Владимир Александрович Жуков
Праведный грех

1. Знак беды

Телеграмма кричала: «Срочно приезжай, Лида опасно больна. Антон». Анна Васильевна Вальчук тяжело опустилась на стул. Серый листок выпал из дрожащих пальцев. Она машинально подняла его, разгладила ладонью на поверхности стола. Взгляд остановился на пугающих словах «опасно больна». «Значит, совсем сестре худо,– подумала женщина. – Сдержанный, не подверженный панике, муж сестры Антон обычно лишний раз не побеспокоил. Видимо, исход предрешен, иначе бы он не стал бить тревогу. То-то, неспроста всю неделю сердце щемило, родная кровь подавала сигнал беды. А я думала-гадала к чему бы это? Верно, говорят, что между родными людьми существует незримая связь, вроде телепатии. Спросила у Федора, а он в ответ – к перемене погоды. Причем здесь погода, климатические условия, если во дворе благодать – начало июля, почти макушка лета».

– Что с тобой, мамочка? Лицо бледное,– Вальчук не сразу расслышала голос дочери шестнадцатилетней Светланы, вошедшей в летнюю кухню и заставшую мать в отрешенном состоянии. Она обратила на дочь свой печальный со слезами взгляд.

– Вот телеграмма от Антона, – и уронила руки на передник. – Ох, беда, Света, большое горе. Сестричка родная, Лидочка…

– Мамочка, родненькая, успокойся, а то я тоже разревусь, – Светлана бережно прижалась к ней телом.– Может все обойдется. Тетя Лида терпеливая, она – оптимистка.

– Нет-нет, это конец, – обреченно произнесла Анна Васильевна. – Еще год назад врачи подозревали у нее рак печени. После химической терапии предлагали согласиться на операцию, но сестра отказалась, решив, что лучше умереть собственной смертью. Да и то сказать от судьбы не спрячешься, кому, что на роду написано, так тому и быть.

– Мама, сколько ей лет? – сорвалось у Светланы.

– В октябре тридцать восемь исполнится,– ответила мать, решив, было упрекнуть дочь в забывчивости, но передумала, сейчас не до этого.– На два года меня младше. Жить бы ей еще, да жить.

– Что ты, ее заранее оплакиваешь. Дурная примета.

– Больно ты разбираешься в приметах,– Анна Васильевна с досадой махнула рукой.– Будет яйцу курицу учить. На экзаменах в техникум провалилась. Никакие приметы и заклинания не помогли. А здесь другое дело – предчувствие. Всю ночь не могла заснуть и Федору спать мешала. А потом сердце, как защемило и все оборвалось. Пустота какая-то, словно в пропасть провалилась. Лишь под утро задремала и услышала Лидин голос: «Прости меня, сестрица». Неспроста все это, есть на свете Бог и он все зрит. Только Лиду безгрешную он почему-то не уберег.

– Мам, какие ты страхи рассказываешь, – испуганно поглядела на нее Светлана. Анна Васильевна вдруг спохватилась:

– Что же я сижу, в дорогу надо собраться. Каждая минута на счету.

Она вспомнила, что поезд отправляется поздно вечером. Федор успеет возвратиться с работы и проводить на железнодорожную станцию, что в райцентре в семи километрах от Романовки.

Анна Васильевна отправила Светлану в машинно-тракторный парк, чтобы предупредила Федора о телеграмме. Он нередко после вспашки поля задерживался в парке, хлопотал возле трактора. «Хозяйственный, надежный человек, я за ним, как за каменной стеной, – рассуждала она, укладывая в небольшой чемодан вещи в дорогу. – На Федю со спокойной душой можно оставить дом. И за коровой Майкой лучше любой доярки присмотрит, кабанчика Борьку и птицу голодной не оставит. На Светку надежды мало, еще ветер в голове гуляет. Думала ее осенью в Керчь отвезти, в медицинское училище на медсестру или в политехнический техникум устроить. А оно вон, как обернулось. Человек предполагает, а Господь решает. Зачем теперь Антону чужая обуза, дай силы самому с детьми управиться. В селе для дочки нет приличной работы. Молодежь, едва школу закончит, норовит в город податься. Там работа, женихи и развлечения, дискотеки, бары, компьютерные клубы, а в селе одни старики, да глушь не то, что прежде. Окна клуба забиты досками, библиотека в запустении, фельдшерский пункт на ладан дышит.

