Владимир Фёдорович Власов
Чудо света

Глава 2. (Глава общая)

Рано утром за мной в гостиницу заехали на машине Иван с Диной.

Потом мы около двух часов ехали по дороге, ведущей к Эльбрусу.

Оставив машину на стоянке одной туристской базы и нацепив альпийское снаряжение, мы двинулись в горы. Светало. По дороге нам встречались небольшие группы, идущие своими маршрутами. Меня все больше и больше охватывало блаженное чувство приобщения к чему-то великому, как будто я вдруг увидел перед собой цель, кото рая нас всех объединяла, мне так и хотелось им крикнуть словами поэта Новалиса: "Так куда мы идем?", чтобы получить ответ: "Все туда же – домой". Мы поднимались все выше и выше. Под нами стали проплывать ущелья и бездны, и я, заглядывая в них с содроганием, вспоминал ницшеанскую мысль: "Нет прекрасной поверхности без ужасной глубины". Далеко справа на горизонте белела освещенная солнцем вершина Эльбруса. Впереди меня шли Иван и Дина, привыкшие к острому, разряженному воздуху, к зимним вылазкам, ко льду и горам, и вдруг я почувствовал себя окрепшим, подобно Будде, озаренному просветлением. Как будто пелена спала с моих глаз, и я проснулся, ощутив вдруг мир так ясно, что мне стало резать глаза. Мы шли к солнцу, и оно, поднявшись над горами, указывало нам путь.

На маленькой площадке мы сделали привал, шутя и смеясь, выпили немного чаю из термоса, а затем Иван объявил, что начинается самый трудный участок нашего пути. Мы сцепили друг друга веревкой, Иван пошел впереди. Дина страховала меня сзади. Мы стали подниматься по почти отвесной стене. Впервые в жизни я ощутил необычное состояние, близкое к отчаянию. Мне постоянно казалось, что если я сорвусь в бездну, то увлеку за собой их. Я быстро уставал, и они давали мне время отдыхать, но от отдыха на отвесной стене у меня сосало под ложечкой. Не знаю, был ли это жуткий страх или все люди испытывают подобное чувство полу невесомости, очутившись над пропастью.

Когда мы выбрались на карниз, я с ужасом подумал: "А как же мы будем спускаться?" Иван похвалил меня, спросив, в самом ли деле я впервые поднимаюсь в горы. Я молча кивнул головой и подумал: "Если бы не присутствие Дины, вряд ли мне удалось бы взять это препятствие".

Затем мы двинулись вдоль карниза. Над нами нависала скала, внизу зияла бездна, но всё же под ногами у нас была твердая земля, вернее, камни, нечто наподобие временного убежища, своего рода приюта. Мне вдруг вспомнились строки из стихов Гессе: "Ведь если мы допустим на минуту, что за поверхностью зияют бездны, возможно ль будет доверять уюту, и будут ли укрытья нам полезны?" Я почувствовал вдруг здесь свою полную незащищенность, и у меня опять засосало под ложечкой.

Мы все выше и выше поднимались по узкому карнизу. От монотонности моих движений на какое-то время я потерял чувство реальности, а вместе с ним и страх, и уже другими глазами с высоты птичьего полета обозревал горы и долину, простирающуюся между ними. Вдали из-за изгибов хребта выступал величественный Эльбрус. Неожиданно карниз перешел в площадку, за которой вдруг открылась заснеженная поляна, упирающаяся в конусную скалу. Эта скала и представляла собой вершину горы.

Я обернулся и увидел порозовевшее лицо моей ненаглядной красавицы, ее нежная кожа щек и лепестки губ хранили на себе утреннюю свежесть розы. Ее темные волосы контрастировали со снежной белизной поляны, а лучезарные глаза излучали радость. Я впервые за все утро посмотрел на нее прозревшими глазами и увидел вновь ее красоту, ту самую, которой она поразила меня в первый же вечер нашей встречи. Не то, чтобы я не любовался ею все утро еще у подножья горы, постоянно ловя взглядом ее плавные мягкие движения. Я и потом не отрывал глаз от ее штормовки и вязанной шерстяной шапочки, когда она шла впереди меня, поднимаясь по склону. Но что-то меня постоянно держало в напряжении.

