Владимир Емельянович Максимов
Растление великой империи

О диссидентстве вообще

Я позволю себе подразделить сегодняшнюю тему на отдельные вопросы и в меру возможностей и взглядов ответить на них как можно короче и определенней, ответить не только заинтересованным лицам, но, может быть, и самому себе.

1. В историческом смысле современное русское диссидентство или, как еще его у нас называют, демократическое движение коренится в давней традиции нашей отечественной интеллигенции – традиции нравственного сопротивления любым видам насилия и лжи. Этот фундаментальный «символ веры» заложен в основе лучшей русской литературы и общественной мысли от Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского до Соловьева, отца Сергия Булгакова, Лосского и Бахтина.

К сожалению, известная часть интеллигенции старой России, а если точнее, то интеллектуальных люмпенов, сделала из традиционных посылок противопоказанные этим посылкам радикальные выводы, что в конечном счете привело не только к разрушению отжившей государственной структуры, но и к нигилистическому отказу от принципиальных человеческих ценностей: Права, Морали, Милосердия. Результат общеизвестен: ГУЛАГ, десятки миллионов жертв, духовное и материальное обнищание общества в целом. Те, кто начинал этот трагический процесс, провозглашали, что сначала человеку нужно дать хлеб, а потом уже культуру, но, по иронии судьбы, после их прихода к власти народ не имеет ни того, ни другого: культура сведена до пропаганды, а хлеб ему поставляет «прогнивший капиталистический Запад».

2. Цель нашего диссидентства не в завоевании политической власти, а в изменении нравственной атмосферы внутри общества, которое, разумеется, в случае успеха, сможет само по себе привести к изменению его политической структуры. И в этом, на мой взгляд, коренное отличие нашего Сопротивления от левой и правой оппозиции на Западе. Недаром Владимир Буковский исчерпывающе определил кредо русского демократического движения: «Мы не из левого, мы не из правого лагеря, мы – из концлагеря!»

Трагическая ошибка крайне левой и крайне правой оппозиции на Западе состоит, на наш взгляд, в том, что та и другая считают, будто с помощью насилия можно изменить общество к лучшему. Но их собственный опыт самых последних лет показывает, что это – самоубийственное заблуждение, даже для них самих. Сейчас вокруг нас, вокруг нашей программы, вокруг группы «Континента» объединяются те, кто еще совсем недавно с оружием в руках содействовал установлению в своих странах так называемых прогрессивных диктатур: бывшие вьетнамские и камбоджийские «маки», кубинские революционеры, порвавшие с режимом Кастро, недавние маоисты из Китая. Все они теперь разделяют высказанное недавно Александром Солженицыным положение: «Чтобы отогнать собак, не зови на помощь волков. Волки съедят сначала собак, а потом возьмутся и за тебя».

Возьмите хотя бы самый последний пример. Все мы сочувствовали борьбе иранской демократии против режима шаха, но, согласитесь, чем же отличается «революционер» Хомейни от своего коронованного предшественника, если он начинает свою государственную деятельность с бессудных расстрелов?

3. Подавляющая часть нашего демократического движения (если не вся!) – это дети и внуки тех, кто, к сожалению, своими руками сделал русскую революцию или участвовал затем в Октябрьском перевороте, поэтому, естественно, наши симпатии на Западе всегда на стороне угнетенных, на стороне трудящихся в их борьбе за свои человеческие права. Но я и мои друзья из России, в большинстве своем выходцы из рабочих и трудовых слоев, со стыдом и горечью отмечаем, что, борясь за свои права, здешние трудящиеся объявляют Советский Союз, Китай, Кубу образцами свободы и социальной справедливости. Естественно, что рабочий класс России и Восточной Европы вправе считать подобную демагогию классовым предательством и предательства этого никогда не простит.

В сфере же общественной и политической наблюдается другая опасная, на мой взгляд, тенденция. Некоторые, и зачастую весьма влиятельные, круги на Западе склонны использовать восточноевропейских и русских диссидентов в своих узкопартийных эгоистических интересах, тактически эксплуатируя их злободневный потенциал и, что самое печальное, намеренно противопоставляя друг другу.

