Виталий Вавикин
Люди, ангелы и микросхемы

От автора

Меня всегда интересовали путешествия во времени и поиски понимания нашего бытия. Кто мы? Откуда? И куда идем? Эта книга – моя попытка объединить все эти вопросы воедино и попытаться понять, по мере возможности, как далеко сможет уйти наука и какие истины она явит нам.

Пролог

XVII век.

Кингстон. Карибское море. Сначала Кингстон. Затем Барбадос, Атлантический океан, Фолклендские острова, пролив Дрейка… Бегство казалось бесконечным. Команда пиратов была истощена, корабль трещал, словно собирался развалиться на части, но испанский галеон не отставал. Капитан пиратской каракки Лоран де Графф надеялся, что шторма пролива отпугнут преследователей, но азарт, казалось, захватил уже всех. Это была гонка со смертью. Борьба с мощными течениями, айсберги. Несколько раз испанский галеон подбирался на расстояние выстрела. Одно из ядер просвистело в опасной близости от бизань-мачты, разорвав косой парус. Пара стариков-пиратов заговорили о том, чтобы сдаться, и де Граффу пришлось пристрелить их, выбросив тела за борт, в назидание остальной команде.

Де Графф смотрел на пиратов, пытаясь припомнить, кто из них был с ним, когда он захватывал портовый город Веракрус, где ему пришлось вызвать на дуэль союзного пирата ван Доорна и забрать его жизнь. Вместе с жизнью де Графф забрал и жену голландца. Сейчас она была рядом с ним – дикая, словно кошка, и непокорная, как тигрица. Если бы вся команда де Граффа сейчас состояла из таких женщин, как Анна Дье Ле Во, то он развернул бы каракк и дал бой испанскому галеону. Но бывшая жена ван Доорна была одна. Один был и де Графф. Остальная команда – старики-калеки, да юнцы, мечтающие стать капитаном, но неспособные совладать даже с морской болезнью. Поэтому оставалось только бегство. Поэтому оставался Тихий океан и легенда, о которой рассказал де Граффу в Сан-Доминго старый капитан.

Тогда де Графф не поверил одноглазому старику, но Анна Дье Ле Во настояла на том, чтобы они купили у него карту с координатами, где, как заверял старый капитан, корабль которого затонул, едва он добрался в порт, находятся «Врата в Ад». Де Графф не верил ни в Ад, ни в Рай, но сейчас других идей у него не осталось. Старый капитан видел эти «Врата» и смог уцелеть. Если так, то уцелеет и де Графф, а зная испанцев по канувшим в небытие временам службы их флоту, де Графф мог позволить себе надеяться, что они отступятся и развернут галеон. Но все это при условии, что одноглазый, лишившийся корабля капитан не врал, и чутье Анны Дье Ле Во не подведет.

Она стояла рядом с де Граффом. Ветер развивал ее плащ из парусины, накинутый поверх клетчатой рубахи. Волосы были собраны в хвост, а шпага… О, этой шпагой она когда-то пыталась проткнуть де Граффу грудь, вызвав его на дуэль, после того, как он убил ее мужа… Теперь она была готова бросить вызов любому, кто заберет жизнь де Граффа. Теперь она говорила ему, что они должны довериться старому одноглазому капитану, у которого они купили карту «Врат». Другого шанса на спасение нет.

Истощенные преследованием и борьбой с морем пираты зароптали, когда вместо того, чтобы найти порт и попытаться скрыться от испанцев на суше, капитан направил корабль в океан. Еще несколько бывалых матросов лишились жизни. Анна Дье Ле Во прикончила их лично, сбросив тела за борт.

– Мы либо умрем все вместе, либо спасемся все вместе, – сказала она разномастной команде.

Пираты опустили головы, не решаясь встречаться с ней взглядом. Она была женщиной. Храброй женщиной. А они… Они чувствовали стыд и страх, которые подхлестывали их лучше кнута. На какое-то время пираты действительно начали действовать как лучшая команда в мире. Испанский галеон начал отставать. Вокруг был только синий океан – бесконечный, бескрайний. Карта ветров де Граффа закончилась, едва они миновали пролив Дрейка. Теперь оставалось уповать на случай, да карту старика-капитана.

