Владимир Александрович Жуков
Праведный грех

Ермакова в сомнениях в тревоге промаялась целый день. Стоя перед зеркалом, в чем мать родила, она внимательно рассматривала гибкое изящное тело, выискивая в нем изменения. Искренне удивлялась: «Неужели тело при соитии с мужчиной способно доставлять райское наслаждения, от которого она не в силах отказаться?»

Потом бесцельно бродила по комнатам дома, прилегла на кровать матери, вспоминая вчерашний вечер и ночь, вышла во двор. Нетерпеливо взирала на часы, в ожидании отчима.

В полдень почтальон тетя Варя принесла очередное письмо от Андрея Хвыли из города Николаева, где он после курсов служил сержантом в отдельной роте химической защиты учебной дивизии.

Минуло больше года, как его призвали на срочную двухгодичную службу. Приходило по два-три письма в неделю. Светлана едва успевала отвечать на его теплые, нежные признания в любви и верности. Она с радостью ждала его солдатских весточек.

– Свет, а тебе от твоего солдатика снова привет! – громко позвала ее с улицы от калитки почтальон. Голос проник через открытую форточку. Ермакова вышла из дома и направилась к калитке.

– Ну-ка, пляши, а то не отдам! – велела женщина, завидев ее смущенный вид. – Почему не радуешься? Часом не заболела или, может, с отчимом поссорилась?

– Плохо спала, всю ночь снились кошмары, – солгала она.

– Тогда бери письмецо, – не стала допытываться тетя Варя, навьюченная тяжелой сумкой, отдала конверт. – Пусть оно тебя развеселит и утешит. Передай Андрею от меня привет и не забудь, когда жених отслужит, пригласить меня на свадьбу. Красивая пара. А мать еще не приехала?

– Нет, не приехала.

– Отчим, Федор, тебя не обижает?

– Не обижает. Спасибо теть Варя за письмо, – сказала Светлана, поспешно свернув диалог, и не задерживаясь, направилась к веранде. Женщина проводила ее взглядом, подметив, что она, вопреки привычке, сгорая от нетерпения, не распечатала письмо на ходу. «Видно не в настроении», – подумала почтальон и, подхватив сумку с газетами, журналами, письмами и телеграммами, поспешила к соседним домам.

Наступил вечер. Возвратился пропахший соляркой и машинным маслом Головин. Как обычно поужинал, управился по хозяйству. Со Светланой был холодно сдержан, словно между ними ничего не произошло. Ее душила обида. Отказалась смотреть телевизор, тихо ушла в свою комнату. Он тоже вскоре удалился в спальню.

«Господи, что я совершила? Обещала ведь Андрею, ждать и ни с кем не любезничать. Что я ему теперь напишу? – размышляла она, поняв, что после случившегося переписка потеряла смысл. – Я неспособна ему солгать, да и какой в этом резон».

Андрей, сын бригадира тракторного парка Назара Остаповича Хвыли, был старше Светланы на три года. Перед призывом в армию они встречались на свиданиях не более полугода. Вели себя скромно и сдержанно, лишь один раз она позволила поцеловать себя в губы, а не в щечку, как обычно. Затрепетала, когда Андрей, охваченный желанием, сомкнул на ее тонкой девичьей талии руки и прижал к себе.

«Что теперь делать с солдатскими письмами? Сжечь? – размышляла Ермакова. – Нет, пусть останутся, как память о несбывшейся мечте, ведь в них душа и тепло Андрейкиного сердца». Ее душили слезы обиды и разочарования. Она металась по комнате, как дикая птица в тесной клетке, но вкусив запретный плод, не в силах была устоять перед соблазном. «Надо было с мамкой поехать и тогда бы ничего не случилось, – размышляла Ермакова. – Сама виновата, могла бы уговорить, настоять, а не доверять Федору. Все он правильно рассказал, сначала было немножко больно, а потом словно мед по всему телу разлили. Как интересно и сладко, когда твое тело ласкает сильный и нежный мужчина, как хорошо делает и хочется снова испытать наслаждение».

