы говорите, ваше преподобие?
После некоторой паузы, Иоанн собрался с силами и решился. Вся скорбь Вселенной звучала при этом в голосе пастора:
– В Риме говорят, что супруга ваша Теодора, прекрасная лицом, как лучшие украшения Рима, имеет недостойную связь с маркизом Адальбертом Тосканским, чему есть неоспоримые свидетельства и доказательства.
Теофилакт, забыв о статусе собеседника, сгреб того за воротник:
– Что вы такое сейчас говорите? – прорычал он
– Я хочу сказать, что ваша супруга тайно встречается с маркизом Адальбертом, отдавая тому на удовольствие свое тело, потакает всем его прихотям и, …. по всей видимости, исповедует его волю и заставляет вас следовать за собой, служа интересам Сполето и Тосканы. Послушайте вашего слугу Климента, ваша дочь Мароция рассказала ему о том, что однажды застала вашу жену без одежды в объятиях маркиза.
Из тени помещений выступил Климент и повторил все то, о чем ему в свое время поведала плачущая и разобиженная на мать Мароция.
Теофилакт побагровел.
– Вы ответите мне, если слова ваши окажутся змеиной клеветой!
– Понимаю ваши чувства и ничуть не сержусь, что в настоящий момент вы обходитесь со мной не как со смиренным служителем церкви. Поверьте, мне очень грустно, мессер Теофилакт, но мои слова основаны на показаниях и наблюдениях слуги вашего Климента, а также многочисленных посторонних свидетельствах.
– Мир полон завистников, сплетников и мерзавцев! – кричал Теофилакт, чувствуя, как горячая кровь прилила к его вискам, а в голове бешено застучало.
– Мне понятна ваша необузданная реакция оскорбленного, мне понятен ваш гнев, но чтобы окончательно уверить вас в правдивости услышанного, скажу вам, что нами получены сведения о том, что не далее как через три дня, когда вы будете заняты подготовкой папской коронации, в полдень покои вашей жены посетит сиятельный граф Адальберт. Если же слова наши окажутся клеветой, моя голова в тот же день послушно склонится пред вашей карающей дланью.
У Теофилакта кружилась голова, он по-прежнему крепко держал Иоанна за воротник плаща.
– Если вы лжете, берегитесь! Ваш сан не даст вам никакой защиты.
– А если это окажется правдой?
– То пусть трепещут и боятся другие!
Иоанн заторопился, чувствуя, что хватает за крылья недосягаемую прежде богиню Удачи:
– Ваша справедливая месть ударит по вашим врагам больнее, если вы сохраните в себе возможность до коронации не подавать виду о том, что вам стало известно только что. Вы слышите меня? Вы понимаете, о чем я говорю?
Теофилакт рассеянно кивнул, занятый более своими горестными мыслями.
– Не беспокойтесь, ваше преподобие. Те, кто рассчитывали меня купить, одновременно с этим наставляя мне рога, жестоко просчитаются. Я так понимаю, что все эти постыдные обстоятельства вам стали известны не вчера.
Конечно, не вчера. Конечно, Иоанн руководствовался в данный момент не заботой о нравственной чистоте семьи римского чиновника, а исключительно своими интересами.
– Признаю это, мессер Теофилакт. И не считайтесь с вашими потерями, я готов с радостью компенсировать их. Мне известно, что вам и вашим сторонникам обещаны преференции в случае поддержки вами требуемой кандидатуры. Я гарантирую вам, что я выполню все ваши запросы, как бы высоки они ни были.
– Потерю чести моей семьи вы тоже компенсируете? – хмуро спросил Теофилакт.
– Это не в моих силах, благородный мессер. Но жизнь человеческая суть череда потерь и приобретений, человеческий род слаб и несовершенен, а Господь наш учением своих велит прощать нам должников наших, как ….
– Увидимся на коронации, ваше преподобие, – буркнул Теофилакт, намереваясь поскорее закончить приносящую ему боль беседу.
– О, мессер Теофилакт, еще одна просьба! Если я клевещу, то это ничего не изменит, но, если мои слова будут подтверждены, это изменит все! Я прошу вас сей же час оповестить о смерти папы Теодора благороднейшего императора Ламберта. Гонец ждет вашего разрешения. Я прошу вас не чинить ему препятствий, а, напротив, дать ему охрану, ведь мы и вы поступаем исключительно следуя букве закона. Император должен участвовать в папских выборах лично, и, если гонцу не будет оказано сопротивления и гонец не будет излишне милостив к лошадям, у нас есть шанс на то, чтобы император Ламберт успел к выборам папы.
Просьба священника была вполне логически объяснимой. Теофилакт согласился. Все его мысли теперь занимала его Теодора. Он мучительно восстанавливал в памяти все те дни, когда он отсутствовал дома, с каким лицом его жена встречала его возвращения, все ее оброненные слова, все даже самые незначительные жесты. Он вспоминал все разговоры Теодоры с Адальбертом, пытаясь сопоставить, насколько естественно вела себя в эти моменты его супруга. Кто хочет, тот всегда найдет – ослепленный ревностью разум обманутого мужа рисовал ему картины одна другой позорнее, каждая улыбка его жены Адальберту теперь квалифицировалась как страшное подтверждение.
Иоанн с довольным видом наблюдал за происходящим в душе Теофилакта смятением. Ядовитая стрела попала точно в цель, и впервые за последние дни Иоанн почувствовал, что его партия до конца еще не проиграна. Удовлетворенно вздохнув, он приказал слугам двигаться к Ватиканскому холму.
Теофилакт же, оставшись в одиночестве, шептал:
– Дозволь мне Господи сохранить мои силы в ближайшие дни. Я хочу знать, увериться и, если будет на то воля твоя, страшно отомстить!