Где-то там за горизонтом были «Врата в Ад». Де Графф не видел их, но мог поклясться, что чувствует, как нечто незримое притягивает весь мир в ту проклятую точку. Стрелка компаса начинала чаще и чаще сходить с ума. Хорошо еще звезды хранили на небе свое неизменное положение, хотя бывалые пираты и начали шептаться, о том, что Дьяволу под силу любой обман.

Несколько раз гигантские косяки светящихся рыб обгоняли каракку. Никогда прежде де Графф не видел подобных морских тварей. Они были уродливы и прекрасны одновременно. Пираты снова вспомнили Дьявола. Вспоминали Дьявола и испанцы, потому что их галеон явно начал отставать, как если бы и они почувствовали недоброе, поверили в молодую легенду. Но преследование продолжалось.

Испанцы собирались на палубе и наблюдали за пиратским каракком, так же, как сами пираты наблюдали за ними. Сейчас эти корабли были друг для друга единственной реальностью в здешних проклятых водах.

Ветер стихал, но течения продолжали нести парусники вперед, к неизвестности. Небо было неспокойным, обещая бурю. Где-то далеко сверкали молнии, но вокруг кораблей царила тишина. В молочном рассвете им на пути встретилась туша мертвого кита. Его органы разлагались. Он буквально варился изнутри, вспучивая прослоенное жиром тело. Пираты столпились сначала у левого борта, а затем на корме. Кит продрейфовал мимо них, игнорируя течение. Вода вокруг него бурлила, подогреваемая варящимися внутренностями. Кит приближался к испанскому галеону, но на полпути его тело взорвалось, выбросив в небо фонтан ошметков гниющей плоти, которые посыпались на палубы двух кораблей, словно последнее предупреждение Ада.

Морские воды вспенились от почуявших кровь акул. Крики чаек разорвали тишину. Голодные птицы обрушились на палубы кораблей, усыпанные останками взорвавшегося кита. В драке за пищу чайки клевали матросов, отбивавшихся от них шпагами. Грохнули мушкеты, но выстрелы только распалили обезумевших птиц. За всей этой кутерьмой никто не заметил гигантской воронки, соединявшей на горизонте море и небо. Смотровым на мачтах птицы выклевали глаза, и они полетели вниз, разбившись о палубы, добавив чайкам пищи. Крики птиц и людей слились, смешались, а затем… Затем все как-то вдруг стихло.

Птицы, почувствовав неладное, поднялись в небо и полетели прочь. Стихло и море – акулы оставили ошметки плоти, уплыли. Остались лишь два корабля, да остов огромного кита, который медленно погружался под воду. Если не считать разбившихся смотровых, то жертвы были минимальными: разорванная щека тут, выклеванный глаз там. Но потом…

– Смотрите! – закричали несколько пиратов в один голос, указывая на гигантскую воронку, которая образовалась вокруг огромного белого шара.

Свет внутри шара был таким, что глаза долго не могли привыкнуть, скрывая детали воронки. Опавшие паруса ожили. Рожденный воронкой ветер наполнил их. Течение усилилось. Пираты загалдели, увидев, что в вихре ветра и морской воды, образовавшем воронку, кружатся попавшие в него рыбы и птицы. Был там и старый корабль, который вращался так медленно, словно время для него остановилось. Команда того корабля, пытаясь спастись, прыгнула за борт, и теперь их тела кружили в водовороте, не в силах выбраться из этой дьявольской ловушки. Но в центре воронки, в сердце искрящегося слепящего глаза света все было тихо и спокойно.

Пираты видели вылепленные из белой энергии гигантские опоры и арки, видели бесконечность комнат с прозрачными стенами. И все эти искрящиеся, переливающиеся цветами всполохи света! Это могло бы очаровать и родить желание пробраться туда, прикоснуться к тайне, если бы не гигантская воронка, которая проглатывала все, что приближалось к ней. И чем ближе подходили корабли, тем сильнее становился ветер. Даже молнии и те теперь отзывались громовыми раскатами. Пираты попадали на колени и начали молиться. Сейчас, когда усилившееся течение несло их корабль к смерти, это казалось единственным разумным решением.

– А ну по местам, корабельные крысы! – заорал, перекрывая раскаты грома, капитан де Графф, заставляя себя очнуться от оцепенения.