Возможно, обостренное чувство опасности или ожидание трудных испытаний и моя боязнь оказаться не на высоте. Но сейчас, когда эти трудности временно отступили и самые опасные места оказались позади, я мог расслабиться и всей душой предаться моему чувству, погружая себя в сладостное состояние восхищения предметом моего тихого любования.

Иван, дав нам немного передохнуть, прошел вперед, чтобы разведать дорогу и проверить глубину снежного покрова поляны. Мы остались вдвоем. Дина, сидя на снегу, повернулась вполоборота и улыбнулась, озарив меня каким-то внутренним светом.

– Как вам здесь нравится? – спросила она тихим голосом.

Ее темные глаза проникали мне в самую душу.

– Восхитительно! – воскликнул восторженно я.

– Тсс, – Дина приложила палец к губам и чуть слышно сказала: – Здесь не нужно говорить громко, а то горная фея может рассердиться.

– А что, мы уже находимся в царстве горной феи? – шепотом спросил я.

– Да, – молвила она, – фея не любит шума. Когда в ее владениях громко смеются, кричат и не оказывают должного уважения, то она обрушивает на людей снежные лавины.

– Неужели она такая недотрога, эта прекрасная горная фея? – лукаво спросил я.

Мне до безумия захотелось поцеловать Дину в губы. И вдруг неожиданно для себя я стал читать стихи:

Что может быть прекрасней, что может быть сильнее,

Чем трепет нежной страсти к моей прелестной фее!

Бродить среди прохожих, желая с милой встречи,

В осенний непогожий иль ясный тихий вечер…

Искать уста любимой, глядеть ей нежно в очи,

В момент неповторимый, средь зимней темной ночи…

Очнуться от объятий, совсем от неги пьяным,

С душою, полной счастья, весенним утром ранним…

Иль в жаркий летний полдень, струи ручья минуя,

Напиться из уст томных безумным поцелуем…

Что может быть прекрасней, что может быть нежнее,

Чем трепетные ласки моей волшебной феи!

И если сказкой дивной маг мир заворожил бы,

Я без моей любимой и дня в нем не прожил бы.

– Хорошие стихи, – похвалила Дина, – кто автор?

Я не знал, что ответить. Только что здесь, на этом самом месте, я сочинил стихи. Я сам не мог еще в это поверить. В жизни я никогда не писал стихов. Что же это со мной? Я молчал.

– Это ваши стихи? – догадалась Дина.

Я кивнул головой.

– И давно вы их сочинили?

– Только что, – ответил я и смущенно посмотрел на нее.

– Неплохо, – сказала Дина. – Вы, оказывается, к тому же еще поэт.

– Нет. Совсем нет, – воскликнул я, – это мои первые стихи.

Дина пристально посмотрела на меня. От ее проникновенного взгляда на моих глазах выступили слезы, но я все равно не отвел их в сторону.

Я выдержал ее взгляд. И она, кажется, мне поверила. Некоторое время мы молчали, а я думал: "Неужели я признался ей в любви?" К нам подошел Иван, мы встали и отправились дальше.

В дороге я несколько раз оглянулся, и каждый раз Дина смущенно опускала глаза. Мне показалось это странным. Я не узнавал в ней того озорного чертенка с насмешливыми глазами, готового в любую минуту пустить стрелу с наконечником из заостренной шутки, вместо этого я вдруг увидел прекрасную притягательную девушку, умную скромницу, этакий эталон девственного совершенства, от которого любой мужчина может потерять рассудок. Такая перемена не только меня поразила, но очаровала еще больше. Я как будто новыми глазами посмотрел на нее и даже вначале подумал: "Уж не пытается ли она меня разыграть?" И все же где-то в глубине моей души промелькнула другая мысль: "А не обидел ли я ее своим невольным признанием?"

Мы шли молча и долго. Обогнув скалу, вышли на небольшую ложбину хребта, за которой начинался перевал. Там, внизу, зеленела долина, куда, как объяснил мне Иван, нам предстояло спуститься, а затем вернуться до наступления темноты назад, на базу, поймав какую-нибудь попутную машину.