Федор выждал момент, когда Светка отлучилась к Хрумкиной. Вошел в ее комнату, отбросил покрывало на ее постели. Достал из кармана флакон с порошком и слегка припорошил простыню. «Теперь полный марафет, сама ночью, как ошпаренная кипятком, прибежит и бросится на шею», – с удовлетворением подумал он. Второй флакон с порошком Головин прятал в кабине трактора. Планировал в один из погожих дней, самостоятельно или со Светкой съездить на берег Азовского моря в Каменку. Выловить и высушить медуз, пополнив запас, эффективного биостимулятора. Ведь впереди долгая зима.

Вечером, ворочалась в постели, стиснув зубы, Ермакова уговаривая себя: «Ни шагу в спальню матери». Но жгучее воспоминание воскресило в ней сладкие ощущения минувшей ночи. Она чувствовала, что неспособна устоять перед охватившим ее желанием. Федор разбудил в ней дремавшую неуемную страсть.

Ощутила зуд и приятное жжение в промежности. С приливом крови вспыхнуло неодолимое возбуждение и желание, словно кто-то невидимый включил тайный механизм. По телу пробежала дрожь, а в паху стало тепло и томно, как под струями горячего душа. Светлана невольно потянулась рукой к лобку и пальчиками бережно погладила мягкий ворс.

И на эти ласки, охваченное желанием и страстью, тело отозвалось приливов пульсирующей крови, зашумевшей в ее висках.

«Нет, Света, остановись, нельзя, что ты делаешь, опомнись», – подсказывал ей здравый разум.

«Утоли мою жажду в сладости и неге», – властно требовало непокорное, молодое и горячее тело, созревшее для зачатия новой жизни и хмельных утех. И, если зачатия, выбирая неопасные периоды или предохраняясь другими способами и средствами, можно избежать, то сладость утех, толкающая мужчин и женщин в объятия, гарантирована.

Мудрая природа и высший творец предусмотрели соблазнительный и безотказный механизм воспроизводства себе подобных, рода человеческого. Такой принцип действует и в мире других живых организмов. Возможно, и растений в процессе опыления соцветий.

Вкусившая запретный плод, Ермакова об этом знала и остро желала, чтобы снова повторилась ночь любви со страстными поцелуями и ласковыми словами, медленными и быстрыми проникновениями в ее тело. Она держала ладонь на полыхающем жаром лобке, понимая, что тело, словно отделившаяся от ее разума субстанция, вышло из подчинения, не реагирует на приказы сознания. Оно пронизано и пропитано сладкой отравой, неудержимо рвется из маленькой спальни, в которой Светлана тщетно пыталась скрыться. По ее чувственному телу пробегали волны непреодолимого желания. Она подошла к двери. Прислушалась – тихо.

С охватившим ее страхом подумала: «А вдруг Федора нет? Мать ведь предупреждала, что он может уйти к другой женщине. Странно, зачем ему уходить, если я здесь, рядом. Приду по первому зову, ноги сами приведут». В душе устыдилась своего тайного желания. Возвратилась и села на кровать, взяла книгу, полистала и положила на тумбочку. Растревоженная и неутоленная плоть настойчиво напомнила о себе.

«Однако, где Федор?» – Светлана подошла к двери и легонько поскреблась ноготками о дерматин. Прислушалась и с замиранием сердца услышала голос отчима:

–Что там за мышка-норушка, мне спать не дает и сама не спит?

– Дядь Федя, это я, – с мольбой и дрожью в голосе отозвалась она.

–Заходи, Света. Я думал, что ты устала или обиделась, решил тебя не беспокоить, – произнес Головин.

– Нет, не обиделась, – с лихорадочным блеском в глазах ответила она, переступив порог. – Мне самой скучно и одиноко.

– Не робей, проходи ко мне сюда, – велел он с радостью и, приподнявшись, как матерый, хитрый зверь, терпеливо дождавшийся заведомо гарантированной добычи, указал сильной с мохнатой порослью рукой на брачное ложе. Похотливыми, налившимися кровью глазами, он ощупывал ее стройную, изящную фигуру под светлой, словно пеньюар, ночной сорочкой. И потому, как вздрагивая, она приближалась на непослушных ногах, понял, что разбудил в ней страстную женщину и получил власть над ее чувствами и желаниями.

– Светочка, сладкая моя деточка, ложись рядышком, – прошептал и сильными руками оторвал ее от пола, ощутив пылающее под тканью тело, властно опрокинул спиною вниз на ложе.

