Владимир Колабухин
Тайна пансионата «Уют»

6

…Вот и пятница. Думал, она что-нибудь прояснит в отношении «Бирюзы», но… И мне ничего не остаётся делать, как выправить командировочное удостоверение и ехать в исправительно-трудовую колонию к Пикулину. Решаю предварительно встретиться с его бывшим тренером Скляром и мастером слесарного участка завода «Метиз» Хлебниковым.

Созваниваюсь сначала с тренером. Отвечает неохотно, с тревогой. Почему? Ладно, выясним.

В большом просторном зале спортобщества «Труд» десяток здоровых мускулистых парней с массивными боксёрскими перчатками на руках пружинисто кружат по полу и неистово лупцуют друг друга. Скляр поворачивается ко мне, отрывисто и нервно произносит, показывая золотые зубы:

– У меня, как видите, не детский сад… Я готовлю боксёров, вмешиваться в их личную жизнь мне, знаете ли, недосуг…

– И всё же, – говорю терпеливо, – что можете сказать о Пикулине?

– Ничего, – резко отвечает он, видимо, стремясь поскорее закончить разговор. – Я прочил его в чемпионы республики. Ко мне-то какие могут быть претензии? Я в этом деле чист как стёклышко. И в спорткомитете отчитался за него. Зачем снова воду мутить?

Мы сидим за столиком в углу зала, смотрим на «будущих чемпионов» и говорим как будто на разных языках. Этот коренастый, жилистый мужик с редкими волосами на голове, водянистыми глазами и с перебитым носом никак не может или не хочет понять меня.

Делаю последнюю попытку.

– Вам-то сейчас ничего и не грозит. Речь о Пикулине, вашем воспитаннике. Как всё-таки случилось, что он так сорвался?

Глаза Скляра становятся ледышками.

– Я ему не нянька, – говорит он тоном, не допускающим возражений. – Своих забот хватает. Скоро снова республиканские… Мне могут «заслуженного» присвоить. И я знать ничего не хочу об этом бандите.

Нет, не присвоят ему звание! Быть такого не может. Кто-нибудь да увидит, что он за человек. Вряд ли его подопечные добьются на республиканских соревнованиях каких-либо успехов: школа не та! Не та школа!..

Мы сухо прощаемся, и я ухожу, провожаемый гулким хлопаньем перчаток.

На улице ещё светло, хотя солнце почти скрылось за домами. Эх, была не была! Махну сразу и к мастеру. Без предупреждения. Чего тянуть? Пусть уж и с ним прояснится сегодня.

На остановке прыгаю в раскрытую дверь троллейбуса и через десять минут оказываюсь в уютной двухкомнатной квартире Хлебникова. Хозяин – подвижный, хотя и немолодой, встречает без какой-либо тревоги и смущения. Радушно проводит в большую комнату и наказывает жене – симпатичной улыбчивой блондинке – «быстренько сообразить что-нибудь на стол». Вскоре перед нами вьётся из красивых чашек душистый парок крепко заваренного чая, и беседа сама собой становится всё более непринуждённой и доверительной.

– Да, золотые у Игоря руки. Цены им нет! – восклицает Хлебников и отодвигает недопитую чашку. – Бывало, что ни поручишь: штамп какой сделать или приспособление… ещё и чертежей нет порой, одна задумка – в момент справится. Посидит, покумекает, что-то прикинет, что-то примерит… Глядишь – готово уже!

– Значит, неплохой был парень. Как же тогда всё так с ним получилось?

Хлебников вздыхает, расстёгивает на волосатой груди рубашку, откидывается на спинку стула.

– Что скрывать – упустили мы его. Парень работал что надо. А коль с заданием справлялся, не подводил, а порой и выручал коллектив, то особой тревоги за него не испытывали.

Хлебников наливает нам ещё по чашке чая и продолжает вспоминать.

– Как-то раз, правда, пришёл он на смену словно после крепкого подпития. Глаза красные, веки опухли, голос сиплый. «Что это ты себе позволяешь!» – сказал я ему. А он в ответ: «Извини, Пал Палыч. Так уж случилось». Ну, я и отстал. А зря. Надо было допытаться, что да к чему. Глядишь, и уберёг бы парня.

– Только раз так было?

Хлебников неторопливо прихлёбывает из чашки.

– Так – только раз. Хотя ребята сказывали – по ресторанам он хаживал.