Перед спуском мы решили устроить привал и подкрепиться. Во время обеда Дина оставалась задумчивой и почти не принимала участия в нашей с Иваном беседе. Даже брат заметил перемену в ее настроении и спросил, не устала ли она. Дина посмотрела в мою сторону, виновато улыбнулась и ответила:

– Есть немножко.

Мне показалось также странным, что, когда Иван предложил продлить отдых, чтобы дать ей побольше времени для восстановления сил, она отказалась.

Как только мы тронулись в путь, со стороны Эльбруса показалась белая тучка, которая быстро стала разрастаться, двигаясь в нашу сторону. Иван, с тревогой поглядывая на неё, вдруг изменил свое решение.

– Есть более короткий и скорый путь возвращения, но для этого нам нужно преодолеть одно препятствие – подняться на ту небольшую стену, – сказал он, показав на крутой карниз скалы, нависший над глубоким, трудно доступным ущельем. – Если мы это сделаем, то через полчаса спустимся по веревкам к сторожке лесника и переждем пургу.

Я посмотрел на этот перевал, сокращавший наше возвращение, который позднее назвал своим Сен-Готардом, и даже не мог предположить, что ожидает меня там, что может для меня за ним открыться.

– Ну, как? Сможете вы преодолеть эту стену? – спросил, глядя в мою сторону, Иван.

– Разумеется, – воскликнул я, – не такие преграды брали.

Мне и в самом деле показалась эта стена смешным препятствием по сравнению с той горной кручей, по которой мы карабкались все утро.

– Вот и прекрасно, – сказал Иван, – не будем терять времени. Я иду впереди. Дина замыкает.

– Чур, на этот раз я пойду первой, – вдруг, оживившись, заявила Дина, обращаясь к брату, – ты же знаешь, что я лучшая альпинистка в городе.

– Но ты же устала.

– Нисколько. Я смогу быстрее тебя подняться на стену и вытащу вас.

Иван подумал некоторое время, но потом согласился. Мы вновь сцепили друг друга веревкой, спустились к карнизу скалы, круто обрывавшейся в ущелье, и стали пробираться вдоль отвесной каменной стены.

Находясь на краю пропасти, я опять испытал некоторое подобие страха. У меня даже закружилась голова, настолько это ущелье показалось мне глубоким. Я старался не смотреть вниз. Прижимаясь всем свои телом к твердому замерзшему камню, я на ощупь переставлял ноги по неровностям и каменным уступам скалы, не отрывая взгляда от моей горной феи. Затем мы стали взбираться на стену. Дина подобно ящерице карабкалась вверх, вбивала в каменные глыбы железные скобы, которыми страховала верёвку, и ползла выше. Ниже, над самой пропастью, легко и проворно следовал за нами Иван. Мы довольно быстро продвигались вверх, но белое облачко к нам летело еще стремительней. Я начинал нервничать и стал двигаться вверх быстрее, приближаясь к Дине, но при этом я совсем забыл натягивать веревку, и она провисала под моими ногами.

Вдруг моя нога соскользнула с камня, я попытался ухватиться рукой за стену, но пальцы скользнули по камням, и я полетел вниз. На какое-то время я задержался в воздухе, как будто меня с силой кто-то тряхнул за шкирку, веревка натянулась, и я не успел еще ухватиться за стену, как падение продолжилось. На одно мгновение я увидел перед собой Дину и ухватил ее за руку. Мы летели вместе вниз, в пропасть. И снова я почувствовал резкий толчок, такой, что чуть не выпустил Динину руку.

Все это произошло в считанные доли секунды. Мы с Диной повисли над пропастью, пристегнутые к брату, удерживаемые одной лишь веревкой, которую он пытался закрепить на скале. Выступ над ущельем не позволял нам приблизиться к стене.

Мне показалось, что нас качнуло порывом ветра, и я увидел в глазах Дины отчаяние. Свободной рукой она вынула из кармана складной ножик и попыталась освободиться от своей веревки.

– Что ты делаешь? – воскликнул я.

– Так надо, – ответила она.

Я не стал спорить, а лишь сказал:

– Давай помогу.

Я почти выхватил у нее из рук нож, и полоснул им по своей верёвке

На этот раз уже она воскликнула с ужасом:

– Что ты делаешь? Мой брат вытащит тебя.

