Виктория Ашотовна Арутюнян
Сельское солнце
– Доброго здоровья Вам, – начал он.
– Здравствуйте, – журналистка взглянула на деда Ермолая поверх очков. Они были в красной оправе – писк моды, насколько мода вообще способна пищать. Короткая стрижка, одежда в чёрно-белых тонах, дорогие часы… Судя по всему, эта дама ценила своё время.
– Рената Станиславовна, – представилась она. Казалось, слишком длинное отчество журналистке не нравилось.
– Рад встрече, – Севостьяныч обеими руками пожал протянутую руку, – милости просим… А я, значит, Ермолай Севостьяныч…
Гостья коротко улыбнулась и направилась по дорожке к дому. Ветер разгулялся, но солнце светило по-прежнему ярко и приветливо.
– Может, на воздухе лучше? – несмело предложил дед Ермолай.
– Хорошо, – согласилась журналистка, – сначала сделаем фотографии.
Она убрала очки, достала из сумки фотоаппарат и взглянула на Севостьяныча.
– Другой рубашки нет у Вас?
Дед Ермолай для встречи выбрал любимую васильковую рубаху и теперь искренне недоумевал: что не так? Но спорить смысла не было. Им, журналистам, виднее.
Рената фотографировала цветы в саду. Когда Севостьяныч вышел в рубашке песочного цвета, она одобрительно кивнула:
– Гораздо лучше. Для репортажа. Нет ярких пятен.
Блокнота у журналистки не оказалось. Она держала в руках телефон без кнопок.
– Это что? – поинтересовался дед Ермолай.
– Смартфон. Запись сделаю. Говорите, не стесняйтесь.
– Э-э-э…
Севостьяныч не знал, с чего полагается начинать.
– Расскажите о себе.
– А Вы разве не хотите произведение прочитать? Вдруг не понравится.
– Понравится, – отмахнулась Рената, – у нас работают редакторы и корректоры. В печать точно пойдёт.
Дед Ермолай удивлённо покачал головой. Он не подозревал, что внук договорился с другом: рассказу – быть! В любом виде и в каком угодно журнале. Лишь бы старик порадовался.
– Можно начать с творческой биографии. Кратко, – подсказала гостья, – почему Вы решили писать рассказы?
– Да нет её, творческой-то, – отозвался Севостьяныч, – не публикует ничего Игнатьич. «Об удоях пиши». Разве ж я не пробовал? Не годится. Извёлся весь. Отчаялся: видно, прошло моё время. А Лексей обнадёжил: «Складно получается, дед, ты не бросай это!» Может, утешить хотел… Да не привык внук мой неправду говорить. Вот я и не бросил. Теперь увидим, получится что или нет…
– Понятно, – журналистка поднялась, – спасибо за интервью.
Прочитав рассказ, она вынесла вердикт:
– Неплохо. Коррекция, конечно нужна. Но идея стоящая. Ждите. Свяжемся с Вами.
«Как свяжетесь?» – подумал дед Ермолай. – «Телефон-то не спросили… Почтовым голубем разве? Письмо пришлёте? Или через Лексея?»
Сбывались мечты. Но радости почему-то не было.
– И ещё, – Рената посмотрела на Севостьяныча, – у Вас только рукописный вариант в наличии?
Он и не подозревал, что можно фиксировать мысли как-то иначе. Привык…
***
Шли дни. Бывало, пролетали со скоростью света, а то и тянулись нескончаемо. Сердце деда Ермолая то замирало, то учащённо билось в такт времени. Он ждал.
– Как же это? – спрашивал Севостьяныч у соседки. Совместные чаепития стали уже хорошей традицией. – Не успеваешь оглянуться – уже заря полыхает! А по вечерам порой сидишь, думаешь… Ночь долгая-долгая.
– Вы что ж, больше не пишете свои бумаги? – простодушно интересовалась старушка.
– Какие бумаги? А, бумаги! – дед Ермолай махнул рукой. – Это рассказы. О погоде, о природе, о жизни. О нас самих.
– Сами пишете?
– Пытаюсь.
Ангелина Фёдоровна подпёрла голову рукой. Она не понимала. Рассказы сочиняют писатели – важные, строгие. Ходит такой по комнате – хмурится, подсчитывает что-то, в окно смотрит, а потом одним прыжком бросается к столу внушительных размеров и строчит, строчит… В бытность свою почтальоном соседка деда Ермолая часто принимала на пункте выдаче пухлые конверты, чтобы передать их лично в руки. Одним из адресатов неизменно оказывался литератор Нижегородцев. Дверь открывала домработница.
– Всё сочиняет, отдохнуть некогда, – сокрушалась она. – Иван Демьяныч! Вам письмо!
– Ах, осторожнее! – откуда-то из глубины квартиры раздавался хрустальный голос-колокольчик.
«Не кормят его, что ли?» – размышляла Ангелина Фёдоровна. – «Слабый голосок…»
Писатель места работы, как правило, не покидал, поэтому пункт «лично в руки» не совсем точно отражал действительность. Конверты в кабинет приносила домработница. Однажды Ангелина Фёдоровна не застала её на привычном посту. Дверь в квартиру была не заперта.
– Входите, – прозвенел поэт, – сюда, пожалуйста.
Она пошла на голос и оказалась в кабинете. Худенький литератор сосредоточенно смотрел в пустоту.
– Вы что ж дверь не закрываете, – укоризненно сказала Ангелина Фёдоровна, – нынче времена такие…
Женщина искренне испугалась за поэта и потому перестала стесняться. Но он глянул со своего возвышения как-то раздражённо.
– Софья Филипповна отдыхает. У неё выходной. А у меня ремесло.