В связи с этим мне хотелось бы предостеречь наших друзей от лукавого соблазна использовать мучительные проблемы и трагические противоречия современной России во имя собственных партийных или злободневных интересов. К сожалению, на Западе нам часто приходится читать и слышать, как в пылу политической полемики западные интеллектуалы берут на вооружение аргументацию русских писателей-эмигрантов, вырывая из общего контекста их книг и выступлений отдельные места, с тем, чтобы любой ценой опровергнуть противника.

Не говоря уже о том, что подобная практика, по меньшей мере, неделикатна в отношении писателей-изгнанников вообще, беру на себя смелость утверждать, что это к тому же и не соответствует действительному положению вещей.

Нельзя, к примеру (я беру наиболее близкую мне область – литературу), противопоставлять большому прозаику и, если хотите, поэту Александру Солженицыну сатирика и философа Александра Зиновьева, а ему, в свою очередь, романиста Виктора Некрасова и т. д. и т. п., и т. д. и т. п. У каждого из них своя партитура в том Оркестре Надежды, который исполняет сегодня вещую симфонию духовного Сопротивления в своей стране. Образно говоря, неправомерно противопоставлять дирижера скрипачу, скрипача пианисту, а пианиста всему музыкальному содружеству. Все мы делаем одно дело, каждый по-своему, в меру своих сил и таланта.

В заключение мне хотелось бы подчеркнуть, что борьба за Права Человека может и должна стать борьбой за переустройство современного общества на более справедливых началах, борьбой, объединяющей все подлинно демократические силы в мире, и русское Сопротивление всегда готово к такому взаимодействию со своими западными единомышленниками, но при одном категорическом условии, что человеческая жизнь, вне зависимости от ее социального содержания, будет высшей ценностью этой борьбы, принципиально не принимающей насилия как средства для достижения своей цели, ибо любое насилие, какими бы благородными лозунгами оно ни прикрывалось, порождает только насилие, причем еще более всеобъемлющее и гнусное.

Мы, участники движения за Права Человека во всем мире, можем и должны найти принципиально новые пути для достижения своих целей в глобальном масштабе. И нельзя не согласиться с выдающимся французским поэтом Пьером Эмманюэлем, заявившим недавно на страницах газеты «Фигаро»:

«Да, думать вместе. Произвести инвентарь и подвести итог. Подготовить новую идею политики, существующую по ту сторону марксизма во всех областях общественной жизни, культуры и философии. Тогда очень скоро мир увидит, что мавзолей Ленина содержит лишь застывшую мумию, перед которой президенты мира, называемого свободным, могут воздержаться от ритуальных унижений». Воистину так!

«Реальная политика» или средство самообмана

В наши дни, когда нравственная терминология полностью утратила свое реальное содержание, трудно, если вообще возможно, оперировать ею в разговоре о взаимоотношениях между Западом и Востоком. О свободе, о справедливости, о сострадании говорят нынче все: престарелые коллекционеры награбленных в русских музеях ценностей, их эластичные адвокаты, поэтические апологеты Орадура, идеологизированные убийцы, пытающие своих заложников, нефтяные шейхи и тоталитарные параноики так называемого Третьего мира. Можно ожидать, что вскоре о правах человека заговорят даже крокодилы.

Тем более моральный подход к этой проблеме несостоятелен в диалоге с деловыми людьми. В экономике существуют законы, в соприкосновении с которыми моральные критерии как бы теряют свою силу.

В самом деле, как увязать рыночную конъюнктуру, угрозу инфляции, рост безработицы в собственных странах с заботой о страдающем ближнем в тоталитарном мире?

Поэтому мне и хотелось бы сейчас подойти к вопросу не с нравственных, а с чисто прагматических позиций, т. е. рассмотреть его с точки зрения наших обычных оппонентов.

Если не считать чисто демагогических доводов этих оппонентов вроде заботы о благосостоянии простого человека за «железным занавесом» (правда, возникает некоторое недоумение: разве наручники, в которых вывозили из СССР Владимира Буковского и на которых стояло клеймо «Сделано в США», служат этому «благосостоянию»?), о мирном характере поставляемой продукции (опять напрашивается вопрос: разве аппаратура подслушивания, с помощью которой, к примеру, устанавливаются пути миграции «самиздата», с последующими судами и расправами над инакомыслящими, служат «мирным» целям?), об установлении большего взаимопонимания между двумя системами, то главный их довод сводится к тому, что Запад-де не может допустить дестабилизации тоталитарного содружества, ибо это может привести к общемировому экономическому хаосу.

