Владимир Георгиевич Гуляев
Секрет арифмометра «Феликс». Рассказ с элементами фантастики
Берега, берега. Берег этот и тот.
Между ними река моей жизни.
Между ними река моей жизни течет,
От рожденья течет и до тризны.
Там, на том берегу, что течет по судьбе,
Свое сердце тебе я оставил.
Свое сердце навек я оставил тебе,
Там, куда не найти переправы.
А на том берегу незабудки цветут,
А на том берегу звезд весенний салют.
А на том берегу мой костер не погас,
А на том берегу было все в первый раз.
В первый раз я любил и от счастья был глух.
В первый раз пригубил дикий мед твоих губ.
А на том берегу, там на том берегу,
Было то, что забыть никогда не смогу.
Там за быстрой рекой, где черемухи дым,
Там я в мае с тобой, здесь я маюсь.
Там я в мае с тобой, здесь я в мае один,
И другую найти не пытаюсь.»
Совсем недалёко послышался шум работающего лодочного мотора и, через некоторое время, из-за поворота показалась большая лодка, плывущая вдоль берега. Это возвращались они, из-за реки. Вовка полулежал в носовой части лодки и, опустив руку, ловил белую пену, убегающую от него с волнами. Женщины перебирали ягоду, а мужики, видимо, о чем-то разговаривали, жестикулируя руками – их голоса скрывались за громким звуком работающего мотора марки «Стрела» в три лошадиных силы.
Владимир понял, что уходить уже поздно, тем более что он увидел удивленный взгляд отца, скорее всего узнавшего его, ведь после их, «сегодняшней» для Владимира, встречи в Норильске, для отца прошло всего года два. А для человека с хорошей памятью на людей и лица полтора-два года это не срок и потому он продолжал сидеть на берегу в ожидании дальнейших событий. Даже стало интересно: как и что будет дальше?
Лодка причаливала к берегу, а отец всё продолжал смотреть в его сторону.
«Ну ладно, отец вспомнил, ну и я, тот маленький Вовка, тоже видимо вспомнит, а мать, по-моему, не должна. Десять лет прошло. Не, не должна вспомнить. Славка тем более не вспомнит, ему тогда, когда я ещё не родился (блин, бывает же такое!), три с половиной года было. Надо же было так вляпаться, хотя почему вляпаться! Я, ведь, хотел сюда попасть именно для встречи. А вот своё появление здесь не продумал сразу, ну да ладно будем выруливать положение на ровную дорогу по ходу дела. Так, я тогда говорил, что родился в Барнауле, значит, могу быть просто отдыхающим в этой деревне! Либо по делам, по работе. По работе – лучше. Это первое. Второе – это постараться не пригласить отца к себе в гости, третье – вовремя смыться, до звука колокольчика – «дзи-нь-нь»!.. Кстати, сколько я уже здесь? Хорошо хоть часы советские прихватил».
На часах фирмы «Слава», подаренных брату Славке родственниками ещё в 1965 году на двенадцатилетие, взятых Владимиром из домашней коллекции старых вещей и одетых на руку, было 7 часов 33 минуты. Секундная стрелка стояла не двигаясь.
«Блин, завести-то забыл!.. Так, ручку арифмометра крутанул на пять поворотов, хотел на три, крутанул на пять, значит, запас себе сделал на пять часов. Прошел через деревню, не торопясь – это часа полтора, сижу минут сорок. Часа два с половиной – три у меня ещё есть!»
Всё с ним происходящее сегодня, начинало ему нравиться всё больше и больше.
«Даже, как-то, становится интересно смотреть на свою жизнь в прошлом со стороны. Вроде бы ты кино смотришь изнутри сюжета, как в мультике «Про Петю и Красную шапочку». Эффект присутствия полный. Грустновато немного, но интересно. Как только это всё происходит и, главное, почему происходит пока непонятно, да и вряд ли прояснится? Кто мне сможет подсказать, где тот «секретный механизм перемещения» спрятан? В чём его суть, в чем – задача? И до какого момента всё это будет происходить? И какие вообще возможности имеются в запасе у этого «феномена»? Вопросы, вопросы, а ответа – ноль».