Поспешно снял с гибкого тела ночную сорочку. В сиянии люстры падчерица предстала в своей женственной красоте. Федор ласкал ее взглядом и руками, легонько массируя грудь, соски, изящный с тонкой талией живот, бедра. Прикусив влажные губки, она слегка стонала, возбуждаясь от прикосновения его рук.

«Все детство, романтика закончились», – подумала Светлана в предвкушении близости с сильным мужчиной, влекущим в сладкую бездну. Не отдавая себе отчет в том, что делает, словно в полусознательно-сонном состоянии, прильнула к нему. Головин терпеливо ждал этого момента, заведомо зная, что она уже во власти искушения.

– Дядь Федь, ты меня уже разлюбил? – с дрожью в теле и слезами в голосе произнесла она.

– Нет, милая моя девочка, я каждую секунду только о тебе и думаю, даже голова разболелась, – ответил он.

– Почему же ты меня тогда не замечаешь, не ласкаешь?

– Не хочу причинить тебе боль.

– Боль уже прошла и мне очень сладко, – призналась Светлана. – Я даже не могла себе представить, какое это блаженство.

– Прости меня, что заставил ждать, сомневаться и мучиться, – нежно прошептал Федор в ее милое ушко и пропел. – Тебя мою желанную, не зря зовут Светланою…

– Эта песня, говорят, когда-то была очень популярной, – прошептала она, прижавшись к нему горячим телом.

– Да, очень популярной в годы моей юности, – подтвердил он и с азартом произнес. – Радуйся, ликуй, Светка-конфетка! До этого ты была глупой антилопой, а я превратил тебя в настоящую женщину, темпераментную и сладострастную. Ты должна благодарить и во всем меня слушаться. В любое время, когда я захочу, отдавайся без возражений.

– А как же мамка?

– Она тоже не будет обижена, меня на десяток баб хватит, в этом деле я неутомим, – с гордостью признался он.

– Кончилось твое унылое и беззаботное детство. Гордись и радуйся, Светка, что превратилась в женщину, пылкую и страстную. Я тебе многому научу. Секс – это не шаляй-валяй, а настоящее искусство – Камасутра. Теперь ты моя маруха, – заявил отчим и предупредил. – Если перестанешь давать, то я тебя на все село опозорю. Будут дразнить шлюхой. Матери, учителям, подругам, никому не рассказывай о нашей тайне. Если проболтаешься, то раздавлю, как гниду.

Ермакова натолкнулась на его колючий взгляд. По телу пробежала дрожь, ее на мгновение пронзил страх.

Федор вновь с упоением овладел ею и не отпускал до утра. Впрочем, Ермакова, покорившись его воле, сладострастию не торопилась. Отдала ему в полное распоряжение свое юное, горячее тело.

9. Чары сладострастия

С этого дня Головин уговорил Светлану вместе париться в бане. Она томилась, нетерпеливо поджидая его возращения с работы. Охотно уединялись в парилке и предавались любовным утехам в разных позах. Испытав сладость, восторг от совокуплений, которым ранее здесь испытала мать с сожителем, Ермакова почувствовала себя женщиной. Ощущала гордость от обладания этой тайной.

–Дядь Федь, ты меня любишь? – неожиданно спросила Светлана, когда они вошли в жаркую парилку. «Ну, вот и эта кошка ничем не отличается от других, желающих повелевать мужиками, – с тоской подумал Головин. – Все бабы из одного теста, стараются набить себе цену. Анна тоже постоянно требует признания в любви и дочка тоже в матку уродилась. Разве недостаточно того, что я затрачиваю на них свою энергию и чувства. Не желают этого понять своими куриными мозгами».

– Света, какой же я тебе дядя, если мы с тобой живем, как муж и жена или любовница?

– Не называть же тебя папой?

– Зови просто Федором. Смотри при Анне не проболтайся, называй отцом или дядей Федором.

– Ты любишь меня? Сейчас же признавайся, – проявила она настойчивость. «Вот пристала, как банный лист», – посетовал он, ища лазейку, чтобы уклониться от прямого ответа.

– Наслушалась сказок. Сама ты хоть знаешь, что такое любовь? – озадачил он ее встречным вопросом.