– Говорят, был чемпионом города по боксу?

– Да, слава была. Но она ведь не только в радость. Иных и отравить может. Не каждый перед ней устоит, особенно когда ему ещё восемнадцать… Я потом с тренером его схватился. Как же, мол, ты допустил, чтобы споткнулся парень. Так ведь Скляр меня и слушать не стал. Мол, авторитет его подрываю. По-моему, дрянной он человек!

Я помалкиваю, хотя полностью согласен с этой аттестацией.

– А вы, собственно, почему интересуетесь Игорем? Он что-нибудь опять выкинул?

– Нет-нет, – спешу успокоить Хлебникова. – Просто кое-что осталось невыясненным в его деле. Вот и хотелось бы поговорить об этом. Он ведь не один был в тот злополучный вечер. А вот назвать соучастника не захотел. Как считаете – почему?

Хлебников отставляет в сторону чашку.

– Всяко может быть… – говорит задумчиво. – Парень-то он душевный, даром что сиротой рос. Может, пожалел кого, вот и умолчал о нём. Я Игорька знаю: горе у кого или забота большая – всего себя этому человеку отдаст. Уж очень отзывчивый. И помяните моё слово – здесь тоже что-нибудь такое случилось… Вы с ним будете говорить?

– Буду.

– Имейте это в виду. И привет от меня передайте. Скажите, Пал Палыч на него хоть и в обиде за ЧП, но в любое время готов принять на участок. Да и ребята по-хорошему о нём вспоминают. Я, правда, писал ему об этом, да он на письма не отвечает. Верно, стыдится за себя. Только зря замыкается. Вы и это передайте. Мол, верим в него, в его рабочую струнку верим. Так и передайте, ладно?

– Так и передам, – улыбаюсь. – Спасибо вам, Пал Палыч.

– За что же спасибо?

– И за прямоту вашу, и за радушный приём… За всё!

Я допиваю чай, поднимаюсь из-за стола.

– Ну… Мне надо идти.

Он несколько растерянно протягивает руку. Крупную, жилистую… Я с чувством пожимаю её:

– До свидания!

– А может, посидим?

Качаю головой и вдруг ловлю себя на мысли, что не выяснил ещё один вопрос.

– А с кем дружил Игорь?

Хлебников задумывается.

– Да вся бригада уважала его, – говорит он через минуту.

– А Эдик у вас на участке есть?

– Нет такого. Ни на участке, ни в цехе.

Ещё раз прощаюсь с ним и гостеприимной хозяйкой и покидаю квартиру.

На улице уже стемнело, стало прохладнее. Неторопливо иду к своему дому, медленно проигрываю в памяти сегодняшние встречи… Как хорошо, что на свете есть Хлебниковы! Обязательно скажу Пикулину, чтобы держался своего Пал Палыча.

Я иду, и с каждой минутой всё во мне, прежде скованное заботами и тревогами напряжённого трудового дня, словно оттаивает.

На углу улицы, под ярким фонарём, какая-то дородная тётя всё ещё торгует фиалками. Правда, в корзине осталось лишь несколько букетиков. Покупаю все. Для Лены. И делаю это с превеликим удовольствием. Давно хотелось осыпать её цветами. А тут – вот они!

И снова в полнейшем радужном настроении шествую к дому. Несу фиалки, а вижу изумрудные глаза Елены, её нежные белые руки, милую улыбку… И вдруг замечаю у подъезда дома знакомую долговязую фигуру Славика Румянцева. Слоняется туда-сюда… Прячу фиалки за спину: только бы он не увидел их.

Румянцев тоже узнаёт меня, останавливается.

– Здравствуйте, – говорит он и почему-то счастливо улыбается.

– Привет, – нехотя отвечаю. – А где же ваши цветы?

– Цветы? Ах, цветы! Они у Лены. Она всегда так радуется им.

– Значит, вы уже от неё? – Злость буквально распирает меня. – Тогда что же всё у подъезда топчетесь?

Румянцев вспыхивает и, запинаясь, отвечает:

– Вот… Уходить не хочется…

– Ну-ну. Побродите под окнами, спойте серенаду…

В глазах Румянцева растерянность. Он озадаченно спрашивает:

– Зачем вы так?

А мне и самому неудобно за издёвку. Парень как парень… Чего на него взъелся? И какое мне дело, кто кому дарит цветы и почему их принимают.

– Простите, Славик… Всего вам хорошего.