Из лодки выскочил Вовка и следом за ним отец, он подтянул её немного на берег, бросил Вовке цепь и, улыбаясь как давнему хорошему знакомому, направился к Владимиру, протягивая руку:
– Привет! Привет! Сколько лет, сколько зим! Совсем не ожидал тебя здесь встретить, не ожидал! Ты тот раз обещал в гости забежать, я уже и своим про тебя тогда раструбил, что в гости придёт земляк, а ты исчез и всё! Я и фамилии-то твоей не спросил тогда. Помню, что ты с Барнаула. А фамилии не знаю. А тут в отпуск вот приехали, на родину. Знал бы твою фамилию, может и разыскал бы! А ты, вот он, сам тут.
– Да, знаешь, от… вот, как-то так получилось, проездом заскочил с шофёром. У него тут кто-то из родственников живёт, его и отпустил – пусть проведает, а сам, думаю, к реке схожу, посижу на берегу, речным воздухом, так сказать, подышу. Ну, надо же какая встреча! Неожиданно, даже, как-то!
– Пошли, я тебя со своим семейством познакомлю: с женой, сыновьями, тестем и тёщей. А потом пойдем домой и за встречу посидим!
– Да неудобно, вроде бы как-то!
– Неудобно! Неудобно, знаешь что делать? А это, нормально. Ну, ты знаешь, я тот раз как-то проникся к тебе! Сразу! Есть в тебе что-то этакое. Вот что, не пойму, но чувствую, что есть что-то! Потом долго вспоминал нашу встречу с тобой в Норильске, всё думал что зайдёшь.
– Да, вот как-то так получилось, ты уж, Геннадий, извиняй! Я собирался зайти, но закрутился, а потом срочно уехал…
К ним подходил Вовка:
– Здрасте!
– Здоров, тёзка!
От лодки донёсся материн голос:
– Гена, Вовка! Идите сюда, выгружаться надо!
– Сейчас, Владимир, выгрузимся и пойдем к тещё на бражку, гостем будешь! Бражка, во!
Подойдя к лодке, отец и Вовка стали принимать поклажу и относить на берег.
Владимир, постояв некоторое время в сторонке, тоже подошел, поздоровался со всеми и спросил:
– Часы у кого есть? А то мои стали.
– У меня есть, – сказал Славка и с важным видом, подойдя к Владимиру, показал свои новые, блестящие позолотой часы марки «Слава». На часах было без пятнадцати семь. Вовка, уже стоял рядом с ними и удивленно смотрел на часы обоих:
– О! А у вас часы одинаковые, только у Славки, новые, блестящие, а ваши какие-то тускленькие и стеклышко треснуто.
Он так и сказал – «тускленькие!», а потом добавил:
– О! А чё это у вас на часах стеклышки лопнуты одинаково?
Владимир тоже увидел этот дефект на обоих часах после Вовкиных слов.
– Заводской брак, видимо!
– Не, Славка сегодня этими часами об лодку стукнул, вот стеколко и лопнуло!
– Ну, я тоже может где-то, когда-то стукнул…
Владимир не знал, что сказать этому, глазастому и любопытному самому себе, поэтому поднял руку с часами и стал их заводить.
«До возвращения осталось полных часа два, плюс минут десять-двадцать. Это как резерв для ухода! Не проворонить бы! А то растворюсь у них на глазах, вот будет фантастическое шоу!» – Подумал он, и посмотрел на себя маленького:
– А ты, Вовка, наверное, разведчиком будешь! Ишь, как всё подмечаешь!
– Ага! Или следователем.
– А строителем-то не лучше? Всё-таки мирная профессия, нужная!
– Может и строителем тоже.
– Значит, будешь всеми сразу и одновременно: и разведчиком, и следователем, и строителем. Интересно!
– Славка, Вовка! Чё, вы, там стоите? Берите свои снасти и домой! – Строго сказала мать, глянув на Владимира, толи что-то припоминая, толи просто как на чужака.