Довод этот достаточно серьезен, чтобы можно было отмахнуться от него с морально-максималистских позиций.

Действительно, крушение политически косной, но экономически сложившейся структуры, так или иначе внедренной в мировой производственный оборот, несомненно приведет планетарную экономику в катастрофическое состояние. Но из этой, на мой взгляд, бесспорной посылки на Западе выросла и утвердилась (убежден, не без активной поддержки определенных советских органов) абсолютно самоубийственная концепция сохранения статус-кво, которая в качестве единственной меры спасения от возможного хаоса предлагает политику практически безвозмездных кредитных инъекций в эту структуру.

Но если, вопреки общепринятым предубеждениям, трезвыми глазами рассмотреть экономическую и политическую ситуацию на Востоке, то можно убедиться, что пресловутая «дестабилизация» уже приняла там необратимые формы. Только полное отсутствие объективной статистики и открытой информации помогает тоталитарной пропаганде наводить на свою агонию оптимистический грим и разыгрывать из себя деловых партнеров.

Поэтому подлинный прагматизм состоит сейчас не в том, чтобы, пренебрегая реальностью, продолжать успокаивать себя анестезией детанта в политике и концепцией искусственного дыхания в экономике, а в том, чтобы активно поддержать (ни в коей мере не прекращая при этом уже сложившихся контактов) все, даже находящиеся в зачаточном состоянии конструктивные силы демократии в тоталитарных странах, которые в случае критической ситуации могли бы овладеть положением в обществе и канализировать опасные для человечества процессы в эволюционное русло, т. е. к подлинной стабилизации.

Как это ни парадоксально, но спасти свободную рыночную систему и прагматическую демократию Запада имеют возможность не закормленные капиталистическими подачками Брежневы и Чаушески, а все те же романтические моралисты, донкихоты нашего смутного времени – Сахаровы, Курони, Вышинские. К счастью или к сожалению, но другой альтернативы нет, все остальное остается прекраснодушной иллюзией, какими бы наукообразными расчетами она ни прикрывалась.

Оптимальной формой эволюции, которую следовало бы поддержать политикам и деловым людям Запада, могла бы, на мой взгляд, стать ситуация, сложившаяся сейчас в Польше. Фактически в стране уже существуют три параллельные власти: официальной партии, католической Церкви и Комитета защиты рабочих, утвердившего себя явочным порядком и успешно (при растущем нейтралитете правительства) функционирующего. Медленная, почти незаметная с первого взгляда, но необратимая конвергенция этих трех институтов власти представляет собою одно из самых уникальных в мировой политике и обнадеживающих для тоталитарного общества явлений нашего времени.

Если благотворный пример Польши найдет себе продолжение в других восточноевропейских странах (а для этого там имеются все предпосылки), то будущее хозяйственной, а следовательно, и политической структуры Запада может не вызывать опасений: демократические перемены на Востоке произойдут без дестабилизирующих взрывов и потрясений.

Но эту очевидную истину прекрасно осознают и кремлевские заправилы. Именно поэтому с такой жестокостью подавляют они всякое проявление свободной мысли и демократических тенденций в подконтрольной им империи. Недавние процессы над Александром Гинзбургом, Анатолием Щаранским, Александром Подрабинеком и целым рядом других советских правозащитников свидетельствуют о решимости советских властей силой навязать себя Западу в качестве единственных партнеров в каком-либо диалоге. В связи с этим защита деятелей демократического движения на Востоке становится для политиков и дельцов Запада отнюдь не альтруистическим актом, а прагматической мерой самозащиты от одностороннего диктата.

Справедливости ради следует отметить, что все сказанное мною не составляет открытия или секрета для многих политиков, общественных и промышленных деятелей Запада, но, если быть до конца откровенным, большинство из этих деятелей склонны намеренно оттягивать демократическую эволюцию на Востоке по одной весьма прискорбной причине: тоталитарный мир, освободившись от тирании, откроет архивы, и тогда обнаружится, сколько, когда, кому и в какой валюте платили за их намеренную слепоту и комфортабельную уступчивость. А это, естественно, повлечет за собой соответствующее возмездие.