Одна дорога для девчат – на ферму коров доить, а для ребят – быкам хвосты крутить или за рычаги трактора, как мой Федор. Пахарь, неутомимый труженик. Может орден или медаль заработает, погреюсь в лучах его трудовой славы. С ним мне здорово повезло. Бабы завидуют, что такого работящего мужика отхватила. Мастеровой, пьет умеренно, только по большим праздникам».

Первый муж Анны Степан Ермаков, отец Светланы, мужик добрый и покладистый, работая то шофером, то механизатором. Поначалу они жили, душа в душу и жена им восхищалась: «Мал золотник, да дорог». Но вскоре, оказывая односельчанам транспортные услуги за самогон, вино и брагу, постепенно спился. И когда подруги напоминали Анне о малом золотнике, она с обидой заявляла: «Это вы, его испортили, самогоном расплачиваясь». «А ты хотела, чтобы натурой?– уколола ее доярка, черноглазая и смуглая, словно цыганка, Евдокия. «Не телом, а деньгами! – возразила тогда Вальчук. «Так Степан все равно пустил бы их на пропой», – усмехнулась подруга.

Действительно, со Степаном Анна Васильевна не жила, а страдала. Правда, до рукоприкладства дело не доходило, но перед тем, как отправить Степана на два года в лечебно-трудовой профилакторий, она получила официальный развод. Обменяла паспорт на свою девичью фамилию Вальчук, а дочь осталась на отцовской – Ермакова.

Светлана молча осуждала мать за развод, целую неделю ходила хмурой. Отца ей было жаль, давила обида за его неудавшуюся судьбу. Отправляясь в сопровождении участкового, лейтенанта Николая Удода в керченский ЛТП, Ермаков строго наказал Анне не обижать Светку, иначе он за себя не ручается. Прибыв на место, написал дочери трогательное письмо, обещал, что с пьянством покончит и, когда возвратиться, то заберет ее к себе. Вдвоем начнут новую жизнь, так как в верности женщин он разочаровался, не собирается вновь связывать с ними свою судьбу.

Прежде Вальчук интересовалась письмами Степана, но после того, как в их доме поселился Федор Головин, стала к ним равнодушна. Лишь иногда укоряла дочь, мол, на что надеешься, твой отец неисправимый алкаш, а вот отчим Федор – золотой, душевный, редкий человек. Я за ним, как за каменной стеной. Невелика птичка, хоть разочек назови его папой, язык не отсохнет. Зато Феде будет приятно, какую-нибудь цацку тебе подарит…

«Не надо от него никаких цацек. Для тебя он может и золотой, – отвечала‚ в таких случаях Светлана.– А я родного отца не предам. Он у меня один и никого другого не собираюсь называть папой. Дети родителей не выбирают».

Появление в Романовке статного и породистого, двухметрового роста механизатора Федора Егоровича Головина с сорок шестым размером обуви, произвело настоящий фурор. Особенно среди доярок, а точнее, операторов машинного доения молочно-товарной фермы (МТФ). На работу они приходили напудренные с накрашенными ресницами и очерченными красной и алой помадой губами. От них веяло неказистыми духами, неспособными перебить навозный запах фермы. Анна Вальчук, прежде неопрятная в выцветших и застиранных халатах, тоже внешне преобразилась.

Все чаще представала в разноцветных блузках и коротких юбках, демонстрируя содержимое своего гардероба. К тому времени ее бывший супруг Степан Ермаков уже более полугода пребывал на принудительном лечении в ЛТП. Анне, истосковавшейся по мужской ласке, в отличие от настойчиво домогавшегося ее тела скотника Леньки Щербухи, Федор очень понравился. Среди одиноких и овдовевших женщин разгорелось соревнование с интрижками, кознями, сплетнями и разного рода шпильками за место фаворитки. Лишь замужняя мать троих детишек доярка Зоя Растопырина, верная своему супругу энергетику Семену, с усмешкой наблюдала за сыр-бором. Подсказывала подруге Анне, как лучше привлечь внимание Головина и под убедительным предлогом заманить его в гости

Поселили Федора в комнате старого заброшенного общежития, в котором обитали десятка два одиноких постояльцев. Свой спартанский быт они скрашивали застольями с мутным самогоном или прокисшей брагой. Общежитие оживало лишь осенью, когда из города на месяц прибывали студенты на уборку фруктов, овощей и винограда. Тогда культурная жизнь в Романовке била ключом.