Боком проскальзываю в подъезд и на своём этаже выбрасываю фиалки в мусоросборник. На душе делается так тяжело, будто вместе с цветами выбросил ещё что-то, дорогое-дорогое, без чего и жить нельзя, наверное. Осторожно, стараясь не греметь, вставляю ключ в замок, открываю дверь и почти на цыпочках крадусь в свою комнату.

Но не тут-то было. Стремительно распахивается дверь кухни, и в проёме возникает Елена.

– Добрый вечер! Что такой пасмурный?

– Разве? Зато второй, у подъезда, млеет от счастья.

Весёлые искорки в глазах Елены гаснут. Она смотрит на меня непонимающим взглядом.

– О ком ты говоришь?

Кажется, она действительно не понимает, в чём дело. Но мне не хочется вдаваться в объяснения, и я молчу.

Лицо Елены становится задумчивым.

– Слушай, Владик, – тянет она слова, впервые называя меня по имени. – Уж не ревнуешь ли ты? Вот не ожидала!

А ведь в точку попала. И для меня это ужасное чувство – полнейшая неожиданность. Ишь, какой Отелло выискался!

Порываюсь скорее ретироваться, но Елена сердито останавливает:

– Нет, Демичевский. Давай договоримся: мои друзья – это мои друзья…

Скрип двери заставляет её умолкнуть. В коридоре появляется встревоженная Екатерина Ивановна.

– Леночка, милая… Что тут у вас?

Лена бросает на меня обиженный взгляд и, не ответив, уходит. Смущённо смотрю на Екатерину Ивановну, она – на меня.

– Владислав Викторович, что случилось?

– Ничего. Так, поговорили… Вы не беспокойтесь.

Она недоверчиво качает головой и торопливо возвращается в комнату.

Мне делается совсем нехорошо. Ну что я за остолоп такой! Сам себе всё испортил.

Так и засыпаю с гнетущим чувством чего-то тяжёлого, почти непоправимого. С тем и просыпаюсь, весь в холодном поту от мучивших во сне кошмаров. В мыслях только Елена, её глаза, полные обиды… Что же это со мной? Неужели всё-таки опять втрескался? Всерьёз, по-настоящему. Разве такое бывает?..

Прохожу в ванную комнату, прислушиваюсь – кто на кухне? Если там Елена, лучше уйти из дому без чая. Ведь мне сейчас и не взглянуть на неё. Но на кухне тихо. А времени – уже восемь… Быстро умываюсь, одеваюсь… На кухне по-прежнему ни шороха. А меня уже томит эта тишина. Прохожу туда, наливаю чай и как можно медленнее прихлёбываю из чашки. Мне уже не хочется быть одному. Хочется хотя бы на миг, всего на мгновенье, но увидеть Елену, её лицо, её глаза: что будет в них – всё та же милая улыбка или… Про «или» и думать страшно. От «или» свет будет не мил.

Словно угадав моё желание, появляется Лена. Уже одетая.

– С добрым утром! – говорит она, лукаво поглядывая в мою сторону.

– Здравствуй! – счастливо откликаюсь я. От этих её слов и взглядов у меня будто гора сваливается с плеч. Лена!.. Моя Прекрасная Елена! Снова идёшь мне навстречу. Такому упрямому и бестолковому. За что мне этакое счастье?

7

Через час уже еду в колонию. За окнами вагона электрички сначала медленно, а потом всё быстрее плывут пристанционные постройки, жилые дома и деревья, мелькают зелёные поля и перелески, ручейки и речушки… Вспоминаю улыбчивые взгляды Елены и невольно улыбаюсь: спасибо тебе, спасибо!

За спиной слышится звон гитары, приглушённый шумок молодых голосов. От скамейки к скамейке бегают двое малышей-близнецов, кудрявые и озорные, одинаково одетые в матросские костюмчики… Всё это автоматически фиксируется в моём сознании, не вызывая каких-то особых эмоций, лишь уводит мысли к предстоящей встрече с Пикулиным: вдруг разговора не получится? И вообще – как он там, чем занимается?

Признаться, у меня не очень чёткие представления об исправительно-трудовых колониях. Ну, отбывают там преступники наказание. Конечно, работают… А что ещё? Ведь, как известно, многие из них, порой даже и матёрые, выходят на свободу совсем другими людьми – как говорится, исправившимися. В чём здесь секрет?