В начале своих беглых заметок я намеренно выступил с позиции «адвоката дьявола», ибо, только вскрыв нехитрый механизм современной прагматической мысли, можно наглядно убедиться, что сколько бы мы ни утешали себя релятивистским суесловием, вместилищем всех проблем человеческих и единственными судьями в их решении остаются для нас наше сердце и совесть, и только одни они мерило всех ценностей на земле, и только в них наше спасение.

1978

Эпоха «скотского хутора», или будни посторвеллизма

1

Вот и остался позади 1984 год. Год орвелловских пророчеств. Год, который, по его предсказаниям, должен был бы завершить роковую стагнацию тоталитарной цивилизации. На первый взгляд, социальные фантазмы великого провидца не нашли себе в современной действительности ровно никакого реального подтверждения. И все же предпосылки для выстроенной им ситуации явственно проглядываются в пестром калейдоскопе нашего разрываемого политическими страстями мира: уже налицо три более или менее равноценные и идеологически обособленные силы на земном шаре (я имею в виду прежде всего США, СССР и КНР), ведущие между собой – правда, пока что только на периферии своих сфер влияния – локальные войны; промывка мозгов (на Востоке – с помощью тотальной пропаганды, а на Западе – в результате искусной дезинформации и поп-культуры) сделалась почти всеобъемлющей, а удушающий «новояз» становится в обществе, в особенности – в образованной его части, лингвистическим нормативом. Теперь никого уже не удивляет, когда философские дискуссии ведутся (причем, подчеркиваю, не только в восточной, но и в западной аудиториях) на языке профсоюзных активистов, где вместо серьезных размышлений о смысле и сущности явлений собеседники разыгрывают партию в словесный пинг-понг, употребляя вместо игровых мячиков терминологию, сплошь состоящую из ходячих митинговых клише: «капитализм», «империализм», «неоколониализм», «расизм», «эксплуатация» и так далее, как говорится, и все в том же духе.

Таким образом, мы уже живем в эпоху логократии, то есть сугубо клишированного мышления. Тоталитаризму удалось навязать миру свои точки отсчета и свою терминологию. Хотим мы того или не хотим, зачастую сами того не замечая, мы пользуемся его «новоязом», определяя суть событий и фактов с помощью его языковых отмычек. «Левые», «правые», «реакция», «прогресс» – вот жаргон, заменяющий сегодня интеллектуалу средней руки подлинный анализ сложнейших ситуаций современности. И попробуйте спросить у этого интеллектуала, почему убийства и гнусности Пиночета мы должны воспринимать как реакционные, а еще более людоедскую практику Фиделя Кастро считать лишь досадными издержками социального прогресса, он посмотрит на вас, будто на душевнобольного или провокатора. Но в самом деле, давайте зададим себе вопрос, с какой стати, к примеру, я должен причислять консервативно мыслящего французского политика Ле Пена к «правым», а откровенного апологета тоталитаризма, вроде Жоржа Марше, к «левым»? И по какой причине присутствие в Сальвадоре нескольких десятков американских советников простой смертный должен квалифицировать как проявление неоколониализма, а кубинский экспедиционный корпус в ряде стран Африки – как гарантию стабильности этого региона?

Проникновение тоталитарного «новояза» можно проследить на примере той же сегодняшней Франции. Нам, людям, выросшим в условиях существующего вот уже почти 70 лет тоталитарного общества, не в новинку, когда в течение всех этих лет власть всякий раз объясняет народу все свои провалы и неудачи в области экономики или хозяйства «происками американского империализма» и «проклятым наследием прошлого», но слышать ту же самую демагогию из уст некоторых представителей правительства, пришедшего к власти всего три с небольшим года назад, да еще к тому же демократическим путем, это уже слишком. Если подобный пропагандистский прогресс стал возможен в свободной стране в столь короткий срок, можно себе представить, какие зияющие перспективы откроются здесь у «новояза» через семьдесят лет! Тем и сильна тоталитарная пропаганда, что она умеет наполнять любые однозначные слова прямо противоположным содержанием. Недавно, к примеру, претендент на президентство в Чаде господин Гукуни с наивной непосредственностью определил в этом смысле психологию тоталитаризма. Отвечая на вопрос корреспондента французского телевидения, он изрек: «Если они (то есть законное правительство страны. – В. М.) хотят мира, они должны сдаться». Как говорится, сказано простенько, но со вкусом.