Студенты устраивали концерты художественной самодеятельности, вокально-инструментального ансамбля, норовили испортить сельских не целованных красавиц. Матерей охватывала тревога за своих наивно-доверчивых дочерей, пропадавших на дискотеке и танцах. Для девиц и ребят в каждой семье устанавливали режим – быть дома не позже десяти вечера. Но редко, кто ему следовал. Тогда в семьях с помощью ремня проводилась воспитательная работа. После прошлогоднего пребывания студентов три шестнадцати – семнадцатилетние девицы, любительницы дискотеки, забеременели.

Нередко происходили потасовки с местными ребятами из-за приглянувшихся девушек. Светлана вместе с подругами тоже бегала на танцы и теперь томилась в ожидания приезда студентов. Головин с первых же дней работы в КСП проявил свой бойцовский характер. Невозмутимо восседая за рулем колесного трактора МТЗ в сцепке с кормораздатчиком, он развозил по коровникам молочно-товарной фермы (МТФ) силос, сено, солому и мелкие корнеплоды для дойного стада.

Там рослого тракториста впервые приметила Вальчук. Оценив усердие Федора, первую очередь его трезвый образ жизни, управляющий отделением с согласия директора КСП «Светлый путь» Якова Абрамовича Дягеля, перевел за рычаги гусеничного трактора. За смену на вспашке почвы Головин выполнял по две-три нормы.

Механизаторы над ним подтрунивали, называя наследником, внуком Паши Ангелиной, стахановцем-пахарем, но Федор предпочитал, чтобы его называли универсальным солдатом. Возгордился, когда в районной газете «Луч маяка» о нем была опубликована зарисовка «Борозда знатного пахаря».

Трудился, словно запрограммированный робот, даже обедал за рычагами Т-74 на вспашке или Т-150 на подъеме плантажа. Хвалился, что обедает без отрыва от производства, а то и на голодный желудок. Зарплата с премией была больше оклада бригадира Хвыли. Несмотря на требования членов бригады выставиться, то есть накрыть «поляну» или хотя бы маленькую «лужайку» с самогоном и нехитрой закусью, был непреклонен. Держался отчужденно и поэтому прослыл дикарем.

Через два месяца идиллия кончилась. Пышнотелые «конторские крысы» из финотдела подсчитали, что Головин своими рекордами основательно подрывает фонд заработной платы и премий. Денег может не хватить даже на третий квартал, а значит, счетоводам о премии за экономию средств, придется забыть.

Финансисты, не мудрствуя лукаво, в два раза увеличили для тракторной бригады нормы выработки на плантаже, вспашке, культивации и других видах полевых работ. Все равно, поднатужившись, Федор, не оставался без премии. Механизаторы, которым за ним было не угнаться, потеряли в заработках, а премия вообще не «светила», глубоко задумались, почесывали затылки, сердито косясь на стахановца. Просили, требовали, чтобы он сбавил обороты. Головин, прикинувшись простаком, скалил крупные зубы с золотой фиксой в верхнем ряду.

Тогда долго решали, искали случая, чтобы устроить ему «темную». Инициатором экзекуции должен был стать Иван Колупай. Но подходящего момента все не было, а скорее всего трактористы, взирая на крепкую богатырскую фигуру Головина, не были уверены в успехе, опасались за последствия. Но терпению механизаторов наступал предел и рано или поздно коррида группы тореадоров с «быком– стахановцем», нарушившим их покой, становилась неизбежной.

