Виктор Новиков
Крысолов
Володя принялся быстро расстёгивать ворот новой тёплой куртки, но между ним и детьми встал желтоглазый «Миша Поляков».
С ухмылкой, никак не шедшей справедливому лицу Миши. Ухмылкой, в которой виделся длинный ряд зубов – одинаковых, мелких, без клыков… «Чужой».
«Миша» заиграл свою потустороннюю мелодию. Розы на его дудке распускались, опадали и превращались в облачка светящихся блёсток. Бабочки тоже шевелили крылышками на розах и рассыпались.
А Парк преобразился, став чёрно-белым – вовсе старым «кином»… Тут раньше, оказывается, росли не сосны, а берёзы с ольхой. Вместо сетки асфальтовых дорожек протянулась одна-единственная, мощённая булыжником. По ней в белое небо шёл силуэт в цилиндре, в плаще и с тростью. Сбоку дорожки пышно цвела сирень – и по её веткам прыгала серая белка.
Из-за сирени на Володю смотрел белокурый мальчик в матроске.
– Идите! – приказал Дудочник детям.
Те неохотно подчинились.
«Миша Поляков» цыкнул на мальчика в матроске и с силой ударил кулаком по его изображению – отчего по «экрану», как по воде, кругами пошли волны. Мальчик в матроске исчез.
Рука «Миши», вытянувшаяся к барьеру на добрых десять шагов, заползала обратно в рукав куртки. Неспешно, подрагивая, словно наевшийся питон… В воздухе повис резкий влажный запах. Как ацетон или ещё-то неприятно-спёртое. Так иногда пахнет из-под канализационных решёток в морозы.
«Фу!»
Нервы Володи уже не выдерживали напряжения. Он бросился бежать по тропинке.
Прочь. Со всех ног. На выходе из Парка есть охрана, они помогут. Они не так уж и…
– Où courez-vous? – спросили его откуда-то сверху.
Володя затормозил, придерживая рукой горящую изнутри грудь, и поднял голову на зов.
В вечернем морозном воздухе под сосновыми ветвями плавала девушка в старинном платье и с чёрными как смоль волосами.
– Куда вы? – повторила она, оказываясь над тропинкой перед Володей.
Это была девушка с портрета, который Володя видел в здешнем музее, когда их водили туда на экскурсию.
Вживую она стала ещё красивее. Более хрупкая и изящная, как бабочка махаон, но всё портили жёлтые глаза. Художник нарисовал добрые, тёплые глаза-черешни, а эти светились по-кошачьи.
В руке у неё сверкала розами и бабочками дудка.
Девушка как кукла-перчатка была надета на огромное бесформенное щупальце, вытянувшееся из речки. Вонь оно исторгало немыслимую.
Лоснящееся, непонятных лиловых оттенков, исходящее паром, дразнящее какими-то жвалами и колючками… Ссадив девушку на тропинку, оно убиралось в бело-палевое сияние из полыньи.
Полынья зияла напротив Володи. «Миши Полякова» ни у детей, ни у чёрно-белой сирени не наблюдалось. Речка там не светилась.
– Сыграйте! – пропел Дудочник в образе девушки.
Деваться было некуда. Володя кивнул. Он принялся играть свою самую любимую мелодию. Самую первую, которую разучил. И самую сложную.
Одну из частей третьей симфонии Чайковского.
Лёгкая, сказочная, словно метель новогодней ночью, мелодия летала, играла. Тревожилась, обволакивала… А в конце, подчинив слушающего, смеялась, издевалась и торжествовала.
– Merveilleux! – захлопала девушка. – Et moi?
Она, видимо от восторга, потеряла очертания, совсем превратившись в туман. Подняла к месту, где прежде был рот, засверкавшую дудку и призадумалась.
– Ах, опять выйдет пустое! – расстроилась она.
Две жёлтые точки в дымке поверх ажурного ворота сфокусировались на Володиной трубке.
