Владимир Буев
Монокль. Рецензии на книги Михаила Гундарина
Кукушка
В журнале «Сибирские огни» рассказ не публиковался – по каким-то причинам попал под сокращение. Хочется думать, что причина столь жёсткой руки редактора не подлянка, а всего-навсего отсутствие жизненного журнального пространства.
Таким образом, впервые рассказ опубликован в отдельной книге.
Начало «трека» у Гундарина многообещающее: «Папа гневно нависал над дядей Колей как экскаватор над малолитражкой или как слон над Моськой…» Хмм… Как экскаватор над малолитражной… Пробовали представить такое? Попробуйте. Видимо, речь всё же идёт не о самом экскаваторе, а его ковше (лучше – поднятом вверх). Слон над Моськой? Баснописец Крылов! Ай, да Моська – знать сильна, раз лает на слона! Так что в принципе и, правда, неизвестно, кто над кем нависает.
Если что, то «дядя Коля» – это начальник телохранителей/личной охраны одного гражданина глазами сына этого гражданина. Однако не по этой линии пойдёт развитие сюжета. В этой «линии» автор, что называется, лишь «застолбил» литературно-поэтическое место, то есть обозначил, что хорошо знаком с творчеством баснописца Крылова.
Если ближе к делу, то сюжет почти мистический. В хорошо охраняемом доме олигарха или почти олигарха (а если не «олигарха» и не «почти», то очень богатого господина) происходят чудеса: днём неизвестно как и куда периодически пропадает двухлетняя дочь хозяина от первого брака, а потом столь же мистически появляется в доме снова («из миража, из ничего», как поётся в песне кинофильма «Обыкновенное чудо»). Никто, как ни тщится, не может даже предположить, как такое может быть: ни отец, ни многочисленная охрана, которой это положено по статусу, ни вторая супруга господина. Тайну исчезновения/появления, возможно, знает пятилетний мальчик (тоже сын богача от первого брака), но отец не придаёт словам малолетнего отпрыска никакого значения – мол, это если и не бред сивой кобылы, то бурные детские фантазии. И состоятельный гражданин призывает в дом сыщика (может, и самого «Шерлока Холма», пусть и местного разлива).
Аллюзия: помните про личное обращение лирического «я» с вопросом к кукушке в цоевской песне: мол, в городе ему, этому «герою», жить «или на выселках, камнем лежать или гореть звездой»? «Кукушка» – одна из самых известных и сильных песен Цоя, созданная незадолго до его трагической гибели. Несравнимо более известная, нежели «Легенда», «Генерал» и «Бездельник» вместе взятые, по мотивам которых написаны первые три гундаринских «трека». Не случайно поэтому её потом не раз перепевало множество других исполнителей, хороших и разных (из хороших такие яркие как Земфира и Полина Гагарина).
Юрий Гаспарян, рок-гитарист группы «Кино» вспоминал, как Виктор Цой сочинял свою «Кукушку»: «…Это очень личное… Он целый день просидел в этом сарайчике, где была студия, то есть совершенно отдельно. Прямо чувствовалось, что серьёзное что-то происходит. До этого я её не слышал, только в Юрмале услышал… Дело в том, что песни он придумывал всегда сам, наедине с собой. Нам-то приносил всегда готовый материал, показывал…»
Думается, и свой рассказ (а, может, и все остальные «треки») Михаил Гундарин сочинял, пусть и не «в сарайчике, где была студия», но тоже «всегда сам» (не за него же писали!) и «наедине с собой», и на поверку тоже выносил не сырьё, а «всегда готовый материал».
Вернёмся к тексту рассказа. В доме богача всё время мистически бьют часы, синхронизируясь, возможно, с моментами пропажи девочки. Если бы ребёнок не пропадал, то и в бое часов никто из читателей и рецензентов никакой мистики бы не увидел:
«…– Сукин кот, – хрипло сказали большие часы-башня около лестницы. – Бум. Ку-ку…».
«…Кукушка пропела три раза…»
По мере развития сюжета обстановка накаляется, у читателя начинает захватывать дух, и всё уже свидетельствует о том, что читатель вот-вот нырнёт или в сказку, или в мистику, как, например, в «Бездельнике»! Ан нет! Ларчик просто открывался! Вернее, даже не ларчик, а старинные часы с гирями. И тут как раз самое время остановиться и забросить удочку/крючок с наживкой «Ищите женщину!»