Однажды Анна Васильевна, еще до знакомства с Федором, работая дояркой, пожаловалась подругам, что тяжело жить без хозяина в доме. Забор из штакетника подгнил от дождей, того и гляди, рухнет. Головин, подвозивший на тракторе «Беларусь» корм животным, подслушал этот разговор и в воскресный день зашел на подворье Вальчук. Он подметил для себя кареглазую со смуглым загаром женщину с юной симпатичной дочерью, но не мог найти повода для близкого знакомства. И такой неожиданный повод появился. Предложил Анне свои услуги, та с радостью согласилась, так как и сама проявила интерес к трактористу. В воскресенье спозаранку, он с ящиком инструментов, ножовкой, топором, молотком и клещами появился у нее на подворье.

– Доброе утро, Анна!

– Доброе, очень доброе, Федор Егорович!

– Называй меня просто Федором или Федей без отчества, а то возгоржусь, – пошутил Головин. – Показывай, что надо отремонтировать, а то руки по домашней работе истосковались?

– Штакетник покосился, кое-где подгнил, на бане крыша, как решето, прохудилась, – посетовала женщина. – Без заботливого хозяина все рушится.

– Не беда, быстро отремонтируем, поправим, – заверил он, ласково глядя ей в глаза. Женщина покраснела, смущенно опустила голову. Он понял, что она давно томиться в ожидании мужской ласки.

– Федя, что вам приготовить на обед? – спросила женщина.

– Обед? Так я еще и пальцем не пошевелил, а уже предлагаешь ложкой поработать? – удивился он. – Сначала дело, а потом гуляй смело.

–Гостя, справного работника, положено сытно потчевать.

– Не привередливый, что сготовишь, то и съем, – усмехнулся Головин.

– Может, позавтракаешь?

– Спасибо, но прежде работа. Мне с детства внушили: кто не работает, тот не ест, – отозвался он. Анна отправилась на кухню. Хлопоча у плиты, она посматривала в окно, наблюдая, как ловко, умело работает Головин. К тому времени от подруг она узнала, что Федор развелся с женой, застав ее с любовником при совокуплении. Но сдержал себя, не дал воли рукам. Измены простить не смог и уехал подальше, чтобы, как говорится, с глаз долой, из сердца – вон.

Между тем Федор играючи отремонтировал штакетник, вкопал новые железобетонные столбики от виноградной шпалеры, взамен подгнивших. Заменил треснувший лист шифера на крыше бани и с озорством признался:

–С удовольствием бы попарился в баньке.

– Приходи, – прошептала она с загадочным блеском в глазах. – Только чтобы никто из соседей не видел, а то по селу сплетни поползут.

–Боишься, что опозорят?

–Не боюсь, перед дочкой, Светкой стыдно будет.

–Ладно, не робей, я тебя в обиду не дам, любой черный рот заткну, – пообещал он. – Если не возражаешь, то я тебя буду звать Анютой? Анна звучит слишком официально, холодно, как на кладбище. Анюта звучит нежно, ласково, сразу напоминает о ранних весенних цветочках анютиных глазках.

– Господь с тобой, называй, как тебе удобно, – согласилась она. – Только не напоминай о кладбище, а то негатив, как банный лист, пристанет. Врачи, особенно психотерапевты, рекомендуют думать о чем-то приятном, светлом, тогда в жизни будет сплошной позитив.

– Не верь эскулапам, этим ангелам смерти, – заметил гость. – Жизнь, словно морская тельняшка, состоит из черных и белых полос. У нас с тобой как раз белая полоса…

– Упаси нас от черных полос, – Анна перекрестилась и пригласила его на веранду. – Федя, вымой руки и за стол. Отведай, что Бог послал.

Головин последовал за ней и замер на пороге. Стол был накрыт белой с набивными розами скатертью. Над тарелками с украинским борщом с чесночными пампушками, пловом и картофельным пюре клубился пар. На блюдах были бутерброды с колбасой, салом и сыром, сливочное масло, сметана, творог, соленые огурчики, помидоры, салат из свежих овощей, крынка с парным молоком. Посреди стола возвышалась литровая бутылка с прозрачным, как слеза, первачом.

–Ну, хозяюшка, вот мастерица, царский обед! – восхитился Федор. – Всю жизнь о такой жене мечтал. Надоело питаться всухомятку, наживать гастрит и язву.

– Кушай, смакуй, Федя, что Бог послал, – с поклоном предложила она. – Все свежее, домашнее, без нитратов и сульфатов. Молочные продукты от нашей кормилицы и поилицы коровки Майки. Так назвали, потому, что в мае родилась. Выручает, когда деньги кончаются.