И в это время все события для меня вдруг стали разворачиваться, как в замедленно-стремительной съемке. Я увидел испуганное лицо Дины, но еще чуть раньше я вдруг понял, что это был за порыв ветра, качнувший нас с Диной в сторону. Я увидел ту самую вихреватую танцующую фигурку принца Фогельфрая, который так неожиданно появился за обеденным столом у профессора, отца Дины, когда я говорил о гигантах, посылающих нам свой голос из глубины веков. Принц Фогельфрай крутнулся вокруг нас, показал мне язык, подмигнул мне и улыбнулся. Я крепко сжимал Динину руку. И в то же самое время я вдруг увидел там, далеко за изломанной линией горизонта, за Эльбрусом, откуда прилетел вместе с белым облачком, подобно мотыльку, лёгкий и стремительный принц Фогельфрай, чудесный город, построенный из одних дворцов. Это походило на сказочный мираж, на прекрасное видение мечты. Нет, это не был ни Нальчик, ни Стамбул, ни даже Симферополь. Это был город восхитительной красоты. Я заметил, как наша веревка расплелась, и услышал Динин голос, прозвучавший с ноткой сожаления:

– Зачем ты это сделал? Ведь ты же гений…

Затем мы плавно стали опускаться вниз. И вдруг принц Фогельфрай рассмеялся, он хохотал так весело и задорно, что эхо отзывалось во всем ущелье, и мне стало вдруг радостно на душе от этого смеха. Я повернулся к Дине, поцеловал ее руку и, улыбнувшись, сказал:

– Прекраснейшая мадмуазель Дина, я никого еще в жизни не любил так пламенно и нежно, как вас.

Принц Фогельфрай от восхищения захлопал в ладоши и воскликнул: "Браво! Молодец!"

– Ты сумасшедший, – ответила мне Дина.

Мы опускались все ниже и ниже. Горы заслонили от нас Эльбрус и прекраснейший в мире город, открывшийся за ним. Нас почему-то влекло помимо нашей воли на дно тёмного, мрачного ущелья.

Глава 3. (Глава только для женщин)

Первые минуты я ничего не мог понять. Кто-то как будто целовал меня в губы, и мое дыхание наполнялось теплым воздухом. Я открыл глаза и сразу же увидел ее, склонившуюся надо мной.

– Кто вы? – спросил я.

– Разве вы не знаете? – удивилась она.

Некоторое время я ничего не мог вспомнить. Потом до меня стали доходить отрывки последних воспоминаний – мое плавное скольжение в пропасть, необыкновенный город на горизонте и еще этот танцующий и вечно неунывающий бог.

– А где Дина?

– Она тут рядом лежит, недалеко от вас.

– Что с ней?

– Ничего серьезного. Скоро она очнется.

– А где мы?

– На дне ущелья.

– Что со мной?

– Ничего страшного, успокойтесь. Вы немного ушибли ногу. Но это быстро заживет.

Я ушам своим не верил. Свалиться с такой крутизны и ушибить только ногу. Я лизнул языком запекшиеся губы.

– А, понимаю, вы хотите пить, подождите минутку, я вам сейчас принесу воды.

Она удалилась, и в эту самую минуту появился принц Фогельфрай.

– Привет, дружище! – крикнул он и подмигнул мне правым глазом. – Однако же ты славно пролетел между гор со своей подружкой, как горный орел. Я уже совсем было подумал, что ты научился летать и кружиться в воздухе, подобно мне. Но вот только перед землёй ты почему-то не погасил скорость. Если бы не мое вмешательство, то мозги твои и твоей подруги лежали бы сейчас на камнях.

– Так это, значит, я должен благодарить вас за свое чудесное спасение? – воскликнул я. – А что с моей ногой?

Когда я произносил первый вопрос, его лицо выразило снисходительно-благожелательную улыбку, но, когда я тут же задал второй вопрос, принц состроил мне гримасу.