Когда мне случайно приходится встречаться с работниками колоний, всегда интересуюсь этим. Как правило, они отшучиваются, переводя разговор. Скромничают, что называется. И всё же я испытываю к ним чувство глубокого уважения. В самом деле, вот мы – сотрудники милиции – тоже занимаемся правонарушителями. И столько сил, нервов, жизненной энергии нам это стоит! Допрашиваешь какого-нибудь уголовника, а он волком смотрит, зубами на тебя скрипит. Думается, дай волю такому… И вот попробуй выведи в люди!

Электричка замедляет ход и скоро останавливается у небольшого вокзала. Близнецы бросаются к окнам: «Прибрежный!» В вагоне зашевелились. Я тоже поднимаюсь, двигаюсь к выходу. У привокзального скверика сажусь в автобус и еду до самой окраины посёлка. Там, как объяснили мне попутчики, нужно выйти на просёлочную дорогу, и уж она-то приведёт к колонии.

И в самом деле, минут через двадцать передо мной предстаёт бетонный забор с вышками на углах, массивными железными воротами и небольшим помещением КПП – контрольно-пропускного пункта. В узком шлюзовом пенале КПП передаю в окошко служебное удостоверение. Молодой прапорщик охраны сначала внимательно рассматривает удостоверение, потом меня, затем спрашивает, к кому из сотрудников хочу пройти.

А к кому же ещё, как не к начальнику? Накануне ему уже сообщили о необходимости нашей встречи. Прапорщик снимает телефонную трубку, с кем-то говорит, просит меня подождать немного. Вскоре появляется пожилой седоволосый капитан и предлагает мне пройти за ним в «зону», в штаб.

– Я провожу вас к начальнику, – поясняет он.

– Как мне его называть? – интересуюсь по дороге.

– Майор Васильев. Николай Алексеевич.

Я слушаю, а сам всё невольно верчу головой. Я не робкого десятка, и по работе где только ни приходилось бывать. Но здесь, в «зоне», мне почему-то делается не по себе. Перед нами здание за зданием, и кажется, что вот-вот из-за угла одного из них кто-то из уголовников выскочит и бросится на тебя. Смешно, конечно, так думать. Однако думается, чёрт возьми, не в пионерский лагерь приехал! И прибавляю шаг. А ни у зданий, ни на дорожках между ними – ни души. Вот, правда, показывается один человек. В тёмной спецовке. Поравнявшись с нами, сдёргивает со стриженой головы такой же тёмный картуз, отступает в сторону и негромко произносит:

– Здравствуйте.

Отвечаем на приветствие и идём дальше. Я по-прежнему выкручиваю шею, но, кроме пышных цветников и газонов, больше ничто и никто не попадает в поле зрения.

Капитан улыбается мне:

– Я тоже здесь поначалу чуть не галопом бегал… Всё нормально! Не беспокойтесь.

– Я и не беспокоюсь, – отвечаю. – Чудно только: колония, и вдруг – цветы.

– Нравятся?

– Красивые.

– Вот… Затронуло вас. Глядишь, и у осуждённых при виде их в душе потеплеет, – замечает мой провожатый.

– А где другие-то? Пока одного лишь и встретили.

– Что ж им без дела болтаться. День только начался. Каждый на своём месте.

Так-так, посмотрим, что будет дальше, каким окажется начальник.

…А Васильев ещё относительно молод, лет сорока. Круглолицый, широкоплечий, по-военному подтянутый. Встречает меня в своём кабинете приятной, располагающей улыбкой. Энергично пожимает руку.

Выясняется, что Пикулин сейчас в школе, где учится в девятом классе. Так что встретиться с ним можно будет не раньше чем через два часа.

– А разве он ещё и учится? – задаю я наивный, наверное, вопрос, потому что Васильев смотрит на меня с удивлением.

– А как же! И не он один. Закон о всеобщем для населения страны обязательном среднем образовании действует и у нас, – не без удовлетворения отзывается он после небольшой паузы. – Без образования – что делать сегодня на свободе?

– Значит, школа хорошо вам помогает.

– И школа, и ПТУ, – снова с удовольствием подтверждает Васильев. – Мы ведь здесь и профессию даём, у кого её нет. Готовим токарей, слесарей, фрезеровщиков… А как же иначе?

– Резонно, – соглашаюсь я и прошу рассказать о Пикулине: что он за человек, как относится к работе и учёбе, к своему преступлению?