«…Татьяна вон тоже: мистика, привидения… “В зловещий час, когда кукушка кукует, а дети исчезают…”. Зачем детективов, экстрасенсов, мол, зови… Бред, бред! – [реплика хозяина дома – В.Б.]
– Татьяна, то есть, Татьяна Сергеевна, как понимаем, ваша жена? – [моментальная реакция приглашённого «Шерлока Холмса» – В.В.]
– Ну, скажем, так…»
Есть устоявшийся (ну, хотя бы по народным сказкам/сказаниям/приметам) литературный штамп: мачехи не любят падчериц (продолжим по инерции: и, видимо, пасынков). Впрочем, падчериц – стопудово (вспомним хоть «Золушку», хоть «Двенадцать месяцев», хоть что-нибудь ещё, что здесь и сейчас не вспоминается). Про пасынков сказок я не припомню, но всё равно пусть эта мысль пока тут полежит.
Чувствуете Шарля Перро, братьев Гримм и Джамбаттисту Базиле вместе взятых? Не чувствуете? А их есть у меня, вернее, у автора «#ПесенЦоя»!
Чувствуете Самуила Маршака? Неважно, ибо он тоже в наличии имеется!
С одной стороны, в жизни не всё так однозначно, иначе народ не брал бы из детских домов сирот для удочерения/усыновления (по велению души, а не только по причине, что по медицинским основаниям сами иметь детей не могут, или что за сирот дают большой куш/приданое в виде материнского капитала). С другой стороны, в каждом житейском и словесном штампе, как в шутке, есть доля истины, на которой (этой доле) внешне и построен сюжет четвёртого «трека» книги Гундарина.
Открываем ларчик с часами, с кукушкой и шкафчиком. У Цоя:
«Кто пойдёт по следу одинокому?
Сильные да смелые головы сложили в поле в бою.
Мало кто остался в светлой памяти,
В трезвом уме да с твёрдой рукой в строю, в строю…»
Местный «Шерлок Холмс» на пару со своей помощницей находятся в светлой памяти, в трезвом уме и с твёрдой рукой, а потому привели в дом собаку-ищейку (чего прежде не догадались сделать ни хозяин дома, ни его недалёкая по уровню развития сознания охрана). Собака и пойдёт «по следу одинокому»! Она и приведёт всех к часам с кукушкой. Так и открылся наш (вернее, хозяйский) ларчик. Дочка пряталась именно там, в часах. В рассказе прямо не сказано, что это были за часы. Но мы попробуем порассуждать. Если бы они настенные, к примеру, вот такие…
…или такие:
…или любые другие аналогичные, то девочка, даже двухлетняя, вряд ли бы туда сумела залезть и там поместиться.
Дальновидному/смекалистому читателю (а вместе с ним и рецензенту) самому приходится догадываться, что часы, упомянутые в «треке» явно были старинными и напольными. Видимо, раритетными, ибо хозяин дома – мужчина весьма состоятельный. Но даже не все напольные часы подходят для «пряток».
Вот в таких разве девочка поместилась бы? Вряд ли! Тут негде!
Значит, часы были такими, какие есть на следующей картинке (видите некое вместилище в нижней части конструкции часов, куда может спрятаться маленькая двухлетняя девочка?)
Конечно, сложиться ей пришлось бы вдвое-втрое, что называется, в три погибели, но поместиться она там поместилась бы:
В конце концов добро победило зло, как в сказке «Золушка» или в «Двенадцати месяцах». Вот девочка сидит в часах. Но! Она не сама там спряталась, а «добрая» мачеха, называя себя «мамой», накачивала малышку то ли чем-то седативным, то ли вообще наркотиками, и засовывала её туда, чтобы под ногами не путалась и жить не мешала. Мачеха и мальчика не раз пыталась в часы с кукушкой втиснуть хоть тушкой, хоть чучелком, но мальчик-то уже пятилетний, телом покрупнее, в «ящик» так и не вместился:
«…– Танька… – рычит папа…»
Про сжатые отцовские кулаки автор «треков» ничего нам не сообщает, но тут на помощь, как и положено, приходит Виктор Цой:
«Солнце моё, взгляни на меня,
Моя ладонь превратилась в кулак,
И если есть порох – дай огня.