– Это такое светлое, неземное чувство, когда люди не могут жить друг без друга, от любви у них рождаются дети, – ответила Ермакова.

–Вот именно, рождаются дети – цветы жизни, нередко с острыми шипами, как розы, – усмехнулся Федор и пояснил. – Какой-то поэт, фамилию его уже не припомню, назвал любовь прикрашенным инстинктом деторождения. И я с ним полностью согласен, что в этом нет ни чуда, ни романтики. Рожают же себе подобных детенышей коровы, кобылы, овцы, кошки, собаки и прочие существа без всякой любви, а по законам дикой природы. И люди туда же, чтобы не исчез человеческий род на земле. Это чисто биологическое явление, связанное с зачатием, развитием плода в утробе женщины и рождением ребенка.

Но люди, особенно поэты, художники, музыканты обожествили это обычное явление, окружив тайной и романтикой.

– Все же в этом есть тайна, – возразила она.

– Мы должны обмануть твой организм, не допустить зачатия, – поставил он цель. – Поэтому Света предохраняйся, чтобы не пришлось тебе лезть на кресло и делать аборт. Это очень больно.

Увидел, что озадачил ее неутешительной перспективой.

–Ладно, Света, меньше слов, а больше дела, – улыбнулся он и положил свою широкую ладонь на ее прелестную грудь. – Давай подарим друг другу райское наслаждение. На практике докажу тебе свою любовь. Присядь на край лавки, чтобы тебе было удобно.

Она послушно выполнила просьбу. Смежив веки с длинными, пушистыми ресницами, запрокинула голову со сбегающими за спину нитями волос. Капельки воды бриллиантами сверкали и дрожали на ее атласной коже, бисером скатывались вниз. Федор похотливо взирал, восхищаясь ее желанным и доступным телом.

Не дождавшись его действий, она приподняла голову, разлепила ресницы и в следующее мгновение ощутила горячую плоть.

Будучи искусным любовником, Головин действовал уверенно. От страсти ее груди набухли упругими колоколами, тело охотно принимало ласки, из полуоткрытого рта вырывались стоны и всхлипы восторга. Она металась и извивалась под его сильным и неутомимым телом.

–Светочка-конфеточка, – шептал он, покрывая нежное личико, глаза, губы пылкими поцелуями и бережно, словно скульптор белую глину, мял упругую грудь. Она затрепетала, плотно прижавшись к нему бедрами, лобком и страстно вскрикнула, охваченная оргазмом.

Федор, едва успел отлипнут, обильно разрядился спермой на девичий живот. И немедля велел:

– Живо смой, чтобы не подцепила.

Но Светлана расслабилась. Он сам стер полотенцем сперму с ее живота. Разбросав по сторонам ослабевшие руки, девушка затихла, расслабилась, изнемогая в блаженстве медленно угасающей страсти. Потом он посадил ее на свои колени. Света отдыхала, склонив прелестную голову с ореолом русых распущенных волос на его широкую с темной курчавой порослью грудь. Прислушалась к учащенному биению своего сердца. Ей казалось, что оно не выдержит сладости, блаженства, яркости ощущений и непокорной дикой птицей выпорхнет из груди.

– Света, пригласи к нам на вечеринку свою подружку Асю? Мы позабавимся в бане.

– Вдвоем с Асей? Это же извращение, мы—не лесбиянки?

–Будем париться втроем, – ответил Федор. – Испытаем сладкие, ни с чем несравнимые ощущения. Такие забавы сейчас очень популярны в Америке и Европе и до нас докатились.

–Хорошо, я ей предложу, – загадочно заблестели Светкины глаза.

–Только заранее не говори, что я тоже буду париться с вами, чтобы не испугалась, – предупредил мужчина. – Когда разденетесь, она войдет в парную, ты задержись в предбаннике, откинь крючок на входной двери. Впрочем, можешь вместе с ней идти в парную, я наловчился снаружи легко открывать дверь.

Ермакова вспомнила, как в первый раз неожиданно для себя обнаружила отчима в бане.

– Ася с кем-нибудь спит?

– Нет, она скромная, застенчивая девочка.

– Жаль, но ты ее психологически подготовь. Скажи, что это не больно, а приятно и сладко, – посоветовал Головин.