Ветер сорвал с его головы треуголку и трепал светлые волосы. Но ветер мог стать их спасителем. В конце концов, какая разница с кем сражаться: с природой или с испанцами. Да и поздно уже делать выбор. Схватив плеть, де Графф начал хлестать матросов, пока они не пришли в себя, не стали подчиняться.

– Мы не умрем здесь! – орал он. – Не сегодня, трусы. Не сегодня!

Глава первая

1965 год.

В гримерке было душно и грязно. Десяток ламп окаймлял зеркало, в центре которого кто-то размазал жирную кляксу тонального крема. Стул был старым, расшатанным. В углу свалены дешевые костюмы из картона, покрытые толстым слоем пыли. От предыдущей труппы, выступавшей два часа назад, остались пара пустых пачек чипсов, накладной бюст, да еще едкий запах пота, который не мог перекрыть сигаретный дым.

Наоми Добс никогда не видела этих актеров, лишь слышала иногда фальшивый фальцет переодетых в женскую одежду наманикюренных мужчин. Губы накрашены ярко-красной помадой, рыжие парики, запах лаванды смешивается с резким запахом мужского пота. Как-то раз они оставили свой дипломат, где хранился их арсенал перевоплощения. Черный и потрепанный – Наоми запомнила дипломат. Тогда она подумала, что трио, должно быть, на самом деле обыкновенные мужчины, просто с такими голосами легче было стать женщинами, трансвеститами.

В последние годы вообще все стало каким-то странным, смазанным. Наоми встречала мужчин, глядя на которых хочется стать домохозяйкой и родить им детей. Они сидели, например, за соседним столом в ресторане и нервно смотрели на часы. Наоми пыталась представить женщину, спешащую на свидание, но потом открывались двери и за столик к мужчине-красавцу садился еще один образец для будущего отца. Они обменивались томными взглядами и делали заказ. Дальше Наоми не смотрела, не следила за ними. Но аппетит был испорчен. В свои двадцать семь Наоми так и не научилась отличать всех этих сомнительных личностей от нормальных мужчин. Кларенс Кеттел как-то раз сказал ей, что способность отличить гомосексуалиста от натурала это как талант – он либо есть, либо его нет.

– Как твой голос, – говорил он, массируя Наоми плечи. – Ни у кого нет такого бархатистого голоса.

Он обещал славу и дом в каньоне Лорел. Прошло три года. Ну, в каньон Наоми все-таки перебралась с горем пополам, но вот слава… Слава начиналась и заканчивалась в этой грязной и душной гримерке. Хотя до встречи с Кеттелом было еще хуже. Правда, было чуть больше надежд и оптимизма, но в остальном… В остальном все было, как в этой гримерке – грязно и душно. Повсюду картонные костюмы и дешевая косметика. Даже накладной бюст, который Наоми видела здесь, был частью этого прошлого. Мужчины гомосексуалисты, алкоголики, наркоманы, поддельные трансвеститы. Последний был другом Наоми почти год.

Они пользовались одной уборной. У них была общая косметика. Он нравился Наоми, как подруга, а потом, на одной из вечеринок, куда пригласил ее этот трансвестит, Наоми отключилась, перепила, закрыла глаза, а когда очнулась, увидела его на себе. Губы накрашены. Под тональным кремом пробивается щетина. Выщипанные брови изогнуты. Он всегда напоминал Наоми клоуна для взрослых. И вот этот клоун пыхтел и обливался потом, делая на ней свое дело. Наоми сразу протрезвела, но так и не решилась признаться, что очнулась. В тот момент ей показалось, что проще будет притвориться, что она ничего не заметила. Иначе все станет только хуже. Лишь бы этот поддельный трансвестит воспользовался презервативом и не наградил ее никакой заразой.

Наоми закрыла глаза и стала ждать. Сосед по комнате, подруга и поддельный трансвестит пыхтел так долго, что, казалось, прошла целая вечность, прежде чем он ушел, тщательно поправив на Наоми одежду, словно ничего и не было. Наоми чувствовала, как осторожно он расправляет подол ее платья, затем слышала, как он одергивает свой собственный подол.