– Корова, коза и свинья в хозяйстве – главные кормильцы, а собака – защитник и сторож, но из мелкой живности, кролей, гусей, уток, цесарок и кур не обойтись – со знанием дела заметил гость. – Тебе надо пса завести, что какой вор или маньяк ночью не забрел. А то ведь ограбит и снасильничает.

– Была у нас лайка Диана. Отпустила ее на прогулку, какая-то зараза на дороге задавила.

– Кто именно?

– Никто не сознается, а транспорт у многих. У Дягеля, который носится, как летчик, пыль столбом, у Хвыли – мотоцикл, у других тоже колеса…

– Да, жаль суку. Если бы знать, кто ее задавил, то руки и ноги повыдергивал бы, – пригрозил Федор.

– Отболело, а Светка до сих пор печалится, – вздохнула она и, указав на стол, предложила. – Отведай картошечки с грибочками и сметаной. Вкуснятина, за уши не оттащишь.

– С грибочками ядовитыми, бледной поганкой, мухомором?

– Что вы, храни Господь?! – удивилась и смутилась она. – Даже в мыслях такого не было. Грибочки, однобочки, сама их собирала в степи и на холмах. Съедобные, полезные, почитай, не уступают мясу.

В подтверждение не ядовитости, наколола на вилку пару грибов и отправила их в рот, усердно пережевала.

– Верю, верю, – рассмеялся Головин. – Шуток не понимаешь? Не бзди, Анюта, можно было обойтись без пробы,– усмехнулся Головин и последовал ее примеру. Вульгарно-пошлое «не бзди», что значило «не пускай дроздов», резануло ее слух, но Вальчук сделала вид, что не услышала, а для Федора оно было в порядке вещей. Он, работая желваками, будто жерновами, охотно уминал картошечку с грибами и сметаной. Пережевав, пищу и заметил:

– Хотя еще не перевелись бабы, готовые отправить на тот свет и сплясать на крышке гроба.

– Скажи, кто такая? Я ей глаза выцарапаю, – возмутилась Анна.

– Она отсюда далеко. Бывшая жена, как собака на сене, и сам не гам и другому не дам. Не хочет разводиться, поэтому нахожусь в подвешенном положении. Без развода не могу заключить новый брак. Это мусульманам по Корану разрешено иметь четыре жены, а у нас многоженство запрещено. Церковь осуждает распутство, блуд.

Это известие женщину огорчило. Головин уловил перемену в ее настроении и с оптимизмом заявил:

– Не трусь, Анюта, для настоящей любви не существует преград. Обязательно прорвемся! Главное, чтобы здоровье не подвело.

– Поэтому, Федя, не робей, будь, как дома, Откушай, что пожелаешь? Сливочное маслице, творожок и сырок для укрепления мужской силы, – предложила она и загадочно улыбнулась.

– На этот счет не журись. Мужской силы у меня, как у быка Демона, на всех коровушек и телушек хватит, – с бравадой промолвил он.

– Растрачивать силы, здоровье на всех не надо, – ревностно посоветовала Анна. – Следует найти свою единственную и неповторимую женщину.

– Умница, прямо прочитала мои мысли, – похвалил Головин. – Дай я тебя, голубушка моя, обниму, и зацелую допьяна.

Не дожидаясь ответа, поднялся и страстно заключил ее в крепкие объятия. Ощутил, как затрепетало ее истосковавшееся по мужским ласкам тело, поцеловал в полуоткрытые мягкие губы.

– Ой, Федя, так и согрешить недолго, – Анна стыдливо одернула задравшуюся на бедре юбку.

– Согрешили, покаялись, и полный ажур, – усмехнулся он и поинтересовался. – Где твоя дочка?

– Гостит у подруги Аси Хрумкиной.

– В каком классе учится Ася?

–Как и Светка восьмой закончила. Она продолжит учебу в школе, а дочку хочу устроить в техникум, чтобы и профессию, и среднее образование получила.

– Правильное, разумное решение, – похвалил он.

– Садись Федя за стол, в ногах правды нет.

Она наполнила хрустальные фужеры самогоном.