Так что, несмотря на внешние отклонения от предсказанной Орвеллом модели, его утопический вымысел не только не устарел, но получил в наше время еще большее распространение. Не следует, на мой взгляд, обманываться происшедшей в последние полтора-два десятилетия инфляцией теории и практики «реального социализма». Как это ни парадоксально, уроки Берлина пятьдесят третьего, Варшавы и Будапешта пятьдесят шестого, Праги шестьдесят восьмого, польской «Солидарности» восьмидесятых годов, ГУЛАГа и советского диссидентства, демистифицировав наиболее экстремальную форму «социального рая», стимулировали поиски новых путей к той же самой тоталитарной пропасти, причем в двух как будто взаимоисключающих направлениях – радикальном и либеральном. Первое выразилось в странах Третьего мира, прежде всего в Юго-Восточной Азии, Африке и Латинской Америке (недаром, к примеру, Фидель Кастро в приватных беседах предостерегал своих никарагуанских коллег от слишком тесных связей с советским блоком, который, по его мнению, ограничивает возможности беспредельной диктатуры). Второе – нашло свое отражение в экспериментах еврокоммунизма и в несостоявшихся (хотя и по разным причинам) опытах Югославии и Чехословакии, а также в успехах социалистических партий Франции, Италии, Испании и Португалии, вставших на принципиально антикоммунистические позиции. К сожалению, сила социалистического мифа не в его демагогии и методах, не в его идеях и даже не в военной мощи его армий, а в самой природе безбожного, потерявшего высший смысл существования на земле человека, сугубо материалистическое сознание которого преобладает в современном мире. Сознание, основанное на зависти и жажде социального самоутверждения любой ценой. Не случайно поэтому носителями тоталитарной эпидемии во все времена являлись прежде всего интеллектуалы, ибо только конформистское общество в обмен на идеологическое послушание (что для них отнюдь не обременительно) предоставляет им максимум привилегий, полностью освобождая от какой-либо ответственности. На примере сегодняшней Франции мы воочию убеждаемся, что ничто не мешает недавним бунтарям и «ниспровергателям» парламентской демократии комфортно расположиться в тех самых министерских кабинетах, из которых они с таким рвением и пафосом выкуривали своих «буржуазных» предшественников. Правда, по законам убывающего плодородия, генетический тип социалистического борца за минувшие три четверти века порядком-таки деградировал, проделав эволюцию по нисходящей: от великих в своих заблуждениях Августа Бебеля и Жана Жореса до сегодняшних лидеров Социнтерна, интеллектуальный уровень которых не вызывает даже протеста, а только сострадание. К несчастью, чем ординарнее вожди, тем заразительнее их демагогия: человек улицы жаждет видеть в лидере себе подобного, от этого еще сильнее его уверенность в ежедневной возможности поменяться с этим лидером местами и вытянуть выигрышный билет в беспощадной борьбе за место под социалистическим солнцем.

При этом мало кого пугает перспектива неизбежного террора в этой борьбе. Тем более, что террор свойствен тоталитаризму лишь на ранней стадии развития, когда диктатуре необходимо удержать власть. Но в его зрелый период террор как средство управления и контроля изживает себя. Когда в обществе единственный работодатель – государство, властвует тот, кто распределяет. В силу этого любая, даже европейская ипостась социализма всегда начинается с попыток централизации. Поэтому для меня социализм, во всех своих разновидностях, самая недостойная для человека форма общественного существования, ибо, на мой взгляд, она являет собою энтропию человеческого духа и смерть Человека в его истории вообще.

«Я считаю, что тоталитарные идеи укоренились здесь и там в сознании интеллигенции, – писал Орвелл спустя несколько месяцев после выхода в свет «1984». – И я постарался довести эти идеи до их логических последствий». Отсюда нам – современникам – можно и следует сделать один-единственный вывод: логика тоталитарной доктрины в своем поступательном развитии не учитывает прекрасных намерений собственных апологетов, которыми, как известно, умощена дорога в тоталитарный ад. Вне зависимости от этих их намерений она приводит общество, через ГУЛАГ или через супермаркет – это уже не имеет сколько-нибудь решающего значения, к одному и тому же результату, то есть к физическому и духовному рабству.