– А что ты хочешь? Если бы ты летел один, я бы опустил тебя на землю, как перышко. Но вас летело двое, мне пришлось заботиться о твоей даме, её-то я опустил, как ангела с небес, а вот тебя перед самой землей выронил. Ты уж извини. Но через пару дней все заживёт, и ты будешь бегать, как мальчик. Зато с твоей подругой все в полном порядке, ни одной царапины, ни одного ушиба. Сейчас она в обмороке, через пару минут придёт в себя.

– Спасибо, – поблагодарил я, – век буду вас помнить.

– Да будет тебе, свои люди – сочтёмся, – воскликнул он и вдруг, оглянувшись назад, заторопился. – Ты только пообещай мне, что не забудешь прихватить меня в чемодане, когда соберешься в далёкое путешествие. Уж очень мне хочется побывать у них в гостях инкогнито. И постарайся подружиться с ней. Она хорошая, она тебе еще не раз пригодится.

– Кто? – обалдело воскликнул я, ничего не понимая.

– Кто-кто, – воскликнул принц Фогельфрай, проявляя нетерпение. – Какой ты непонятливый. Да твоя фея Гая Шьенца.

Я ничего не понял, в какое далёкое путешествие я должен собраться и почему мне нужно взять его непременно в чемодане, но спросить об этом у меня уже не было времени. Голова принца мгновенно исчезла, а через какое-то время она появилась и вылила мне на лицо пригоршню воды. Несколько капель попало в рот.

– Бр-р-р, большое спасибо, – воскликнул я, закрутив головой в стороны, как это делают мокрые собаки, и спросил: – А почему бы вам ни рассказать мне какую-нибудь смешную историю или анекдот?

Гая Шьенца посмотрела куда-то в сторону и сказала:

– Уже нет времени. Скоро твоя подруга очнется. И если ты хорошенечко подумаешь, то тебе самому не захочется, чтобы она нас увидела здесь вместе.

– Да! – воскликнул я. – Это верно!

– Вот видишь.

Я приподнялся на локте и увидел в пяти метрах от себя на сугробе Дину. Она лежала на боку, откинув одну руку в сторону. Во время полета вязаная шерстяная шапочка слетела с ее головы, и ее длинные черные волосы разметались по белому снегу. Я попытался, вскочив, подбежать к ней, но почувствовал резкую боль в лодыжке. Повернувшись на живот, по-пластунски подполз к ней.

– Как только я приблизился, она сразу же открыла глаза.

– Где мы? – спросила она.

– Не беспокойся, – ответил я, – мы целы и невредимы, находимся на дне ущелья.

– А где Иван?

– Он наверху. С ним все благополучно. Скоро он вызовет спасательную команду, и нас вытащат отсюда.

Дина приподняла голову, села и потерла глаза, как будто только что очнулась от глубокого сна.

– Так мы с вами, выходит, упали с горы в это ущелье?

– Выходит так, – я улыбнулся, чтобы ее успокоить.

– Не верится, что мы остались живы, – удивленно произнесла она.

По правде сказать, мне самому тоже не верилось.

– А с кем вы сейчас разговаривали? – спросила она.

– Вы слышали чей-то голос? – в свою очередь спросил я.

– Я слышала вас.

Я оглянулся по сторонам. На заснеженной полянке на дне ущелья никого не было. Слышалось журчание ручейка, выбегающего из-под тающего снега, да голос поющей сойки, потревоженной, в чаще кустарника. Я принял сидячее положение и пожал плечами.

– Ничего не понимаю, – опять сказала Дина, – как мы с вами не разбились, упав с такой высоты. С вами все в порядке?

– Почти, – ответил я, – вот только немного растянул ногу.

– А я, представьте себе, не чувствую ни ушиба, ни малейшей ссадины.

Я мысленно еще раз поблагодарил принца Фогельфрая.

– Покажите вашу ногу, – попросила Дина.

– А пустяки, – отмахнулся я, – через пару дней совсем пройдет.

Я стянул с шеи шарф и стал им туго обматывать лодыжку.

– Давайте помогу, – предложила она. Я не стал возражать.

Вдруг повалил снег. Он сыпал густыми хлопьями сверху, прямо с отвесных скал. Мгновенно в ущелье все кругом потемнело.

– Несладко приходится сейчас вашему брату там, наверху, – заметил я, подставляя лицо под падающие хлопья снега, которые тут же таяли.