Вот так…»
А вот тётя Таня (так сказать вторая «мама») в один миг куда-то пропала, будто вовсе не бывало. У Цоя:
«Где же ты теперь, воля вольная?
С кем же ты сейчас ласковый рассвет встречаешь? Ответь…»
Куда конкретно пропала сия тётя, автор книги нам ответа тоже не даёт. Можем предположить, что на всякий случай просто сбежала, куда глаза глядели.
…Говорите, не сказка? А вот я уверен, что самая настоящая сказка. В сказках всё именно так и полагается. Особенно счастливый конец.
Итог по четвёртому «треку»: Гундарин, Цой, Гримм (братья), Базиле, Крылов, Перо.
Можно в алфавитном порядке (сильно скромнее в отношении автора книги тут не получится – попадает в серединку списка): Базиле, Гримм, Гундарин, Крылов, Перо, Цой.
«Песен ещё ненаписанных, сколько?
Скажи, кукушка, пропой…»
А вот тут ответ есть! Осталось ещё ровно восемь треков.
Прогулка романтика
Один раз уже написал, но не худо бы и повториться: автор с третьего «трека» («Бездельник»), пусть и не навсегда, отказывается от «лирического героизма». Его персонажи начинают быть не «я», вернее, не только «я», а получают говорящие имена. В «Прогулке романтика» главный герой – некий Копытов (чёрт? маленький/мелкий бес?). Быстренько вспоминаем Фёдора Сологуба, дорогой читатель! А кто не читал «Мелкого беса», ещё не поздно это сделать прямо сейчас.
Сюжет гундаринского рассказа: поэт-неудачник всю жизнь гонится за литературными премиями, за птицей счастья завтрашнего дня, но вечно на один-два шага отстаёт, не дотягивает до финала. То шорт-лист (два раза!), то лонг-лист (целых три!). Помните? Кто постарше, то наверняка вспомнит и усмехнётся: «Три магнитофона, три кинокамеры заграничных, три портсигара отечественных, куртка замшевая… три куртки. Магнитофон импортный! Пиджак!..»
В общем, дела у Копытова таковы: «В “Эмигрантской лире” дошёл до финала (там местных тоже пускают)». Тут моя ремарка: автор хотел сказать как раз про «не местных» (типа: люди добрые, помогите, сами мы не местные), ибо издаётся «Эмигрантская лира» всё-таки в Бельгии, в Льеже. Прямо-таки иностранный агент… семи разведок! «Национал-предатель» и «пятая колонна» – это нынче столь же модно, сколь и опасно!
Однако не отвлекаемся на пустяки и продолжаем речь о достижениях главного персонажа, гоняющегося за синей птицей (Метерлинк!): «Ну, само собой, подборки в “Знамени”, “Дружбе народов” – по одной, в “Дне и ночи” целых четыре, но это почти не считается. В коллективных подборках публикаций, что называется, без счёта. Две книги в небольших московских издательствах, известных среди своих».
Дело неуклонно движется к славе: то ли общероссийской, то ли мировой/глобальной. Или, как в «12 стульях» (Двенадцать! – и Ильф с Петровым, и Блок), речь идёт уже даже о «первом в истории мироздания межпланетном шахматном конгрессе». Ещё немного, ещё чуть-чуть, последний бой – он трудный самый. Копытов вот-вот получит некий «Дебют». Ну, ещё чуть-чуть, ещё поднажать, рогом упереться, ну же! – и… Но этого «и» нет и нет. А «знающие люди» меж тем то это советуют, то то, то сё, то то да сё, то пятое и десятое, то всё вместе. Не хотят выпускать его из своих тенет. Явно «разводят на бабки», но автор книги почему-то оставляет этот сюжет за скобками, намекает, но то ли не разворачивает, то ли умалчивает/не договаривает (может, он и сам, плетя свои узоры и сети, на собственный крючок попадался).