– Мам, я к пацанам пойду, покупаюсь. Вон они плескаются в затоне. А снасти Славка донесет.
– Никаких купаний. Неделю назад чуть не потонул и опять купаться. Нет. Один не пойдешь, только со Славкой. И не сегодня, видишь, гость у нас. Всё, снасти собрали и домой. – Мать взяла ведра с ягодой и ушла вслед за остальными. Отец с дедом сняли мотор с лодки, водрузили его на плечо отцу.
– Знакомься, Владимир, мой тесть – Василий Алексеевич! Там вон жена моя пошла, Зина, и теща – Агафья Гавриловна, сынов ты уже знаешь. Ну что, Владимир, пошли в гости!
– Помочь!
– Да, нет! Чего тут помогать – то! Нормально!
Все шедшие впереди шли не торопясь, Владимир с дедом замыкали это шествие. И лишь Вовка, обогнав всех, уже пронесся огородом к дому.
Зайдя во двор и освободившись от поклажи, мужики сели на скамейку, дед достал кисет с аккуратно нарезанными из газет листочками для самокруток, отец пачку папирос «Север», закурили. Владимир с удовольствием прохаживался по двору своего детства. Славка был где-то в огороде, а Вовка крутился возле мужиков.
На изгороди сидел петух.
В какой-то момент, Владимиру показалось, что петух вертит своей головой не просто так! Казалось, что он смотрит то на Вовку, то на Владимира, как бы чего-то не понимая, или наоборот, понимая много чего. Владимир непроизвольно показал петуху кулак. И вдруг услышал сзади смех отца:
– Владимир Георгиевич, вы с Вовкой кулаки петуху, что ли, показываете?
Он повернулся, глянул на Вовку и увидел, что тот тоже стоит с поднятым кулаком.
Владимир рассмеялся и присел на завалинку.
А петух соскочил с изгороди, видимо ему стало не по себе от увиденного, и бочком-бочком удалился. Наверное, он всё-таки узнал во Владимире Вовку, и удалился важно, как-то покряхтывая и наклонив голову набок, прямо как в то далёкое детство, когда, помнится, кукареканье этого петуха на первых нотах стали хрипловатые, а всего несколько дней назад Вовка не замечал этого, а просыпался он, как говорят, с первыми петухами. Выходил на улицу и окунал голову в бочку с водой, которая стояла возле колодца в огороде, после чего окончательно просыпался.
В это же время баба Аганя, уже подоив корову, несла огромное ведро до краев заполненное парным молоком. Ловким движением Вовка сдергивал с гвоздя дедову большую фронтовую алюминиевую кружку и запускал её в ведро. Тёплое молоко небольшими глотками отправлялось внутрь, а не успевшее проглотиться струйками стекало по подбородку и, щекоча, заползало под майку.
Бабушка ласково говорила:
– Вовка, дай я хоть ведро-то поставлю! Ты прям, как теленок маленький, нетерпеливый!
А он, допив молоко и водрузив на место кружку, уже снимал персональный бич с забора и шел в загон выгонять корову Зорьку, чтобы отвести на гору в стадо. Эту обязанность он принял на себя самостоятельно и исполнял её ежедневно: утром отгонял Зорьку в стадо, вечером встречал.
Там же он познакомился с деревенскими пацанами. Ему нравилось, как они ловко щелкали бичами. У каждого был свой бич и свой «щёлк»: у одного резкий и короткий, у другого продолжительный и глухой, а у кого-то с оттяжкой!
Вовка тоже хотел научиться этому, и дед сплел ему бич, вырезав из ветки черемухи удобную короткую ручку, обернул её кожей и увенчал кожаным набалдашником.
И началась Вовкина учеба «бичевания».
Но все оказалось не так просто как виделось со стороны. Бич не желал ему сразу подчиняться.
После первого «молодецкого» взмаха, получив приличный хлест от плеча до места ниже поясницы, через всю спину, Вовка отбросил рукоять и отскочил в сторону. А бич, как живой, еще некоторое время извивался в дорожной пыли, как бы стараясь доползти до него, а может Вовке это и показалось, и слезы предательски выкатились на щеки.