Дверь открылась. В прокуренную спальню ворвался звук затухающей вечеринки. Наоми притворялась, что спит. Несколько секунд ее друг-трансвестит стоял в дверях, пытаясь запомнить момент, сохранить в памяти. Затем дверь закрылась. Наоми выждала еще пару минут, открыла глаза, поднялась на ноги и с каким-то безразличным прагматизмом попыталась отыскать использованный презерватив своего друга.

«Может быть, он положил его в карман?» – подумала она, пытаясь представить, как трансвестит хвастается этим трофеем перед своими друзьями. Вся жизнь показалась мерзкой и слизкой. Наоми буквально чувствовала это. «Нет, презерватива не было», – призналась она себе. Перед глазами замаячило круглое лицо добродушного, но усталого доктора из прошлого, к которому бегали как минимум раз в год почти все девочки, работавшие на Стрип. Да, тогда Голливуд казался Наоми чем-то далеким и недосягаемо чистым. Чем-то призрачным, о чем можно только мечтать. Тогда Наоми думала, что это единственное, что остается девочке, которая родилась в Вегасе, жила в Вегасе, лечилась в Вегасе. Наоми представляла, как покидает дом. Представляла свою карьеру певицы. Многие ее подруги представляли. Ведь никто не запрещает мечтать.

Один старый пианист, которого Наоми всегда воспринимала, как своего отца, хотя, возможно, он и был ее отцом, никто не знал точно, говорил, что у нее хороший голос. Несколько раз он брал Наоми в крошечные закусочные. Она пела, а он играл. Для шестнадцатилетней девочки это было почти славой. Примерно в те годы она и придумала себе это имя – Наоми Добс. Никому не говорила об этом, но представляла афиши и свою фотографию в Голливуде. И Наоми Добс под фотографией выглядело намного лучше, чем Рашель Харуш. Овца Харуш. Да, именно это означало ее имя. Мать, конечно, не знала, когда называла ее так, Рашель Харуш надеялась, что не знала, но легче Рашель от этого не было.

«Нет, никакой певицы из Рашель Харуш не получится», – думала она, представляла, как уезжает со старым пианистом, который мог быть ее отцом, в страну апельсиновых рощ и отчаянно спешила придумать себе достойный псевдоним. Затем пианист умер. Остался лишь псевдоним, да мечты. А потом жизнь заставила обратиться к добродушному доктору с седой козлиной бородкой, который без особых нравоучений выписал свечи, и Рашель Харуш решила, что с нее хватит. Пусть Рашель Харуш заболеет и умрет, а вместо нее родится Наоми Добс. Новое имя, новая жизнь.

Она закончила курс лечения, получила заверение доктора, что здорова, купила билет в один конец и уехала в Калифорнию. Правда, избавиться от Рашель Харуш оказалось не так просто. Наоми пыталась похоронить свое прошлое, свою личность, но Рашель оживала снова и снова. Молодая певица Наоми Добс с бархатным глубоким голосом забывалась и становилась продавщицей сигарет из Вегаса. Особенно в первый год, когда накопленные деньги подошли к концу, а найти постоянную работу в одном из клубов так и не удалось. Забавно, но незадолго до своей окончательной смерти образ Рашель Харуш все-таки принес Наоми Добс пользу.

Это было в конце первого года жизни в Лос-Анджелесе, когда Наоми пыталась прибиться к третьесортной фолк-группе. Солиста звали Колетт Татерсон, и Наоми решила, что если переехать к нему, то можно будет сэкономить на плате за жилье. Он жил с родителями в пригороде, и Наоми казалось, что ниже падать уже некуда. Тогда-то и вернулась Рашель Харуш. Вернулась в последний раз.

– Знаешь, иногда мне кажется, что невозможно изменить свою жизнь, – сказала она Татерсону как-то ночью. – В каждом городе есть своя Стрип.

Они лежали в кровати поверх одеяла. Ночь была теплой. Рашель Харуш еще что-то говорила, но Татерсон уже бормотал слова песни о том, что можно сбежать из города, но невозможно сбежать со Стрип. Это была единственная достойная песня, написанная им за всю жизнь. Песня, на которую у него ушло чуть меньше двух часов.