– Да. Там к тому же еще и сильный ветер, – задумчиво произнесла Дина. – Но не переживайте. Мой брат сильный, справится.

– Как бы это ему дать знать, что мы живы? Может быть, ему крикнуть?

– А вот этого не нужно делать, – сказала Дина, – криком мы можем вызвать сход лавины. Она собьет его и завалит нас.

– Что же делать в таком случае?

– Нам остается только ждать.

Я был даже рад такому исходу событий. Разве я мог мечтать о том, что смогу остаться с Диной вдвоем с глазу на глаз в этом трудно доступном ущелье? Нет, само провидение позаботилось о том, чтобы мы провели как можно больше времени вместе. Я был благодарен фортуне.

Снег продолжал валить густыми хлопьями, но ветра не было.

– Нам надо найти какое-нибудь укрытие, – сказала Дина, – в такую погоду нас вряд ли начнут искать. Брат, вероятно, не сможет спуститься сюда. У него недостаточно длинная веревка, и к тому же он, наверное, думает, что нас уже нет в живых. Спасатели найдут нас только утром.

Я подобрал лежавшую недалеко сосновую ветку и, обломав сучья, смастерил рогатую палку. Я попытался подняться, но Дина жестом остановила меня.

– Сидите. Еще неизвестно, может быть, у вас перелом.

Она принялась шарить руками в снегу в надежде отыскать что-нибудь из нашего оброненного снаряжения. Я осматривал местность.

– Можно сделать шалаш из веток и там укрыться, – сделал я предположение.

Дина нашла складной ножичек, которым я перерезал веревку. Она так этому обрадовалась, что чуть не запрыгала от радости. Глядя на нее, я вдруг почувствовал себя спокойно, как будто попал в свой родной дом. С помощью палки я поднялся и сделал несколько шагов. Мы приступили к устройству нашего совместного убежища.

Таская ветки и выдалбливая палкой в снежной стене нишу, я постоянно думал о Дине и не переставал любоваться ее обворожительным шармом, который так присущ восточной женщине. Что это за изюминка, которая делает ее не похожей ни на одну женщину мира, когда, несмотря ни на какие беды, чувствуешь с ней всегда себя сильным мужчиной? И почему она всю жизнь маячит у тебя перед глазами как розово-голубая мечта из сказок "Тысячи и одной ночи"? Уж не из-за этой ли мечты рыцари в средние века совершали свои крестовые походы на Восток?

Мне вдруг на память пришли строки одного турецкого писателя: "В этом иллюзорном мире нет недостатка в красавицах со старых миниатюр с миндалевидными глазами. Все женщины, распустив по плечам волны черных волос с темно-синими блестками, становятся красавицами.

Как во времена Ферхата и Ширин, для них нет выше закона, чем любовь и страсть. Их не пленяют ни деньги, ни награды. Они повинуются только велению сердца. Если покоривший их мужчина скажет «садись» – они садятся. Если скажет "встань" – они встают. Кроме слова "да", с их покорных уст не слетает другого ответа. Когда они идут по улице, они так открывают и закрывают свои простые ситцевые покрывала, что человек заново узнает, что такое женственность и элегантность".

О, как бы дорого я заплатил за то, чтобы покорить эту красавицу, мою прекрасную Дину! От предвосхищения предстоящей ночи и сладостного томления мне показалось, что нижняя часть моего тела как бы продолжает испытывать ощущение легкого падения. И почему у нее такие прекрасные глаза? В чем здесь секрет? Когда она подошла ко мне с охапкой хвороста, я заглянул ей в глаза и увидел, что они у неё карие, а не черные, как я предполагал раньше. Мое сердце билось так сильно, что готово было выскочить из груди. Если бы я мог предположить, какой холодный душ будет на меня обрушен.

Мы разожгли костёр и спрятались от снегопада в наскоро сооружённом укрытии, которое представляло собой нечто среднее между шалашом и пещерой.

Мне казалось, что я знаю европейских женщин, что они все такие одинаковые. "Но вот девушки Востока, может быть, в них кроется какая-то тайна, не известная нам, мужчинам. Почему они такие притягательные?" – думал я.