Ангелина Фёдоровна на всякий случай кивнула и поплотнее прикрыла за собой дверь…
А тут вот – дед Ермолай. Простой, добрый, синеглазый, в клетчатой рубахе.
– Подождём малость, – подмигивал он, – вдруг выйдет из всего этого толк? Сказать по правде, я и не знаю, верно ли пишу. Словно нашёптывает кто: «Расскажи, Ермолай Севостьяныч, что в сердце твоём делается, когда смотришь на эти поля!»
– Это конечно. Не хотите ещё чайку?
– Да Вы не слушайте меня. Заболтался совсем… Может, помочь чем? По хозяйству…
– Всё ладно, – Ангелина Фёдоровна куталась в шаль, – тепла только нет.
– Починять требуется?
– Нет-нет. Душевного тепла нет как нет.
– Ведь приезжали недавно Ваши-то…
Знакомиться с родными Ангелины Фёдоровны дед Ермолай тогда не стал. Зачем молодым его общество? Да и гостили недолго.
– Вот-вот, – соседка верно истолковала молчание Севостьяныча, – некогда им…
– Лексей скоро обещал заглянуть…
– И хорошо. Хорошо, когда все собираются вместе.
… Внук приехать не смог. Зато во вторник над забором показалась голова Серёжки. Тот сиял, будто начищенный пятак.
– Ермолай Севостьяныч! Письмо Вам! А конверт какой огромный, поглядите-ка!
– Неужто опубликовали? Да так быстро! – старик заволновался. Даже забыл поблагодарить почтальона. Серёжка не спешил уходить. Остановился у калитки, перевесил сумку с одного плеча на другое, вытянул шею и замер.
Алексей писал: «Вот и напечатали твой рассказ в журнале, дед! Читай с удовольствием! Гонорар привезу на выходных. Лично в руки отдам!»
На самом деле плата за произведение не предусматривалась: редактор долго сомневался, прежде чем включить рассказ в очередной выпуск журнала. Наконец согласился, но предупредил: «Гонорара не ждите. Затрат на корректирование много». Алексей не стал разбираться: опубликуют – и ладно. А деньги он деду сам отдаст. Честно заработанные. Разве старик не заслужил?
Тем временем Севостьяныч достал журнал – новенький, свежий, пахнущий типографской краской. С обложки мечтательно смотрела в пространство старушка. На земле перед ней лежали запылённые баклажаны. «Хвала урожаю!»
– Что там? – напомнил о себе Серёжка. И смутился: – Если не секрет…
– Да вот… Почитать прислали… – дед Ермолай растерялся.
– «Дачные радости»? Хорошее название! А чего ж Вы на почте не заказали? Журнал московский, но и у нас выпускается! Пенсионеры и труженики села – це-ле-ва-я а-у-ди-то-ри-я!
Почтальон с удовольствием произнёс непривычные слова.
– А? – очнулся Севостьяныч. – Да всё недосуг как-то… Спасибо, Серёжа, за твою работу!
– Наше Вам почтение! Пошёл я…
Серёжка отправился разносить письма, а дед Ермолай развернул журнал – так бережно, словно от прикосновения бумага могла обратиться в прах. В содержании было указано: «Сельский рассказ – с.6-7». Севостьяныч с удивлением рассматривал свою фотографию и читал:«Пенсионеру Зорянову Е.С. скучать некогда! Изо дня в день он занимается творчеством, чтобы оставаться бодрым и здоровым. Пенсионер делится своими произведениями со всеми желающими. Следуйте его примеру и вы!»
И ещё много фальшиво-жизнерадостных слов. Рисуйте, мол, сочиняйте стихи и песни для профилактики болезни Альцгеймера.
– Да я вроде как не об этом пишу… И не за этим… Душа просит! А старение тут при чём? – бормотал дед Ермолай.
Разворот содержал советы «для тех, кому за…» и комментарий врача. Интервью в статью не вошло. Рассказ занял скромные три четверти страницы. Его было не узнать – исчезли все «может статься», «да вот как оно всё и делается», «вы, братцы, только вообразите»…
– Неграмотный я, – вздохнул Севостьяныч, – вот и вмешались знающие люди… Но…
Но и стиль изложения изменился совершенно. Сквозившие в каждой строке теплота, душевность, искренность точно испарились. Остался лишь набор жизнеутверждающих фраз. Всё было правильно, академично, строго… и скучно.
«Просторы села необыкновенно привлекательны не только для отдыхающих, но и для самих жителей! Я вспоминаю прошлые годы: много рыбы в реке, россыпь ягод и грибов в лесу, свежий воздух, животные резвятся… Хорошо летом!
Цените моменты единения с природой! Скажите спасибо минувшим дням! Смотрите в будущее с оптимизмом! Заботьтесь о здоровье! А мир вокруг вдохновит вас на новые свершения!»
– Да такой мир, пожалуй, никого не вдохновит, – сокрушался дед Ермолай, – люди скажут: «Ты чего, старый дурак, жизни нас учить вздумал? Тополя, рощи, цветы… Радуйтесь, благодарите… В священники али проповедники записался?»
Всё красиво, а только автору верить не хочется. Так пишут те, кто приехал в деревню на пару дней на побывку. Вроде бы и слух не режет, а… Реклама какая-то. Не рассказ.
Севостьяныч вспомнил недавний разговор с внуком. Чудное дело – телефон: маленькая коробочка с кнопками, соединяющая людей! Даже провода нынче не требуются.
– Дед! Есть такое правило – автор перед публикацией должен прочитать свой рассказ и сказать, согласен ли он с окончательной редакцией. Тебе отправить?