Сначала Татерсон просто лежал в кровати и бормотал слова песни, подбирая рифму, затем пересел на подоконник и начал делать записи на клочке бумаги. Он не включал свет – ночь была светлой. Наоми не помнила, было ли небо звездным, существовала ли луна – с кровати этого не видно, а подниматься Наоми не решалась. Не то чтобы в тот момент она понимала, что именно сейчас меняется ее жизнь, просто боялась разозлить Татерсона. Он сидел на подоконнике – голый, закинув ногу на ногу и царапая что-то карандашом на вырванном из записной книжки листке. Татерсон никого не замечал, ничего не видел вокруг. Лишь дважды он обратился к Наоми, попросив прикурить ему сигарету и передать гитару.

Мотив был каким-то неловким, рваным, но, уже засыпая, Наоми показалось, что Татерсон нащупал нужные ноты. Он хотел написать песню о молодом певце из Вегаса, который уехал в Голливуд, чтобы потом самому исполнять ее, но слова складывались так, что петь это должна была девушка. Так на музыкальной арене Голливуда появилась Наоми Добс, а Рашель Харуш ушла навсегда.

Два месяца они выступали в крохотных барах на окраинах Лос-Анджелеса и частных вечеринках, а затем попали на Стрип, где получили несколько предложений записать свое демо. Предложения были незначительными, почти несерьезными, но после предыдущих неудач, это казалось пиком желаний. Правда, счастье длилось недолго. Как только они получили реальное предложение сделать запись их сингла для радио, группа распалась. Вернее, отпала Наоми Добс, потому что Колетт Татерсон решил снова стать солистом. Это совпало с моментом, когда Наоми решила съехать от него.

Она не знала, что Татерсон сделал пару пробных записей. Песня в его исполнении провалилась, и он, обвинив во всем Наоми, уехал с группой в турне, оставив ее снова одну. Так ей пришлось покинуть Стрип и искать музыкантов, к которым можно прибиться. Но несмотря ни на что, Рашель Харуш больше не возвращалась. Даже когда она стала жить с трансвеститом по имени Маора Мэнди. Вернее, не жить, а лишь снимать на двоих комнату, делясь косметикой, да изредка давая примерить свою одежду…

То, что случилось на частной вечеринке в Долине, было каким-то нереальным, призрачным, больше напоминая сон. «Было бы неплохо помыться», – подумала как-то отрешенно Наоми. Она выглянула из комнаты, убедилась, что Маора Мэнди не видит ее, и вышла в коридор.

– Ищешь что-нибудь? – спросил высокий блондин.

– Ванную, – буркнула Наоми.

Блондин вытянул руку, указывая в конец коридора. У него были тонкие пальцы пианиста, но Наоми видела лишь зажатую между ними самокрутку.

– Хочешь затянуться? – спросил блондин.

Наоми не ответила. От сладкого запаха марихуаны хотелось блевать. Наоми тряхнула головой. Блондин перестал существовать, остался где-то в прошлом. Теперь был только узкий коридор, стены которого сгибались, нависали по бокам. Наоми подумала, что сейчас было бы неплохо позвать обратно Рашель. Может быть, она снова скажет что-нибудь и вдохновит еще одного музыканта?

Свет в конце коридора не горел, и Наоми показалось, что она идет в ад. И где-то там, среди котлов и криков грешников, находился кабинет добродушного доктора с седой козлиной бородкой. Он ждал ее и готов был выписать пару пилюль, чтобы избавиться от заразы.

– Ну что у нас на этот раз? – услышала Наоми его голос из прошлого.

Она вспомнила накрашенное лицо фальшивого трансвестита, с которым делила комнату. И чем он мог наградить ее?

– Может быть, ограничимся фтириазом? – спросила Наоми добродушного доктора, вспоминая своих подруг из прошлого и пытаясь выбрать меньшее из зол. – Да, пожалуй, фтириаз подойдет, – она прислушалась, но доктор молчал. Даже стены и те перестали дышать, пульсировать.

Наоми вошла в ванную. Облако пара окутало ее.

– Дурацкая вечеринка, – сказал кто-то из глубины туманного мира.

– Не то слово, – согласилась с ним Наоми.

Худощавый мужчина сидел в наполненной до краев ванной. Вода была горячей, почти кипяток, но мужчина дрожал.