Смеркалось. Мне предстояло провести ночь наедине с восточной красавицей в глубине недоступного ущелья. История, подобная сказке из "Тысячи и одной ночи". Ее имя Дина, волшебное имя, которое мне уже встречалось раньше, но вот только где, я не мог вспомнить. Временами на меня накатывалась волна удушья, я словно задыхался от ее присутствия, мне так хотелось ее обнять, что я еле себя сдерживал, чтобы все не испортить. Она сидела у костра, зябко грела руки и так же, как там, высоко в горах, избегала смотреть в мою сторону. Мы ни о чем не разговаривали. Между нами вдруг возникла какая-то стена отчуждения. Как будто опустилась завеса какого-то странного смущения.

И я подумал, что должен любыми способами сломать ее. В какую-то минуту мне даже показалось, что я сижу рядом с совсем незнакомой девушкой. Впрочем, разве я знаю Дину? Разве я когда-либо знал ее раньше? Для меня она оставалась загадкой, такой же, как и весь Восток.

– Вам не холодно? – спросил я ее.

– Совсем нет, – ответила она и передернула плечиками.

– помолчал некоторое время и молвил снова:

– Сегодня мы с вами чуть было не отправились вместе в мир иной, так и не познав этого мира.

– Но вы-то этот мир достаточно хорошо изучили, – улыбнулась Дина, подарив мне свой искрометный взгляд.

– Совсем нет, – воскликнул я, – глядя на вас, я убеждаюсь совсем в обратном.

Дина опустила глаза.

– Как-то один ребенок спросил меня: "Откуда берутся люди?" – продолжил я. – И знаете, я не мог ему ничего ответить. И вот над этим вопросом я бьюсь всю свою жизнь. Если мне когда-нибудь удастся все же найти ответ, то оставшуюся часть жизни, если, конечно, Творец мне ее подарит, я буду ломать голову над тем, а куда они, в конце концов, исчезают.

После этих слов опять на долгое время воцарилось молчание. На этот раз паузу прервала сама Дина.

– Это правда, что вы там, на вершине, сочинили стихи о фее?

Я кивнул головой.

– Вы кого-нибудь любили? – вдруг спросила она.

– По-настоящему нет, – признался я и тут же добавил, – во всяком случае я стал так думать после приезда сюда.

– Что же изменилось с вашим приездом? – произнесла она, посмотрев в мою сторону.

Мне показалось, что блики пламени от костра отразились в ее глубоком проникновенном взгляде. Что это было? Провокация? Приглашение высказаться, заявить о своих чувствах?

Я уже собрался было открыть рот, чтобы сделать признание, как вдруг она произнесла:

– Я не верю в чистую самоотверженную любовь мужчины к женщине. Я, наверное, никогда никого не полюблю.

Такое заявление меня настолько потрясло, что я не нашелся что сказать.

– Я очень люблю своего отца, – продолжала Дина, – но я бы не хотела оказаться на месте моей матери.

– Почему? – невольно вырвалось у меня.

– Потому что она несчастна. Правда, в этом она никогда никому не признается, но я-то это чувствую. Женщине женщину обмануть трудно. Почему я вам это рассказываю? – она откинула длинные волосы назад резким движением головы. – Вы умный человек и пока еще, мне кажется, способны понимать многое и разобраться в этом мире. Я имею в виду отношения между мужчиной и женщиной.

Дина говорила, как умудренная опытом женщина. Мне было трудно поверить своим ушам. Услышать подобные речи от шестнадцатилетней девушки явилось верхом неожиданности. Я совсем не думал, что открою в ней ещё одну сторону. Только за один день это было уже ее третьим превращением: вначале веселая девочка с искрометным юмором, затем пленительная красавица со скромным потупленным взором, наконец, обворожительная умница, которая сама раскрывала передо мной незнакомую книгу, этот загадочный женский мир, выступая его защитницей. И чем дольше я слушал ее, тем более дивился. Это было как откровение горной феи на дне глубокого ущелья.

– Женщина по своей природе добрее мужчины, – говорила она, – и мужчина всегда пользовался ее добротой. Не будем говорить о том, что мужчина живет разумом, а женщина – сердцем. Это всем известно. Но ещё не известно, чья жизнь лучше и разумнее – наша, женщин, или ваша, мужчин. Но мужчина не способен жить самоотверженно и бескорыстно, как это делает женщина.