Растерев влагу на лице пыльной ладошкой, он медленно двинулся к бичу:
– Ничего! Ничего, я тебя одолею, приручу…
Второй хлест с шипящим свистом снес с его головы фуражку и бич опять еще некоторое время извивался в пыли. Фуражка, называемая «сталинка», корчилась от боли в кустах крапивы. Петух, приоткрыв клюв, как бы улыбаясь и наклонив голову набок, казалось, с любопытством и иронией наблюдал в сторонке за Вовкиными «танцами», возможно даже и изучал некоторые его движения и выпады.
Вовка погрозил ему кулаком.
Услышав сзади смех, он обернулся. К нему подходил дед:
– Ты, казак, с бичом-то поговори, подружись, а то он так тебе полосок на спине нарисует, тельняшки не надо будет. Чё ж, ты им как палкой-то машешь, он же – би-и-ч. Ненароком и без глазу оставить может.
«Без глазу» Вовке оставаться нисколечко не хотелось…
…Дня три, тогда, он таскал бич, перекинув его через плечо, и присматривался к деревенским пацанам, изучал: как они держали свои бичи, как взмахивали, как подрезали, и откуда получался щелк. Пацаны Вовкин бич оценили в первый же день и, уважительно поглаживая рукоятку, сказали:
– Да, дед Вася, молодец!.. Он умеет здОровские бичи плести.
Потом они показали Вовке свои навыки обращения с бичами, пощелкали Вовкиным бичом, щелк получался отменный.
Как это было давно, а вот сейчас всё происходившее тогда вспомнилось явно и сразу: и как он тогда почувствовал, что по утрам стало немного прохладней, и как появились капли росы, и как туманная влажность висела в воздухе, и отчего петух захрипел тогда на первом «Ку»! Бич тоже был немного влажноват – это был признак того, сто лето проходило, приближалась осень и заканчивались каникулы.
Помнится Вовка аккуратно, как лучшего друга, снял бич с плетня, немного протер с него влагу о полу рубахи, затем с деловым видом вывел за рог из загона Зорьку и погнал её привычной дорогой к стаду.
Каникулы, как сладкое, холодное мороженное: ждались долго, закончились быстро, но вкус их ещё остался. Прощание с деревней в последние дни каникул были бурные: деревенские друзья, с удочками на плечах, ежедневно, с первыми петухами уже стояли у калитки их дома. Вовка выскакивал к ним, и они неслись к реке на рыбалку. Ёрш тогда клевал отменный!.. Жирный и большой, хоть и сопливый. А ещё чебак и подъязок! Завтрак семье был обеспечен, а иногда и обед, тоже.
Зорьку в стадо последнюю неделю отгоняла мать.
После рыбалки Вовка с пацанами, вооруженные рогатками для стрельбы по воробьям уже окружали деревенские конюшни…
Потом совершались коллективные набеги на кукурузные и гороховые поля. Пакостить не пакостили, но наедались до «отвала».
Уставшие от набегов, они лежали на взгорке и смотрели на широкую Обь…
Вечером перед их отъездом собралась вся родня. Мужики все время о чем-то разговаривали с отцом, женщины пели песни, ребятня, человек двадцать, а может больше, все двоюродные и троюродные братья и сестра играли то в лапту, то в казаков – разбойников, благо спрятаться было где.
Петух, похожий на этого, а скорее всего это он и был, тогда тоже стоял на изгороди и, казалось, с достоинством и внутренней радостью посматривал в Вовкину сторону, как бы зная, что завтра тот уедет, а он опять станет главным на этом дворе…
Воспоминания того – этого лета пронеслись мгновенно. Голос отца вернул его в реальность «этой приятной нереальности»:
– Понимаешь, Владимир, в этой деревне я и мой отец, и дед родились. Тянет сюда всегда. Даже вот когда в соседней деревне жили, в Шелаболихе, это до того как в Норильск ещё не уехали, а всё равно сюда каждый выходной ходили. Хорошо здесь. Дышится чем-то родным и радостным, прямо грудь распирает. Я здесь с детства каждую тропинку знаю, а за рекой так все озера и озерца как свои пять.