– Она спросит, откуда я об этом знаю, – сообразила Светлана. – Придется сознаться, что я испытала на себе.

– Ни в коем случае! – возразил Федор. – Скажешь, что теоретически, прочитала в книге. А после того, как она, став женщиной, испытает блаженство, то и сама будет держать язык за зубами. Понятно?

–Понятно, – ответила она и с ревностью подумала: «Зачем ему потребовалась еще и Ася, если нам вдвоем хорошо?» Потом спросила:

– Чем мы будем заниматься в бане?

–Устроим любовные игры и прятки. И та из вас, которая попадется в мои руки, будет вознаграждена моей любовью.

–В таком случае, я от тебя не стану убегать, – сказала Ермакова.

– Света, не будь эгоисткой. Твоя подружка тоже должна испытать блаженство, – пожурил он ее. – Для меня это не составит большого труда. А потом мы втроем будем обниматься, целоваться и развлекаться. Ты даже не представляешь, какой это кайф. Сами после этого будете предлагать походы в баню. Надо поторопиться, пока Анна не приехала. Завтра же поговори с подругой и пригласи ее вечером на чай и кофе. За столом я возьму дело в свои руки, уговорю Асю попробовать вина.

–Хорошо, Федор, – опьяненная и удовлетворенная его ласками, заинтригованная фантазиями и обещаниями неземных наслаждений, согласилась Светлана, а он подумал: «Пиком блаженства было бы уговорить Анну на групповой секс. Ох, и зажил бы я тогда всласть. Катался бы, как сыр в масле. Надо осуществить эту замечательную идею. Может, придется шантажировать Анну своим уходом к другой женщине, если она не согласится на такой способ сожительства с ней и ее дочерью. Учитывая ее возраст, жертвовать наслаждением, она не станет. Кому она после меня будет нужна, когда вокруг молодых, покладистых и горячих баб, хоть пруд пруди.

Для женщины это сладкое искушение, она готова на все ради удовлетворения своей плоти. Пока Анны нет, Светка-конфетка в моем полном распоряжении. Узелок легко развязался, завязать его она уже не в силах. Очень велик и непреодолим соблазн. Природу не перехитришь. Чтобы люди плодились, она и создала это чудесное, хмельное лакомство. Поживу в свое удовольствие, пока есть такая возможность». Облизал полные губы с ненасытной похотью матерого самца.

– Света, ты утром постирай простыни, чтобы не осталось подозрительных пятен, и Анна не узнала о наших забавах, – велел он. – Помнишь такую мудрую поговорку: «Любишь кататься, люби и саночки возить». Имей в виду, я не скупой, а щедрый. Хочу, чтобы ты и Ася, пока твоей мамки нет, познали не из книг, а на практике, что такое медовый месяц, вкусили сладость и испытали радость. Сколько лет твоей подружке?

– Тоже семнадцатый пошел. Лишь на два месяца моложе меня.

– Годится, – с удовлетворением сказал Федор.– Хороша антилопа. Она с пацанами гуляет или только мечтает?

–Нет, Ася – недотрога.

– Тем лучше, самый смак. Проверю, какая она недотрога? Может, притворяется невинной, чтобы набить себе цену? Зови ее, завтра устроим банный день. В чистом теле должен быть здоровый дух.

– Вдруг у нее после этого животик начнет расти?

– Соображаешь, откуда дети берутся.

– Не в капусте же их находят, как родители в детстве рассказывали,– усмехнулась Ермакова и пояснила. – В школе на уроках биологии генетику изучала, о наследственности и изменчивости.

– Значит продвинутая. Так вот, Светка, гляди, чтобы у тебя брюхо не росло. Я вас, девки-скороспелки, оплодотворять не собираюсь, зато сладость испытаете с большим удовольствием.

– Я не хочу ни с кем делиться, – ревниво заявила падчерица.

– Не жадничай, у меня хватит энергии для тебя, твоей подруги и еще Анне достанется, никто из вас не будет обижен, – уверенно произнес Головин. – Чем раньше отведаете запретный плод, наберетесь опыта, тем лучше для вас. Меньше совершите ошибок и глупостей по неопытности и наивности. В Китае, да и многих других странах юных девочек с детства учили искусству жриц любви.