– Эту гадость я не потребляю, но за твою неземную красоту и сладкие губы выпью! – произнес он тост. – Давно горячего не хлебал, перебиваюсь всухомятку. А в столовой так вкусно не готовят. При холостяцкой жизни меню однообразное, не до разносолов.

– Почему не женишься? – озвучила она, донимавший ее вопрос. – По тебе половина доярок, телятниц и птичниц сохнут.

–Половина, это мало. Свинаркам, наверное, не приглянулся?

–Приглянулся. Но ты чаще на МТФ, чем на СТФ работаешь.

–Тебе разве не приглянулся? – спросил он в лоб.

Она смущенно отвела взгляд в сторону и призналась:

– Одиноко, тоскливо без мужской опоры и ласки.

–Эх, Аннушка, ты мне с первого взгляда пришлась по сердцу, – промолвил он.

– Правда? – просияли ее глаза.

–Пошли в баньку, потрешь мне спинку? – неожиданно предложил Федор.

–Она не топлена, – растерянно прошептала женщина, готовая покориться охватившему их желанию.

Неизвестно, чем бы закончилось пиршество, но появилась Светлана. Недружелюбно, холодно поглядела на гостя.

– Пора и честь знать, – насытившись, промолвил Головин.

– Сколько я тебе должна за работу? – спросила Вальчук.

–Нисколько, – ответил он. – Работа мне в удовольствие, к тому же ты мне очень люба». Не ожидавшая такого поворота событий, она смутилась, покраснела, как школьница.

–Спасибо тебе, Федор, – прошептала Анна и проводила его до калитки.– Кончай со своей холостяцкой жизнью. Ты мужчина видный, любая женщина за счастье посчитает иметь такого мужа.

–Дельное предложение, – согласился он. – Я подумаю.

–Быстрее думай, годы ведь у нас уже не молодые, – невольно слетело у нее с языка тайное желание. Она смутилась пуще прежнего, ощутила румянец щек.

– Ой, Федя, прости, что я говорю, будто сама набиваюсь в жены?

–Правильно говоришь, – многообещающе улыбнулся мужчина. – Действительно, нам нет смысла терять время».

Головин выпил лишь один фужер. А вот борщ поел охотно и от добавки не отказался. «Здоровый мужик, а в столовой, какая нынче кормежка? К тому же он целый день в поле или на ферме», – по-женски пожалела она его.

Под предлогом попариться в баньке Головин зачастил в дом Вальчук. Выкраивал время, когда Светлана, находилась у подружки – одноклассницы Аси.

У вездесущих соседей появился повод разнести по селу весть о том, что у Анны появился хахаль, так как ее подворье под его умелыми руками преобразилось.

За три месяца он достроил начатую еще Ермаковым летнюю кухню, соорудил высокий навес над сеновалом.

И все бесплатно, если не считать обильные разнообразные блюда, женские хмельные ласки, которыми щедро одаривала его в бане изголодавшаяся, а теперь повеселевшая и помолодевшая доярка.

–Мам, что за дядька к нам повадился и смотрит, словно кот на сметану? – однажды спросила Светлана, уставшая отбиваться от подруг, поздравлявших ее с появлением нового папочки.

– Не к нам, а ко мне, и смотрит он на меня. Тебе еще надо подрасти, набраться ума, чтобы мужики глаза пялили. Федор Егорович Головин – не дядька с водокачки, а механизатор широкого профиля, передовик производства, ударник труда. Добрый человек, мастер золотые руки. Отремонтировал ограду, залатал кровлю на бане. Как не уважить такого человека…

–Зачем он нам нужен. У меня есть отец Степан, а этот чужой, – хмуро произнесла дочка. – Подруги в школе надо мной насмехаются. Говорят, что завела отца-бугая.

–Не обращай на них внимания. Они из зависти вредничают, – заметила Вальчук.

–Ты же сама говорила, что больше ни с кем из мужиков не свяжешь судьбу? – напомнила Ермакова.

–Эх, Светка, ты еще ребенок и не знаешь, как одиноко и тоскливо жить без мужчины, – вздохнула мать. – Повзрослеешь, поумнеешь и сама это испытаешь и поймешь.

–Значит, он к тебе в женихи набивается?