Позднее до меня дошло, что она имела в виду, но в ту минуту, услышав такие слова, я рот открыл от удивления.

– Но, Дина, – воскликнул я, – в нашем обществе все равны, и каждый выбирает то, что ему больше подходит.

Она посмотрела на меня каким-то странным сожалеющим взглядом и продолжила:

– Во-первых, нам совсем не нужно равенства, а во-вторых, что касается выбора, то мы, женщины, очень ограничены.

Я это прекрасно знал, но мне, почему-то, хотелось убедить Дину в обратном. И я принялся горячо доказывать противоположную точку зрения. Дина меня некоторое время внимательно слушала, а затем тихо сказала:

– А теперь послушайте, что я думаю. Только не перебивайте меня и не пытайтесь спорить, если хотите знать, что думает женщина о своем настоящем положении.

Я покорно кивнул головой и приготовился слушать.

– Я часто ловлю на себе взгляды мужчин, которыми они меня раздевают. Знаете, от этого испытываешь не очень приятное ощущение. Иногда мне бывает просто противно. Поэтому я предпочитаю всегда строить с мужчинами отношения как с друзьями. Я, если хотите знать, страдаю из-за своей внешности. Если бы я была хоть чуточку уродливой, мне было бы легче, и отношения с мужчинами были бы у меня более искренними.

– Понимаю, – кивнул я головой, подумав о своих взглядах, которыми пожирал ее весь день. – Но многие мужчины влюбляются в вас искренне.

– Они видят только мое тело, красоту, но никто из них не замечает за ней человека. Такая любовь мне не нужна. Все мое естество восстает, когда меня рассматривают, как искусно изготовленный манекен. К сожалению, и вы тоже смотрите на меня такими глазами. Только побывав в нашей шкуре, можно почувствовать, какой несчастной бывает красивая женщина. Вы же, мужчины, со своей тщеславной рассудительностью никогда не ставите нас, женщин, наравне с собой. Вы всегда считали и считаете нас ниже себя и в физическом, и в умственном плане. Но ваша духовность всегда была искусственной и надуманной, в то время как мы обладаем природной духовностью. Мы рождены в ней. А что вы, мужчины, представляете собой? Вся ваша философия – бесполезное мудрствование. Она вам нужна для преодоления страха перед будущим. Вы ищете для себя утешения в сознательном уходе от действительности, от тех повседневных досадных мелочей, которые взваливаете на нас. Вы можете себе позволить сосредоточиться на чем-то великом и главном, то есть ни на чем. Вы ищете в природе всевозможные подтверждения вашего величия. И если вы их находите, то упиваетесь ими. Это и есть ваше утешение. Вы стараетесь заполнить вашу малополезную жизнь каким-то сверхвысшим смыслом, составляете надуманные правила, как вам жить, которые вас далеко уводят от природы, от той колыбели, где вы родились, и которая является вашей средой. Вы роетесь в своём сознании, отыскивая доказательства вашего вечного нетленного существования, делающего вас причастными к Божественному Разуму, отыскиваете оправдания и придаете смысл любому вашему поступку.

Я от отчаяния закусил губу.

– Но вся ваша философия на поверку оказывается лишь забавной игрой вашего праздного разума, – продолжала Дина, – и ничего более. Дурманный сон. Уход от действительности и повседневных требований дня. Если мы, женщины, слабы, то не скрываем этого и не прячемся за панцирь личной философии, которая при ближайшем рассмотрении даже вам не может дать утешения. Мы ясно видим то, что есть на самом деле, и мы отчётливо сознаем, что нам необходимо сделать. Вы же сознательно взваливаете на нас всю мелкую и самую неблагодарную работу по дому, освобождая себя от всего, от всех обязанностей по отношению к детям, к семье, к нам, женщинам. Я ненавижу брак, хотя очень желаю иметь семью и детей. И эта ненависть рождается по той простой причине, что брак – это неравноправный союз. Это добровольное рабство для женщины. Пока я не встречу в жизни человека, по-настоящему понимающего эту несправедливость, я не выйду замуж.