Цоя и романтики, признаться (на мой взгляд дилетанта), в «треке» Гундарина не так уж много. Вернее, так: Цоя в четвёртом «треке» меньше, чем хотелось бы и чем есть в других «треках». Просто некое упоминание: «На стареньком, но вполне годном ноутбуке [Копытов] ставит на всю (небольшую) громкость один и тот же плей-лист. Песни его детства и юности. От Цоя и “Нирваны” до “Сплина” и “Оазиса”…»; а вот романтики я тут и вовсе не увидел. Автор из всей романтики Цоя вытащил… кусочек мистики. Допускаю, что я глядел или плохо, или в другую сторону (что, впрочем, тоже плохо, а значит, что и не глядел совсем).
Разве что оба: и Цой (лирический герой его песни), и Копытов (не лирический, но герой рассказа Гундарина) находятся по эту, а не по ту сторону окна. Вся жизнь – внутри них самих. У Цоя: «Гроза за окном, гроза с той стороны окна, горят фонари и причудливы тени. Я смотрю в ночь, я вижу, что ночь темна…» В «треке» Гундарина весь сюжет и весь «мильон терзаний» по сути тоже происходят в квартире главного персонажа/внутри себя.
И там, и сям – вино. Алкоголь! У Цоя: «Я пил вино. Я так люблю вино». Напился – и гуляй в собственных фантазиях, сколько и где хочешь. Гуляй-не хочу! У Гундарина Копытов, с каждым днём повышая градус, тоскует о несбывшемся (мол, «провинциалов обижают») и мечтает перебраться в столицу (кстати, сам автор книги в Белокаменную из провинции несколько лет назад тоже перебрался), но… «Копытов, увлечённо мотающийся по стране, её фестивалям и тусовкам (да, и на паре мелких слэмов он победил!), об этом [чтобы перебраться] как-то не думал…» А вот автор «#ПесенЦоя» по фестивалям и тусовкам ещё как мотался! И продолжает мотаться довольно активно! От чьего ж тогда имени возникла модальность «надо бы перебираться», не очень понятно, ведь Копытов – герой лишь рассказа Гундарина, но отнюдь не его романа.
Ещё Копытов мечтает взлететь. Помните Катерину c её монологом из «Грозы», который в советской школе учили наизусть (или близко к тексту)? «Отчего люди не летают! Я говорю: отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе́, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать не́што теперь?» Кто помнит, тот знает, что это Островский. Не тот, который Николай Алексеевич с его сентенциями, как надо суметь прожить жизнь, чтобы «не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы», а тот, который драматург Александр Николаевич аж из века XIX. Фиксируем Островского.
Конец пятого «трека» безрадостен. Снова алкоголь (смешаны реальность и фантазии): «Покупает за маленькие деньги бутылку водки местного производства, пакет яблочного сока, запасается льдом и несложными закусками. Делает себе коктейль в пивном бокале». В общем, всё смешивает-перемешивает (да, всё смешалось в доме Облонских!) и взбалтывает. Чем здесь, во-первых, не Толстой, который Лев (не путать с двумя Алексеями), а, во-вторых, не Венедикт Ерофеев с его «Москвой-Петушками»? Вот тут (имеется в виду «трек» «Прогулка романтика», а не «Москва-Петушки») впрямую возникает Цой, вернее, его песни. Одурманенный алкогольным градусом и парами, Копытов среди прочего набора музыки слушает и Цоя. Но вдруг осознает, что сам ничего и никогда больше не напишет. Это ещё раз подчёркивает (и тут торг и спекуляции неуместны!), что герой «трека» не есть её автор. Ибо сам автор весьма плодовит, пишет и много где публикуется, а потому напишет ещё много чего хорошего и разного.
Если в рассказе Гундарина романтики не наблюдается, то, что касается самой песни Цоя «Прогулка романтика», там вроде всё так, как и положено для освещения/раскрытия этой темы: «гроза за окном», «ночь темна», «фонари», «причудливые тени». Даже «чёрные кошки перебегают дорогу», однако последнее скорее тоже ближе к мистике, нежели к романтике. Реальность и там, и сям всё равно берёт своё. К примеру, у Цоя:
«Я проснулся в метро,
Когда там тушили свет,
Меня разбудил человек в красной шапке.
Это кольцо,
И обратного поезда нет…»
Про реальность Гундарина уже сказано.
…Итак однородный ряд: Блок, Гундарин, Ерофеев, Ильф и Петров, Метерлинк, Островский (Александр), Сологуб, Толстой (Лев), Цой.