– Не могу согреться, – сказал он.

Наоми смерила его серьезным взглядом и кивнула.

– А ты? – спросил мужчина.

– Я хотела помыться.

– Мне бы твои проблемы.

– Откуда ты знаешь, какие у меня проблемы?

– Верно, не знаю… – мужчина нахмурился. – Но…

– Просто скажи, что уже уходишь. Этого будет достаточно, – сказала Наоми.

– Уже ухожу, – сказал мужчина, но вместо того, чтобы вылезти из ванной, лишь крепче обхватил свои колени.

Наоми смотрела на него какое-то время, затем выругалась.

– Ты что не понял? – начала злиться она. – Мне нужно помыться.

Мужчина кивнул.

– Пошел вон из ванной! – заорала Наоми, потеряв терпение.

Мужчина вздрогнул, дернулся. Горячая вода потекла через край. Темная лужа поползла по зеленому кафелю к ногам Наоми.

– Что-то случилось? – спросил кто-то, заглянув в ванную.

– Я просто хотела помыться, – растерянно сказала Наоми, продолжая смотреть, как черная лужа подкрадывается к ее ногам.

Оставив дверь открытой, в ванную вошел блондин, которого Наоми встретила в коридоре. Густой пар потянулся к дверному проему. Где-то далеко истошно завопил тощий мужчина в ванной, требуя закрыть дверь. Наоми чувствовала, как все вокруг снова становится нереальным, враждебным.

– Мне нужно уйти отсюда, – сказала она блондину. – Пожалуйста, забери меня куда-нибудь.

Наоми попыталась расплакаться, потому что это показалось ей разумным. Перед глазами мелькнуло потное, размалеванное лицо трансвестита. Туман стал густым. Наоми почувствовала, что не может дышать, зажмурилась и вдруг поняла, что стоит на улице.

– С тобой все в порядке? – спросил блондин.

– Нет.

Наоми растерянно оглядывалась. Темнота пульсировала, искрилась. Особенно под фонарем, словно пыталась сожрать свет, проглотить его, переварить. И где-то там, под фонарем, стоял человек. Вернее, не человек, а резонирующий силуэт, образ.

– Кажется, за нами наблюдает ангел, – сказала Наоми.

– Что? – растерялся блондин.

– Да нет. Ничего, – Наоми заставила себя улыбнуться, сделала глубокий вдох. – Думаю, надо завязывать с кислотой.

Блондин кивнул.

– Ты на машине? – спросила Наоми.

Он снова кивнул.

– Отвезешь меня домой? Хочу собрать вещи и съехать.

– Сейчас? – спросил блондин.

– Так надо, – Наоми выдержала его пристальный взгляд. – Так, правда, очень-очень надо.

На черном еще пахнущeм конвейером «Плимуте-Барракуда» они добрались до Третьей Стрит. Блондин в основном молчал. Он лишь назвал свое имя – Кларенс Кеттел. Молчала и Наоми. Белые сиденья «Плимута» неприятно резали глаза, резонируя в темноте. Особенно сзади.

– Снова ангел? – пошутил Кеттел.

Наоми натянуто рассмеялась, вспомнила размалеванное лицо трансвестита и брезгливо передернула плечами. «Может быть, все это было в моей голове? – подумала она, покосилась на нового друга. – Может быть, у него есть ответы? Или у того ангела, который сидит на заднем сиденье?» Наоми вымученно рассмеялась.

– Знаешь, как меня раньше звали? – спросила она Кеттела, пытаясь отвлечься. – Рашель. Правда, дурацкое имя?

– Правда, – согласился Кеттел.

Его улыбка определенно нравилась Наоми. В этой улыбке была сила и уверенность. «Мне бы такую улыбку», – подумала Наоми, увидела дом, где снимала с Маорой Мэнди квартиру, попросила Кеттела остановиться.

– Ты ведь вернешься? – спросил он, взяв ее за руку.

Его хватка тоже понравилась Наоми. Не грубая, но настойчивая, требовательная. Хватка человека, который уважает себя и готов уважать других.

– Дай мне пятнадцать минут собрать вещи, – сказала Наоми.