– Ну, сейчас-то он не на плохом счету, – быстро откликается Васильев. – В передовиках, правда, не ходит, но и замечаний особых не имеет. А вот два года назад – и слово из него не вытянуть было. Учиться отказывался, работать не хотел. Отрешённый был, нелюдимый… Срок-то ему большой дали, вот и считал, что ему теперь ни до чего нет дела, вся жизнь, мол, мимо проходит. Так что поработать с ним пришлось изрядно… Да вы посмотрите его личное дело, почитайте характеристики.

Васильев пододвигает мне толстущий том дела. Листаю страницы:

«По характеру он вспыльчив и дерзок, в коллективе ведёт себя обособленно. Ни с кем не переписывается, работать и учиться не желает. На убеждение и примеры о возвращении к честной трудовой жизни других таких же осуждённых не отзывается, к администрации и наставлениям относится с недоверием…»

«Согласился учиться в вечерней школе. Успевает по всем предметам. Впервые за два года выполнил на производстве месячное задание и был поощрён правами начальника отряда…»

Да… Тут всё как в зеркале. Интересно посмотреть теперь на самого Пикулина. Как-то у меня с ним сложится разговор?

В час дня Васильев вызывает дневального и просит привести Пикулина. Спустя несколько минут раздаётся негромкий стук в дверь.

– Войдите, – откликается Васильев. В кабинете появляется невысокий парень в тёмной хлопчатобумажной куртке и таких же брюках. Снимает с головы фуражку, вытягивается у порога и чётко докладывает, обращаясь к Васильеву:

– Гражданин майор, осуждённый Пикулин Игорь Константинович, статья 146, часть вторая, срок – семь лет, по вашему вызову прибыл.

– Проходите, садитесь, – приглашает его к маленькому столику Васильев.

Прежде чем сесть, Пикулин бросает на меня быстрый озабоченный взгляд. Видимо, сообразил, что его вызов связан с моим присутствием здесь. Присаживается напротив. Снова окидывает меня быстрым взглядом. Чувствуется, его тревожит мой штатский вид и он никак не может догадаться, кто я и что мне от него надо.

– Вы тут без меня побеседуйте, – говорит мне Васильев. – А я вас пока оставлю. Понадоблюсь – нажмите кнопку на столе.

И выходит, подбадривающе кивнув Пикулину. На мгновенье в кабинете воцаряется тишина.

– Следователь райотдела милиции капитан Демичевский, – представляюсь я Пикулину. – Мне нужно о многом поговорить с вами.

Он с ещё большей насторожённостью вскидывает на меня свои светло-серые глаза и тут же отводит их в сторону. Весь его скованный вид подсказывает, что говорить ему со мной не очень-то и хочется. Нужен какой-то подход, чтобы вызвать его на откровенность. Но какой?

– Курите? – спрашиваю и придвигаю к нему пачку «Беломора».

Он поворачивает голову, молча вытаскивает из пачки папиросу, прикуривает. Закуриваю и я.

Пикулин не смотрит на меня. Часто затягиваясь, косит глазами в угол. Папиросу держит не между пальцев, а укрывает в кулаке, словно курит тайком или на ветру, в дождь. Кисти рук у него широкие, пальцы загрубевшие, по-настоящему рабочие. И тут мне вспоминается разговор с его мастером. Как же я забыл об этом?

– Вам привет от Хлебникова.

Голова Пикулина непроизвольно дёргается. Он недоверчиво смотрит на меня.

– От кого?

– От Пал Палыча, мастера вашего.

– Не может быть…

– Почему?

– А когда вы с ним виделись?

– Вчера.

– И он ещё помнит меня?

– Не только помнит, но и всей душой переживает за вас. Готов в любое время принять на свой участок. Считает вас первоклассным слесарем. Или ошибается?

– А вы-то к нему с какой стороны?

– Да тут вот как всё получилось… В связи с одним происшествием пришлось нам поднять ваше дело. Так на Пал Палыча и вышли. И разговорились о вас.

– А что за происшествие? Почему понадобилось изучать моё дело?

– Что за происшествие? – медлю с ответом. – Мы ещё к нему вернёмся. Вы лучше вот что скажите: кто всё-таки был с вами в тот злополучный вечер 30 сентября 1982 года, когда двумя выстрелами из пистолета ранили Ладыгина?

Пикулин морщится, гасит в пепельнице окурок.