– Он работящий, непьющий, хорошо зарабатывает, чего еще от жизни ждать? Годы, как птицы летят, – уклонилась она от прямого ответа. – И получает он не меньше директора нашего сельхозпредприятия «Светлый путь». Нам деньги нужны на твою свадьбу с Андреем.

–Не нужны нам чужие деньги. Я напишу отцу письмо о твоих коварных планах, – пригрозила дочка.

– Не сметь! Это мое личное дело. С твоим отцом Степаном я в разводе, поэтому считаю себя свободной женщиной. Лучше готовься к поступлению в техникум, чтобы не пришлось, как мне, коровам хвосты крутить.

Обиженно поджав губы, Светлана удалилась в свою комнату. Ей было жаль отца, место которого норовил занять мрачный верзила с обувью сорок седьмого размера.

2. Проверка на верность

«Наверное, все мужики отличаются непостоянством, ненадежностью, – проводив до калитки Головина, размышляла Вальчук. – Сколько их, как того волка, не корми, а в лес смотрят, норовят подмять под себя очередную бабу, испытать кайф. У них семь пятниц на неделю, глаз да глаз нужен, чтобы какая-нибудь юная соперница не увела со двора, как цыган, коня. Может и Федя со мною, как с Чечулей, неделю-другую поматросит и бросит, опозорит на все село. Стоит ли ради нескольких минут наслаждения, рисковать своим добрым именем, репутацией? Да та же Катька первой меня «прославит», черным дегтем ворота вымажет. Надобно Федю проверить, испытать, насколько сильны его чувства ко мне? На что он способен, ради моих прелестей?»

И придумала. Через неделю в воскресенье Головин появился во дворе, она его, как дорогого гостя, усадила за стол, сытно накормила и напоила.

– Спасибо тебе, Аня, за хлеб и соль, – произнес Федор, поглаживая массивный живот. – Эх, теперь бы, после сытного обеда, жирок бы в бане согнать…

С вожделением поглядел ей в глаза, перевел взгляд на пышную грудь, крепкие бедра. Анна смутилась столь откровенного намека, и, потупив взор, посетовала:

– По хозяйству не успеваю, работы непочатый край. Надобно коровник почистить, а то Майка в кизяке тонет. Несколько раз просила Светку, чтобы прибрала, так она и слушать не желает, закрывает уши ладонями. Боится провонять навозом и кизяком с головы до пят. Сметану, молочко, творожок уминает за обе щеки. Потом надо навоз на огород вывезти, а осенью разбросать. Это ценное органическое удобрение для урожая, лучше суперфосфата и селитры.

–Знаю, что лучше, – подтвердил Федор и властно велел. – Показывай свое хозяйство, объем работы.

Радуясь, что план удался, она провела его к крытому шифером коровнику. У ворот возвышалась куча слегка подсохшего на солнце навоза. Федор заглянул в помещение со стойлом и кормушкой для Майки, которая находилась на пастбище, удрученно покачал головой:

– Да, запустили коровник, чистого, сухого места нет, чтобы ступить. Кизяк, жижа. Давай вилы, совковую лопату и тачку.

Анна охотно предоставила инвентарь, а чтобы не натер ладони до мозолей, вручила строительные рукавицы и пожелала:

– Бог в помощь.

–На Бога надейся, а сам не плошай, – усмехнулся он. Засучил по локоть рукава рубахи, надел рукавицы, вооружился вилами, закипела работа. От разворошенной кучи резво побежали жирные жуки, сердито заворчали изумрудно-зеленые мухи. Резко ударил в ноздри запах аммиака.

– От меня будет разить, как от навозной кучи, – сухо промолвил Головин.

– Пока ты трудишься, я истоплю баньку с березовыми и дубовыми веничками, – пообещала Анна. – Импортной шампули купила. Неприятные запахи, как рукой снимет. Вот только крыша во время дождей протекает…

– Банька, это замечательно, хорошо придумала, – похвалил он. – То, что кровля течет, невелика беда, залатаю. Дело знакомое, не хитрое.

– Залатай, залатай, я тебе отблагодарю, заплачу или продуктами рассчитаюсь, – пообещала хозяйка.