Владимир глянул на часы.
– Что, торопишься? Сейчас женщины на стол быстро накроют.
Дед Василий, широко улыбнулся, обнажив жёлтые от махорки зубы, прищурился, как всегда, затушил самокрутку пальцами, предварительно поплевав на огонек:
– Я вот, смотрю, смотрю и думаю, а не встречались ли мы с тобой на фронте, случаем.
– Кто его знает! Может быть, где-то и пересекались дорожки фронтовые. – Владимир раньше, когда был пацаном, любил сочинять про то, как он «воевал и бил фашистов», но это были обычные мальчишеские выдумки для пацанов, таких как он. А тут дело другое, совсем другое, негоже байки травить ветерану войны, который начинал в штрафбате и до самого Берлина дошёл, и даже на Рейхстаге расписался!
«Надо выпутываться!»:
– Понимаете, Василий Алексеевич! Я, в основном, под Ленинградом воевал, на Ленинградском фронте всю войну. Многое рассказывать мне нельзя, не положено, да я и сам не любитель в тех воспоминаниях рыться.
– Да я тоже. Это я так к слову спросил. Вроде как лицо знакомое. Где-то видел, может где-то мельком, годков-то с войны уж, двадцать один прошёл.
– А у меня отец всю войну провоевал под Ленинградом, три ранения получил. В феврале 1945г. вернулся после госпиталя с батожком, сустав ему коленный повредило осколком. Так он тоже не любил про войну рассказывать. – Добавил отец.
Вовка, навостривший было уши, в ожидании услышать какую-нибудь новую военную историю, был разочарован, что мужики перестали говорить на эту тему.
Женщины поставили на стол свежие огурцы, картошку, окрошку, солонину и бутылку с прозрачной самогонкой. В крынке явно была домашняя брага. «Полезная штука – эта домашняя брага на дрожжах и сахаре, – Подумал Владимир, – А мы уже про это совсем позабыли. А, ведь, от нее не дуреешь и в лечебных целях от всяких простуд она хороша!»
– Слава, иди, садись, есть.
– Сейчас, мам, вот дорисую чуть и сяду.
– Чего ты там рисуешь? Он у нас художник, всё рисует. И дома и в школе все стенгазеты оформляет.
Славка встал со ступенек крыльца, подошёл к столу и передал рисунок Владимиру:
– Это Вам! На память! Это я углем, так, на скорую руку нарисовал, карандашом бы лучше получилось.
– Спасибо, Славка! Хороший рисунок. У меня рисунков… – Чуть не проговорился Владимир, что у него дома Славкиных рисунков штук пятнадцать, и маслом и карандашом. Посидев ещё немного, отведав с удовольствием домашней бражки, густой и сладковатой на вкус, он глянул на часы и засобирался:
– Пора мне, приятно было с Вами встретиться, посидеть, поговорить, но, как говориться: пора и честь знать. Правда, некогда, ещё ехать далеко, очень далеко.
Вдруг Слава выскочил из-за стола:
– А давайте я Вас всех сфотографирую. Вставайте все вот сюда, к дому, а я сейчас фотоаппарат принесу.
Отказываться от фотосъемки Владимиру было неудобно. «А будь, что будет! И так всё это происходящее не понятно, так пусть хоть фото будет! О, кстати, а где это фото, что-то я его не помню, надо у матери, когда вернусь, в альбомах поискать».
Владимир попрощался и быстрым шагом пошел к заросшей кустарниками тропинке, ведущей, по косогору, в деревню.
И пока шел, думал: «А что здесь, сегодня, могло изменить моё появление в Вовкиной, или чьей-то из родных, судьбе? Вроде бы и ничего не происходило: все приплыли, пришли домой, поужинали. Никаких отклонений…
Хотя, стоп! Я, Вовка хотел пойти купаться, а мать не отпустила. Сказала, что «гость у нас, купаться не пойдёшь!» Возможно, это и было то, из-за чего я был здесь. Странно-странно и непонятно…»
Откуда-то сбоку прозвучал знакомый лёгкий, тонкий звук, похожий на звук колокольчика – «дзи-нь-нь»!..