– Я уже говорил на суде – не знаю.

– Ну, Пикулин… А мне здесь рассказывали, что вы вроде бы за ум взялись. Если так, зачем крутить старую песню?.. Вот выйдете из колонии, начнёте новую жизнь. И вас не будет тяготить, что человек, втянувший вас когда-то в грязное дело, всё ещё на свободе и, быть может, совершает новые преступления?

– Значит, он всё-таки не пойман.

– Пока да. Ведь вы упорно покрываете его.

Пикулин отводит глаза.

– И всё-таки… Что он ещё натворил? – глухо спрашивает через минуту.

– Совершил разбойное нападение на один из фирменных магазинов.

В глазах Пикулина недоверие.

– Почему думаете, что он?

– Его опознали. И потом… В этом магазине и в Ладыгина стреляли из одного и того же оружия. Что это за оружие, Пикулин?

Он опускает голову:

– Не знаю.

– Кто этот человек? Как вы с ним познакомились?

Парень молчит, упорно смотрит в сторону.

– Да поймите же вы! – начинаю я заводиться и останавливаю себя. Заводиться-то мне и нельзя. Ну никак нельзя. Ради моего дела. Ради всех тех, кто вскоре может вновь оказаться жертвой Эдика.

– Поймите, – приглушаю я свой голос, – быть может, сейчас, пока мы с вами разговариваем, этот человек снова в кого-нибудь стреляет. В того же Пал Палыча, не дай бог!

– Разрешите ещё папиросу, – просит Пикулин. – Раньше-то не курил, здесь вот пристрастился.

Пододвигаю к нему «Беломор». Пикулин закуривает, жадно затягивается.

– Так кто этот человек? Как зовут его?

– Эдик, – тяжело вздыхает Пикулин. – А вот фамилию, где живёт и работает, не знаю. Честное слово, не знаю.

– Когда и как вы с ним познакомились?

Он опять делает несколько глубоких затяжек.

– Три года назад. В августе. В ресторане «Солнечный». Не рассчитал я маленько, оказался перед официантом банкротом. Девочек своих выпроводил, чем расплачиваться – не знаю. Тут он и подсел ко мне. Расплатился за меня и ещё заказ сделал. Мол, рад познакомиться с чемпионом. Расстались друзьями. Вот так всё и началось.

– Что «всё»?

– Ну… моё падение, что ли… Поверьте, это вышло случайно. Как раз в тот вечер, 30 сентября, денег не оказалось ни у меня, ни у Эдика. Договорились с официантом, что подождёт с часок. А сами нырнули в парк, как раз рядом с рестораном… Если бы я не так пьян был, домой скатал бы или занял денег у знакомых. А тут он всё уговаривал: у первых попавшихся спросим, скажем – потом, мол, отдадим. Опомнился, когда он уже стрелять начал. Как и куда я потом бежал – не помню. Только кто-то догнал, скрутил меня в бараний рог и сунул в «канарейку»… в машину, значит, вашу.

– Почему на следствии и на суде промолчали?

Пикулин грустно усмехается.

– Эдик как-то сумел переслать мне записку. Мол, дьявол попутал. По гроб будет обязан, если умолчу о нём. Свадьба, мол, у него скоро, зачем и невесте жизнь портить… Неужели всё заливал?

– А кто невеста? Видели её?

– Девчонок-то у него много было. Может, Светка? В сентябре он всё с ней крутился. Фамилию, правда, не знаю… Беленькая такая. Где-то парикмахершей работает.

Вот так, слово за слово, и проясняется картина. Остаётся предъявить Пикулину рисованный портрет Эдика. Нажимаю кнопку звонка и прошу появившегося Васильева вызвать понятых. В их присутствии кладу на стол рисунки.

– Может, узнаете кого… – говорю Пикулину.

– Вот, – он указывает на портрет Эдика. – Если бы знал, что снова может на подлость пойти, давно бы показания дал.

Он опускает голову. И, пока разглядываю его, думает о своём. Я понимаю, что происходит в его душе.

– Что передать Пал Палычу?

Пикулин поднимает голову, глаза оживают:

– Скажите… Пусть ждёт. Скажите, отхожу понемногу от нокаута. В другой такой не попадусь… Да я сам напишу ему.

– Вот это верно, – одобряю. – Таиться от него не надо. Золотой он человек!

– Это точно! – отзывается Пикулин. И смотрит уже заметно веселее.