Недаром у нас в России теперь говорят, что социализм – это та самая приманка, которую очень легко проглотить, но намного труднее выплюнуть. Увы, исторический опыт двадцатого столетия показывает, что это так.

2

Единственное, что, на мой взгляд, не выдерживает в орвелловской модели критики, это его теория «равновесия страха» как символа стагнации тоталитаризма. Такое равновесие в наше время возможно только на протяжении определенного отрезка времени, но лишь в том случае, если все эти «три сверхдержавы» окажутся по своей структуре одинаково тоталитарными, и только до тех пор, пока одна из них не достигнет решающего военного превосходства. Тоталитарная система – по самой своей природе, по своей заданности – не в состоянии выдержать в течение сколько-нибудь продолжительного времени какой-либо формы стабильности, даже стабильности упомянутого «равновесия». Тоталитарная система, по моему убеждению, основана на агрессии и может функционировать, лишь находясь в перманентно агрессивном состоянии, целиком нацеленной на глобальный выход. В книге Милована Джиласа «Разговоры со Сталиным» запечатлен красноречивый эпизод, где один советский генерал делится с автором (заметьте, дело происходит в сорок пятом году!) следующим соображением: «Когда в мире победит коммунизм, войны станут особенно жестокими». Как видите, советским коммунистам не откажешь в трезвости мышления. Моя личная схема развития истории такова (если, разумеется, нас не спасет чудо): после окончательной победы тоталитаризма во всем мире и последующей за ней эпохи коммунистических войн наступит (при стремительном раздроблении мира) эра войн сектантских, после чего произойдет заключительный период нашей истории – война каждого отдельного человека против каждого отдельного человека. И затем, как говорится, сумерки богов, конец, вечная тьма. В этом, на мой взгляд, и есть мистическая задача социализма, о которой не подозревают его апологеты, озабоченные лишь сиюминутным самоутверждением и жаждой власти. Поэтому о «застывании» международных отношений не может быть и речи. Тоталитаризм способен менять методы (чисто тактически), но не стратегические цели.

Рассказывают, что один довольно влиятельный работник ЦК КПСС пооткровенничал с кем-то в частном разговоре: «Наша трагедия в том, что мы обречены на победу, потому что распространяемся, не встречая сопротивления. Мы потерпим поражение лишь после достижения своей цели. Но это кончится плохо не только для нас, но и для человеческой цивилизации вообще».

К сожалению, судя по всему, это похоже на правду. И это будет продолжаться до тех пор, пока на Западе, на самых его верхах, функционируют политические деятели, которые не стесняются возлагать венки перед мавзолеем одного из величайших убийц в земной истории и называть другого, не менее гнусного, убийцу светочем не только Китая, но и всего человечества; пока здесь существуют правительства, которые, принимая главу Южно-Африканского государства, выносят из приемной все диваны и стулья, чтобы гость – не дай Бог! – не мог бы присесть, и в то же время никогда не осмелятся проделать подобный эксперимент не только с Черненко или Громыко, но даже с такой их ничтожнейшей марионеткой, как Гусак, – и пока свободный мир не обретет наконец в себе решимости к сопротивлению.

Трудно ожидать сегодня от Запада и от тех, кто его представляет на международных форумах, мужества или героизма, слишком уж обмелела здесь политическая личность, но мы вправе ожидать от них хотя бы чувства собственного достоинства. В противном случае советские сатрапы будут продолжать безнаказанно плевать им в лицо, пока окончательно не поставят их на колени.

Но вот я уже слышу снисходительно-барственный баритон некоего «реального политика», успокаивающего меня назиданием из Николая Васильевича Гоголя:

«Ведь иным плевали в лицо несколько раз, ей-богу! Я знаю тоже одного, прекраснейший собой мужчина, румянец во всю щеку: до тех пор егозил и надоедал своему начальнику о прибавке жалованья, что тот наконец не вынес – плюнул в самое лицо, ей-богу! «Вот тебе, говорит, твоя прибавка, отвяжись, сатана!» А жалование, однако же, все-таки прибавил. Так что же из того, что плюнет? Если бы, другое дело, был далеко платок, а то ведь он тут же в кармане – взял да и вытер».