Она вышла из машины. Ночной воздух был свежим и прохладным. «Плимут-Барракуда» стоял под фонарным столбом, и его черная краска переливалась в желтом искусственном свете. Наоми не хотела смотреть в салон машины, но глаз невольно цеплялся за светлый кожаный салон. Руки блондина лежали на руле. Между пальцами левой дымилась сигарета. Правая выбивала дробью незнакомую мелодию. И никаких ангелов. Никаких резонирующих силуэтов. «Еще бы избавиться от воспоминания о накрашенном лице трансвестита», – кисло подумала Наоми, затем представила свою квартиру, представила, что скажет, если увидит там Мэнди. Ведь он мог уже вернуться с вечеринки. Сделал свое дело и вернулся. Но что в этом случае делать ей? Как объяснить свой уход? А если он не захочет ее отпускать или закатит скандал? Наоми постучалась в окно «Плимута».

– А ты не можешь пойти со мной? – спросила она Кеттела, когда он опустил стекло.

Не говоря ни слова, он вышел из машины. В молчании они вошли в подъезд дома, поднялись на лифте. Коридор на этаже Наоми был узким, стены выкрашены в зеленый цвет. Ключ от квартиры лежал в горшке под камнями, где когда-то давно рос кактус. Жители устроили в горшке пепельницу и кактус зачах. Наоми вдруг подумала, что весь этот дом какой-то мертвый и, покинув его, она ничего не потеряет, потому что здесь уже нечего терять кроме соседа трансвестита. Да и тот лишь притворяется трансвеститом.

– Ты знаешь, моему другу может не понравиться, что я съезжаю, – предупредила Наоми Кеттела.

Блондин кивнул. В его глазах не было ни страха, ни сомнений.

– Знаешь, он хоть и носит юбку, но под одеждой все равно остался мужчиной, – сказала Наоми.

– Не переживай за меня, – сказал Кеттел.

Наоми пожала плечами, решив, что если начнется драка, то это уже не будет на ее совести. Она открыла дверь. В комнате было темно и тихо. Лишь безмятежно храпел во сне трансвестит. Храп был беззвучным, свистящим, почти как его дыхание. Наоми снова вспомнила, что случилось пару часов назад. Темнота вздрогнула. Резонирующий ангел вернулся. Наоми нашарила на стене выключатель и спешно включила свет.

Маора Мэнди спал на диване. На нем было надето синее платье. Из-под подола виднелась волосатая нога. На второй ноге был надет белый чулок. На лице косметика: жирная, яркая. Он был не то пьян, не то просто вертелся перед зеркалом, лег полежать и заснул. Наоми представила, как он сделал сегодня на ней свое дело, вернулся домой и начал примерять одежду – довольный и счастливый, как кот наевшийся валерьянки.

Наоми обернулась и заглянула высокому блондину в глаза. Новый друг молчал, словно все знал и так, не нужно было ничего говорить, не нужно подбирать слова, выдавливая из себя признания. «А может быть и знает? – подумала Наоми. – Маора мог ведь похвастаться кому-нибудь. Кеттел мог услышать. Или же Маора похвастался самому Кеттелу…» Она снова обернулась, заглянула блондину в глаза. «Нет, не может он быть другом ее соседа-трансвестита. Да и нет у друзей Маоры денег, чтобы купить новый «Плимут». Они вообще не могут позволить себе машину. Только платья. И косметику. И чулки…»

Трансвестит шумно сглотнул и открыл глаза, как будто почувствовав, что кто-то сейчас думает о нем, смотрит на него, ненавидит его. Наоми спешно отвернулась. Трансвестит сел, протер глаза и уставился на блондина.

– Кого это ты подцепила сегодня? – спросил он Наоми.

– Это Кларенс Кеттел, – сказала она, пытаясь вспомнить, где стоят чемоданы.

«Кажется под кроватью. Да. Определенно под кроватью», – Наоми прошла в свою комнату, достала два пыльных чемодана и начала собирать вещи. Комната, где она жила, была крохотной, едва вмещая в себя кровать и старый комод. Наоми бросила в один из чемоданов десяток сорочек, кипу нижнего белья и потащила второй чемодан в гостиную, где стоял занимавший почти всю стену шкаф. Его тяжелые дверки открылись с таким скрипом, что, казалось, могли разбудить весь дом. Планка для вешалок была сломана, поэтому платья лежали на полу, сложенные стопкой. Наоми наклонилась, взяла первую стопку, бросила на дно чемодана и потянулась за второй.

