Виктория Андреевна Андреева
Чернобыльский распад
М. Клочков- полковник, кандидат технических наук. Рассказывает:
« В городе (Чернобыле) заканчивалась эвакуация. Проходила она достаточно спокойно и организованно, несмотря на 10-тысячную численность жителей. Этому, безусловно, способствовало предупреждение о возможной эвакуации, сделанное председателем горисполкома Чернобыля. Поскольку это предупреждение не было ни с кем согласовано, председатель горисполкома был исключен из рядов КПСС «за создание паники». Но так как никакой паники не последовало, через две недели он был возвращен в лоно родной партии. Жизнь кипело только днем в центре города. Тишина и спокойствие стали гнетущими. Это впечатление еще усиливалось с наступлением темноты. Казалось, что мы попали в какой-то фантастический мир, в котором жители города были унесены какой-то неведомой злой силой. Дома стояли без единого огонька, закрытые и заколоченные. На нереально пустых темных улицах даже тихий человеческий голос или треск сухой ветки под ногами звучал кощунственно громко. Единственными постоянными обитателями города были многочисленные домашние животные: собаки, кошки, кролики, домашняя птица, которые с любопытством или с надеждой смотрели на редких прохожих- не вернулся ли хозяин? Изредка можно было увидеть и привязанных ( не сумевших отвязаться) сторожевых псов, хозяева которых, очевидно, надеялись скоро вернуться. Исхудавшие, со свалявшейся шерстью и слезящимися глазами, они могли только тихо рычать, если кто-то подходил близко. Примерно 10-12 мая большинство собак и кошек были расстреляны специальными командами и захоронены за пределами города с целью предотвращения распространения возможных заболеваний и выноса радиоактивного загрязнения за пределы 30-километровой зоны. Кроликов и птицы к тому времени практически не осталось, скорее всего, они служили пищей для одичавших собак».
В. Киселёв, инженер управления №157:
«Утром вместе с начальником на машине отправился к реактору. Дорога проходила через безлюдные деревни, в которых бродили куры, собаки и лошади. Все это вызывало ощущение какой-то фантастической нереальности. На полпути нас остановили на посту дозиметрического контроля, записали в журнал и выдали дозиметры, которые были устаревшими и фиксировали только единовременную дозу излучения более 1 рентгена в час. Как потом выяснилось, полная фактическая радиация, которую мы накопили за время пребывания в зоне, приборами не зафиксирована, и мы так и не узнаем никогда, какова настоящая цена нашей работы там. Но это не самое удивительное. Например, когда уже во время работы у реактора нам прислали на подмогу солдат, то оказалось, что на тридцать солдат имеется только один дозиметр у командира взвода. Так была поставлена работа по обеспечению безопасности.
Внутри котлована на карте дозиметрической обстановки, которую нам выдавали каждый час, уровень радиации составлял в среднем 1,5-2,5 рентгена в час. Но вокруг котлована и на подходах к нему по поверхности валялись разбросанные взрывом куски графита, и уровень радиации колебался от 40 до 400 рентген в час, а в одной точке даже 800 рентген в час. Так как наши работники при производстве буровых работ были вынуждены время от времени подниматься на поверхность за складированным там буровым инструментом, то увеличивался риск облучения. Предельная доза облучения на одного работника была установлена 25 рентген, после чего он от работы отстранялся и эвакуировался. Чтобы уменьшить текучесть кадров, мы обратились к командующему химическими войсками с просьбой по возможности расчистить территорию. Наше пожелание было выполнено очень просто: приехали солдаты, вручную погрузили куски графита на автомобиль и увезли».
Вот так бездумно относились власти к жизням людей. Невозможно представить ту страшную картину, которая вырисовывалась на глаза людям, находившимся у четвёртого блока. Тысячи обломков графита, до сих пор огненное ядерное топливо лежало вокруг станции. Баки СУЗ были отчетливо видны под завалами. С утра уже никто и понять не мог, как пожарным хватило сил взобраться к эпицентру и стоять тушить огонь несколько часов. Ведь не смотря на плохое самочувствие, они все равно продолжали упорно работать. Но что же они тогда чувствовали? Резь в глазах, жар, постоянно подступающую тошноту. Но что же об опасности? Ведь однозначно кто-то догадывался, но чувство долга были превыше всего.
Тех смертей было не избежать. Было просто невозможно предупредить всех сразу, ведь за эту ошибку люди долго еще будут платить, принося в жертву собственные жизни.
Выбросы радиации прекратились к 10 мая. В это время приняли решение засыпать реактор песком и бором. Каждый вертолёт в день делал около 100 ходок. Так как пятачок реактора был наклонён, под тяжестью налегавшего сверху песка и бора, он перевернулся и встал в привычное положение. Вместе с душераздирающим звуком из жерла реактора выпустился черный клуб дыма. Всё происходящее приняли за взрыв, но потом поняли о случившемся.
Тот самый сторож видел, как ядерное облако в ночь катастрофы пронеслось над сосновым леском, который уже на всю жизнь останется Рыжим. Он не подпускает к себе ни одного живого существа. В процессе ликвидации деревья вырубали, закапывали под землю, но огородившись от всех, лес до сих пор ужасно фонит и хранит свои тайны.
Многие жители не закрыли свои окна, из-за чего в их квартирах дозиметры просто зашкаливали. Приняли решение, что все радиоактивные вещи будут закапывать недалеко от города. Солдаты скидывали одежду, книги, мебель с балконов, после чего погружали в машину и увозили на захоронение. Тоже самое делали и с техникой. Отвели особое место. Однако, на киевских рынках часто встречалась мебель, которая фонила.
Но ведь зачем это делали? Ради того, чтобы нажиться на этом? Заработать? Это было так бездумно, ведь они знали, что вещи радиоактивные, но все равно пытались найти выгоду, продавая их на рынке и не думая о жизнях других.
Многие села, такие как Копачи, где дезактивацию произвести уже невозможно, закапывали.
Что же происходило за периметром уже пустынной, но все еще живой зоны отчуждения? Облученных пожарных, работников станции, горожан привозили в шестую клинику Москвы, где заведующей была Ангелина Гуськова. За несколько лет до аварии, она работала на «Маяке». Это было закрытое ото всех место, где она занималась изучением лучевой болезни. Там она спасла немало жизней. Как-то на предприятии произошла утечка плутония, огромные дозы получили множество женщин, большинство из них спасла именно Гуськова. Вследствие изучения разработали препарат Б, который позволяет своему носителю некоторое время находиться в радиоактивной зоне и защищает его от попадания в организм радионуклидов. Однако, при ликвидации на ЧАЭС его не использовали, потому что облучение там было просто огромным, и никакой препарат не смог бы помочь.