Охотно верю, вытереть-то вытрешь, только в отличие от гоголевского начальника эти – жалованья не прибавят, только снова плюнут вдогонку.

Но, как известно, еще незабвенный Владимир Владимирович Набоков говаривал в свое время: «Когда (цитирую по памяти. – В. М.) государственный деятель Запада готовится совершить какую-нибудь гнусность, он обязательно назовет себя «реальным политиком».

К тому же некоторым западным деятелям безнаказанность их восточных коллег зачастую просто не дает спать. Вспомните хотя бы кадры из недавних телехроник, запечатлевших встречу лидеров Социнтерна со своим товарищем по борьбе за светлое будущее человечества, полковником Каддафи: физиономии социалистов с человеческим лицом прямо-таки излучали вокруг себя неподдельный восторг, явно смешанный с завистью, – вот, мол, ведь как устроился, умелец! Ничем себя не стесняет: кого хочет, того и убьет, кого хочет, того и обманет, и никаких тебе предвыборных волнений! А тут с оппозицией грызись, о каких-то там правах человека, хоть и сквозь зубы, но хлопочи. Вот бы нам с кого пример брать, да жаль, рановато пока, не поймут, черт бы их побрал, наши занюханные избиратели!

Ну как тут не вспомнить лагерных шестерок, с немым обожанием взирающих на очередного пахана где-нибудь на одной из российских пересылок!

К чести чокнутого полковника, он даже не считал нужным дипломатически скрыть свое презрение и откровенную брезгливость к собеседникам, а им хоть бы что: текли, истекали собачьими слюнями – мол, если погладить не хочешь, так хоть ударь, родимый!

В связи с этим мне представляется весьма справедливым наблюдение одного из самых интереснейших молодых философов нашего времени Вацлава Белоградского:

«В наше время в слове «партия» звучит нескрываемая угроза. Партия давно перестала быть союзом людей, объединенных общей целью, общей идеей, которой они намерены посвятить свою жизнь. Зловещее звучание слова «партия» связано с перевесом организации, аппарата над идеалом. Политика давно стала апологией существующих аппаратов. Есть мнение, что все партии стоят друг друга, так как все они подчинены аппаратной логике, своей собственной организованности, для которой идеалы и ценности, в конечном счете, оказываются лишь помехой. Функционеры всех стран хорошо понимают друг друга, что хорошо иллюстрируют быстрые карьеры наших эмигрантских коммунистических функционеров на Западе.

…Функционер нейтрален, он не коммунист и не капиталист, он лишь усерден в выполнении своих функций… Он управляет. На почве управления встретятся коммунисты и капиталисты мира – вот смысл теории конвергенции».

Добавлю от себя – конвергенция, трогательно смахивающая на финал «Скотского хутора»:

«Снова раздались дружные аплодисменты, и кружки были опорожнены до дна. Но животным, смотревшим на эту сцену снаружи, казалось, что происходит что-то диковинное. Что изменилось в физиономиях свиней? Старые потускневшие глаза Кашки перебегали с одного лица на другое. У некоторых было по пяти подбородков, у других по четыре, еще у других по три. Но что-то как будто расплывалось и менялось в них? Затем, когда аплодисменты затихли, все собравшиеся взялись за карты и продолжали прерванную игру, а животные молча побрели прочь…

Слышался злобный крик двенадцати голосов, и все они были одинаковые. Теперь не было больше сомнения в том, что именно произошло с физиономиями свиней. Животные перед окном переводили взгляд со свиньи на человека, с человека на свинью, со свиньи обратно на человека, но уже невозможно было разобрать кто – кто».

Но есть ли выход из тупика, в который зашла сегодня глобальная ситуация, или колокол уже отзвонил заупокойную по нашей с вами цивилизации?

3

К счастью, всякий социальный или духовный тупик неизменно вызывает поиски выхода. И естественно, что первыми, кто взялся искать такой выход, оказались люди, которые нашли в себе мужество и ответственность сделать выводы из своего тоталитарного опыта и предложить окружающему их обществу пусть не всегда достаточно жизнестойкие, но тем не менее достаточно эффективные альтернативы.