Вот и я вам бесплатно преподам эту очень сложную и тонкую науку. Если будет туго, то в любое время можете отправиться на заработки в Турцию, Грецию, Испанию, Германию, Нидерланды или в Россию.

– Никуда не хочу уезжать?

– Тебя никто и не гонит. Я просто нарисовал перспективу на всякий пожарный случай, – деловито пояснил отчим падчерице и с удовлетворением подумал: «Эх, работы в селе непочатый край. Почти каждый второй мужик алкоголик и импотент. А бабам то хочется нежности и ласки. Девки, свеженькие, кровь с молоком, быстро созревают под южным солнцем. Будет где разгуляться удалому молодцу».

10. Крутой разговор

На закате, когда солнце скрылось за земной твердью, окрасив кучевые облака багряно-алым цветом, Головин пригнал с поля Т-74 на тракторный стан. Заглушил двигатель, вылез из кабины, спрыгнул с трака гусеницы на землю. Снял куртку, стряхнул с нее пыль.

– Федор! Федор, подгребай к нашему шалашу! – услышал он громкий окрик и обернулся на зов. У открытых ворот ремонтно-механической мастерской стоял механизатор Иван Колупай.

–Что тебе? – без энтузиазма отозвался Головин.

– Стахановец, поди-ка сюда, есть разговор.

– Сам ко мне иди, невелика шишка.

– Я по поручению Хвыли, – солгал Иван.

– Хвыли? – призадумался Федор. – «Интересно, что бригадиру от меня надо? Мог бы и сам без посредника сообщить, ведь почти каждый день наведывается, проверяет выполнение нормы, качество, глубину вспашки, чтобы без брака».

– Ладно, – согласился он. Оставив куртку в кабине трактора, неспешно направился к мастерской. Вошел в помещение и увидел еще двоих по характеру задиристых трактористов Кирилла Ерша и Петра Репчука. По их угрюмым лицам и колючим взглядам понял, на какой разговор пригласил Иван. Они сидели на скамье за столом, покрытым листом оцинкованной жести, где обычно доминошники забивают «козла». Федор пристально поглядел на Колупая.

– О, ты, Ванька, не один. Шустрая гоп-компания собралась, в самый раз сообразить на троих, заложить за воротник, – ухмыльнулся Головин. – Так, что бригадир велел передать? Выкладывай, не тяни кота за хвост. Устал, как вол, жрать охота, дома дочка ждет…

– У тебя, Федор, после чифиря глаза навыкате, лезут из орбит. Все равно, что допинг, наркота. От избытка дурной энергии готов горы своротить. Нам за тобой не угнаться. Нечего по две-три нормы делать, – упрекнул Кирилл. – Ты здоровый бугай, а нам с одной нормой трудно справиться. Почти всех трактористов подвел под монастырь.

– Меньше надо пить и лясы точить, доходяги, жуки навозные, бздуны колхозные, – усмехнулся Головин.

– Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет, – фальцетом пропел Репчук и осекся, напоровшись на колючий взгляд Федора.

– Не дождетесь! В моем роду одни долгожители, – заявил Головин. – Я вас быстрее в могилу сведу.

– По-доброму тебя просим, сбавь обороты, не царапай землю. Откуда ты на наши головы свалился. Работали ведь спокойно, не рвали жилы. Выполняли по полторы нормы и получали премии, а теперь жалкие гроши. Из-за тебя, стахановца, ударника труда конторские крысы чуть ли не каждый месяц завышают нормы выработки на вспашке, культивации, – подал голос Петр. – Смотрят на твои показатели и нас напрягают. Заставляют плясать под твою дудку. Так и по миру с торбой пустят…

– Что вам, сухарики, от меня надо? Может, прикажите за вас, тунеядцев, лямку тянуть? А вы будете сидеть на печи и кушать калачи.

– И Хвыля, как тот тюфяк, не может, или не хочет за интересы трудового народа постоять. Оно и понятно, ведь вы с ним почти свояки. Как только его сын Андрей отслужит в армии, жениться на Светке, окончательно породнитесь. Умоляем, сбавь темпы, работай, как все. Не высовывайся в ударники, – посоветовал Колупай. – Откуда ты, такой ретивый и упертый, как хохол репный? Работал бы себе на ферме возле баб и коров. Так нет, напросился в бригаду, захотелось в поле разгуляться. Погулял и катись назад, развози на колесном МТЗ корма животным.