– Хочешь съехать? – спросил трансвестит.

– Да, – Наоми буквально чувствовала его взгляд на своей пояснице.

– Сначала заплати за последний месяц.

– Найду работу и заплачу.

Наоми закрыла чемодан. Диван скрипнул за спиной, трансвестит поднялся на ноги.

– Заплати сейчас, – сказал он, шурша длинным подолом своего платья.

– Я заплачу, – услышала Наоми голос Кларенса Кеттела.

– Это не малая сумма, – сказал трансвестит.

– Я похож на человека, у которого нет денег? – спросил Кеттел.

Трансвестит замялся, прошлепал что-то полными, напомаженными губами.

– Оставь чемоданы и иди в машину, – сказал Кеттел Наоми и протянул ей ключи от «Плимута».

– Только не нужно строить из себя героя, – тихо сказала ему Наоми. – Мне это не нужно.

– Я не герой, – Кеттел улыбнулся и достал неестественно толстый бумажник.

– Только не плати больше пары двадцаток, – мрачно сказала Наоми.

– Я вообще не буду платить, – сказал Кеттел одними губами.

Он расстегнул бумажник, и Наоми увидела тонкий свинцовый кастет. В груди что-то неприятно екнуло. «С мужчинами всегда сложно», – подумала она, взяла один чемодан и потащила к лифту. Дверь за спиной закрылась. Наоми не хотела задерживаться, не хотела слушать, что происходит в квартире, в которую она уже никогда не вернется. Спуститься на лифте, бросить чемодан на заднее сиденье «Плимута» и ждать – вот что было сейчас главным.

Наоми вызвала лифт, доехала до первого этажа и вытащила чемодан на улицу. Руки не дрожали, Наоми не волновалась, но дверь «Плимута» долго не получалось открыть. Да и бросать пыльный чемодан на заднее сиденье из белой кожи не очень-то хотелось. К тому же… Наоми заглянула в «Плимут». Сзади сидел призрак или ангел, или… Наоми протянула руку и заставила себя прикоснуться к резонирующему силуэту. Ничего. Никаких ощущений. Всего лишь затухающий кислотный трип.

Наоми увидела оставленную на приборной панели пачку сигарет, достала одну и стала ждать Кеттела. Лифт работал шумно, надрывно. Его двери открывались с металлическим грохотом. Поэтому Наоми услышала, что кто-то идет раньше, чем Кеттел вышел из подъезда. В какой-то момент она подумала, что сейчас увидит трансвестита, который отделал ее нового друга и теперь идет, чтобы наподдать ей или же снова принудить к сексу. И на этот раз все будет реальным, забыться не удастся. Наоми сжалась, понимая, что сбежать не получится. Даже в платье и на каблуках Маора догонит ее.

Истлевшая сигарета обожгла Наоми пальцы, но она не заметила этого, пока не поняла, что из дома вышел не трансвестит, а новый друг. Он нес ее тяжелый чемодан так, словно тот весил не больше походной сумки, с которой Наоми приехала в Лос-Анджелес еще девчонкой – легкая и воздушная, способная заменить подушку, если придется спать на вокзале…

Пальцы вспыхнули болью, и Наоми спешно отбросила истлевшую сигарету, затрясла рукой, надеясь, что воздух смягчит ожог.

– Все в порядке? – спросил Кеттел, подойдя к машине.

– У меня да, а у тебя? – теперь Наоми дула на обожженные пальцы.

Кеттел кивнул, бросил чемоданы на заднее сиденье и сел за руль. Наоми заметила пару крошечных капель крови на его правой руке. Кровь принадлежала бывшему соседу-трансвеститу – Наоми не сомневалась в этом. Она вспомнила размалеванную рожу трансвестита, когда сегодня он лежал на ней, и подумала, что если бы у нее был кастет, то можно было ударить трансвестита в зубы. В его белые, неровные зубы. А потом закричать. Или бы это закричал Маора. Наоми представила, как кастет выбивает ему зубы. Кровь и косметика смешиваются на мужском лице.