…Дома.
Глава 4.
Владимир опять сидел в своём кресле. В комнате ничего не изменилось, всё было на своих местах. «Значит, эти мои неожиданные странности с перемещениями в прошлое ничего не нарушили и не изменили в настоящем. Врут, стало быть, фантасты! Но почему я не чувствую усталости? Почти полдня оттопал в разных годах по улицам прошлого, а ноги не гудят и обувь не в пыли! А может это всё-таки иллюзии или галлюцинационные видения, но вроде бы на психику свою и не жалуюсь, и разными там психическими расстройствами не страдаю. Как там говорил Филатов:«Hе имел, не состоял. Hе был, не был, не был, не был… Даже рядом не стоял!»
Его размышления были прерваны появлением жены, которая заглянула в зал и встала в дверном проёме. Судя по выражению её удивлённо-испуганного лица, она что-то видела, и видимо это был момент его «исчезновения» из кресла – из сегодня в прошлое. Это было уже интересно!
– Видела?
– Что?
– Что-что! Ну, то, что было!
– Виде-ла-а!
– Ну, и как это выглядело? Вот я сидел в кресле, а потом стал исчезать. Как это было – как в фильмах показывают: постепенно испаряясь или сразу, был-был и сразу – раз и нет? Или как-то по-другому?
– Ты как-то обо всём этом говоришь так, будто всё это само собой разумеющее. Ужас какой-то! А ты так спокойно: как это выглядело?.. Отвратительно выглядело…
– Ну, ладно тебе. Как всё-таки? Мне же нужно разобраться, что и как происходит? И почему? Сам ничего не понимаю.
– А раз ничего не понимаешь, чего же ты тогда этот арифмометр накручиваешь?
– Да, не в арифмометре вовсе дело, я думаю. Здесь, что-то другое. А вот что? Почему? И, главное – зачем? Какова цель всего происходящего? Я уже сам себе сегодня раз сто задавал эти вопросы, а ответов нет. Вот я и спрашиваю для того, чтобы разобраться. Ну, и как это было? Что видела? Давай по порядку: разобраться в этом нужно. Самое-то главное, что мне не страшно было ни разу, больше непонятно!
– Я пошла было на кухню, но подумала: а дай-ка посмотрю что там. Тут же вернулась, а кресло пустое. Страшно даже, как-то, стало, не по себе: какое-то чувство такое нехорошее. А тут кот ещё с аквариума спрыгнул на стол, чашку уронил, я туда, а он под диван залез. Потом слышу: в зале кресло скрипнуло, заглянула – ты! Вот он – сидишь!
– Даже дымки никакой не было? Или, типа, вибрации воздуха, колебания какие-нибудь в воздухе?
– Какая дымка? Никакой дымки, я же говорю, заглянула – тебя нет, кресло скрипнуло – ты в нём уже сидишь. Давай уже хватит с этим непонятным и страшным делом экспериментировать.
– Понимаешь, какая штука получается-то. Пока я там был, ну в своем детстве что ли, а может в параллельной своей жизни.… Давай-ка я лучше тебе по порядку расскажу…
– Вот так всё и было… портрет мой, который Славка нарисовал, вот он. – Владимир развернул лист бумаги с рисунком.
– Ну, надо же! Похож. Здорово похож. – Она провела пальцем по рисунку и на пальце остался след от сажи. – Но это же, всё просто невозможно!
– Невозможно, а факт есть факт! Вот он рисунок, не я же его нарисовал. Интересно то, что он со мной здесь оказался, переместился тоже.
– Ой, всё это вообще странно и неприятно… Но рисунок и вправду есть. Слава настоящий прирождённый художник был! Если это было, то это больно, наверное, больно было видеть их всех, в полном здравии, зная, что их уже нет…
– Я даже про это и думать не думал. Ощущения были хорошие, радостные. Ни страха, ни горести. Интересно даже…
– Всё это, конечно, может и интересно, но как такое может происходить? Это всё так неправдоподобно!