– Болт вам на рыло! У меня от запаха коровьих «лепешек» и мочи аллергия, – заявил Головин. – Катитесь сами на все четыре стороны.

Он намеревался развернуться и уйти, но Колупай поднялся, сжал пальцы в кулаки, приблизился и с вызовом сообщил:

– Федор, колись! Мы с Репой проверили качество твоей вспашки, Оказывается, что ты только по краям пашешь, как следует, а в середине поля скребешь плугом. Фальшивый стахановец. Так каждый может стать передовиком. Напишем докладную Якову Абрамычу в контору, накроется твоя премия…

– Ах ты, стукач, гнида, сморчок,– сквозь зубы процедил Головин, заметив, что Репчук и Ерш, держа в руках массивные ключи, обступили его с обеих сторон. Следя за их движениями, отступил на шаг, а потом резко, по-боксерски выбросил вперед кулак правой руки. Удар пришелся под левый глаз Ивана. Тот вскрикнул от боли и, словно птица, взмахнув руками, едва удержался на ногах. Мешок под глазом налился кровью и заплыл. Перед взором растаял едва различимый силуэт Федора.

– Мужики, всыпьте ему! Репа, дай ему в харю, чтобы кровью захлебнулся,– фальцетом взвизгнул пострадавший, но Головин опередил. Тяжелым ботинком с заклепками ударил Петра в пах. Тот взвыл от дикой боли, выпустил из руки ключ, схватился за место, где скрывалась мошонка.

Согнулся в три погибели. Кирилл резвым козленком лихо отпрянул в сторону, не рискнув приблизиться к верзиле.

– Ты куда, Ерш? Подходи и тебя за компанию долбану по глупой башке. Твои кореша получили свою пайку, а ты, как заяц, спрятался в кусты. Нехорошо, не по-братски.

Тот не рискнул приблизиться к верзиле.

– Ну, что, «три богатыря», поговорили, побазарили, – самодовольно изрек Федор, разминая пальцы руки, куражась.

– Мы заявим в милицию, участковому Удоду,– пригрозил Колупай, боясь прикоснуться к заплывшему кровью глазу. – Загремишь на нары суток на пятнадцать. Там тебе быстро мозги вправят.

– Дохлый номер, закон на моей стороне – самооборона против трех алкашей. Вас трое быков, а я один и с голыми руками.

–Ты меня первый ударил, а не собирался тебя бить. Лишь припугнуть решили. Петр и Кирилл подтвердят, – сказал Иван.– Жаль, что нет с нами Степки Ермакова. Он бы тебе всыпал жару-пару.

– Степку, сморчка, что от горшка два вершка, сотру в порошок. Если заложите, то всех так отрехтую, что живого места не останется, – Головин метнулся к ящику с инструментами, схватил монтировку и со зверской гримасой, скаля крупные зубы, надвинулся на Колупая. Тот, словно подростком, дрогнул и бросился прочь из мастерской. За ним устремились Репчук и Ерш. Засунув два пальца в рот, Федор пронзительно засвистел и закричал вдогонку: – Эх, вы, жуки навозные, бздуны колхозные. Впредь козлам наука будет, больше не сунетесь.

«Разбежались, как трусливые зайцы, теперь никто не посмеет сунуться», – с чувством победителя подумал он. Какие мысли обуревали позорно сбежавших механизаторов, осталось неведомо. На следующее утро Колупай и Репчук отлеживались, залечивая раны и травмы.

Обеспокоенный их отсутствием, Назар Хвыля узнал о потасовке в ремонтно-механической мастерской и посетил Колупая.

–Иван, що трапылось? – спросил бригадир у пострадавшего механизатора, взирая на синяк под его глазом.

– Вечером после работы собрались мы с Ершом и Репой в мастерской. Ждали, когда подъедет Головин, чтобы поговорить с ним по-человечески, – пояснил тракторист. – Упрекнули его за то, что, как прокаженный, гонится за длинным рублем. Нам из-за него конторские крысы для экономии фонда зарплаты увеличивают нормы выработки.

