Виктор Новиков
Крысолов
Дудочник снова заиграл, заплясал, вскидывая бёдра и топая по снегу.
Блестящая дудка пронзительно запела. Мелодия, нежная, ровная, ускользающая, унеслась ввысь. Зашумел ветер, который бывает лишь летом – когда деревья одеты и охотно ему откликаются. Над верхушками сосен разлился полдень. В небе поплыло колесо обозрения.
Площадка между соснами, заросшая, заброшенная, покрылась серым асфальтом и обзавелась шкафом, каллиграфически надписанным: «адов яаннаворизаГ». У шкафа появилась тётушка с лежачим холодильником для мороженого и с аппаратом, ткущим сладкую вату. Вдалеке на игровой площадке, смеясь, бегали голоногие дети.
– Калисэээ, калисээ… – искажённо тянулся из колокольчика на столбе известный баритон. – А ципэр оно васне…
Продавщица ваты, увидев замерзшую троицу детей, помахала им большой полной рукой – мол, идите, идите сюда.
Дети на непослушных ногах как можно скорее пошагали к лету. Но их в него не пустили. Они, донельзя радостные, приникли ладонями к невидимому барьеру, словно к печке.
Картинка напоминала старое выцветшее кино, в котором небо не голубое, а какое-то зелёное. По Парку из «кина» скользили красивые тёмно-красные, тёмно-фиолетовые, тёмно-жёлтые отсветы… Лето оттуда не пришло. Мороз продолжал щипать щёки, лез за ворот и под манжеты куртки.
«Кино» было обманом. «Невзаправду», – лихорадочно думал Володя.
– Товарищи дети, в парк! – пропел Дудочник, и Володя чуть не упал.
Вместо Дудочника теперь стоял… Миша Поляков из фильма «Последнее лето детства». Стоял и смотрел на Володю.
Тот самый. В свитере с воротом под горло, в кожаной куртке. Высокой, суровый, насмешливый.
– А что ты ещё умеешь? – спросил «Миша». – Покажи! Пожалуйста!
«Не. Бояться!» – твердил себе Володя, оставшийся один на один с неизвестно чем.
Слева от смеющихся детей, подпрыгивающих то ли от холода, то ли от счастья, с той стороны «кина» на Володю смотрели двое. Мальчик в белой рубашке, синих штанах и красном галстуке. И девочка постарше в чёрно-коричневом платье. Тоже с галстуком.
Лица у них, недвижимых, безмолвных, были такие же потерянные и просящие, как у трёх детей по эту сторону.
– Та-дааа, дааа-даа, тададада-дааам, – начал Володя на трубке музыку из фильма, который однажды увидел по телевизору.
Под неё хороший герой, очень сильный, в красном плаще спасал мир от уничтожения.
Музыка походила на мелодию Дудочника нечёткостью, неуловимостью – Володя долго трудился, подбирая её – но передавала в подсознание мощь, превозмогание и трагизм выбора героя в плаще.
Тот летел высоко в небе, толкая злодея, тоже очень сильного, прошибая им здания. Здания рушились, дождём летели стекла. Из глаз злодея вырывался огонь, грозящий сжечь невинных.
«Миша Поляков» смотрел восхищённо. Глаза у него светились прямо как у злодея из того фильма.
Но стоило поднести ему дудку к губам, видение старого летнего Парка быстро растаяло. В «проекторе» как будто оборвалась плёнка. «Экран» пропал. Гревшие об него дети чуть не полетели лицами в снег. Девочка В Сарафане осела в сугроб.
– Ыыы-хыыы… – заплакала она на весь Парк. – Ааа-хааа!..
Большая Девочка присела к ней, подняла непослушными руками как куклу. Серьёзный Мальчик тоже попытался ей неловко помочь.
Большая Девочка увидела Володю и зашевелила губами:
– В-в…
Володя узнал её. Она часто, гуляя с друзьями в их дворе, смеялась над ним. И от этого стало совсем тошно.