– Я не бомж с протянутой рукой, милостыню не принимаю, – хмуро заявил Головин. – Зарплата и премии позволяют вкушать балык из краснюка, бутерброды с черной и красной икрой.

–Нисколечко не сомневаюсь. Извини Федя, я не хотела тебя обидеть, – покаялась Вальчук, пояснила. – Холостяки обычно неспособны устроить свой быт, не любят возиться на кухне у плиты. Поэтому питаются, чем попало и часто страдают из-за расстройства кишечно-желудочного тракта. Извини, то запор у них, то жидкий стул…

– Это ко мне не относится, я не прихотлив, любой корм в коня, – произнес он.– Лучше, как Катька Чечуля, рассчитайся натурой.

У Анны лицо полыхнуло румянцем. Федор подметил ее смущение и деловито сообщил:

– Что ты, Аня, будто школьница? Нечего стыдиться, все мы, мужики и бабы, из одного теста. Господь создал каждой твари по паре, чтобы наслаждались и размножались. Если бы это занятие не было столь приятным, то все живое на земле давно бы вымерло. Не робей, если не хочешь, то неволить не стану. Других баб, одиноких, да и замужних, в Романовке и окрестных селах, в райцентре, много. Не откажут, накормят, напоят и согреют. У меня в селе достойных соперников нет.

– Нет, ты самый завидный жених, – подтвердила Вальчук и посетовала. – По статистике женщин всегда больше, чем мужчин, поэтому те, кого Господь обделил красотой, не выдерживая конкуренции, вынуждены страдать от одиночества.

– Ты тоже страдаешь?

– Приходится, не повезло со Степаном, – призналась она и с гордостью изрекла. – Уж лучше быть одной, чем с кем попало. Мне бы такого молодца, как ты, то и горя бы не знала. Охотно бы заплатила натурой много-много раз.

– Так в чем проблема? – воспрянул он.

– Лишь в том случае, если мы распишемся в ЗАГСе, обвенчаемся в церкви Покрова, и ты насовсем перейдешь ко мне жить.

– Что скажет Светка?

– Куда она денется. Еще молоко на губах не обсохло, чтобы меня осуждать, – усмехнулась Анна. – Я имею права устроить личную жизнь. Ты ведь на мне женишься, а не на ней?

– Конечно, на тебе. Ох, Аня, не люблю я бюрократию, церемонии, хождения по инстанциям, – признался он. – Прежде, чем на тебе жениться, я должен получить развод от первой жены Серафимы. На это потребуется не один месяц. Вдруг она заартачиться, вздумает меня возвратить, ведь такие, как я, мужчины на дороге не валяются, почитай, на вес золота…

– Да, на вес золота, – повторила она.

– Глупо ждать манны небесной, отказывать себе в земных радостях, терять время, которого у нас немного, – уговаривал Головин. – Обязательно распишемся и обвенчаемся, а пока поживем в гражданском браке. Кого и чего нам стыдиться, поди, не по восемнадцать лет? Разное на своем веку повидали и испытали. Кому какое дело до того, кто с кем ты спит?

–Не хочу, чтобы старушки на лавочках тыкали пальцами и называли меня гулящей и пропащей.

– Ха-ха-ха, нашла праведниц, – рассмеялся Головин. – Думаешь, они безгрешны? Наверняка в молодости и зрелости гуляли напропалую, перебесились и теперь языками чешут, завидуют молодым. Отгуляли свое, перегорели, осталась труха, поджидают барыню-сударыню с острой косой. Может божьим одуванчикам и хочется, да кому они нужны? Разве, что Ванька Колупай и его кореша по пьяни готовы наползти.

Еще усерднее заработал то вилами, то совковой лопатой, загружая навозом тачку. Вывозил его на огород, складируя в кучки.

3. Змей-искуситель

В течение полутора часов Головин вычистил дощатый настил в коровнике и, вытирая со лба пот, довольный собою, произнес:

– Упарился, семь потом сошло, зато теперь на подворье чистота и порядок.

– Спасибо, Федя, дюже ты нам помог, – защебетала Вальчук. – Даже не знаю, чем и как тебя отблагодарить? Но сначала в баню.

Она подала ему большое полотенце.

–Анюта, кто мне спину потрет? – смутил он ее вопросом.