– Да, маемо цю справу, – вздохнул бригадир.

– Назар, он же тебя и всех нас за нос водит.

– Майже?

– Знаешь, почему этот ударник, стахановец, постоянно в передовиках, дармовые деньги гребет лопатой?

– Ни, не знамо.

– То-то и оно. Мы не поленились и в выходной день вместе с Репой побывали на поле, которое недавно вспахал Федор. Взяли с собой линейку и замерили глубину вспашки в разных местах.

– Що зъясувалы? – оживился бригадир.

– На участках по краям поля глубина составила тридцать сантиметров, а в середине – не более десяти-пятнадцати. Бракодел, халтурщик Федор, потому и скачет по полю галопом. Берет количеством гектаров, а не качеством вспашки. Так любой из наших трактористов может, не шибко мозоля руки, стать стахановцем.

– Мабуть вы помылылись? – Хвыля озадаченно почесал правой рукой толстый затылок.

– Не ошиблись, именно Головин работал на том поле. Проверьте по нарядам. Когда я ему об этом сказал, то Федор озверел, набросился. Мне вот «фонарь» навесил, а Петьку ударил ботинком по яйцам. Только Ершу ничего не перепало. Сегодня же напишу заявление участковому инспектору Удоду и директору Дягелю. Пусть они, бешеного быка, посадит в каталажку на пятнадцать суток, а еще лучше лишат премии, уволят из нашего сельхозпредприятия.

– Иван, не хвылюйся, заява не треба, – попросил Хвыля, понимая, что из-за скандала и позора пострадает, лишится премии вся бригада. – Я самотушкы с ним поспилкуюсь, щоб руки не распускал.

– Пусть Яков Абрамыч мне и Репе оплатит больничные, пособие на медикаменты, лечение и питание, а Головина оштрафует за брак в работе, лишит премии. Такие наши условия.

– Добрэ, – пообещал бригадир, довольный исходом беседы.– Репчуку скажы, щоб не пысав заяву. Я сам поспилкуюсь с Дягелем.

В полдень приехал к Головину, который занимался вспашкой поля. Лемеха плуга выворачивали пласты почвы. Бригадир подал знак рукой, мол, остановись. Не заглушая двигатель, Федор выглянул из кабины трактора. Назар пристально вгляделся в его лицо, надеясь подметить следы драки, но тщетно.

– Что ты, Федор, руки распускаешь? Устроил мордобой, – пожурил он. – Ивана и Петра изувечил. Одному глаз подбил, другому – яйца. Вывел мужиков из строя. Когда они теперь очухаются?

– Самооборона, имею право. Надо было и Ершу всыпать, но сбежал, гнида – пояснил Головин. – Не я первым начал. Они затеяли драку, трое на одного, решили скопом меня проучить, вот и нарвались. Надолго запомнят и больше не сунутся.

–Самооборона? Да у тебя ни одной царапины на обличье, а воны корчатся вид боли, – усмехнулся Хвыля. – Тебя бы следовало за превышение такой самообороны привлечь к ответственности.

– Надо с умом обороняться, – возразил тракторист. – Они – тюфяки, а меня жизнь многому научила.

– Служил что ли, что так ловко с троими расправился?

– Да, служил в ВДВ, в спецназе, – солгал Головин.

– Что же тебя в наши края занесло? – удивился бригадир, но Федор не ответил. Назар продолжил. – За что они хотели тебе бока намять?

– За ударный труд. Мог пострадать за правое дело. Их, лентяев, жаба давит, что я постоянно перевыполняю нормы. Наверное, забыли лозунг «Кто не работает, тот не ест».

– О-о, ты заговорил цитатами, как когда-то наш парторг. Точно бы сагитировал тебя в партию.

– Мне от этого ни холодно, не жарко, я сам по себе.

– Колупай собирается снять побои и заявить в милицию и директору об избиении. С трудом его отговорил, – сообщил Хвыля. – Участковый Мыкола Удод настырный, въедливый, как серная кислота, много бы нервов и крови испортил. Не хочу впутывать милицию. Скажем, посадят тебя на пятнадцать суток, а кто будет в поле работать? Сейчас, пока не пошли дожди, каждая минута на вес золота…